Текст книги "Прозябая на клочке земли"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В минуту отдыха с ним заговорил бармен:

– Вам не приходилось видеть, как конь бегает задом?

– Нет, – рассеянно ответил он.

– Готов поспорить, это и невозможно. А вот человек может бегать задом.

Сидевший рядом рабочий в черной кожаной куртке и стальной каске вставил:

– Если бы он попробовал, то смог бы побежать задом.

– Черта с два, – отрезал бармен. – Ему не будет видно, куда двигаться.

Допив пиво, Роджер встал со стула, пожелал окружающим спокойной ночи и медленно направился к выходу.

На улице стемнело. Свет фонарей беспокоил его, и он прищурился. Положив очки в карман пальто, он постоял, протирая глаза. «Что же дальше?» – уже в который раз спрашивал себя он. И снова вспомнил Тедди, и Ирва Раттенфангера, и песенку «Bei Mir Bist Du Schön», которая была популярна, когда он и Тедди стали встречаться. Как-то вечером они танцевали под «Дипси Дудл» в придорожном кабачке в Мэриленде – в то время он неплохо, черт возьми, танцевал. Странно, что Вирджиния, которая когда-то была танцовщицей, не любила танцевать. Только раз они с ней сходили на танцы. С координацией у нее что-то не то, думал он, ступая на тротуар. Отсутствует чувство ритма. Почему? Непонятно.

Перед ним остановился высокий негр, чтобы поговорить с другим негром. Роджер, шедший с опущенной головой, налетел на высокого негра; тот даже не пошатнулся.

– Смотреть надо, куда прешь, – выругался негр.

– Видел же, что иду, – огрызнулся Роджер.

– Самому смотреть надо, – буркнул негр, здоровенный детина.

– Это ты смотри, – огрызнулся Роджер. – Уголек черномазый.

Но сказал он это недостаточно тихо. Негр услышал и, когда Роджер уже собирался пройти мимо, занес кулак и врезал ему в ухо. Роджера развернуло, и он упал. Вскочив на ноги, он бросился на негра и изо всех сил нанес ему удар. Почти одновременно негр снова заехал ему, на этот раз в нижнюю челюсть, и во все стороны полетели зубы. Роджер осел на четвереньки. Негр со своим приятелем быстро удалился. Подошли какие-то люди, белые, двое из них помогли ему встать.

– Что сделал этот черномазый? – кричали они, и вокруг набежали другие белые. – Дружище, он тебя не порезал?

Они ощупали его с головы до ног, не течет ли где кровь, а он покачивался, прикрывая пальцами разбитые передние зубы.

– На этого парня ниггер напал, – сообщил кто-то собравшейся вокруг них толпе. – Избил и смылся.

Один из мужчин предложил подвезти его домой. Кляня всех негров, прохожие посадили его в машину, отдали вывалившиеся из кармана очки и пожелали удачи.

– Их каждый день в Лос-Анджелес все больше наезжает, – посетовал человек, который вез его.

Роджер, корчась от боли, подпер голову рукой.

– В основном с юга, конечно, едут, – сказал мужчина. – Сельхозрабочие по большей части – в городе совсем не умеют себя вести. Ну, то есть впервые в жизни у них в руках деньги – ну в голову и ударяет. Кайфуют, мать твою. Но лучше уж они, чем мексы, скажу я вам. Тем если попадешься – котлету из тебя ногами сделают, сапогами своими с выступами на подошвах.

Стараясь как можно яснее выговаривать слова, Роджер прошамкал:

– Ниггеры хреновы.

– Ну, это мог быть кто угодно, – сказал мужчина, остановившись у многоквартирного дома. – Вам здесь?

– Да, – ответил он, держа у рта носовой платок. В ухе звенело, и он плохо слышал: звуки сливались в какой-то гул, а потом гасли. – Спасибо, – выдохнул он, выбираясь из машины.

– Бывает, – сказал мужчина.

Он дождался, когда Роджер дойдет до крыльца дома, и только тогда уехал.

Увидев его, Вирджиния в ужасе подскочила:

– Что случилось?

Она подбежала к нему и отвела его руки ото рта.

– О, Господи, – так и ахнула она. – Что это было? Что случилось?

– Мужик один побил, – объяснил он. – Я его первый раз в жизни видел.

– Я вызову полицию, – сказала она. – Я пошла звонить.

