Текст книги "Трансмиграция Тимоти Арчера"

Автор книги: Филип Киндред Дик

– Да, знаю.

– И гистероклейзис.

– А что это?

– Хирургическая процедура. Закрытие матки. У нее столько страхов в этой области… то есть на этот счет. Мне просто невозможно обсуждать это с ней.

– Я поговорю с ней.

– Кирстен винит себя в смерти Джеффа.

– Черт. Я этого боялась.

Из гостиной вышла Кирстен и сказала мне:

– Добавь имбирное ситро в список, что я дала тебе. Пожалуйста.

– Хорошо, – ответила я. – А магазин…

– Повернешь направо, – начала объяснять Кирстен. – Четыре квартала прямо, потом один налево. Это китайская бакалейная лавка, но у них есть все, что мне надо.

– Тебе нужны сигареты? – спросил Тим.

– Да, захвати блок, – ответила Кирстен. – Любые с малым содержанием смол, они все одного вкуса.

– Ладно.

Открыв мне дверь, Тим сказал:

– Я подвезу тебя.

Мы спустились к тротуару, где стояла его взятая напрокат машина, но, подойдя, он обнаружил, что не взял ключи.

– Придется пойти пешком.

Мы и пошли, какое-то время не разговаривая.

– Какой приятный вечер, – наконец начала я.

– Мне надо кое-что с тобой обсудить. Хотя формально это не в твоей области.

– Не знаю, есть ли у меня область.

– Это не входит в область твоей компетенции. Я даже не знаю, с кем мне поговорить об этом. Эти Летописи саддукеев в некотором отношении… – Он колебался. – Возможно, мне придется говорить огорчительные вещи. Лично для меня, имею я в виду. Переводчики натолкнулись на многие Logia[52]52
  Logia (греч. «изречения». ед. ч. – «logion») – изрече-
  ния, приписываемые Иисусу, но не отраженные в Еванге-
  лиях. Существует также конкретный документ с данным
  названием – «Логиа Иису», найденный в 1897 г. в Египте
  листок папируса с восемью изречениями Иисуса Христа
  на греческом языке.


[Закрыть] – изречения – Иисуса, предшествующие Иисусу почти на двести лет.

– Я это понимаю.

– Но это означает, что он не был Сыном Божьим. Не был, по существу, и Богом, верить во что нас обязывает догмат Троицы. Для тебя, Эйнджел, здесь проблем, может, и не возникает.

– Да, действительно, – согласилась я.

– Logia крайне важны для нашего понимания и восприятия Иисуса как Христа, то есть Мессии или Помазанника Божьего. Если – как, судя по всему, дело и оборачивается – Logia будут оторваны от личности Иисуса, тогда мы должны заново оценить четыре Евангелия – не одни Синоптические, но все четыре… Мы должны спросить себя, что же в таком случае мы знаем об Иисусе, если вообще знаем что-либо.

– Почему бы тебе не допустить, что Иисус был саддукеем? – спросила я.

Такое представление я получила по газетным и журнальным статьям. После обнаружения Кумранских рукописей, Свитков Мертвого моря, поднялся невообразимый шум измышлений, что Иисус происходил из ессеев или был каким-то образом связан с ними. Я не видела в этом проблемы. Я не понимала, чем был обеспокоен Тим, пока мы медленно шли по тротуару.

– В некоторых Летописях саддукеев упоминается некая загадочная фигура. Ей соответствует древнееврейское слово, лучше всего переводящееся как «Толкователь». Именно этой неясной личности приписываются многие Logia.

– Ну, тогда Иисус узнал их от него, или они были получены от него как-то по-другому.

– Но тогда Иисус не Сын Божий. Он не воплощение Бога, не богочеловек.

– Может Бог открыл Logia этому Толкователю.

– Но тогда Толкователь – Сын Божий.

– Вот и ладно.

– Есть некоторые затруднения, доставляющие мне мучения… Хотя это слишком сильно сказано. Но это беспокоит меня. И должно беспокоить. Теперь оказалось, что многие из притч, приводящихся в Евангелиях, дошли до нас в свитках, предшествующих Иисусу на двести лет. Да, представлены отнюдь не все Logia, но многие, и причем ключевые. Также представлены некоторые важнейшие доктрины о воскресении, выраженные хорошо известными высказываниями Иисуса «Я есмь». «Я есмь хлеб жизни». «Я есмь путь». «Я есмь дверь».[53]53
  От Иоанна 6:48, 14:6, 10:9.


