Текст книги "Трансмиграция Тимоти Арчера"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Хоть убей, я не знала, что сказать.
– Параноики боятся, когда на них смотрят, – продолжил Билл. – Так что невидимость весьма важна для них. Там была одна леди, она не могла есть перед кем-либо. Она всегда уносила свой поднос к себе в комнату. Думаю, она считала принятие пищи отвратительным. – Он улыбнулся.
Мне удалось улыбнуться в ответ.
Как странно все это, подумала я. Сверхъестественная беседа, как будто бы ее и нет на самом деле.
– Джефф и вправду был настроен враждебно, – снова заговорил он. – И по отношению к отцу, и к Кирстен, а может, и к тебе, хотя это вряд ли. По отношению к тебе, я имею в виду. Мы говорили о тебе в тот день, когда я заходил. Не помню, когда это было. У меня был двухдневный отпуск. Тогда я тоже доехал автостопом. Это не так уж и сложно, ездить автостопом. Меня подобрал грузовик, хотя на нем и был вывешен знак «Перевозка пассажиров запрещена». Он вез какие-то химикаты, но не токсичные. Если они перевозят огнеопасные или токсичные вещества, то не подберут тебя, потому что, если случится авария и ты погибнешь или отравишься, это может стоить им страховки.
И снова я не знала, что сказать, поэтому лишь кивнула.
– По закону, в случае аварии, в результате которой автостопщик получает ранения или погибает, предполагается, что он поехал на свой страх и риск. Он пошел на риск. Поэтому, если ты путешествуешь автостопом и что-то происходит ты не можешь подать в суд. Таков закон в Калифорнии. Я не знаю, как в других штатах.
– Да, – нашлась я наконец. – Джефф был очень разгневан на Тима.
– Ты злишься на мою мать?
Поразмыслив какое-то время, я ответила:
– Да. Злюсь.
– Почему? Это не было ее виной. Всякий раз, когда человек совершает самоубийство, он должен брать всю ответственность на себя. Мы научились этому. В больнице многому учишься. Узнаешь кучу вещей, которые люди снаружи никогда не узнают. В действительности это ускоренный курс обучения, являющийся полным, – он развел руками, – парадоксом. Ведь люди там находятся потому, что предположительно не воспринимают действительность, и они попадают в больницу, в психиатрическую больницу, вроде государственной в Напе, и им внезапно приходится сталкиваться со много большей действительностью, нежели когда-либо приходится другим. И у них это получается очень неплохо. Я сталкивался со случаями, за которые испытывал чувство гордости, когда одни пациенты помогали другим. Однажды та леди – ей было около пятидесяти – спросила у меня: «Я могу тебе доверять?» Она заставила меня пообещать никому не рассказывать. Я обещал. Тогда она сказала: «Я собираюсь покончить с собой этой ночью». Она мне рассказала, как собирается сделать это. Наше отделение не запиралось. Ее машина стояла на автостоянке, и у нее был ключ зажигания, о котором они не знали. Они – персонал – думали, что забрали у нее все ключи, но этот она утаила. И вот я думал, что же мне делать. Рассказать доктору Гутману? Он заведовал отделением. В конце концов я прокрался на автостоянку – а я знал, какая машина была ее – и вытащил провод высокого напряжения, который идет… А, тебе это вряд ли что скажет. Который идет от катушки зажигания к распределителю. Без этого провода двигатель запустить нельзя. Вытащить его легко. Когда оставляешь машину в каком-нибудь подозрительном месте и опасаешься, что ее угонят, то можно вынуть этот провод. Это действительно нетрудно. Она заводила машину, пока не сел аккумулятор, и тогда она вернулась. Она была в ярости, но потом поблагодарила меня. – Какое-то время он размышлял, а затем сказал, скорее самому себе: – Она хотела врезаться в движущуюся машину на мосту Бейбридж. Так что я спас и его, другого водителя. А это мог быть и «универсал» с кучей детей.
– Боже мой, – еле выдохнула я.