И она двинулась было в коридор.

– Да брось ты это на хрен! – в отчаянии воскликнул он и, опустившись на диван, попросил: – Дай ледяных кубиков.

Она принесла несколько кубиков льда, и он соорудил из них компресс. Лежа на спине, он прижимал лед к верхней челюсти. Вирджиния вытерла струйку ледяной воды.

– Нужно будет идти к зубному, – сказал он.

– Позвонить сейчас?

– Нет. Завтра.

В постель он не стал ложиться – всю ночь пролежал навзничь на диване. Несколько таблеток анацина[16]16
  Анацин (анасин) – болеутоляющие таблетки.


[Закрыть] заглушили боль, но заснуть он так и не смог.

«Что мне делать?» – спрашивал он себя.

Он вспоминал другие места, которые нравились ему больше. Он понял, что на самом-то деле не стал хоть сколько-нибудь счастливее оттого, что приехал сюда, даже в самом начале. В Вашингтоне, округ Колумбия, было куда лучше, решил он. Несмотря на погоду. Ему нравились тамошние дома. И снег ему был не помеха.

В Арканзасе, в детстве, он когда-то, проваливаясь, бегал по снегу. Он помнил длинные веретенообразные деревья без листьев, чащами торчавшие на склонах холмов – все хилые, хрупкие и тем не менее росшие повсюду на нерасчищенной земле. Может быть, они и до сих пор там стоят. Он вспомнил, как однажды поставил на пенек старую глиняную вазу и бросал в нее камни до тех пор, пока она не разлетелась на осколки, и среди черепков оказалась монета, вставленная еще когда глина была мокрой. Очистив монету, он обнаружил, что это двадцатицентовик. За всю свою жизнь – а ему тогда было одиннадцать – ему ни разу не приходилось ни видеть монету в двадцать центов, ни слышать о такой. Он почти два года таскал ее с собой, уверенный, что обладает единственным в мире экземпляром. И вот в один прекрасный день он попытался потратить денежку, а продавец отказался принимать ее, сказав, что она фальшивая, что такой монеты не существует[17]17
  …обнаружил, что это двадцатицентовик… <…>…что такой монеты не существует… – Серебряные монеты в двадцать центов чеканились в США несколько лет – с 1875 по 1878 годы. При этом лишь в 1875 и 1876 годах они поступали в обращение. 950 монет 1877–1878 годов выпускались для коллекционеров.


[Закрыть]. И тогда Роджер выбросил ее.

Теперь, лежа на спине с прижатым ко рту компрессом, он пытался вспомнить, что же он хотел купить на те двадцать центов. Наверное, конфету. Ну, сейчас ее в любом случае уже не было бы – будь то денежка или конфета.

На следующее утро у него так распухли губы, что он не смог есть. Он попробовал отпить кофе, но боль была невыносимая. И все же он не уходил из-за кухонного стола, сидел и смотрел на чашку и тарелку.

– Тебе нужно к зубному, – сказала Вирджиния. – Тебе даже не поесть, и ты едва говоришь – давай я позвоню.

– Не надо, – отказался он.

– Но что ты собираешься делать?

Большую часть утра Роджер просидел в жалком состоянии в гостиной, ничего не предпринимая, не разговаривая с Вирджинией и даже не думая ни о чем. Сломанные передние зубы совсем разболелись, и после полудня он все-таки разрешил ей спуститься к телефону-автомату. Она долго не возвращалась и наконец, появившись, сказала:

– Едва нашла врача, который сможет посмотреть тебя сегодня. Его зовут доктор Корнинг.

Он прочел адрес – кабинет находился на другом конце города.

Взяв клочок бумаги, он надел пальто.

– Я с тобой, – вызвалась Вирджиния.

– Нет, – покачал головой он.

– Я пойду.

– Нет!

Обойдя ее, он вышел в коридор и направился к лестнице. Но она последовала за ним.

– Ты можешь упасть в обморок, – сказала она. – Я хочу пойти с тобой. Почему ты не хочешь, чтобы я была рядом?

– Иди к черту, – взъярился Роджер. – Ступай обратно, домой.

Спустившись и выйдя на тротуар, он увидел, что она сдалась. И он пошел к автобусной остановке один.