[Закрыть] Их нельзя просто так отделить от Иисуса Христа. Взять хотя бы первое: «Я есмь хлеб жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день; Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие; Ядущий Moю Плоть и пиющий Moю Кровь пребывает во Мне, и Я в нем».[54]54
  От Иоанна 6:48, 54–56.


[Закрыть] Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Конечно, – ответила я. – Толкователь саддукеев сказал это первым.

– Тогда Толкователь саддукеев жаловал жизнь вечную, а именно через причастие.

– Думаю, это поразительно.

– Всегда была надежда, но никак не ожидание, что однажды мы выкопаем «Q» или что-нибудь такое, что позволит восстановить «Q» или хотя бы его части. Но никто и не мечтал, что обнаружится «Ur-Quelle», предшествующее Иисусу, да еще на два века. Есть и другие необычные… – Он умолк. – Я хочу, чтобы ты обещала не обсуждать ни с кем то, что я скажу тебе. Не говорить об этом ни с кем. Эти сведения не публиковались в прессе.

– Чтоб я сдохла в мучениях!

– Формулировки, связанные с «Я есмь», – определенно весьма специфические добавления, не присутствующие в Евангелиях и, судя по всему неизвестные ранним христианам. По крайней мере, до нас не дошло ни одной записи, подразумевающей, что они знали, верили в это. Я… – Он снова оборвал себя. – Термин «хлеб» и термин, употребленный для «крови», предполагают буквальный хлеб и буквальную кровь. Как если бы у саддукеев были особый хлеб и особый напиток, изготовлявшиеся ими, и которые по сути составляли плоть и кровь того, что они называли «энохи», за которого говорил Толкователь и которого представлял Толкователь.

– Так, – кивнула я.

– Где этот магазин? – Тим огляделся вокруг.

– Еще квартал или около того. Как мне кажется.

– Нечто, что они пили. Нечто, что они ели, – серьезно продолжал Тим. – Словно на мессианском пиру. Они верили, что это делало их бессмертными. Что это даровало им жизнь вечную – сочетание того, что они ели и пили. Очевидно, это прототип причастия. Очевидно, это имеет отношение к мессианскому пиру. «Энохи». Всегда это слово. Они ели «энохи», они пили «энохи», и в результате они становились «энохи». Они становились Самим Богом.

– Но этому и учит христианство, согласно мессе.

– Здесь есть некоторые параллели с зороастризмом. Зороастрийцы приносили в жертву скот одновременно употребляя хмельной напиток, называемый «хаома». Но нет никаких причин полагать, что это приводило к гомологизации с божеством. Как ты понимаешь, именно этого причащающийся христианин и достигает посредством евхаристии: он – или она – гомологизируется с Богом как представленный во Христе и посредством Христа. Становится Богом или становится единым с Богом, соединенным с Богом, уподобленным Богу. Обожествление, вот о чем я говорю. Но здесь, у саддукеев, получается в точности то же самое с хлебом и напитком, произведенными из «энохи», и, конечно же, сам термин «энохи» отсылает к Чистому Самосознанию, другими словами, к Чистому Сознанию Иеговы. Бога евреев.

– To же самое, что Брахман.

– Прости? «Брахман»?

– В Индии. Индуизм. Брахман обладает абсолютным, чистым сознанием. Чистое сознание, чистое бытие, чистое блаженство. Насколько я помню.

– Но что это за «энохи», который они едят и пьют?

– Плоть и кровь Бога.

– Но что это? – взмахнул он руками. – Это то же самое, что беззаботно сказать «Это Бог», потому что, Эйнджел, это как раз то, что в логике называется ошибкой гистеропротерон: то, что ты пытаешься доказать, лежит в твоей исходной предпосылке. Понятно, что это плоть и кровь Бога, слово «энохи» ясно это отражает. Но это не…

– А, поняла. Порочный круг. Другими словами, ты говоришь, что этот «энохи» действительно существует.

Тим остановился и уставился на меня.

– Конечно.

– Я поняла. Ты имеешь в виду, что он реален.

– Бог реален.

– Нереально реален, – возразила я. – Бог – вопрос веры. Он не реален в том смысле, как реальна эта машина. – Я указала на припаркованный «понтиак».

– Ты не могла ошибиться больше.

Я засмеялась.