– Мне пришлось решать в спешке. Раз я знал, что у нее был ключ, мне надо было что-то предпринять. Это был большой «меркурий». Серебристого цвета. Почти новый. У нее было много денег. Если ничего не делать в подобной ситуации, это равносильно помощи им.
– Может, лучше было рассказать доктору.
– Нет, – он покачал головой. – Тогда бы она… А, это трудно объяснить. Она знала, что я сделал это, чтобы спасти ей жизнь, не доставляя неприятностей. Если бы я рассказал персоналу – особенно если бы я рассказал доктору Гутману, – тогда бы она восприняла это так, что я всего лишь пытался продержать ее там еще пару месяцев. Но так они ничего не узнали и не стали держать ее дольше, чем намеревались вначале. Когда я вышел – а она вышла раньше меня, – однажды она заглянула ко мне… Я давал ей свой адрес, и вот она заехала ко мне – она приехала на том же «меркурии», я узнал его, когда она затормозила… Она хотела узнать, как у меня дела.
– И как у тебя были дела?
– Весьма неважно. У меня не было денег оплатить аренду, и меня собирались выселить. У нее была куча денег, ее муж был богатым. Они владели множеством многоквартирных домов по всей Калифорнии, до самого Сан-Диего. Она пошла к своей машине и по возвращении протянула мне столбик того, что я принял за никелевые монетки, в общем, пятицентовики. Когда она ушла, я открыл его, и это оказались золотые монеты. Потом она сказала мне, что почти все свои деньги она хранит в золоте. Эти были из какой-то британской колонии. Она сказала мне, когда я уже продал их нумизмату, что они были У. К., что означает «улучшенного качества».[60]60
Термин означает что монета изготовлялась более тща-
тельно, нежели обычная, и что она не была в обращении.
[Закрыть] Это нумизматический термин. Монета улучшенного качества стоит больше, чем какая-то другая. Я получил около двенадцати долларов за каждую, когда продал их. Я оставил себе одну, но потерял ее. За тот столбик я выручил почти шестьсот долларов, не считая оставленной монеты. – Обернувшись, он посмотрел на плиту. – Вода кипит.
Я залила воду в силексовый кофейник.
– Некипяченый кофе, – заметил Билл, – отфильтрованный кофе, тебе нравится больше, чем перколированный, когда он варится и фильтруется.
– Да, это так.
– Я много думал о смерти твоего мужа. Он показался мне очень славным. Иногда это вызывает осложнения.
– Почему? – удивилась я.
– Большинство психических болезней возникает у людей, подавляющих свою враждебность и пытающихся быть хорошими, слишком хорошими. Но враждебность нельзя подавлять вечно. Она есть у всех и должна находить выход.
– Джефф был очень спокойным. Его трудно было довести до ссоры. Супружеские раздоры… Обычно выходила из себя только я.
– Кирстен говорит, он принимал кислоту.
– Не думаю, что это так. Что он закидывался кислотой.
– Многие из тех, кто съезжает с катушек, съезжает из-за наркотиков. Их всегда можно увидеть в больнице. Они не всегда остаются такими вопреки тому, что говорят. Большей частью это из-за недоедания. Наркоманы забывают есть, а когда все-таки едят, то едят суррогаты. Закуску. Все, кто употребляют наркотики, лишь перекусывают, если, конечно же, не закидываются амфетаминами – тогда они не едят вообще. В основном то, что производит впечатление токсичного церебрального психоза у сидящих на колесах, на деле есть недостаточность гальванических электролитов. Она легко восполняется.
– Чем ты занимаешься? – спросила я.
Теперь он стеснялся меньше. В его речи появилось больше уверенности:
– Занимаюсь красками, – ответил Билл.
– Так ты художник…
– Окраска автомобилей. – Он слегка улыбнулся. – Окраска распылением. У Лео Шайна. В Сан-Матео. «Я выкрашу вашу машину в любой цвет какой только пожелаете, за сорок девять с половиной долларов и предоставлю письменную гарантию на полгода».
