Текст книги "Реквием по Германии"

Автор книги: Филипп Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Глава 35

Меня ждало послание. Оно было написано заглавными буквами, как будто автор хотел подчеркнуть этим важность своего сообщения. Я попытался прочесть его, но буквы прыгали у меня перед глазами. С трудом удалось разобрать несколько букв. Пришлось напрячь для этого все свои силы, но выбора у меня не было. Наконец я сложил воедино все буквы. Послание гласило: «Помощь США». В этом был заключен какой-то важный смысл, но я не мог понять какой. Вдруг я заметил, что это была только часть послания, и притом вторая часть.

Я проглотил слюну, надеясь избавиться от тошноты, и принялся разбирать первую часть послания, явно зашифрованную: «ГР.ВТ. 26 фунтов. КЮ. ФТ. 0 10». Что бы это могло значить? Я ломал голову над этим текстом, но вдруг за дверью раздались шаги, и в замке повернулся ключ.

Я почувствовал мучительную боль в голове, когда меня подняли две пары рук и потащили лицом вниз, держа за руки и за ноги. Проходя через дверь, один из тех, кто нес меня, отшвырнул ногой пустую картонную коробку с надписью «Помощь».

Мои шея и плечо болели так сильно, что, когда меня схватили за руки, на которые, как оказалось, были надеты наручники, и подняли с пола, я весь покрылся гусиной кожей. В отчаянии я рыгнул и попытался снова улечься на пол, где чувствовал себя относительно удобно. Но держали меня крепко, а при сопротивлении боль только усиливалась, поэтому я смирился и позволил протащить себя по короткому сырому проходу мимо двух разбитых бочек, а затем вверх по ступенькам, которые вели к большому дубовому чану. Двое мужчин, притащивших вашего покорного слугу, грубо бросили меня на стул.

Голос Мюллера велел им принести для меня вина.

– Я хочу, чтобы он пребывал в полном сознании, когда мы будем задавать ему вопросы.

Кто-то поднес стакан к моим губам и грубо запрокинул голову. Осушив стакан, я почувствовал вкус крови во рту и сплюнул прямо перед собой, не заботясь о том, куда попадет мой плевок.

– Дешевая дрянь, – услышал я свой голос. – Вино для кухарок. Мюллер засмеялся, и я повернул голову на этот звук. Лампочки без плафонов горели тускло, но даже такой свет причинял моим глазам мучительную боль. Я просто зажмурил глаза, а затем снова открыл их.

– Прекрасно, – сказал Мюллер. – От вас прежнего кое-что осталось. И это вам понадобится, чтобы ответить на все мои вопросы, господин Гюнтер, уверяю вас.

Мюллер устроился на стуле, скрестив ноги и сложив руки на груди. Он напоминал человека, который решил поприсутствовать на прослушивании актеров. Рядом с ним сидел Небе, который, однако, выглядел более напряженным, чем бывший шеф Гестапо, а по соседству с ним – Кениг в чистой рубашке, прижимавший к своему носу и рту платок, точно у него был сильный приступ сенной лихорадки. У их ног на каменном полу лежала Вероника – без сознания и совершенно голая, если не считать повязки на колене. Как и у меня, на руках у нее поблескивали наручники, хотя, учитывая ее состояние, это была совершенно излишняя предосторожность.

Я повернул голову направо. В нескольких метрах от меня стоял латыш и еще какой-то головорез, которого я раньше не видел. Латыш возбужденно улыбался, несомненно предвкушая зрелище моего унижения.

Мы находились в самой большой хозяйственной постройке поместья. Темная ночь за окнами бесстрастно взирала на собравшихся. Где-то негромко постукивал генератор. Малейшее движение головой и шеей причиняло мне нестерпимую боль, поэтому я решил, что будет лучше смотреть на Мюллера.

– Спрашивайте, что хотите, – сказал я. – Вы от меня ничего не добьетесь. – Но, произнося эту фразу, я знал: как только попаду в умелые руки Мюллера, не останется никакой надежды скрыть от него то что он захочет узнать. Это было так же верно, как и то, что мне никогда не назвать имени следующего Папы Римского.