– Откуда у тебя такая идея? Что Бог нереален?

– Бог – это… – Я запнулась. – Способ взгляда на вещи. Толкование. Я имею в виду, Он не существует. Не как существуют предметы. Ты не можешь, скажем, врезаться в Него, как можешь врезаться в стену.

– Существует ли магнитное поле?

– Конечно.

– Ты не можешь врезаться в него.

– Но оно обнаружится, если на лист бумаги высыпать железные опилки.

– Иероглифы Бога повсюду вокруг тебя. Как мир и в мире.

– Это всего лишь мнение. И это не мое мнение.

– Но ты ведь видишь мир.

– Я вижу мир, но я не вижу ни одного знака Бога.

– Не может быть творения без творца.

– Кто говорит, что это творение?

– Мое мнение таково, что если Logia предшествуют Иисусу на двести лет, тогда Евангелия сомнительны, а если Евангелия сомнительны, то у нас нет свидетельств, что Иисус был Богом, подлинным Богом, воплощением Бога, что, следовательно, подрывает основы нашей религии. Иисус становится просто учителем, представляющим специфическую еврейскую секту, которая ела и пила некий… ах, что бы это ни было, «энохи», что делало их бессмертными.

– Они верили, что это делало их бессмертными, – поправила я его. – Это не одно и то же. Люди верят что лекарства из трав способны излечить рак, но это не значит, что травы действительно лечат рак.

Мы дошли до лавки и остановились.

– Я заключаю, что ты не христианка, – сказал Тим.

– Тим, ты знаешь это уже много лет. Я ведь твоя невестка.

– Я не уверен, что я сам христианин. Я теперь не уверен, что вообще есть такая вещь, как христианство. И при этом я должен подниматься и говорить людям… Я должен продолжать выполнять свои пастырские обязанности. Зная то, что знаю. Зная, что Иисус был учителем, а не Богом и даже не первым учителем. Что то, чему он учил, было итогом системы верований целой секты. Групповым продуктом.

– Но это все-таки могло исходить от Бога. Ведь Бог мог явить откровение и саддукеям. Что там еще говорится о Толкователе?

– Он вернется в последние дни и будет вершить Страшный суд.

– Вот и прекрасно.

– Это есть и в зороастризме. Кажется, довольно многое восходит к персидским религиям… Евреи развили определенные черты персов до своей религии за период… – Он внезапно умолк. Он целиком ушел в себя, позабыв и обо мне, и о магазине, нашей цели.

Я попыталась ободрить его:

– Может ученые и переводчики найдут сколько-нибудь этого «энохи».

– Найдут Бога, – эхом отозвался он, по-прежнему погруженный в себя.

– Найдут растущее. Корень или дерево.

– Почему ты так сказала? – Он как будто рассердился. – Что заставило тебя сказать это?

– Хлеб нужно из чего-то испечь. Нельзя есть хлеб, если он из чего-то не испечен.

– Иисус говорил образно. Он не имел в виду буквальный хлеб.

– Он, может, и нет, но саддукеи явно имели.

– Эта мысль приходила мне в голову. Некоторые переводчики предлагают то же самое. Что подразумевается буквальный хлеб и буквальный напиток. «Я дверь овцам». Иисус явно не имел в виду, что он из шерсти. «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой – Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода».[55]55
  От Иоанна 10:7, 15:1–2.


[Закрыть]

– Ну тогда это вино. Ищи вино.

– Это абсурдно и телесно.

– Почему?

Тим был в ярости:

– «Я есмь Лоза, а вы ветви». Нам что, считать, что это буквальное растение? Что это физическое, а не Духовное? В пустыне Мертвого моря разве что-нибудь растет? – Он взмахнул руками. – «Я свет миру».[56]56
  От Иоанна 15:5, 8:12.


[Закрыть] Нам что, считать, что можно читать газету, поднеся ее к нему? Как к этому фонарю?

– Может, и так. В некотором смысле Дионис был вином. Его почитатели напивались, Дионис овладевал ими, и они носились по холмам и полям и загрызали скот до смерти. Пожирали животных заживо.

– Есть некоторое сходство, – согласился Тим.

Мы вместе вошли в бакалейную лавку.