Он засмеялся, и я тоже. Я видела рекламу Лео Шайна по телевизору.
– Я очень любила своего мужа.
– Он собирался стать священником?
– Нет. Я не знаю, кем он собирался стать.
– Может он и не собирался кем-то стать. Я хожу на курсы по компьютерному программированию. Как раз сейчас я изучаю алгоритмы. Алгоритм – не что иное, как рецепт вроде того, по которому пекутся пироги. Это последовательность шагов приращения, порой с применением встроенных повторов, определенные шаги необходимо проделывать неоднократно. Одним из важнейших аспектов алгоритма является то, что он должен быть смысловым. Очень легко неумышленно задать компьютеру вопрос, на который он не может ответить, – не потому, что он тупой, а потому, что на вопрос действительно нет ответа.
– Понимаю.
– Как по-твоему, это смысловой вопрос: назови наибольшее число перед двойкой.
– Да, смысловой.
– Нет, – покачал он головой. – Такого числа нет.
– Но я знаю число, – возразила я. – Это одна целая, девять девять… – Я остановилась.
– Тебе пришлось бы продолжать последовательность цифр до бесконечности. Вопрос не четкий. Поэтому алгоритм ошибочен. Ты просишь компьютер сделать то, что сделать невозможно. Если твой алгоритм не четкий, компьютер не может ответить, хотя в общем и целом он попытается.
– Мусор на входе – мусор на выходе.
– Правильно, – кивнул он.
– Я тоже хочу задать тебе вопрос. Я говорю тебе пословицу, обыкновенную пословицу. Если ты с ней незнаком…
– Сколько у меня времени на ответ?
– Это не на время. Просто скажи мне, что пословица означает. «Новая метла чисто метет». Что имеется в виду?
Подумав некоторое время, Билл ответил:
– Это значит, что старые метлы изнашиваются, и их нужно выкидывать.
– «Обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду».
И снова он какое-то время размышлял, нахмурив лоб.
– С детьми часто происходят несчастные случаи, особенно у плиты. Как у этой. – Он указал на мою плиту.
– «Начался дождь – ожидай ливня». – Но я уже поняла. У Билла Лундборга была снижена умственная деятельность. Он не мог объяснить пословицу – он просто повторял ее в конкретных терминах, в терминах, которыми она и была выражена.
– Иногда, – начал он нерешительно, – дождь идет сильнее. Особенно когда не ждешь этого.
– «Суетность, ты зовешься: женщина».
– Женщины суетны. Это не пословица. Это цитата откуда-то.[61]61
Эйнджел неточно цитирует Шекспира, правильно:
«Бренность, ты зовешься: женщина!»(«Гамлет», акт 1, сце-
на 2. Перев. В. Пастернака).
[Закрыть]
– Ты прав, – подтвердила я. – Ты неплохо справился.
Но на самом деле «истинно», как сказал бы Тим, как говаривал Иисус – или же саддукеи, – этот человек был полнейшим шизофреником, согласно тесту Бенджамина на пословицы. Я почувствовала смутную, щемящую боль, осознав это, видя его таким молодым и физически здоровым, но катастрофически неспособным уловить символичность и мыслить абстрактно. У него было классическое шизофреническое снижение познавательной способности. Его логическое мышление было ограничено лишь конкретным.
Можешь забыть о том, чтобы стать программистом, сказала я про себя. Ты будешь красить тачки пижонов до прихода эсхатологического Судии, который освободит нас, всех без исключения, от наших забот. Освободит меня, освободит тебя. Освободит всех. И тогда твой поврежденный ум, возможно, да будет излечен. Вселен в проходящую мимо свинью, которая побежит к краю пропасти, навстречу року. Где ему и место.
– Извини, – пробормотала я.
Я вышла из кухни, прошла через весь дом, чтобы оказаться как можно дальше от Билла Лундборга, оперлась о стену и спрятала в руках лицо. Я почувствовала слезы на коже – теплые слезы, – но не издала ни звука.