На дорогу ушло больше часа. В приемной у стоматолога он попытался закурить, но не смог удержать сигарету в зубах, и ее пришлось потушить. Ожидание заняло пятнадцать минут. Напротив него сидели, вытянув ноги, трое маленьких детей. Все трое уставились на него, хихикая, пока мать не приструнила их.

Наконец врач принял его и сделал укол новокаина.

– Один можно спасти, – сообщил он. – Могу поставить на него коронку. Но два других сломаны прямо у десен. – Он начал удалять кусочки зубов. – Ваша жена сказала по телефону, что вас кто-то ударил.

Роджер кивнул.

– На изготовление коронки уйдет пара дней. Как бы то ни было, теперь, когда я удалил остатки других зубов, боль должна прекратиться. Думаю, можно будет есть мягкую пищу, только не пытайтесь кусать. – С помощью зеркальца он осмотрел другие зубы. – Когда вы в последний раз были у стоматолога?

– Давно, – ответил Роджер.

Он не был у зубного врача с довоенного времени.

– Нужно будет подремонтировать. Почти на всех коренных – кариес. Снимочки сделать. Нельзя позволять зубам разрушаться. На сладкое реагируют?

Роджер что-то пробормотал.

– Коронка и остальная моя работа будут стоить шестьдесят долларов, – сказал доктор Корнинг. – Сейчас можете оплатить? С новых пациентов я обычно беру вперед.

Роджер заплатил чеком.

– Восстановление остальных зубов обойдется вам долларов в двести-триста. И чем дольше вы будете откладывать, тем будет дороже.

Договорившись, когда ему будут ставить коронку, Роджер спустился и вышел на улицу. От новокаина лицо у него онемело и деформировалось, и он то и дело поднимал руку, чтобы дотронуться до него. Сумма оплаты привела его в бешенство. Он понимал – он знал, – что его ограбили, воспользовались его положением. Но что он мог сделать?

«Черт возьми», – выругался он про себя.

Всюду ему мерещились всевозможные жулики и мошенники. Он проникал взором в конторские здания, где обделывались грязные делишки, где вращались колеса всей этой машины. Кредитные учреждения, банки, стоматологи, другие врачи, целители-шарлатаны, сосущие деньги из пожилых дам, мексы, громящие витрины магазинов, дефектная аппаратура, еда с подмешанными отбросами, туфли из картона, шляпы, тающие под дождем, садящаяся и рвущаяся одежда, машины с неисправными блоками цилиндров, стульчаки, кишащие болезнетворными микробами, собаки, разносящие по городу чесотку и бешенство, рестораны, в которых подается гнилая еда, обесценившиеся кредиты на недвижимость, липовые акции в несуществующих горных компаниях, журналы с непотребными фотографиями, хладнокровно забиваемые животные, молоко с дохлыми мухами, жуками, паразитами и экскрементами, разный мусор и хлам, дождь из нечистот, льющийся на жилые дома и магазины. Потрескивали электрические аппараты хиропрактиков, визжали пожилые дамы, кипели во флаконах и взрывались патентованные лекарственные средства… И всю войну он увидел как колоссальный хитроумный обман, когда людей убивают для того, чтоб жирные банкиры размещали займы, когда строят корабли, которые прямиком идут ко дну, когда невозможно погасить облигации, когда власть захватывают коммунисты, а кровь, предоставляемая Красным Крестом, заражена сифилисом. Негритянские и белые войска, квартирующие вместе, медсестры, подрабатывающие проституцией, генералы, трахающие своих ординарцев, нажива, масло с черного рынка, учебные лагеря, в которых новобранцы тысячами мрут от бубонной чумы, болезнь, страдания и деньги, перемешанные вместе, сахар и резина, мясо и кровь, продовольственные талоны, плакаты, предупреждающие об опасности венерических заболеваний, обследования половых членов, винтовки М-1, артисты Объединенной службы организации досуга войск, выступающие с таким видом, словно им кол в жопу вставили, ублюдки, гомики и ниггеры, насилующие белых девушек… Он увидел, как небо вспыхнуло и потекло, по небесам пронеслись половые органы, и услышал голос, каркающий в уши про месячные его матери. Он увидел, как весь мир корчится в волосах – чудовищный волосатый шар, лопающийся и заливающий его кровью.

– Дерьмо, – выдохнул он.

Роджер шел по тротуару, засунув руки в карманы. Постепенно к нему вернулось самообладание.

– О Господи, – слабым голосом проговорил он.