6

Прежде чем Тим и Кирстен смогли вернуться в Англию, для рассмотрения вопроса о его предполагавшихся ересях собрался Епископальный Синод Епископов. Тупоголовые – полагаю, мне следует сказать консервативные, что будет более вежливо – епископы, выступавшие в качестве его обвинителей, оказались полными идиотами в плане способности организовать на него наступление. Тим покинул Синод официально оправданным, газеты и журналы, конечно же, вовсю писали об этом. Его же этот вопрос никогда не беспокоил. Так или иначе, из-за самоубийства Джеффа общественность была целиком на стороне Тима. Он всегда пользовался ее благосклонностью, но теперь, после трагедии в его личной жизни, сочувствующих ему стало даже больше.

У Платона где-то сказано, что если вы собираетесь стрелять в короля, то должны быть уверены, что убьете его. Епископы-консерваторы, потерпев неудачу с уничтожением Тима, в итоге сделали его еще сильнее, чем прежде. Так всегда с поражениями – о таком повороте событий говорится, что дело вышло боком. Теперь Тим знал, что никто в Епископальной Церкви Соединенных Штатов Америки не сможет его свалить. Если уж ему и суждено пасть, то ему придется заняться этим самому.

Что до меня, моей собственной жизни, то я владела домом, который покупала вместе с Джеффом. По настоянию своего отца Джефф некогда составил завещание. Мне не досталось многого, но досталось все, что было. Поскольку раньше я содержала и его, и себя, передо мной не встало финансовых проблем. Я продолжала работать в адвокатской конторе – свечной лавке. Какое-то время я думала, что со смертью Джеффа я постепенно утрачу связь с Тимом и Кирстен. Но это оказалось не тем случаем. Тим, кажется, нашел во мне того, с кем мог бы поговорить. Да и, в конце концов, я была одним из немногих, кто знал о его отношениях с его главным секретарем и деловым агентом. И, конечно же, это я свела его и Кирстен.

Помимо этого, Тим не бросал тех, кто стал его друзьями. Я даже добилась много большего, чем дружба – между нами была любовь, а из нее пришло и понимание. Мы без преувеличения были добрыми друзьями, в традиционном понимании. Епископ Калифорнийский, придерживавшийся столь многих радикальных взглядов и выдвигавший столь мятежные теории, в отношениях с близкими был старомодным, в лучшем смысле этого слова. Если вы были его другом, он был предан вам и таковым и оставался, как я писала миссис Мэрион годы спустя, когда Кирстен и Тим, как и мой муж, давно уже были мертвы. О епископе Арчере уж и позабылось, что он любил своих друзей и привязывался к ним, даже если ему и нечего было получить с них – в том смысле, что они имели или не имели какую-то возможность продвинуть его карьеру, повысить положение или помочь преуспеть в деловом мире. Все, чего я добилась в этом мире, – молодая женщина, работающая секретаршей в адвокатской конторе, и причем отнюдь не значительной. Стратегически Тим ничего не получал, поддерживая наши отношения, но он поддерживал их до самой смерти.

Некоторое время спустя после смерти Джеффа Кирстен обнаруживала симптомы ухудшения физического состояния, по которым врачи в конечном счете безошибочно распознали перитонит, от которого можно умереть. Епископ оплачивал все ее медицинские расходы, достигшие ошеломительной суммы. Десять дней она томилась в отделении интенсивной терапии одной из лучших больниц Сан-Франциско, горько жалуясь, что ее никто не навещает, что всем наплевать на нее. Тим, летавший по Соединенным Штатам с лекциями, виделся с ней так часто, как мог, но все же не достаточно, чтобы это ее устраивало. Я ездила к ней через весь город, используя любую возможность навестить ее. Как я, так и Тим (по ее мнению) реагировали на ее болезнь далеко не так, как требовалось. Большая часть времени, что я проводила с ней, выливалась в одностороннюю диатрибу, в которой она жаловалась на него и на все остальное в жизни. Она постарела.

Лично я вижу мало смысла в выражении «Тебе столько лет, на сколько ты себя чувствуешь», поскольку в конце концов возраст и болезни все равно побеждают и это глупое заявление отвечает лишь здоровым людям, кто не подвергался тем напастям, что Кирстен Лундборг. Ее сын Билл обнаружил безграничную способность к сумасшествию, за что Кирстен чувствовала себя ответственной. Она знала и то, что главным фактором в самоубийстве Джеффа были ее отношения с его отцом. Это ожесточило ее против меня, как будто вина – ее вина – побуждала ее постоянно оскорблять меня, главную жертву смерти Джеффа.

