Текст книги "Как бороться с «агентами влияния»"

Автор книги: Филипп Бобков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Автор говорит о переполохе, который вызвала ее книга во Франции, а это уже 2008 год! Французы на книгу Нарочницкой реагируют сегодня разнообразно, кто-то говорит «спасибо, за то, что открыли нам глаза», а кто-то обвиняет автора, и как рассказывает она в том же интервью: «Пока меня обвинили в национализме, который заключается в защите «сталинского наследия» – так теперь они именуют договоры в Ялте и Потсдаме, подписанные главами СССР, Великобритании и США. Договоры, без которых не было бы их «демократии», и быть им свинопасами и горничными у «сверхчеловеков»… Однако я и в книге, и в полемике задаю своим западным оппонентам очень для них неудобный, «неполиткорректный» вопрос: почему они Сталина пытаются превратить в демона всех времен и народов, но никогда не делали таковым Кромвеля, залившего кровью Англию, или своего Робеспьера, например, – родоначальника термина «революционный террор»? Ведь по количеству крови на душу населения никто не превзошел французских революционеров. Смущаются и немедленно пытаются повернуть дискуссию в другую плоскость…»

Ничего не меняется, идеологический принцип остается прежним и в Европе, и в Америке – если уж не удается замолчать участие СССР в победе над фашизмом, так надо извратить это участие, замазать грязью нашу память, наши нравственные опоры. И самое удивительное в том, что в самой России до сих пор можно услышать разговоры о том, что лучше бы советские воины не сопротивлялись Гитлеру, – тогда немцы принесли бы нам более достойную жизнь, подняли бы нам экономику, культуру и жили бы мы в европейской цивилизации. Как тут не вспомнить монолог Смердякова из произведения Достоевского «Братья Карамазовы»: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого… Хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».

Снова и снова приходится мне напоминать современным смердяковым, что публично декларировали главари фашистского рейха по поводу участи завоеванных народов: «Для ненемецкого населения восточных областей не должно быть высших школ… Самое большее – счет до 500, умение расписаться… Идеально было бы научить понимать лишь язык знаков и сигналов… Ни в коем случае нельзя допускать их к умственной работе… Необходимо исходить из того, что главная миссия этих народов – обслуживать нас экономически».

Конечно, базой для таких высказываний служила «фашистская библия», книга Гитлера «Майн кампф», где автор прописал «правильное будущее» для славян: «Когда мы будем осваивать русское пространство, то «имперские крестьяне» должны будут жить в селениях выдающейся красоты. Немецкие административные и прочие учреждения должны размещаться в прекрасных зданиях, а губернаторы во дворцах. Вокруг учреждения будет построено все то, что необходимо для жизни. А вокруг каждого города, в радиусе 30–40 км будут кольцом располагаться красивые деревни, соединенные первоклассными дорогами. Все, что лежит за пределами этого кольца, – иной мир, где мы разрешим русским жить».

Но и на рабскую участь рассчитывать по их планам могли далеко не все – Гиммлер, примерно за год до начала войны на совещании руководителей СС, разъяснил, что одной из задач похода на Восток является уничтожение 30 миллионов славян. А уже 2 мая 1941 года в приказе командующего 4-й танковой армии Гепнера открыто говорилось, что предстоящая война будет продолжением борьбы германцев против славянства.

Об этом важно напоминать людям, потому, что у нас много говорилось и писалось о планах Гитлера по уничтожению коммунистов и евреев, но как-то ушла в тень тема планов уничтожения славянских народов. И даже сегодня тема, к примеру, Освенцима для многих людей и в нашей стране, и во всем мире звучит как тема чудовищно жестокого истребления людей еврейской национальности. Но в Освенциме также было уничтожено около двух миллионов представителей других национальностей, а ведь это – не единственный был концентрационный лагерь. У нацистов было 20 таких лагерей и около тысячи их филиалов. Они работали как конвейеры смерти, планомерно истребляя «низшие расы», к которым наравне с евреями причисляли и славян СССР, да и другие народы. И надо помнить о том, что и Освенцим, и другие подобные чудовищные образования освобождали советские воины. Об этом на Западе не говорят, этот важный исторический факт замалчивается.