Руки у него тряслись, ему было холодно. Подмышки вспотели, ноги подкашивались. Остановившись у питьевого фонтанчика, он наклонился и набрал полный рот воды. Выплюнув воду в желоб, он вытер подбородок носовым платком.

Вообще-то все не так уж плохо, подумал он. У них все еще лежит в банке семьсот-восемьсот долларов – больше у него никогда и не бывало.

Но страх не отпускал. Он не знал, что ему делать. И поэтому шел дальше, мимо продуктовых магазинов, площадок с подержанными автомобилями, аптек, булочных, обувных мастерских, химчисток и кинотеатров, вглядываясь в витрины и пытаясь понять, что было бы лучше всего для него самого и его жены.

Перед площадкой с подержанными автомобилями стоял продавец, ковырявший в зубах и смотревший на прохожих. Он спросил у Роджера:

– Какую машину хотели, старина?

– Откуда вы знаете, что мне нужна машина? – вопросом на вопрос ответил Роджер.

Продавец пожал плечами.

– Что у вас есть? – спросил Роджер.

– Много чистых машин, старина, – сказал продавец. – Заходите, посмотрите. Выгодно купите – нигде в городе больше такого не найдете.

Держа руки в карманах, Роджер зашел на площадку.

Заслышав его шаги по лестнице, Вирджиния бросилась открывать. От его жалкого и унылого вида не осталось и следа, он улыбался ей, как раньше, загадочной, многозначительной улыбкой, как будто знал что-то такое, чего не знала она.

– Что с тобой сделали? – спросила она. Опухоль уже спала, он свободно двигал губами. – Почему так долго?

– Пойдем вниз, – сказал Роджер.

– Зачем? – замялась она, не зная, что подумать.

– Хочу кое-что тебе показать. – Повернувшись, он пошел обратно. – Я купил машину.

У тротуара стоял голубой довоенный седан.

– Тридцать девятая «шевролетка», – представил он ей автомобиль.

– С чего бы это? – воскликнула она.

Лицо Роджера лукаво расплылось от сознания того, что он совершил нечто важное и дерзкое. Он покачивался взад-вперед, бросая взгляды то на нее, то на машину, и наконец сказал:

– А угадай, с чего бы. Ну, ладно. Ни за что не угадаешь.

– Скажи сам.

– Мы съездим с тобой на восток, – сказал он.

– В Вашингтон?

– Не так далеко, – широко улыбаясь, ответил он. – В Арканзас.

Она видела: он настроен серьезно.

Глава 9

В пятницу в магазине Пит Баччиагалупи спросил его:

– Слушай, ты какой-то весь всклокоченный. Выгодное дельце назревает?

Роджер ответил:

– Мой парень сегодня приезжает из школы домой.

Вторая половина дня тянулась бесконечно. Некоторое время он провел у буфетной стойки в соседнем аптечном магазине, потом занимался в подвале с Олсеном делами, связанными с техобслуживанием.

Когда Роджер снова поднялся наверх, Пит наводил порядок на прилавке.

– Я наконец убрал двадцатиоднодюймовый «Филко» из отбеленного дуба, – сообщил он.

Пит положил руку на плечо Роджеру и развернул его лицом к той части магазина, где находился небольшой демонстрационный зал. Там в полутьме сидел и молча ждал мужчина.

– Явился, когда я работал, – сказал Пит. – Ему, естественно, нужен ты.

Подойдя к двери зала, Роджер заглянул внутрь. Скрипнуло кресло – ему навстречу поднялся Джул Ним. Старик был без пиджака, от него пахло потом и табаком. Он сконфуженно сопел. Когда он улыбнулся, в темноте сверкнул золотой зуб. Джул беспомощно всплеснул руками, словно пытаясь извиниться за что-то.

– Мистер Линдал, – обратился он к Роджеру.

– Привет, Джул, – сказал Роджер. – Как дела?

Старик был владельцем магазина «Садово-газонной мебели и принадлежностей», расположенного по соседству, справа.

– Вы так заняты, – сказал Ним. – Не хотелось вас беспокоить. Я просто думал, может быть, вы или ваш молодой сотрудник могли бы помочь мне. – Когда нужно было сказать что-то действительно важное, он начинал говорить неуверенно, как бы защищаясь, и витиевато, словно какой-нибудь аристократ. – Если сейчас не время… – Он снова взмахнул руками.