У нас действительно мало что осталось от дружбы, и у нее, и у меня. Тем не менее я навещала ее в больнице, и всегда одевалась так, чтобы выглядеть великолепно, и всегда приносила ей то, что она не могла есть, если это была еда, не могла одеть или воспользоваться.

– Мне запретили курить, – пожаловалась она мне как-то вместо приветствия.

– И правильно, – ответила я. – Ты снова подпалишь свою кровать. Как в тот раз. – Она едва не задохнулась за несколько недель до больницы.

Кирстен потребовала:

– Принеси мне пряжи.

– Спаржи… – передразнила я.

– Я собираюсь связать свитер. Епископу. – Ее тон иссушил слово. Кирстен умудрялась заключать в слова такую враждебность, какую редко когда услышишь. – Епископу, – заявила она, – нужен свитер.

Ее злоба сконцентрировалась на том, что Тим оказался способен прекрасно улаживать свои дела и без нее. На тот момент он был где-то в Канаде с лекцией. Какое-то время назад она спорила, что без нее Тим не протянет и недели. Ее пребывание в больнице доказало, что она была не права.

– Почему мексиканцы не хотят, чтобы их дети женились на черных? – спросила она.

– Потому что их дети будут слишком ленивыми, чтобы воровать, – ответила я. – Когда чернокожий становится ниггером?

– Когда выходит из комнаты.

Я села на пластиковый стул перед ее кроватью и спросила:

– Когда безопасней всего водить твою машину?

Кирстен злобно взглянула на меня.

– Скоро ты отсюда выйдешь. – Попыталась я приободрить ее.

– Я никогда отсюда не выйду. Епископ, вероятно… Не важно. Двигает задницей в Монреале. Или где он там. Знаешь, он затащил меня в постель во время нашей второй встречи. А первая была в ресторане в Беркли.

– Я была там.

– Поэтому-то он и не смог сделать этого во время первой встречи. Если б мог, то сделал. Тебя это не удивляет? Я могла бы рассказать тебе кое-что… Но не буду. – Она замолчала и сердито посмотрела на меня.

– Хорошо, – сказала я.

– Что хорошо? Что я не буду рассказывать?

– Если ты начнешь рассказывать, то я встану и уйду. Мой психиатр велел мне установить четкие границы в общении с тобой.

– Ах, ну да, ты же одна из них. Кто проходит курс терапии. Ты и мой сын. Вам двоим следует держаться вместе. Ты могла бы лепить глиняных змей на трудотерапии.

– Я ухожу. – Я встала.

– О боже, – раздраженно выдохнула Кирстен. – Сядь.

– Что случится со шведом с синдромом Дауна, сбежавшим из психушки в Стокгольме?

– Не знаю.

– Его найдут преподающим в норвежской школе.

Кирстен засмеялась:

– Иди подрочи.

– Мне не надо. Мне и так неплохо.

– Наверноe, так. – Она кивнула. – Как бы я хотела вернуться в Лондон. Ты ни разу не была в Лондоне.

– Не хватало денег, – парировала я, – в Епископском дискреционном фонде. Для Джеффа и меня.

– Ах, точно. Я весь его спустила.

– Большую его часть.

– Я помирала с тоски. Пока Тим торчал с этими старыми педиками-переводчиками. Он говорил тебе, что Иисус – фальшивка? Поразительно. Вот через две тысячи лет мы и выяснили, что все эти Logia и все эти высказывания «Я есмь» целиком выдумал кто-то другой. Никогда не видела Тима таким подавленным. Он только и делает, что сидит, уставившись в пол, в нашей квартире, изо дня в день.

Я ничего не ответила на это.

– Как ты думаешь, это имеет значение? – спросила Кирстен. – Что Иисус был фальшивкой?

– Для меня – нет.

– Они в самом деле не опубликовали важнейшую часть. О грибе. Они будут хранить это в секрете, сколько смогут. Однако…

– Что за гриб?

– Энохи.

– Энохи – гриб? – недоверчиво переспросила я.

– Гриб. Тогда это был гриб. Они выращивали его в пещерах, эти саддукеи.

– Господи Иисусе!

– Они делали из него грибной хлеб. Они делали из него отвар и пили его. Ели хлеб, пили отвар. Вот откуда появились два вида хостии, тело и кровь. По-видимому, гриб энохи был ядовитым, но саддукеи нашли способ обезвреживать яд – по крайней мере, что-то делали с ним, что он не убивал их. Они галлюцинировали с него.