Моя бравада только рассмешила его.

– Давненько я никого не допрашивал сам, – сказал он, и в его голосе прозвучали ностальгические нотки. – Однако надеюсь убедить вас, что не потерял квалификации.

Мюллер посмотрел на Небе и Кенига, словно ища их одобрения, и они оба мрачно кивнули.

– Могу поклясться, что вы, недоношенный ублюдок, получали за это награды.

Не стерпев, латыш нанес мне сильный удар в щеку. Голова моя дернулась, и все тело до кончиков ногтей пронзила острая боль, от которой я вскрикнул.

– Нет-нет, Райнис, – сказал Мюллер таким тоном, каким отец разговаривает с сыном, – дадим Гюнтеру возможность выговориться. Он может оскорблять нас, сколько хочет, но в конце концов скажет все, что мы захотим узнать. Пожалуйста, не бей его, пока я тебе не прикажу.

Затем заговорил Небе:

– Это бесполезно, Берни. Фрейлейн Цартл только что рассказала нам, как вы с американцем избавились от тела бедняги Хайма. Я, признаться, удивлялся, почему ты так интересовался ею, но теперь мы знаем.

– Мы знаем очень много, – сказал Мюллер. – Пока вы предавались сну, Артур в форме полицейского проник в вашу квартиру. – Он самодовольно улыбнулся. – Это не составило для него особого труда: австрийцы такие покорные, законопослушные люди. Артур, расскажи господину Гюнтеру, что ты обнаружил в его квартире.

– Твои фотографии, Генрих. Думаю, это американцы дали ему их. Что ты на это скажешь, Берни?

– Иди к черту.

Небе продолжал, не обращая внимания на мои слова:

– Там был также рисунок надгробия Мартина Альберса. Вы помните это неудачное дело, господин доктор?

– Да, – сказал Мюллер. – Макс был так неосмотрителен.

– Осмелюсь предположить, ты догадался, что Макс Абс и Мартин Альберс – одно и то же лицо, Берни. Этому старомодному, несколько сентиментальному человеку показалось мало, чтобы все считали его умершим. Нет, ему захотелось еще и соорудить себе надгробие, дабы увековечить свой уход. В самом деле, весьма типично для жителя Вены, как, на твой взгляд? Я склонен думать, что именно ты предупредил военную полицию Мюнхена о его приезде. Конечно, ты не знал, что Макс везет с собой несколько комплектов документов и путевых предписаний. Документы, видишь ли, были специальностью Макса – он подделывал их мастерски. И немудрено: бывший глава будапештского отдела нелегальных операций СД, один из лучших профессионалов в этой области.

– Полагаю, он был еще одним мнимым заговорщиком против Гитлера, – сказал я. – Еще одно фиктивное имя в списке тех, кого казнили. Как и твое, Артур. Должен отдать вам должное, вы очень умны.

– Это была идея Макса, – сказал Небе, – причем довольно бесхитростная, и с помощью Кенига все удалось сделать относительно легко. Кениг руководил командой, осуществлявшей казни преступников в Плотцензее, и вешал заговорщиков сотнями. Он и разработал все до мельчайших деталей.

– А также, без сомнения, снабдил вас крючьями, которые в ходу у мясников, и проволокой, из которой делают струны для пианино.

– Господин Гюнтер, – пробурчал неразборчиво Кениг сквозь платок, который прижимал к носу, – я надеюсь, что смогу достать все то же самое для вас.

Мюллер нахмурился.

– Мы тратим время впустую, – резко заметил он. – Небе сказал вашей домовладелице, что, по мнению австрийской полиции, вас похитили русские. После этого она всячески старалась ему помочь. Оказывается, ваши комнаты оплачивает доктор Либль, а этот человек известен нам как адвокат Эмиля Беккера. Небе придерживается мнения, что именно он и пригласил вас в Вену, чтобы вы помогли снять с Беккера подозрение в убийстве капитана Линдена. Я тоже разделяю это мнение. Все сходится.