7
Я видела себя Джеффом, выплакиваясь в дальней части дома, оплакивая того, кто был мне небезразличен. Когда же это закончится, думала я. Должно же когда-нибудь. Но, кажется, конца этому не будет все продолжается и продолжается: последовательность вспышек, подобно попыткам компьютера Билла Лундборга вычислить наибольшее число перед заданным целым. Невыполнимая задача.
Некоторое время спустя Кирстен вышла из больницы. Она постепенно излечилась от своей болезни пищеварения, и по выздоровлении она и Тим вернулись в Англию. До того, как они покинули Соединенные Штаты, я узнала от нее, что ее сын Билл угодил в тюрьму. Его наняла было Почтовая служба США, но затем уволила. В ответ на увольнение Билл перебил зеркальные витрины отделения в Сан-Матео. Он сделал это голыми руками. Очевидно, он снова спятил. Если вообще можно было сказать, что он когда-то был нормальным.
Так что я потеряла связь со всеми: я не видела Билла со времени его визита ко мне, несколько раз я еще встречалась с Тимом и Кирстен – с ней даже чаще, чем с Тимом, – но затем осталась одна, и не очень-то счастливая, гадая и размышляя над смыслом, лежащим в основе мира, допуская, что этот смысл вообще есть. Как и периоды здравомыслия Билла Лундборга, это весьма сомнительная вещь.
В один прекрасный день моя адвокатская контора – свечная лавка прекратила существование. Двух моих работодателей арестовали за наркотики. Я предвидела это. На продаже кокаина можно заработать больше, чем на свечах. В то время кокаин не пользовался той популярностью, какой он пользуется сегодня, но спрос на него все равно был столь заманчив, что мои наниматели не могли не клюнуть. Властям удалось примирить их с неспособностью сказать «нет» большим деньгам: каждый получил по пять лет тюрьмы. Несколько месяцев я просто плыла по течению, получая пособие по безработице, а затем кое-как выкарабкалась, устроившись продавцом пластинок в «Мьюзик» на Телеграф-авеню близ Чарминг-Уэй, где работаю и по сей день.
Психоз принимает множество форм. Можно испытывать психоз на почве вообще всего, а можно сконцентрироваться на чем-то частном. Билл представлял собой повсеместное слабоумие – безумие пронизывало каждую сторону его жизни. Так, во всяком случае, я полагаю.
Безумие в форме навязчивой идеи обворожительно, если испытываешь склонность к увлечению тем, что явно невозможно, но тем не менее существует. Гипервалентность – представление о возможности человеческого разума, возможности впасть в некое заблуждение, не существуй которого, его нельзя было бы и допустить. Под этим я подразумеваю лишь то, что гипервалентную идею нужно увидеть в действии, чтобы полностью воспринять ее. Старый термин для нее – idée fixe. А гипервалентная идея отражает понятие лучше, потому как этот термин пришел из механики, химии и биологии. Он нагляден и затрагивает представление о силе. Суть валентности – сила, и именно об этом я и говорю. Я говорю об идее, которая, однажды придя человеку на ум – на ум, имею я в виду, данной личности, – не только не исчезает, но и поглощает в нем все остальное, так что в итоге исчезает личность, исчезает ум как таковой, и остается лишь гипервалентная идея.
Как же такое начинается? Когда начинается? Юнг где-то говорит – я забыла, в какой из своих книг, но, так или иначе, в одном месте он говорит о некой личности, нормальной личности, которой однажды на ум приходит определенная идея и уже никогда его не покидает. Более того, говорит Юнг, по проникновении данной идеи в разум личности с этим разумом, или в этом разуме, уже не происходит ничего нового – время для него останавливается, он умирает. Разум как живое, растущее существо становится мертвым. Личность же, до известной степени, продолжает жить.