Я засмеялась.

– Тогда они были…

– Да, они торчали. – Теперь смеялась и Кирстен, вопреки своему желанию. – А Тиму приходится каждое воскресенье подниматься в соборе Божественной Благодати и совершать причащение, зная обо всем этом, зная, что они просто перлись в психоделическом трипе, как малолетки на хипповом Хайт-Эшбери. Я думала, что это убьет его, когда он узнал.

– Тогда, по сути, Иисус был наркодилером!

Она кивнула.

– Двенадцать апостолов – это теория – контрабандой доставляли энохи в Иерусалим, и их схватили. Это лишь подтверждает, что разгадал Джон Аллегро… Если тебе довелось ознакомиться с его книгой.[57]57
  Имеется в виду книга Джона Аллегро «Священный гриб и крест» (1970).


[Закрыть] Он один из величайших ученых по ближневосточным языкам… Он был официальным переводчиком Кумранских рукописей.

– Я не читала его книгу, но знаю, кто он такой. Джефф рассказывал.

– Аллегро понял, что ранние христиане исповедали тайный грибной культ. Он вывел это из свидетельств в самом Новом Завете. И он обнаружил фреску или настенный рисунок… в общем, изображение ранних христиан с огромным грибом amania muscaria…

– Amanita muscaria, – поправила я. – Это красный мухомор. Они крайне ядовиты. Так, значит, ранние христиане нашли способ детоксифицировать их.

– Аллегро настаивал на этом. И у них были глюки. – Она начала хихикать.

– А гриб энохи существует на самом деле? – спросила я. Кое-что о грибах я знала: до брака с Джеффом у меня был парень, миколог-любитель.

– Ну, тогда наверняка был, но сегодня уже никто не знает, что это мог быть за гриб. Пока в Летописях саддукеев его описания не нашли. В общем, нельзя сказать, ни каким он был, ни существует ли он до сих пор.

– Быть может, он не только вызывал галлюцинации, – предположила я.

– Например?

Тут ко мне подошла медсестра:

– Вы должны уйти, немедленно.

– Хорошо. – Я встала, взяла пальто и сумочку.

– Наклонись, – поманила она и прошептала мне прямо в ухо: – Оргии.

Поцеловав ее на прощанье, я покинула больницу.

Вернувшись в Беркли и доехав на автобусе до старого фермерского домика, в котором жили я и Джефф, я еще издали увидела молодого человека, стоявшего нагнувшись у края крыльца. Я в нерешительности остановилась, гадая, кто бы это мог быть.

Низкий и толстый, светловолосый, он гладил моего кота Магнификата,[58]58
  Кличка кота шуточная: «Магнификат» – хвалебная
  песнь, часть англиканской вечерни, названная по перво-
  му слову латинского текста – «Величит (душа моя Госпо-
  да)», «Magnificat (anima mea Dominum)», в то время как
  «кот» по-английски – «cat».


[Закрыть] безмятежно свернувшегося клубочком у парадной двери. Какое-то время я наблюдала, размышляя, коммивояжер ли это, или кто другой. На нем были не по размеру большие брюки и цветастая рубашка. Выражение его лица, когда он ласкал Магнификата, было самым мягким из всех когда-либо виденных мною. Этот парень, который, несомненно, не видел моего кота раньше, излучал нежность и едва ли не осязаемую любовь, что и вправду было для меня совершенно новым. Такая добрая улыбка встречается на самых ранних изваяниях Аполлона. Полностью поглощенный ласканием Магнификата, парень не замечал меня, хоть я и стояла недалеко. Я смотрела, очарованная, ибо Магнификат был побывавшим в переделках старым котярой, обычно не подпускавшим к себе незнакомцев.

Внезапно парень поднял глаза. Он робко улыбнулся и неуклюже поднялся.

– Привет!

– Привет. – Я направилась к нему, осторожно и очень медленно.

– Я нашел эту кошку. – Парень моргнул, все еще улыбаясь. У него были простодушные голубые глаза, без всякого намека на коварство.

– Это моя кошка, – ответила я.

– Как ее зовут?

– Это кот, и его зовут Магнификат.

– Он очень красивый.

– Кто ты?

– Я сын Кирстен. Я – Билл.

Это объясняло голубые глаза и светлые волосы.

– Я – Эйнджел Арчер.