Мюллер подал знак одному из верзил, тот шагнул вперед и поднял Веронику своими огромными ручищами. Она даже не шевельнулась, и если бы не дыхание, которое стало громче из-за того, что ей теперь было трудно дышать, так как голова свесилась на шею, ее можно было принять за мертвую. Она выглядела так, будто ее накачали наркотиками.

– Почему бы вам не убрать девушку отсюда, Мюллер? – предложил я. – Я скажу вам все, что вы захотите узнать.

Мюллер сделал вид, что озадачен.

– Конечно, осталось только увидеть кое-что.

Он встал, за ним следом поднялись Кениг и Небе.

– Притащи-ка сюда господина Гюнтера, Райнис.

Латыш поднял меня на ноги. Уже от одного этого я почувствовал неожиданную слабость Он протащил меня несколько метров, пока мы не оказались возле сухого круглого дубового чана, который своими размерами напоминал приличный садок для рыб. Над чаном нависла прямоугольная плита, которая имела пару полукруглых деревянных крыльев, напоминающих крышку раздвижного стола, опирающегося на толстый стальной штырь, уходивший под потолок. Верзила, который тащил Веронику, залез в чан и положил ее на дно. Затем он вылез оттуда и опустил дубовые крылья плиты так, чтобы образовался идеальный смертоносный круг.

– Это пресс для вина, – пояснил Мюллер, как нечто само собой разумеющееся.

Я сделал слабую попытку высвободиться из огромных ручищ латыша, но не смог и пошевелиться. Мне казалось, что у меня сломано плечо или ключица. Я грязно выругался, и Мюллер одобрительно кивнул.

– Ваша обеспокоенность судьбой этой женщины вселяет надежду, – сказал он.

– Это ее ты искал сегодня утром, – поддержал Небе, – когда наткнулся на Райниса, так ведь?

– Да, вы правы, а теперь, ради Бога, отпустите ее. Даю тебе слово, Артур, она ничего не знает.

– Или, по крайней мере, знает очень мало, – признал Мюллер. – Это мне сказал Кениг, а он способен убедить кого угодно. Но я хочу польстить вам: ей все-таки удалось на какое-то время скрыть от нас вашу роль в исчезновении Хайма. Правда, Гельмут?

– Да, генерал.

– Но в конце концов она рассказала нам все, – продолжал Мюллер. – Еще до вашего невероятного героического появления на сцене она поведала нам, что вы с ней наслаждались сексуальной близостью и вообще были к ней очень добры. Именно поэтому она и обратилась к вам за помощью, когда ей понадобилось избавиться от тела Хайма, и именно поэтому вы стали искать ее. Кстати, хочу сделать вам комплимент: вы убили одного из людей Небе по-настоящему профессионально. Очень жаль, что человек таких выдающихся способностей, как вы, никогда не будет работать на нашу Организацию. Но ряд вопросов все еще остается неясным, и я надеюсь, что вы, господин Гюнтер, просветите нас.

Он огляделся и увидел, что человек, положивший Веронику в чан, теперь стоял рядом с укрепленным на стене небольшим щитом, на котором располагались переключатели.

– Вы знаете, как делается вино? – спросил он, обходя чан. – Выжимание сока, как можно догадаться по названию, – это процесс, во время которого виноград раздавливается, его кожура лопается и выделяется сок. Раньше это делалось, как вы, несомненно, знаете, в больших бочках – виноград давили ногами. Но большинство современных прессов – это пневматические или электрические механизмы. Процесс выжимания сока повторяется несколько раз, и от него зависит качество вина, причем первое выжимание обеспечивает самое высокое качество. После того, как весь сок из винограда будет отжат, выжимки – Небе называет их «пирогом» – отправляются в перегонку или, как делают в этом маленьком поместье, из них изготовляют удобрение. – Мюллер посмотрел на Артура Небе и спросил: – Ну как, Артур, я все правильно рассказал?

Небе снисходительно улыбнулся:

– Совершенно правильно, господин генерал.

– Терпеть не могу вводить люден в заблуждение, – произнес Мюллер с мягким юмором. – Даже человека, который скоро умрет. – Он помолчал и посмотрел в чан. – Конечно, в данный конкретный момент обстоятельства давят не на вас, уж простите мне плоскую шутку.