– Я вам помогу, – успокоил его Роджер. – Что там у вас стряслось?

Они вместе прошли через весь магазин к выходу. С каждым шагом живот мистера Нима переваливался из стороны в сторону. Верхняя пуговица на брюках была расстегнута, под мышками на шелковой рубашке образовались мокрые круги.

– Качели, – сказал он Роджеру. – Мы не можем перетащить их к окну.

Его раскрасневшееся лицо все еще подрагивало от напряжения – сидя в демонстрационном зале у Роджера, он пытался отдышаться.

– В следующий раз зовите меня, – сказал Роджер.

– Видите ли… – Мистер Ним закрыл лицо ладонью. – Мне так не хочется беспокоить вас, мистер Линдал.

В магазине садовой мебели у качелей, тяжело дыша, стояла миссис Ним. Пока муж ходил за помощью, пожилая женщина пыталась передвинуть качели сама. Увидев Роджера, она благодарно улыбнулась, выпрямилась и взглянула на мужа. Джул встал на ее место, а Роджер взялся за другой конец. Вместе они дотащили качели до фасадного окна и установили их там. Миссис Ним следовала по пятам, желая проследить, чтобы качели непременно поставили так, как нужно, но не говоря ни слова. Как только она начинала показывать рукой направление, муж отмахивался.

– Тяжелые, – сказал Роджер, когда они отпустили качели.

– Это так мило с вашей стороны, мистер Линдал, что вы позволили отвлечь вас от собственной работы, чтобы сделать для нас то, с чем нам надо бы справляться самим, – поблагодарила его миссис Ним.

И она, и Джул были смущены, они прильнули друг к другу, не зная, как его благодарить.

– Обращайтесь, – ответил Роджер, а сердце его все еще колотилось в груди.

У него перехватило дыхание, и пришлось какое-то время помолчать. Он полез за сигаретой и спичками. Стоило ему поднять что-нибудь тяжелое – телевизор, плиту, холодильник, как руки сразу белели, а пальцы деревенели, и на них оставались следы. Вот и сейчас было так – как будто кисти рук вот-вот отвалятся. Роджер сунул их в карманы, чтобы не было видно. Джул Ним тут же торопливо вскочил и скрылся за занавесками в глубине магазина. Появившись с коробкой в руках, он протянул ее Роджеру.

– Хотите кусочек рахат-лукума? – настойчиво предложил он сладости. – Настоящий, сестра прислала. Возьмите пару кусочков.

Роджер взял два куска для Пита, который любил такие вещи. Вернувшись в свой магазин, он положил рахат-лукум на прилавок.

– Спасибо, – поблагодарил его Пит, откусывая. – Что было на этот раз?

– Опять садовые качели.

– Твоя жена звонила, – сообщил Пит. – Как раз когда ты помогал им двигать качели. – Он показал Роджеру запись в телефонном блокноте. – Сказала, что приехала из Охая. Перезвонит попозже. – Чавкая, он продолжил: – А там хорошо. Много богатеньких пенсионеров там живет. – Он проследил взглядом, как Роджер сунул записку в карман. – Старик Ним души в тебе не чает. А ведь скоро у него опять сердце прихватит прямо в магазине – чего доброго, свалится мертвым на какие-нибудь качели.

В полшестого Вирджиния позвонила снова.

– Я дома, – сказала она. – Мы только что вернулись. Вот Грегг.

В трубке что-то сильно зашумело, и Роджер услышал голос сына:

– Пап! Знаешь, что со мной было? Я из окна выпал – ну, там, где мы были. Прямо на землю свалился. А потом…

Вирджиния взяла у него трубку.

– С ним ничего страшного. Из окна палатки он выпал.

– Ну и как он? – спросил Роджер.

– Хорошо. Очень, конечно, рад, что я приехала. Ждал меня у стоянки. Хорошо, что я поехала, ну, то есть не просто ее попросила забрать.

– Как дорога?

– Ужасно, – призналась Вирджиния. – Хуже не бывало. Но она умеет быстро ездить. Мчится, почти как ты.

– Ты в какую сторону вела машину?

– Обратно. А она в это время детьми занималась.

– Как она тебе? – спросил Роджер.

– Они совершенно правы.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она действительно глупенькая.

– Хм, ну да, – буркнул он.