* * *

Подчеркну еще раз: да, у нас были союзники. Да, они нам помогали. Но о том, как это было, – уже сказано. Добавить можно только то, что они помогали ровно столько времени, сколько их собственная судьба была, по сути, в руках Красной Армии. Пока стоял вопрос, кто кого победит: фашисты нас или мы их. А когда исход войны был уже предрешен, западные державы начали активную деятельность, направленную против СССР. Черчилль отдал приказ о разработке операции «Немыслимое» – плана войны против Советского Союза, которая должна была начаться 1 июля 1945 года силами 112–113 дивизий. 23 апреля 1945 года Трумэн, сменивший Рузвельта на посту президента США, на встрече с политическими и военными советниками заявил, что теперь США готовы самостоятельно вынудить Японию капитулировать; в американском сценарии мировой войны роли для СССР больше нет, так как война завершается и пора подводить черту под антигитлеровской коалицией. Час пробил, убиты миллионы, пора ликвидировать победителя, – так с языка эвфемизмов можно перевести слова американского президента. Но Эйзенхауэр, а также другие ведущие военачальники США убедительно и твердо выступили против Трумэна, объясняя, что это – очень опасно, силы и дух Красной Армии таковы, что они изничтожат любого противника. Тогда войну с СССР, страной, защитившей их от фашизма, было решено перенести, по одним данным, на июнь, а по другим – на сентябрь 1949 года…

И тут наступает еще один поворот в отношениях России с Западом, здесь можно выделить очередную «реперную точку» нашей истории. Классический факт, занявший место во всех исторических учебниках мира, – Фултонская речь Уинстона Черчилля. Он произнес ее 5 марта 1946 года на родине президента США Трумэна, в Вестминстерском колледже американского города Фултон, Миссури.

К сожалению, даже самые начитанные россияне, если история не входит в часть их профессии, знакомы с трактовками этой речи, но не читали сам текст. Трактовки же зависят всегда от политической погоды, и то, что знало поколение, выросшее при Сталине, глубоко отличается уже даже от того, чему учили в школах хрущевское, а потом и брежневское поколения: смывались контексты, смещались акценты. Чего уж там говорить о молодежи «горбачевско-ельцинской эры» – на ее глазах рушилась мощнейшая когда-то страна СССР, а первые лица этой страны вольно или невольно исполняли чуть ли не в деталях все, о чем мечтали, но не могли осуществить на протяжении нескольких веков недруги России, – они расчленили страну!

Но это – отдельная тема, сейчас она лишь к тому, чтобы зафиксировать: в частях нашего современного расколотого общественного сознания до сих пор живет и здравствует удивительно мифологизированное понимание событий. Применительно к теме смысл речи Черчилля в Фултоне понимается так, что он «защитил свободы большей части человечества от тирании коммунистов». Такая ситуация вынуждает повторяться: для Черчилля и его сподвижников никогда не имело значения, какой политический климат в России – с нашей страной им надо было бороться при любой «погоде».

Ко времени Фултонской речи Черчилля «союзники» уже вынашивали подспудные планы агрессии против СССР, но в открытую это никак не заявлялось, просто хотя бы потому, что не так-то это было просто, – взять и открыто признаться в собственной измене союзничеству. Тем более что всего за год до этого, в марте 1945 года, незадолго до своей смерти, президент Америки Рузвельт говорил в последнем послании Конгрессу о важности добросовестного выполнения соглашений, достигнутых в Тегеране и Ялте. Он отмечал, что от этого зависят «судьбы Соединенных Штатов и всего мира на будущие поколения». И подчеркивал: «Здесь у американцев нет среднего решения. Мы должны взять на себя ответственность за международное сотрудничество, или мы будем нести ответственность за новый мировой конфликт».