Иногда, как я полагаю, гипервалентная идея зарождается в уме как проблема или мнимая проблема. Это не такая уж и редкость. Поздняя ночь, вы уже готовы лечь в постель, и вдруг вам приходит мысль, что вы не выключили фары своего автомобиля. Вы смотрите в окно на свою машину, которая стоит у вашего дома на видном месте, и не обнаруживаете никаких признаков света. Но затем вы думаете: может я все-таки оставил включенными фары, и они горели так долго, что сел аккумулятор. Для полной уверенности вам приходится выйти и проверить. Вы одеваетесь, выходите, открываете машину, садитесь в нее и нажимаете на переключатель света фар. Они загораются. Вы выключаете их, вылезаете, запираете машину и возвращаетесь домой. То, что произошло с вами, – форма безумия, вас обуял психоз. Ибо вы не доверились показаниям ваших чувств – вы ведь видели из окна, что фары не горят, но все равно пошли проверять. В этом-то и заключается основной фактор: вы увидели, но не поверили. Или же наоборот: вы чего-то не увидели, но тем не менее поверили. Теоретически вы могли бы ходить от своей спальни к машине целую вечность, угодив в бесконечную замкнутую петлю отпирания машины, проверки фар и возвращения домой – в этом случае вы становитесь механизмом. Вы больше не человек.
Также гипервалентная идея может возникнуть не как проблема или мнимая проблема, но как разрешение.
Если она возникает как проблема, ваш разум будет ее вытеснять, ибо в действительности никто не желает проблем и не получает от них удовольствия. Но если она предстает как разрешение, как иллюзорное разрешение, конечно же, то вы не будете ее избегать, поскольку она имеет высокую практичную ценность. Это то, что вам необходимо, и вы сотворяете ее, дабы удовлетворить эту потребность.
Вероятность того, что вы окажетесь в петле между припаркованным автомобилем и спальней до конца жизни, ничтожно мала, но если вы изводитесь чувством вины, болью, самосомнением – и бурными потоками самообвинений, обязательно накатывающими каждый день, – то есть очень высокая вероятность того, что навязчивая идея как разрешение, однажды возникнув, сохранится. Именно это я и разглядела в следующий раз в Кирстен и Тиме по их возвращении в Соединенные Штаты из Англии, по втором возвращении, уже после выхода Кирстен из больницы. Идея, гипервалентная идея, пришла им однажды на ум, когда они были в Лондоне во второй раз – и ничего-то с этим не поделаешь.
Кирстен прилетела на несколько дней раньше Тима. Я не встречала ее в аэропорту, а увиделась с ней в ее номере на верхнем этаже «Отеля святого Франциска», на том же величественном холме Сан-Франциско, где стоит и собор Божественной Благодати. Я застала ее, когда она усердно распаковывала свои многочисленные чемоданы, и я подумала: Бог ты мой, как молодо она выглядит! По сравнению с тем, какой я видела ее последний раз… она просто сияет. Что произошло? На ее лице убавилось морщин, она двигалась с гибкой проворностью, а когда я входила в номер, она посмотрела на меня и улыбнулась – даже без намека на недовольство, без различных скрытых упреков, к которым я так привыкла.
– Привет, – сказала она.
– Черт, ты выглядишь великолепно!
Она кивнула:
– Я бросила курить. – Она вытащила пакет из чемодана на постель. – Я привезла тебе пару вещичек. Остальные плывут почтой, я смогла вбить только эти. Не хочешь посмотреть прямо сейчас?
– Я все не могу прийти в себя от того, как здорово ты выглядишь, – только и сказала я.
– Тебе не кажется, что я похудела? – Кирстен подошла к одному из зеркал в номере.
– Вроде того.
– Кораблем идет еще огромный кофр. А, ты же видела его. Ты помогала мне паковать его. Мне надо многое тебе рассказать.
– По телефону ты намекала…
– Да, – ответила Кирстен. Она села на кровать, достала сумочку, открыла ее и достала пачку «Плейерз». Улыбнувшись, она прикурила сигарету.
– Я думала, ты бросила.
Она машинально затушила сигарету.
– Иногда я все-таки курю, просто по привычке. – Она продолжала улыбаться мне, как-то исступленно и в то же время загадочно.
– Ну, так что это?