– Но она такая милая. Поговорим позже: Грегг носится по дому и сносит лампы. Ты где-то в полседьмого будешь дома?

– Да, – сказал он и повесил трубку.

– Что там? – поинтересовался Пит. – Доехали-то нормально?

– Нормально, – ответил Роджер.

У него испортилось настроение.

– Я выйду на минутку, – сказал он. – Кофе попью.

Оставив Пита за главного, он пошел в аптечный магазин.

Вечером, когда они уложили Грегга спать, Роджер спросил у жены:

– А почему ты считаешь, что она глупенькая? Что ты имеешь в виду? Мне она такой не показалась.

Вирджиния, сидевшая в халате на диване, сказала:

– Она совершенно не слышит, что ей говоришь, а если слышит, то не понимает. Путает все до абсурда. Разве это не значит быть глупенькой?

– И чего вы все к ней прицепились?

– Я только что провела с ней четыре с половиной часа, – сказала Вирджиния. – Так что можешь мне поверить.

– Значит, ты думаешь, ничего не получится?

– Что не получится? Это не имеет никакого отношения к делу.

– Как вы договорились? – спросил он.

– Она отвезет троих мальчиков в школу в это воскресенье. Потом мы снова поедем вместе, в следующую пятницу.

Роджер с горечью произнес:

– Если она такая глупая, может, лучше тебе с ней не иметь дела?

– Не вижу связи.

– Ты просишь ее помочь тебе, она ведет машину по дороге, где ты сама боишься ехать, а потом ты приходишь домой и разглагольствуешь о том, какая она глупышка. По-моему, это называется лицемерием. А ты как считаешь? – Он все больше выходил из себя. – Тебе не стыдно?

– Ты спросил меня, что я о ней думаю, – сказала Вирджиния.

Тут она была права.

– Ладно, – сказал он. – Забудь.

Но сам он никак не мог успокоиться.

– По дороге у вас ничего не случилось? – спросил он через некоторое время.

– Нет, – ответила Вирджиния.

Она читала журнал.

– Точно?

Она бросила журнал.

– Да что с тобой такое? В чем вообще дело?

Он надел пальто – старое, с оторванной пуговицей.

– Пойду, в магазине побуду. – Дома ему было неспокойно, не сиделось. – Надо посмотреть несколько настольных телевизоров, настроить к субботе.

– Вот как! – Вирджиния грустно прошла за ним к двери. – А если с тобой Грегг захочет поговорить?

– Господи, – с раздражением сказал он, – его не было дома всего три дня. Позже увидимся.

Он закрыл за собой дверь.

У подъезда вспыхнул свет: это она включила его для Роджера.

Он сел в «Олдсмобиль», прогрел двигатель и поехал обратно, в свой закрытый магазин.

Внизу, в отделе ремонта, горел верхний флуоресцентный свет. За монтажным столом сидел Олсен и все еще работал. Рядом с ним лежала картонная коробка с кофе и остатками сэндвича. Роджер видел только его большую, испачканную грязью спину и поднятую к свету голову с небрежно постриженными седыми волосами. Он был поглощен своим делом.

– Привет, – поздоровался Олсен.

– Здорово, – сказал Роджер. – Чего это ты все еще пашешь?

– Да так. Ты же мне платишь.

В помещении раздавались громкие звуки приемника, стоявшего перед Олсеном. Он чуть уменьшил громкость. В мастерской пахло его потом. Это был длиннорукий неулыбчивый ремесленник-одиночка, каких уже мало осталось. Угрюмый и неразговорчивый, он был тем не менее превосходным мастером радиоремонта. К работе он подходил ответственно. Никто не знал, сколько ему лет, но выглядел он не моложе пятидесяти. Приехал Олсен, как он сам говорил, из Юты. Одет был вечно неряшливо, в какие-то в лохмотья; в местах, где расходилась тесная рубашка, видны были темные волосы на животе. Не выносил в нем Роджер только привычку плевать в мусорную корзину.

– Сколько ты уже здесь? – спросил он.

– Я отмечаюсь. – Олсен показал на захватанную согнутую тетрадь в обложке из кожзаменителя, в которую заносил свои рабочие часы. – Посмотри, если надо.

– Ух, слесаря чертовы, – сказал Роджер.

Но он был рад обществу Олсена.

– По пивку? – предложил Роджер.

– Угощаешь?

– А то.