Общеизвестно, что сменивший его на этом посту Гарри Трумэн «горел» совсем иными настроениями, но хорошо понимал, что даже внутри его собственной страны «лобовое» столкновение с СССР может понравиться далеко не всем. В общественном мнении Запада сохранялась преданность союзникам. Либеральные и социалистически настроенные круги хотели, чтобы дружественные отношения, сложившиеся с Советским Союзом в военное время, оставались. На слова местной пропаганды о том, что идет насаждение коммунизма в подконтрольных СССР территориях, они возражали, что это скорее законная забота о собственной безопасности и необходимость компенсации за страдания и жертвы, которые понесли советские люди во время войны.

В такой ситуации Трумэну нужен был кто-то (как когда-то Черчиллю нужен был Гитлер), кто мог бы исполнить роль «бешеного пса» ситуации. Самому президенту США это было сделать не с руки, а долго искать кандидатуру и не надо было. Когда-то Черчилль мастерски разыгрывал английскую карту в мировой политике – настал час, когда «мастер наущений» сам стал играть по указке США. Черчилль, конечно же, видел, что Великобритания больше не является главной страной мира. За год до Фултона он присутствовал на Потсдамской конференции, продемонстрировавшей миру, кто отныне на земле хозяин. Другой ядерной державы, кроме США, в мире тогда не было, и эта страна отныне «правила бал».

Президент этой страны настойчиво приглашал Черчилля на свою родину, в Фултон, – пора, мол, выступить по поводу коммунистической агрессии. «Страны Западной Европы сами находятся под сильным коммунистическим влиянием, ко всему прочему, все устали от войны – они не станут барьером на пути коммунизма». По сути, Трумэн просто призвал Черчилля забыть о политкорректности, и в Фултоне прозвучал голос, вобравший в себя всю ненависть, зло и раздражение английских и американских властей, вынужденных прежде делать вид, что антигитлеровская коалиция готова следовать своим договоренностям. Они, должно быть, чувствовали себя как водитель, не сумевший в силу обстоятельств повернуть там, где ему было необходимо, – он вынужден ехать вперед, но ему туда не надо. Он ищет знак разворота и, не находя его, сворачивает на эстакаде. Фултонская речь нарушала все мыслимые знаки приличия и каких-то общепринятых человеческих норм. Это был политический дебош, и первым именно так охарактеризовал выступление Черчилля Стимсон, занимавший при Рузвельте пост военного министра. Он видел в этом «самую необузданную разновидность сбивающего с толку дебоша».

* * *

В Фултоне Черчилль превзошел самого себя: «Тень упала на сцену, еще недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы их экспансии. Я очень уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим военным товарищем маршалом Сталиным… Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать все возможности германской агрессии. Мы приглашаем Россию с полным правом занять место среди ведущих наций мира. Более того, мы приветствуем или приветствовали бы постоянные, частые, растущие контакты между русскими людьми и нашими людьми на обеих сторонах Атлантики. Тем не менее, моя обязанность, и я уверен, что и вы этого хотите, изложить факты так, как я их вижу сам».

После таких реверансов выяснилось, что между приглашением нашей стране «с полным правом» занять место «среди ведущих наций мира» и изложением «фактов» лежит пропасть. «Факты» Черчилля, как известно, таковы: Советский Союз – причина «международных трудностей», потому что «…от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой… В большом числе стран, далеких от границ России, во всем мире созданы коммунистические «пятые колонны», которые работают в полном единстве и абсолютном послушании в выполнении директив, получаемых из коммунистического центра».

Что же предлагал сделать Черчилль с этой «причиной международных трудностей» под названием СССР? Создать «братскую ассоциацию англоговорящих народов. Это означает специальные отношения между Британским содружеством и Империей и Соединенными Штатами Америки… Нужно под эгидой Объединенных Наций и на основе военной силы англоязычного содружества найти взаимопонимание с Россией».