Великан латыш заржал возле самого моего уха, и мне в нос неожиданно ударил невыносимый запах чеснока, исходящий от него.

– Поэтому я советую вам отвечать быстро и точно, господин Гюнтер. Жизнь фрейлейн Цартл зависит от этого. – Он кивнул человеку стоявшему у щита, и тот нажал кнопку. Раздался звук работающего механизма – мотор завывал все выше и выше. – Не думайте о нас слишком плохо, – продолжил Мюллер. – Мы переживаем трудные времена. Ничего приличного нельзя достать. Будь у нас пентотал натрия, мы бы вам его дали – и все дела. Мы бы даже попытались купить его на черном рынке. Но я думаю, что вы согласитесь: тот способ, который мы придумали, не менее эффективен, чем наркотики.

– Задавайте свои чертовы вопросы.

– А, вы уже торопитесь отвечать. Это хорошо. Тогда скажите мне:

кто этот американский полицейский? Тот, который помог вам избавиться от тела Хайма?

– Его имя Джон Белински. Он работает на КРОВКАСС.

– Как вы с ним познакомились?

– Он знал, что я пытаюсь найти доказательства невиновности Беккера и сам предложил мне работать в паре. Сначала он объяснил это желанием выяснить, почему был убит капитан Линден, но чуть позже признался мне: на самом деле его интересуете вы. То есть имели ли вы какое-нибудь отношение к смерти Линдена.

– Значит, американцы не успокоились, схватив убийцу?

– Нет. Вообще-то военная полиция удовлетворена, но люди из КРОВКАССа – нет, потому что, по имеющимся у них сведениям, из пистолета, фигурирующего в деле, уже однажды было совершено убийство в Берлине. И убиты были вы, Мюллер, – так считалось. Но этот пистолет зарегистрирован в берлинском Архивном центре на ваше имя. КРОВКАСС не сообщил об этом военной полиции, опасаясь спугнуть вас и позволить скрыться из Вены.

– И вы решили проникнуть в нашу Организацию по их поручению?

– Да.

– Они так твердо уверены, что я здесь?

– Да.

– Но до сегодняшнего утра вы меня никогда не видели. Объясните, откуда они узнали, что я здесь.

– Информация от МВД, которую я передал, как раз и предназначалась для того, чтобы выманить вас из укрытия. Они знают, что вы считаете себя большим специалистом в этих вопросах. Идея заключалась в том, что, обладая информацией такого качества, вы сами возьметесь за отчет. На случай, если увижу вас сегодня утром на встрече, у нас был предусмотрен условный сигнал. Я должен был три раза опустить и поднять шторы в туалете, Белински собирался наблюдать за окнами в бинокль.

– И что должно было произойти потом?

– Его люди окружают дом и арестовывают вас. Мой интерес в деле заключался в том, что в случае вашего ареста они выпустят Беккера.

Небе посмотрел на одного из своих людей и мотнул головой в сторону двери.

– Пусть кто-нибудь на всякий случай проверит подходы к дому.

Мюллер пожал плечами.

– Итак, вы утверждаете, будто они узнали о моем присутствии в Вене по вашему сигналу из окна уборной. Это так? – Я кивнул. – Тогда почему же этот Белински не приказал своим людям войти в дом и арестовать меня, как было задумано?

– Поверьте, я сам задаю себе тот же вопрос.

– Послушайте, господин Гюнтер. Вы же противоречите сами себе, не так ли? Как я могу верить вам?

– Неужели, по-вашему, я бы отправился на поиски этой девушки, не будучи уверен, что подоспеют агенты Белински?

– А в какое время ты должен был подать сигнал? – спросил Небе.

– Через двадцать минут после начала встречи.

– Значит, в десять двадцать. Но вы отправились на поиски фрейлейн Цартл, когда еще не было семи.

– Я усомнился, удастся ли ей дожить до того момента, когда появятся американцы.

– И вы хотите нас уверить, что поставили под сомнение успех всей операции ради одной... – Мюллер презрительно сморщил нос, – ради одной черномазой? – Он покачал головой. – Нет, мало похоже на правду. – Он кивнул человеку возле электрощита, тот нажал кнопку, и гидравлическая установка, приводившая в движение пресс, взревела. – Послушайте, господин Гюнтер, ну, допустим, все, что вы говорите, правда, тогда почему же американцы не появились, когда вы подали им сигнал?