– Ну тогда давай.

Протянув руку вверх, Олсен выключил стенд. Рабочий шум стих, стрелки приборов вернулись на ноль. Убрав ноги с перекладин табуретки, Олсен грузно встал с нее, потянулся, застегнул брюки, сплюнул в мусорную корзину у края стенда и снял пальто с гвоздя, вбитого им в балку стены.

– Пошли, – сказал он.

Вдвоем они сидели в баре на углу и пили пиво «Будвайзер» из бутылок. Музыкальный автомат проигрывал запись Джонни Рэя. В баре сидели, разговаривая или погрузившись в размышления, несколько рабочих и бизнесменов и блондинка в горжетке. В глубине бара два посетителя играли в шаффлборд[18]18
  Шаффлборд – игра с передвижением деревянных, пластмассовых или металлических кружков по размеченной доске.


[Закрыть]. Время от времени раздавался стук фишек. Шипела газовая плита. В баре было уютно.

– У тебя неприятности? – спросил Олсен.

– Нет.

– Чего ж тогда ты не дома?

Ему не хотелось отвечать.

– Пришел телевизоры настроить, – сказал он.

– Черта с два, – не поверил Олсен.

Подняв голову, Роджер сказал:

– Какие у меня могут быть неприятности? Бизнес приносит деньги. Есть жена, сын. Здоровье вполне ничего. Никаких у меня особенных проблем нет.

Он пил пиво, опершись локтями о стойку.

Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Олсен снова заговорил:

– Я тоже женат. Детей у меня нет, зато вот есть работенка непыльная. Пусть даже работаю я на одного чудака. Но я не сижу дома. Вот уже девять вечера, а я занимаюсь ремонтом.

Он повернул голову и, глядя искоса, стал внимательно рассматривать Роджера.

– Что такое? – удивился Роджер.

– Да ничего. – Он отвел в сторону взгляд воспаленных глаз. – Спросить хотел кое о чем.

– Спрашивай.

Голос у Олсена был хрипловатый, словно он был простужен:

– Когда ты в последний раз хорошенько трахнулся?

– Смотря что ты под этим подразумеваешь.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. – Олсен сунул большой палец в пиво и, подняв, осмотрел его. – Понятно, не у себя дома в гостиной.

– Два года назад, – признался Роджер.

В 1950 году под Новый год он переспал с одной девицей, с которой познакомился на развеселом пьяном застолье. Вирджиния тогда на что-то обиделась и ушла домой раньше, оставив его одного среди гостей.

– Может, в этом все дело.

– Иди к черту, – сказал Роджер.

Олсен пожал плечами.

– Вот это многих мужиков и губит. Люди без этого заболевают. То, что случается у тебя дома, не в счет.

– Я не согласен, – возразил Роджер. – Твой дом – твоя семья.

Олсен снова хитро усмехнулся.

– Ты так говоришь, потому что не знаешь, как бы тебе подъехать к какой-нибудь…

– Нет, – не соглашался Роджер. – Я говорю то, что думаю.

– Разве плохо было тебе тогда, два года назад?

– Лучше бы этого не было, – признался Роджер. После того случая он чувствовал раскаяние и никогда больше так не поступал, даже не пытался. – В чем смысл того, чтобы жениться? А как насчет твоей жены? Тебе понравится, если она изменит?

– Это другое, – сказал Олсен.

– Ну конечно. Двойные стандарты.

– А почему бы и нет? Для мужика погулять – дело нормальное. Так же как для бабы – не гулять. Если бы моя сходила налево, я бы ее убил. Она это знает.

– Ты ей изменяешь? – спросил Роджер.

– При каждой удобной возможности. При любой.

При этом Олсен выглядел суровым неприступным праведником.

«Вот ведь паршиво как, – подумал Роджер и отпил пива. – Знаю, что это нехорошо. Но в этом случае совсем другое дело».

– Любовь важнее брака, – сказал он Олсену. – Люди ведь женятся по любви, разве не так?

– Иногда – да, – великодушно согласился тот.

– Значит, любовь – прежде всего. – Роджер назидательно поднял указательный палец, обращаясь к Олсену. Но тот с отсутствующим видом устремил взгляд куда-то вниз. – На первом месте всегда должна быть любовь. Брак вырастает из нее, сначала – любовь. В Китае женятся не по любви, там до свадьбы даже не видят друг друга. Это все равно, что скот разводить – разве нет? В этом и разница между человеком и животным: человек влюбляется, и если ты не идешь за любовью, то ведешь себя как животное, а для чего, черт возьми, ты живешь? Скажи мне? Только для того, чтобы работать, есть и размножаться?