«Взаимопонимание на основе военной силы», как можно прочитать эти слова? Исследователи-психолингвисты уже давно подсчитали, что Черчилль в Фултоне всего лишь по одному разу употребил слова «Британия» и «Великобритания». И по шесть раз «Британское содружество и Империя» и «англоговорящие народы». Восемь раз он использовал определение «родственные». Они же пришли к выводу о том, что в этом выступлении он применял лексику фашистской Германии. Я уже говорил в предисловии к книге, кому принадлежал эпитет «железный занавес», что же касается других определений, которые Черчилль использовал в Фултоне, – «тень, опустившаяся на континент», «пятые колонны» и «полицейские государства» – то они использовались во всем мире лишь для обличения фашистской Германии и ее союзников. Таким образом, миру давался еще и эмоционально окрашенный сигнал-призыв: у нас новый общий враг, он так же опасен, как фашизм.

Не случайно резкая отповедь Сталина, которую он дал фултоновскому выступлению Черчилля, была, по сути, переводом с языка эвфемизмов. Сталин назвал вещи своими именами: «Гитлер начал дело развязывания войны с того, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Г-н Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира… По сути дела, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, в противном случае неизбежна война… Несомненно, что установка г. Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР».

Тем временем Трумэн, выпустивший Черчилля первым и промолчавший в Фултоне, торопился закрепить успех. Ораторский дар Черчилля проложил дорогу к сознанию сомневающихся в собственных странах, надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре по указанию Трумэна его специальный помощник Клиффорд жестко структурировал «фултонский дебош», тщательно подобрав все его пассы. К примеру, пасс, сказанный Черчиллем, как бы в мягкой форме воспоминаний: «Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость…» – помощник Трумэна обратил в военный речитатив: «Адепты силы понимают только язык силы. Соединенные Штаты и должны говорить таким языком… Надо указать советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения, но и для быстрого сокрушения СССР в войне…» Это было написано в обширном докладе под названием: «Американская политика в отношении Советского Союза».

Здесь излагались основные принципы и методы готовившейся войны. В докладе отмечалось, что США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну. Говорилось, что нужна высокомеханизированная армия, перебрасываемая морем или по воздуху, способная захватывать и удерживать ключевые стратегические районы. И что война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прошедшая война.

Для того чтобы представить себе, насколько так называемая американская элита была захвачена этой агрессивной идеей, стоит почитать Элиота Рузвельта, сына американского экс-президента, который пишет в своей книге, что в 46—47-м годах вопрос, когда начинать войну против Советского Союза, был самым популярным в беседах на вашингтонских коктейлях.

Создание атомной бомбы в СССР укоротило эти планы-настроения, но не вытравило их полностью. Оправившись от шока по поводу этого события, правящий Вашингтон начал подготовку к всесокрушающему ядерному удару. Проекты этих планов под кодовыми названиями «Грайан», «Тотелити», «Чаризтир», «Флитвуд» один за другим рождались в высших эшелонах власти США. Не нужно никаких комментариев для того, чтобы показать их нечеловеческую сущность, достаточно процитировать строки этих документов: «Первый удар по 20 городам… сбросить 113 атомных бомб на 70 советских городов, из них 8 на Москву и 7 на Ленинград… сбросить 200 атомных бомб и 250 тысяч обычных бомб на 100 городов… сбросить 300 атомных бомб…». Указывались точные цифры: после какого удара будет разрушено 85 процентов нашей промышленности, сколько миллионов людей погибнет после первого удара, после второго, после третьего.

Более пяти лет один за другим корректировались и менялись планы атомной войны против СССР, пока в США не пришли к выводу, что она невозможна. Американский историк А. Браун, проанализировав планы руководства США, пришел к таким же выводам: «1. Соединенные Штаты вполне могли проиграть Третью мировую войну. 2. Россия, вероятно, могла бы занять Западную Европу за 20 дней. 3. Командование ВВС США считало, что Россия сумеет вывести из строя за 60 дней тогдашнего американского союзника Англию с ее базами, имевшими первостепенное значение. 4. Русские атомные бомбардировщики и коммунистическая партизанская война в США значительно подорвали бы способность и волю Америки к продолжению войны. 5. Америка не смогла бы защитить свои собственные города».