– Да не знаю! – закричал я.

– Тогда подумай, – сказал Небе.

– Похоже, они в действительности и не собирались вас арестовывать, – сказал я, облекая в слова свои собственные подозрения. – Все, что они хотели узнать, – живы ли вы и работаете ли на Организацию. А меня использовали и, узнав все, что им было нужно, бросили, как ненужную вещь.

Я попытался высвободиться из рук латыша, увидев, как пресс начал медленно опускаться. Вероника лежала по-прежнему без сознания, но ее грудь чуть заметно вздымалась. Девушка не могла, слава Богу, видеть, что на нее опускается плита. Я затряс головой.

– Послушайте, ну я действительно не знаю, почему они не появились.

– Итак, – сказал Мюллер, – давайте подведем итог. Единственным свидетельством моего существования, помимо результатов баллистической экспертизы, которым можно не придавать особого значения, является ваш сигнал.

– Да, полагаю, что так.

– Еще один вопрос. Как вы думаете, знают ли американцы, почему был убит капитан Линден?

– Нет, – сказал я, но, сообразив, что от меня ждут не отрицательных ответов, добавил: – Но, как нам казалось, он получал информацию о военных преступниках, входящих в Организацию, и приехал в Вену, чтобы найти вас. В передаче этой информации мы сначала подозревали Кенига. – Я покачал головой, пытаясь вспомнить те версии, которые я сам строил, пытаясь объяснить смерть Линдена. – Затем мы решили, что он, должно быть, сам каким-то образом передает информацию Организации для того, чтобы помочь вам вербовать новых членов. Да выключите вы эту машину, Бога ради!

Плита пресса опустилась вровень с краями чана, и Вероника исчезла из виду, ей осталось жить несколько минут, пока пресс пройдет те два или три метра, отделявшие его от дна чана.

– Мы не знали почему, черт вас всех раздери.

Мюллер говорил очень медленно и спокойно, словно был хирургом:

– Мы должны быть уверены, господин Гюнтер. Разрешите мне повторить вопрос...

– Говорю же, я не знаю...

– Почему, по вашему мнению, нам было необходимо убить Линдена?

Я в отчаянии замотал головой.

– Скажите мне правду, только и всего. Что вы знаете? Вы несправедливы по отношению к этой молодой женщине. Скажите нам, что именно вам удалось узнать.

Пронзительное завывание машины стало громче. Оно напомнило мне звук поднимающегося лифта в здании, где располагалось мое старое сыскное агентство в Берлине. Вот где мне нужно было сидеть и заниматься своим делом.

– Господин Гюнтер, – в голосе Мюллера появились настойчивые нотки, – ради спасения этой бедной девочки, я прошу вас.

– Ради Бога...

Он посмотрел на головореза у приборного щита и качнул своей аккуратно подстриженной головой.

– Я не могу вам ничего сказать! – заорал я.

Пресс задрожал, натолкнувшись на живую преграду. На короткое мгновение механическое завывание стало выше на пару октав, пока гидравлическая машина преодолевала сопротивление встретившегося на ее пути препятствия, потом стало прежним, когда пресс закончил свое ужасное путешествие, и угасло после очередного кивка Мюллера.

– Не можете сказать или не хотите, господин Гюнтер?

– Ублюдок, – сказал я, почувствовав неожиданную слабость от отвращения, – грязный, жестокий ублюдок.

– Она ничего не почувствовала, – сказал он с нарочитым безразличием. – Мы накачали ее наркотиками, чего мы не сделаем для вас, когда повторим этот маленький спектакль через, скажем... – он посмотрел на свои наручные часы, – двенадцать часов. До этого у вас есть время подумать. – Он заглянул в чан. – Конечно, я не могу обещать, что мы сразу вас прикончим, как эту девушку. Может быть, мне захочется придавить вас два или три раза, перед тем как отправить на удобрение. Как виноград. Если же вы скажете мне все, что я хочу знать, обещаю вам более безболезненную смерть. Яд вас расстроит меньше, как вы думаете?