– Посмотри там, на столе.
Я посмотрела. На столе лежала тетрадь.
– Открой ее, – велела Кирстен.
– Хорошо. – Я взяла тетрадь и открыла ее. Некоторые страницы были чистыми, но большинство было исписано небрежным почерком Кирстен.
– Джефф вернулся к нам. С того света.
Скажи я в тот миг: леди, да вы совершенно спятили – это ничего не изменило бы, и я действительно не порицаю себя за то, что так и не произнесла этих слов.
– Ага, – кивнула я. – Вот оно что. – Я попыталась разобрать ее почерк, но не смогла. – Что это значит?
– Явления, – заявила Кирстен. – Вот как мы с Тимом их называем. Он тыкает иголкой у меня под ногтями по ночам и останавливает все часы на шесть тридцать – именно в это время он умер.
– Вот это да!
– Мы вели записи, – продолжала Кирстен. – Мы не хотели рассказывать тебе об этом в письме или по телефону, мы хотели рассказать лично. И я ждала до этого момента. – Она возбужденно воздела руки. – Эйнджел, он вернулся к нам!
– Что ж, хоть потрахаюсь, – автоматически ответила я.
– Сотни случаев. Сотни явлений. Давай спустимся в бар. Это началось сразу же, как мы вернулись в Англию. Тим ходил к медиуму. И тот сказал, что все это правда. Мы знали, что это правда. Никому и не надо было говорить нам, но мы хотели действительно быть уверенными, потому что думали, что, возможно – только возможно, – это всего лишь полтергейст. Но это не полтергейст! Это Джефф!
– Вот же черт.
– Думаешь, я шучу?
– Нет, – искренне ответила я.
– Ведь мы оба были свидетелями этому. И Уинчеллы, наши друзья в Лондоне, видели тоже. А теперь, когда мы снова в Соединенных Штатах, мы хотим, чтобы и ты была свидетельницей и записывала увиденное для новой книги Тима. Он пишет об этом книгу, потому что это имеет значение не только для нас, но и для каждого, ведь это доказывает что после смерти здесь человек существует в другом мире.
– Да, – согласилась я. – Пойдем же в бар.
– Книга Тима называется «Из иного мира». Он уже получил за нее десять тысяч авансом, его редактор считает, что она безоговорочно будет расходиться лучше всех его предыдущих книг.
– Стою пред тобой в изумлении.
– Я знаю, что ты мне не веришь. – Теперь ее голос был безжизненным, в нем появились нотки гнева.
– И почему это мне в голову пришло не поверить тебе? Потому что у людей нет веры. Может, когда я прочитаю тетрадку.
– Он – Джефф – поджигал мне волосы шестнадцать раз.
– Вот это да!
– И он разбил все зеркала в нашей квартире. И не один раз, а несколько. Мы просыпались и видели, что они разбиты, но мы не слышали звона, никто из нас ничего не слышал. Доктор Мейсон – тот медиум, к которому мы ходили, – сказал, что Джефф дает нам понять, что прощает нас. И тебя он тоже прощает.
– Ах!
– Не язви по этому поводу! – взвилась она.
– Честное слово, я не буду пытаться язвить, – ответила я. – Как ты понимаешь, это так неожиданно для меня. Я молча ухожу. Я, несомненно, приду в себя, потом. – И я направилась к двери.
На одной из своих лекций на КПФА Эдгар Бэрфут обсуждал форму дедуктивной логики, созданную индусской школой. Она очень старая и весьма изучена – не только в Индии, но и на Западе. Это второй способ познания в буддизме, посредством которого человек приобретает точное знание и который называется анумана, что на санскрите означает «измерение, умозаключение через другую вещь». В нем пять стадий, но я не буду вдаваться в подробности, потому что это очень сложно. Здесь важно то, что если пять этих стадий пройдены правильно – а система содержит меры предосторожности, посредством которых можно точно определить, действительно ли эти стадии пройдены, – можно быть уверенным, что из допущения получено верное заключение.