Таким образом, в 1950 году, после пяти лет планомерных изысканий, американским политикам стало ясно, что военными действиями разгромить СССР не удастся. И тогда родился новый план разрушения Советского Союза – холодная война. «Это та же война, которая ведется другими средствами», – объяснял в свое время миру Трумэн.

* * *

Однако при жизни Сталина холодная, или, как ее еще называли на Западе, «психологическая» война в открытую атаку не вступала. Дальше деклараций и заклинаний по поводу «угрозы коммунизма» ненавистники СССР двинуться не рисковали – они ринулись в войну «другими средствами» только после того, как умер Сталин.

Если представить себе, что страна, общество – это единый организм, то это – прямое свидетельство тому, что сильный организм, как бы его ни травили, сколько бы инфекций ни копилось в воздухе, – справляется. Его защитные, иммунные системы побеждают даже эпидемии чумы. И после победы над «коричневой чумой», а также после «прививки» созданием атомной бомбы сила воли и гибкость ума, мудрости Сталина получили непререкаемую, планетарную славу – друзей его имя вдохновляло, врагов вынуждало считаться. И все-таки «внутренне нахмуренные» союзники не могли не сыграть своей роли. Даже после великой победы над фашизмом страна не могла себе позволить расслабиться, уйти от мобилизационного режима в экономической сфере. Пока нависала угроза атомной войны, надо было сосредоточивать неимоверные силы и средства в военно-промышленный комплекс, принося в жертву многие другие отрасли народного хозяйства и социальные запросы населения.

Каким бы ни было наше отношение к Сталину сегодня, надо признать всем: на его плечи легла неимоверная по масштабам и ответственности миссия. Именно в годы его правления слабая и немощная страна превратилась в гигантское развитое государство социализма; под его руководством страна одолела фашизм, а после победы – восстановила практически все разрушенные предприятия и начала строительство нескольких сотен новых. Невозможно было бы возрождение экономики такими быстрыми темпами, если бы в массе своей советские люди не доверяли своему вождю. По оценкам американских экспертов, СССР после войны необходимо было для восстановления нормальной жизнедеятельности народного хозяйства 20 лет. Самоотверженность, подвижничество, стоицизм, трудовой энтузиазм миллионов советских людей основывались все-таки в очень большой мере на любви и уважении к своему правителю. В большинстве своем люди чувствовали и заботу власти: уже в 1947 году была отменена карточная система на продовольственные и промышленные товары. Шло ежегодное и существенное снижение цен на товары широкого потребления – хлеб, муку, масло, колбасы, водку, парфюмерию, ткани, велосипеды, часы… Всячески поддерживались передовики промышленного производства, победители соцсоревнований – они становились героями, которых знала в лицо вся страна.

Подводя итоги экономического развития СССР в послевоенные годы правления Сталина, можно отметить, что к началу 50-х годов в стране были созданы значительные сырьевые ресурсы для успешного развития народного хозяйства в будущем. Это была мощная конкурентоспособная держава. Понимая это, Сталин примерно за год до своей смерти говорил о том, что настало время, когда можно снять напряжение в экономике, снять пресс государственного давления. Он объяснял, что после того, как мы победили в войне, реконструировали народное хозяйство, создали атомную бомбу, можно рассчитывать на передышку. Что в ближайшие десятилетия войны не будет и в связи с этим можно спокойно развиваться дальше, в том числе, надо укреплять закон стоимости при социализме. Это, безусловно, рыночный закон, по сути то, от чего мы были вынуждены уйти, когда пришлось строить социализм в отдельно взятой стране, в условиях полной изоляции, при отсутствии кредитов и при угрозе войны. Теперь же Сталин, по сути, возвращался к ленинскому государственному капитализму. Сегодня, к сожалению, забыта книга Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», которая вышла перед XIX съездом КПСС. Вот если бы Хрущев в свое время начал с этого, мы тогда жили бы по-другому.

Но начиная с 1953 года стали уходить от этого закона все дальше. Корни распада страны социализма именно там и кроются – в отступлении от пути, намеченного Сталиным. Никакие внешние силы не смогли бы ничего поделать с СССР, если бы собственная иммунная система организма была крепка… Когда организм слабеет, даже слабенькие инфекции могут, как известно, оказаться для него смертельными. «Инфекции» были далеко не слабыми – через несколько месяцев после смерти Сталина началась открытая атака холодной войны.