Я почувствовал, как искривились мои губы. Мюллер неодобрительно сморщился в ответ на мои ругательства и покачал головой.

– Райнис, – сказал он. – Можете ударить господина Гюнтера еще раз перед тем, как отправить в камеру.

Глава 36

Вернувшись назад в подвал, я помассировал ребро над печенью, которое латыш, служивший Небе, выбрал в качестве мишени для своего ошеломляюще болезненного удара. В то же самое время я пытался набросить покров забвения на то, что произошло с Вероникой, но мне это плохо удавалось.

* * *

Мне приходилось встречать людей, которых пытали русские во время войны. Я помню, как они говорили, что самое ужасное во всей этой ситуации – неизвестность: умрешь ли ты, сможешь ли вынести боль. Это была истинная правда. Один из них рассказывал мне, как можно немного ослабить боль. Если глубоко дышать и при этом делать глотательные движения, возникает головокружение, которое оказывает некоторый обезболивающий эффект. Единственная загвоздка в том, что после этого у моего друга стали случаться приступы гипервентиляции, которые в конце концов безвременно свели его в могилу.

Я ругал себя за свой эгоизм. Невинная девушка, уже и так настрадавшаяся от нацистов, погибла из-за того, что была связана со мной. Правда, внутренний голос твердил: она сама обратилась ко мне за помощью, эти изверги могли пытать и убить ее даже в том случае, если бы я вообще не был замешан в этом деле. Но мне не хотелось оправдывать себя. Мог ли я рассказать Мюллеру что-нибудь еще по поводу подозрений американцев в связи со смертью Линдена? И что я скажу ему, когда придет мой черед? Опять эгоизм. Но я не мог не видеть змеиных глаз своего себялюбия. Я не хотел умирать. И, что более важно, я не хотел умирать, стоя на коленях и умоляя помиловать меня, как итальянский герой войны.

Говорят, угроза физических страданий очень обостряет ум. Вне всякого сомнения, Мюллер это знал. Думая о яде, который он обещал мне дать, если будет удовлетворен моей информацией, я вспомнил нечто существенное. Вывернув кисти рук в наручниках, я ухитрился добраться до кармана своих брюк и, оторвав мизинцем подкладку, вытащил два шарика, которые на всякий случай прихватил в кабинете Хайма.

Я понятия не имел, зачем взял их. Наверное, из чистого любопытства. А может быть, мое подсознание подсказало, что и мне когда-нибудь понадобится средство, помогающее безболезненно уйти. Я долго, словно зачарованный, смотрел на крошечные капсулы цианида, испытывая странное чувство облегчения. Потом я спрятал одну из них в отворот брюк, а другую решил хранить у себя во рту – ту, которая, вне всякого сомнения, убьет меня. Я подумал об иронии судьбы – ее особенно подчеркивала ситуация, в которой я очутился, вспомнив, что именно благодаря Артуру Небе эти смертоносные капсулы попали в руки высших чинов СС, а не к секретным агентам, для кого они, в сущности, и создавались, от них же, – ко мне. Капсула, которая лежала сейчас у меня на ладони, вполне вероятно, предназначалась самому Артуру Небе. Вот, оказывается, каким размышлениям, как ни парадоксально, предается человек в свои последние часы.

Я сунул капсулу в рот и осторожно зажал ее между коренными зубами. Хватит ли у меня мужества раздавить ее, когда придет время? Я пододвинул капсулу языком к краю зубов, а потом задвинул ее в самый угол рта. Потрогав пальцами кожу на щеке, я почувствовал капсулу. А вдруг они ее заметят? Камеру освещала единственная голая лампочка, которая свешивалась с деревянной балки, держась, как мне показалось, на паутинке. И все-таки я не мог избавиться от мысли, что капсула, лежавшая у меня во рту, была очень хорошо заметна.

Услышав, что в замке поворачивается ключ, я понял: скоро я это узнаю.

В дверь вошел латыш, держа в одной руке свой огромный кольт, в другой – маленький поднос.

– Отойди от двери, – грубо приказал он.