Особый лоск анумане придает третий шаг – иллюстрирование (удахарана). Он требует так называемого неизменного сопутствования (вьяпти, буквально «проникновение»). Анумана, как форма дедуктивного умозаключения, действует только в том случае, если вы совершенно уверены, что действительно располагаете вьяпти – не сопутствованием, но неизменным сопутствованием. (Например, поздно ночью вы слышите громкие, пронзительные повторяющиеся хлопки; вы говорите себе: «Это, должно быть, обратная вспышка двигателя, потому что когда в автомобиле происходят обратные вспышки, возникает такой звук». Именно здесь индуктивное умозаключение – то есть заключение от результата назад к причине – не срабатывает. Вот почему многие логики на Западе полагают, что индуктивное умозаключение как таковое сомнительно и что опираться можно только на дедуктивное умозаключение. Индийская анумана стремится к так называемому достаточному основанию. Иллюстрирование требует действующего – не предполагаемого – соблюдения во всех случаях на том основании, что сопутствование, которое не удается проиллюстрировать, нельзя допускать.) У нас на Западе не существует силлогизма, полностью тождественного анумане, за что нам должно быть стыдно, ибо, обладай мы столь строгой формой для проверки нашего индуктивного умозаключения, епископ Тимоти Арчер мог бы знать о нем, а знай он о нем, он понял бы, что если его любовница по пробуждении обнаруживает свои волосы опаленными, то в действительности это не является доказательством того, что дух его мертвого сына вернулся с того света или, по существу, восстал из могилы. Епископ Арчер мог бросаться – и он действительно кидался – такими терминами, как гистеропротерон, потому как эта логическая ошибка известна в греческом, то есть в западном, мышлении. Но анумана происходит из Индии. Индусские логики определили типичное ошибочное основание, которое разрушает ануману, назвав его хетвабхаса («лишь видимость основания»), – оно затрагивает только один шаг ануманы из пяти. Они выявили все типы способов, которые обламывают на хер, эту пятишаговую структуру, любому из которых человек с интеллектом и образованием епископа Арчера мог бы – или даже должен был бы последовать. Тот факт, что он смог поверить в то, что несколько таинственных необъяснимых происшествий доказывают будто Джефф не только все еще жив (где-то), но и общается с живыми (как-то), показывает, что, как и у Валленштейна с его астрологическими схемами во время Тридцатилетней войны, способность к точному познанию непостоянна и в конечном счете зависит от того, во что вы хотите верить, а не от того, что есть. Индусский логик, живший века назад, мог с одного взгляда распознать основную ошибку в умозаключении, утверждавшем о бессмертии Джеффа. Так желание верить поражает рациональный разум, когда бы и где бы они не вступали в конфликт. Вот все, что я могу предположить, основываясь на том, что теперь видела.
Полагаю, мы все делаем это, и делаем часто, но в этом случае ошибка была слишком грубой, слишком фундаментальной, чтобы не заметить ее. Сумасшедший сын Кирстен, явственно пораженный шизофренией, смог объяснить, почему задача для компьютера выдать наибольшее число перед двойкой является нечетким запросом, а вот епископ Арчер – адвокат, ученый, рассудительный взрослый человек, – увидев булавку на простыне рядом со своей любовницей, ухватился за заключение, что это его мертвый сын общается с ним с того света. Более того, Тим все это расписывал в книге, в книге, которую сначала издадут, а потом прочитают. Он не просто верил в чушь, он делал это у всех на глазах.
«Подожди, пока об этом не услышит весь мир», – заявили епископ Арчер и его любовница. Возможно, победа в противостоянии касательно ереси убедила епископа, что он не может ошибаться, а если и ошибется, то никто не сможет его свалить. В обоих случаях он заблуждался: он мог ошибаться, и были люди, способные его свалить. Он мог свалить сам себя, коли на то пошло.