* * *

Смерть Сталина можно считать важнейшей «реперной точкой» в истории СССР. Это очевидно, а мне хотелось бы, в заключение этой главы книги, просто рассказать о виденном в дни похорон И. В. Сталина: только фактуру без оценок и пристрастий. Эта статья вошла в мою книгу «Последние двадцать лет», изданную в 2005 году московским издательством «Русское слово». Поскольку я писал только то, что видел, писал после многолетних раздумий, мне сегодня нечего к ней добавить. Вот она:

«В последний год жизни Сталина в министерстве государственной безопасности активно работали над созданием Главного разведывательного управления, в состав которого должны были войти основные оперативные подразделения разведки и контрразведки. К марту 1953 года оно практически было создано. Ожидалось лишь юридическое закрепление. И в это время Сталина сразила болезнь. Публикуемые о ней заявления спасения не предвещали, чувствовалось ожидание худшего и беспокойство о будущем.

5 марта близко стоявший к медицине начальник отдела В. Иванов, возвращаясь с доклада от начальника Управления, зашел в мой кабинет и сообщил нам (нас было человек пять) о том, что Иосиф Виссарионович скончался. Это было около пяти часов вечера. До официального сообщения было еще далеко.

Спустя какое-то время пошел к своему начальнику отдела в намечавшемся ГРУ полковнику Николаю Патрикееву. Он уже знал о случившемся. Вдвоем мы говорили о многом, расходиться не хотелось, о делах не думалось. В отличие от обычных дней – в кабинете тишина. Телефоны молчат, люди не заходят…

Где-то в районе полуночи раздался телефонный звонок. Звонивший высказал Патрикееву тревогу в связи с утечкой информации о кончине вождя. Ему стало известно это сообщение от московского корреспондента «Ассошиэйтед пресс». Звонок в службу охраны Колонного зала сразу же внес ясность. Уже час, как на фасаде Колонного зала и соседних домов (Госплан, гостиница «Москва») стали вывешивать траурные флаги. Так мир узнал о случившемся, хотя до официального правительственного сообщения оставалось еще несколько часов. Оно прозвучало в шесть часов утра 6 марта.

Мы же оставались вдвоем с Патрикеевым. И не зря. Около часу ночи позвонил его друг, один из руководителей Управления охраны правительства, и пригласил его в Колонный зал, где шла подготовка к установлению саркофага с телом Сталина. Утром начиналось прощание.

Патрикеев взял с собой и меня. Почти бегом добрались до Колонного зала и, войдя в него, увидели уже установленный гроб и лежащего в нем Иосифа Виссарионовича. Служители обкладывали его венками и цветами, наводили порядок в пустом зале. Людей, кроме охраны, практически в зале не было. Стояли лишь две-три изолированные группы человек по 10–15, перекидывавшиеся отдельными фразами. Ближе всех к гробу находилась группа членов Политбюро, похоже – похоронная комиссия. В центре ее был единственно рыдающий в голос Н. С. Хрущев. Рядом стояли грустно молчавшие В. М. Молотов, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, Л. П. Берия и чуть в стороне Л. М. Каганович. Может быть, был еще кто-то, но наше внимание было приковано к почившему вождю.

О чувствах трудно писать. Побыв там около часа, мы молча вышли из зала и разошлись по домам.

Помню лишь одну фразу Патрикеева при прощании: «Жалко Хрущева, его переживаний. Он даже рыданий не может удержать, подобно грузинской плакальщице».

В последующие дни мне еще дважды была дана возможность побывать в Колонном зале, прощаясь с И. В. Сталиным, – 7 марта в составе делегации членов Парткома № 1 МГБ СССР и 8 марта с комсомольским активом госбезопасности.

В памяти сохранилось тяжелое чувство прощания и нескрываемая скорбь и слезы людей, шедших через Колонный зал непрерывным многорядным потоком.