– Что это? – спросил я, на заду отползая к стене. – Еда? Вы бы лучше сообщили администрации отеля, что мне больше всего хочется курить.

– Скажи спасибо и за это, – прорычал он, осторожно опустился на корточки и поставил поднос на пыльный пол. На подносе стоял кофейник и лежал большой кусок слоеного пирога. – Кофе только что сварен. Пирог домашнего приготовления.

На мгновение мне в голову пришла безумная мысль броситься на него, но я сказал себе, что человек в таком ослабленном состоянии, в котором находился я, движется не быстрее, чем замерзший водопад. И меня не было ни единого шанса побороть огромного латыша – с таким же успехом я мог бы завести с ним философскую беседу. Кажется, он увидел, как в моих глазах мелькнула надежда, однако капсулу в моем рту не заметил.

– Пошевеливайся, – сказал он. – Попробуй что-нибудь. Хотелось бы, чтобы ты попробовал, как я врежу тебе по коленной чашечке. – Хохоча, как придурковатый медведь гризли, он задом выбрался из моей камеры и с грохотом захлопнул дверь.

Судя по внушительным размерам, Райнис наверняка не прочь был вкусно поесть. Временами, когда ему некого бить или убивать, еда, пожалуй, его единственная радость. Может быть, он даже склонен к обжорству. Мне пришла в голову мысль оставить пирог нетронутым, а в начинку засунуть одну из моих капсул с цианидом. Райнис, вероятно, не сможет удержаться от искушения съесть его, и позже, возможно много позже, после того, как я умру, молчаливый латыш съест мой пирог и последует за мной в мир иной. Это будет хоть немного утешать меня в последний час.

Злорадно обдумывая свой план, я решил выпить кофе, но вспомнил о смертоносной капсуле у себя во рту. А вдруг она растворится в горячей воде? На всякий случай я выплюнул ее и, решив привести в исполнение свой план мести, засунул указательным пальцем во фруктовую начинку пирога.

Вообще-то говоря, я с удовольствием умял бы все это сам – и пирог и яд, – такой зверский голод испытывал в эту минуту: прошло уже пятнадцать часов с тех пор, как я съел свой скромный венский завтрак. Кофе оказался и в самом деле очень хорош. Я решил, что только Артур Небе мог приказать латышу принести мне ужин.

Прошел еще час. Мне на раздумья оставалось еще восемь часов, восемь томительных часов ожидания, пока наконец не наступит момент, когда уже не будет никакой надежды, никакой возможности отсрочить приведение смертного приговора в исполнение и мне придется расстаться с жизнью. Я попытался уснуть, но не мог. И тут с невероятной остротой понял, что должен чувствовать Беккер, ожидая виселицы. По крайней мере, у меня было одно преимущество – капсулы с ядом.

Близилась полночь, когда в замке снова повернулся ключ. Я быстро вытащил вторую капсулу из отворота брюк и на всякий случай засунул ее за щеку: вдруг они решат обыскать мою одежду. Но это был не Райнис, пришедший забрать поднос, а Артур Небе. В руке он держал автоматический пистолет.

– Не вынуждай меня пустить его в ход, Берни, – угрожающе предупредил он. – Ты знаешь, я не задумываясь пристрелю тебя, если возникнет необходимость это сделать. Отодвинься-ка лучше к дальней стене.

– Это что, дружеский визит? – Я отполз подальше от двери. Помедлив немного, он бросил мне пачку сигарет и несколько спичек.

– Можно назвать и так.

– Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы вспомнить прошлое, Артур. Я сейчас, признаться, не настроен сентиментальничать. – Я посмотрел на сигареты: «Уинстон». – А Мюллер знает, что ты куришь американские сигареты, Артур? Остерегайся, у тебя могут быть большие неприятности: у него весьма странное представление об американцах. – Я закурил и медленно, с наслаждением затянулся. – Впрочем, спасибо тебе за сигареты.

Небе прислонил стул к двери и сел.

– У Мюллера собственное представление о том, по какому пути должна идти Организация, – сказал он. – Но не стоит сомневаться, он патриот и при этом настроен весьма решительно, безжалостен к врагам.