– Понимаю, – сказал Олсен. – Но как узнать наверняка, что ты любишь? Может, тебе надо только немного покувыркаться с бабой. Это не одно и то же. Можно любить и не хотеть с ней спать – может, как раз это и есть настоящая любовь: тебе не надо тащить ее в постель, ты не хочешь ее запачкать. Если мужчина по-настоящему любит женщину, он ее чтит и уважает.

– В сексе нет ничего неуважительного, – возразил Роджер.

– Заниматься сексом – несправедливо по отношению к женщине. У нее девственность отнимают. Самое ценное, что у нее есть. Ты бы хотел, чтобы такое произошло с женщиной, которую ты любишь? Да если бы кто-нибудь позарился на твою любимую, ты бы его точно грохнул, отрезал бы ему, что надо. Я считаю, если по-настоящему любишь женщину, ты должен защищать ее. Женщине секс ничего не дает. Им это почти всем противно. Отдаются, только чтобы мужику сделать приятно.

– Чушь какую ты несешь, – сказал Роджер. – Женщины получают от этого такое же удовольствие, как и мужчины.

– Ну, это только дешевки, – ожесточаясь, отрезал Олсен. – Настоящая женщина, которую можно любить и которой гордишься, на которой и жениться готов, не будет получать удовольствие от этого, она тебе и не даст, вот что я тебе скажу. Покажи мне бабу, которая готова лечь с тобой – и это будет шлюшка.

– Даже после женитьбы?

Олсен принялся ковырять волдырь на большом пальце.

– Это другое. Тут детишки должны быть. А на стороне сексом заниматься – грех. Спать друг с другом положено только, чтоб детей рожать.

– А я вроде слышал, ты делаешь это при любой удобной возможности.

Олсен бросил на него сердитый взгляд.

– Это не твое дело.

– В сексе нет ничего унижающего, – сказал Роджер. – Если только ты сам не видишь в нем это.

– У тебя есть сестра? – спросил Олсен. – Ответь мне: есть у тебя сестра?

– Ты говоришь, это грех, – продолжал Роджер, – а сам ходишь от жены налево. Ты точно запутался.

Поставив пиво на стол, Олсен сказал:

– Не надо мне грубить. Хоть ты и мой босс. Ты отличный парень и все такое, только не надо мне хамить, особенно если дело касается моей жены. Я не позволю тебе про мою жену болтать, хоть ты мне и друг и я тебя ценю.

– Извини.

Роджер протянул руку, и Олсен, чуть помедлив, пожал ее.

– Ты сам себе яму роешь, – проговорил Олсен, – когда так говоришь.

Он снова взялся за пиво и с угрюмым видом решительно сделал несколько больших глотков. Роджер тоже вернулся к своей кружке. После этого они почти не разговаривали. Когда они вернулись из бара в магазин, Олсен спустился в отдел техобслуживания, оставив Роджера одного.

Тот, пройдя в кабинет, сел в темноте и стал смотреть, как за закрытой парадной дверью проезжают машины и проходят люди.

«Вот беда-то», – думал он.

Была половина десятого. «Не очень поздно», – решил он. Надев пальто, он вышел из магазина, не попрощавшись с Олсеном, и направился к своей машине. Вскоре он ехал в сторону Сан-Фернандо.

Остановившись на заправке «Стэндард», Роджер стал искать в телефонном справочнике адрес. Там значились два Чарльза Боннера, но он помнил название улицы – слышал его от Вирджинии. Он вернулся в машину, доехал до дома Боннеров и остановился перед ним, не выключая двигатель и фары.

Дом ничем не отличался от тех, что стояли рядом – небольшой, недавно построенный одноэтажный калифорнийский дом в стиле ранчо, с большим гаражом, единственным перечным деревом во дворе и со слабо светившимся венецианским окном, задернутым шторами. Перед домом стоял красный «Форд-универсал». В тусклом свете уличных фонарей машина казалась серой.

«Сейчас или никогда», – сказал он себе.

Он вылез из машины, перешел улицу и, дойдя по дорожке до крыльца, позвонил в дверь.