Совершенно неожиданно 8 марта мне позвонил хороший товарищ Михаил Иванович Гришунов, начальник отдела Управления правительственной охраны, и сказал о возможности дать мне и моему другу Михаилу Борисовичу Мухину пропуска на Красную площадь, на похороны Сталина. Мне дорого это внимание до сего дня.

9 марта мы пошли на площадь и оказались на правой трибуне, третьей от Мавзолея, среди делегации из стран народной демократии. Мы, в частности, попали в окружение польской делегации. Вскоре после нашего прихода к делегации подошел сопровождаемый приветствовавшими его людьми К. К. Рокоссовский в форме маршала Польши. Это был его первый, как говорили, выход из госпиталя после ранения в Кракове, где в него стреляли террористы. Маршал был бледен, но весьма общителен, он тепло откликался на приветствия, в то время как поток желающих подойти к нему, пожать руку, сказать добрые слова не прекращался вплоть до появления на площади лафета с саркофагом покойного.

День был погожий, но холодный. Термометр показывал 12 градусов мороза, временами падал снежок, но это не мешало многим на трибунах стоять, сняв головные уборы. Особенно больно было смотреть на стоявшего на Мавзолее Ракоши. Рядом стояли Вылко Червенков, Климент Готвальд, Болеслав Берут. К сожалению, Готвальд в тот день простыл настолько, что получил воспаление легких. Спасти его не удалось, через неделю он умер.

Прошел митинг. Выступили Хрущев, Молотов, Маленков, Берия. Затем руководители партий и социалистических государств спустились с Мавзолея и внесли саркофаг в Мавзолей В. И. Ленина, на котором уже к этому времени была готова надпись: «Сталин».

После все члены Президиума ЦК КПСС и с ними Чжоу Эньлай ушли в Кремль, а остальные сгруппировались около центрального входа в мавзолей. Туда же потянулись с трибун делегации соцстран. Среди них были и мы с Мухиным. Неожиданно мы оказались почти у входа в Мавзолей, неподалеку от Червенкова и Готвальда. К ним подошел К. К. Рокоссовский. Трудно передать наши ощущения и переживания…

Постояв минут двадцать, все направились в Мавзолей. Пошли и мы. Мне памятно это посещение до деталей. Войдя в первое помещение перед ступенями лестницы, мы увидели, что в темном углу справа стоит Отто Гротеволь. На его груди рыдала супруга, в сравнении с ним, рослым, казавшаяся очень маленькой и хрупкой. Рядом, положив руки и голову ему на плечо, плакала Долорес Ибарурри. Вся в черном, с открытой седой головой, она убивалась, не скрывая горя.

Саркофаг стоял напротив гроба Ленина, у лестницы, по которой шли люди. Проходя мимо, можно было остановиться и посмотреть на Сталина через стекло. До сих пор его лицо у меня перед глазами. Оно осталось в памяти нетронутое смертной тенью…».

Глава 2. Как и почему слабела наша страна. План «Лиоте»

На следующий день после похорон Иосифа Виссарионовича, 10 марта 1953 года, по радио объявили о новом составе правительства. Председателем Совета Министров стал Маленков, а первым заместителем Председателя Совета Министров СССР был назначен Берия, который по совместительству стал также главой Министерства внутренних дел, принявшего на себя и функции упраздненного с этого момента МГБ.

Всего три месяца Берия пробыл на посту, но успел за этот короткий срок провести акцию, которая разжигала, по сути, национальную вражду. Он взялся «вычищать» из руководящих органов союзных республик русских людей, объясняя это тем, что надо давать национальным кадрам укреплять себя во власти. И то же самое происходило с нерусскими кадрами в России, к примеру, в органах безопасности были авторитетные чекисты, уважаемые люди, не русские по национальности. К примеру, был чекист, армянин по национальности, но он не знал своего языка, так как родился и вырос в Москве. Отправили в Ереван… Это была акция, обесценивающая профессионализм человека, ставящая на первое место национальность. Перетряхивание кадров осуществлялось шумно и демонстративно.