– Не могу сказать, чтобы я это заметил.

– Мюллер лишен какой бы то ни было чувствительности, да и к тому же имеет привычку судить о других людях по себе, а посему он и в самом деле уверен, что ты способен держать язык за зубами, даже если тебе придется заплатить за это ценой жизни девушки. – Он улыбнулся. – Я, конечно, знаю тебя гораздо лучше, чем он. «Понтер – очень сентиментальный человек, – говорил я ему, – даже немного глуповатый. Он вполне может рискнуть своей головой ради человека, который ему едва знаком, даже ради черномазой». Ведь то же самое было и в Минске. Ты же предпочел отправиться на фронт, нежели убивать невинных людей. Людей, которым, замечу, ты ничего не должен.

– Это совсем не означает, будто я герой, Артур. Я человек, только и всего.

– И это означает, что ты как раз из той породы людей, с которыми Мюллер привык иметь дело. Ты – человек с принципами. Мюллер, как никто другой, знает, какие невыносимые муки может преодолеть человек и все-таки не заговорить. Он видел многих людей, которые приносили в жертву своих друзей, себя самих и при этом молчали. Он – фанатик. И это единственное человеческое качество которое он понимает. Тебя он тоже считает фанатиком и убежден: тебе удалось от него что-то утаить. Как я уже говорил, я знаю тебя гораздо лучше, чем он. Если бы тебе была известна причина, побудившая нас покончить с Линденом, ты бы ему сказал.

– Ну что ж, приятно, когда хоть кто-то тебе верит. Легче будет смириться с мыслью, что скоро я превращусь в вино урожая этого года. Артур, зачем ты мне все это говоришь? Чтобы я мог подтвердить: ты лучше разбираешься в людях, чем Мюллер?

– Я подумал, если ты расскажешь Мюллеру то, что он надеется от тебя услышать, то сможешь избавиться от мучений. Я не хочу, чтобы мой старый друг страдал, мне даже сама мысль об этом ненавистна. А он, поверь, заставит тебя страдать.

– Не сомневаюсь в этом. И мне не спится, могу тебя заверить, вовсе не потому, что кофе слишком крепкий. Ну так все-таки, что же дальше? Старый друг и неприятная обязанность? Но как же быть, если я действительно не знаю, почему прикончили Линдена?

– Да, ты не знаешь, но я могу тебе это сказать.

Я поморщился от сигаретного дыма, попавшего мне в глаза.

– Я что-то не совсем понимаю, – произнес я неуверенно. – Ты хочешь рассказать мне, что произошло с Линденом, дабы я мог выложить все это Мюллеру и тем самым избавить себя от того, что похуже смерти, правильно?

– Примерно это я и имел в виду.

Я страдальчески пожал плечами и усмехнулся:

– Мне кажется, я ничего не теряю. Вообще-то ты мог бы просто дать мне возможность спастись, Артур. Во имя нашего общего прошлого.

– Мы не собирались обсуждать прошлое, ты же сам сказал. Да и к тому же ты слишком много знаешь. Ты видел Мюллера. Ты видел меня. А мы ведь умерли, ты не забыл об этом?

– Не хочу тебя оскорбить, но лучше бы ты действительно умер. – Я вытащил из пачки вторую сигарету и прикурил от окурка первой. – Ну хорошо, рассказывай. Так почему же Линден был убит?

– Линден по происхождению – немец, живший в Америке. Он даже преподавал немецкий в Корнуэлльском университете. Во время войны он выполнял какое-то небольшое задание разведки, а после нее занимался выявлением нацистов. Он был умным человеком и очень скоро занялся рэкетом – продавал старым товарищам свидетельства «Персил»[13]13
  Стиральный порошок. Речь идет о выдаче свидетельств о денацификации.


[Закрыть], ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Затем он был переведен в службу контрразведки и служил офицером связи КРОВКАССа в Архивном центре. Естественно, он не бросал своих прежних махинаций на черном рынке и со временем стал известен Организации как человек, симпатизирующий нашему делу. Мы связались с ним в Берлине и предложили за деньги время от времени оказывать нам небольшие услуги.