Я все это ясно видела, когда в тот день сидела с Кирстен в одном из баров «Отеля святого Франциска». И я ничего не могла поделать. Их навязчивая идея, будучи не проблемой, но разрешением, не могла быть логически опровергнута, даже если в конечном счете это разрешение тоже означало дальнейшую проблему. Они пытались решить одну проблему посредством другой. Так ведь не делается – все-таки проблема действительно не решается другой, еще большей. Именно так Гитлер, необыкновенно походивший на Валленштейна, и пытался выиграть Вторую мировую войну. Тим мог сколько душе угодно выговаривать мне за гистеропротерон, а затем просто пасть жертвой оккультного бреда, чуши из популярных книжонок. С тем же успехом он мог бы верить, что Джеффа вернули какие-нибудь древние космонавты из другой звездной системы.
Мне больно думать об этом. Больно временами, больно всегда. Епископ Арчер, который гистеропротеронил меня по всей улице – он ведь был епископом, а я всего на всего молодой женщиной со степенью бакалавра гуманитарных наук, полученной в Калифорнийском университете… И вот я однажды вечером услышала передачу Эдгара Бэрфута об индусской анумане и узнала больше, смогла узнать больше, чем Епископ Калифорнийский. Но это ровным счетом ничего не значило, ибо Епископ Калифорнийский не стал бы слушать меня больше кого-либо другого, кроме своей любовницы, которая, как и он сам, была так обуреваема чувством вины и столь запуталась в интригах и обманах, проистекавших из тайности их отношений, что они оба уж давно утратили способность здраво рассуждать. Билл Лундборг, теперь заключенный в тюрьму, мог бы указать им на ошибку. Водитель пойманного наугад такси мог бы сказать им, что они намеренно губят свои жизни: не тем, что верят в это – хотя достаточно было бы и одного этого, – но своим решением опубликовать это. Великолепно. Сделай это. Сломай свою чертову жизнь. Составляй звездные карты, составляй гороскопы, пока бушует самая разрушительная война современности. Заслужи местечко в учебниках по истории – как тупица. Усаживайся на высокую табуретку в углу, надевай колпак и уничтожай результаты всего того социально-активного дерьма, что затевал совместно с лучшими умами столетия. За это умер Мартин Лютер Кинг. За это ты маршировал в Сельме: чтобы поверить и чтобы открыто об этом заявить, что призрак твоего мертвого сына вкалывает иголки под ногти твоей любовнице, пока она спит. Пожалуйста, издай это. Ну пожалуйста.
Логическая ошибка, конечно же, заключается в том, что Кирстен и Тим рассуждали в обратном порядке, от результата к причине. Они ведь не видели причины – они видели лишь то, что называли «явлениями», и из этих явлений они и вывели Джеффа как таинственную причину, действовавшую в «ином мире» или из него. Структура ануманы демонстрирует, что такое индуктивное умозаключение и не заключение вовсе. В анумане вы начинаете с предпосылки и посредством пяти шагов идете к заключению, причем каждый шаг герметичен как по отношению к предыдущему, так и по отношению к последующему. Но нет никакой герметичной логики в том, что разбитые зеркала, опаленные волосы, остановившиеся часы и все прочее дерьмо обнаруживают и действительно доказывают существование другой реальности, где мертвые уже не мертвые. Это доказывает лишь то, что вы легковерны и с точки зрения рассудка находитесь на уровне шестилетнего ребенка: вы не отдаете себе отчета в реальности, вы затерялись в воображаемом исполнении желания, в аутизме. Но этот аутизм весьма зловещего типа, ибо он вращается вокруг всего лишь одной идеи. Он все-таки не захватил вас полностью, не поглотил все ваше внимание. Вне этой единственной ложной предпосылки, этой единственной ошибочной индукции, вы здравомыслящи и разумны. Это локальное безумие, позволяющее вам нормально говорить и действовать все остальное время. И поэтому-то вас никто не запирает в психушку – ведь вы все еще способны зарабатывать на жизнь, мыться, водить машину, выносить мусор. Вы не безумны так, как безумен Билл Лундборг, а в некотором смысле (в зависимости от того, как вы определяете слово «безумный») и вовсе не безумны.