– Я знаю. Мы встречались. Но это было… – Он нерешительно замолчал. – Я не помню когда. Меня лечили электрошоком… У меня плохо с памятью.

– Да. Должно быть, мы действительно встречались. Я как раз из больницы, навещала твою маму.

– Могу я воспользоваться твоим туалетом?

– Конечно, – я достала из сумочки ключи и открыла дверь. – Извини за беспорядок. Я работаю, и у меня не хватает времени, чтобы наводить чистоту. Туалет за кухней, в задней части. Просто пройди дальше.

Билл Лундборг не закрыл за собой дверь, и я слышала, как он шумно мочился. Я наполнила чайник и поставила его на плиту. Странно, подумала я. Это тот самый сын, которого она высмеивает. И она высмеивает нас всех.

Показавшись вновь, Билл Лундборг застенчиво стоял, с беспокойством улыбаясь мне, ему явно было неловко. Он не спустил за собой. Затем я вдруг подумала: он только что вышел из больницы – из психушки, точнее говоря.

– Хочешь кофе?

– Конечно.

На кухню зашел Магнификат.

– Сколько ему лет? – спросил Билл.

– Я даже и не знаю. Я спасла его от собаки. Я имею в виду, он был уже взрослым, не котенком. Наверно, жил где-то по соседству.

– Как Кирстен?

– Совсем неплохо. – Я указала ему на стул. – Садись.

– Спасибо.

Он уселся, положив руки на стол и сцепив пальцы. Его кожа была такой бледной. Не выпускали на улицу, подумала я. Держали взаперти.

– Мне нравится твой кот.

– Можешь покормить его. – Я открыла холодильник и достала банку с кошачьей едой.

Пока Билл кормил Магнификата, я смотрела на них обоих. Осторожность, с которой он черпал ложкой корм… Методично, очень сосредоточенно, как будто то, чем он был увлечен, было крайне важным. Он весь сконцентрировался на Магнификате, и, следя за старым котом, снова улыбался – улыбкой, которая тронула меня так, что я вздрогнула.

Разбей меня, Бог, вспомнила я по какой-то необъяснимой причине. Разбей и убей меня. Они измывались над этим ласковым и добрым ребенком, пока в нем почти ничего не осталось. Выжигали ему мозги под предлогом, что лечат его. Е***ные садисты, думала я, в своих стерильных халатах. Что они знают о человеческом сердце? Я была готова разрыдаться.

И он вернется туда, подумала я, как сказала Кирстен. Туда-сюда остаток всей своей жизни. Е***ные сукины дети.

 
Бoг триединый, сердце мне разбей!
Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,
Но я не встал… Так Ты б меня скрутил,
Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..
Я – город, занятый врагом. Тебе
Я б отворил ворота – и впустил,
Но враг в полон мой разум захватил,
И разум – твой наместник – все слабей…
Люблю Тебя – и Ты меня люби:
Ведь я с врагом насильно обручен…
Порви оковы, узел разруби,
Возьми меня, да буду заточен!
Твой раб – тогда свободу обрету,
Насильем возврати мне чистоту!..[59]59
  Джон Донн «Священные сонеты. Сонет XIV». Перев Д. Щедровицкого.


[Закрыть]
 

Мое любимое стихотворение Джона Донна. Оно пришло мне на ум, пока я смотрела, как Билл Лундборг кормит моего старого потрепанного кота.

А я смеюсь над Богом, подумала я. Я не вижу никакого смысла в том, чему Тим учит и во что он верит и в тех мучениях, что он испытывает из-за всяких проблем. Я дурачу себя. В своей изощренной манере, однако я все-таки понимаю. Посмотрите на него, как он прислуживает этому невоспитанному коту. Он – этот ребенок – стал бы ветеринаром, если бы его не искалечили, искромсав его разум. Что там Кирстен рассказывала мне? Он боится садиться за руль, он перестает выносить мусор, не моется и, наконец, плачет. Я тоже плачу, подумала я, и иногда у меня скапливается мусор, а однажды на мотоцикле «хоффман» я едва не врезалась в бок автомобиля, и мне пришлось съехать на обочину. Заприте и меня, подумала я, заприте нас всех. Это что ли и есть несчастье Кирстен, иметь такого мальчика сыном?

– Есть чем еще покормить ее? Она все еще голодна, – сказал Билл.

– Все, что найдешь в холодильнике. Сам не хочешь поесть?

– Не, спасибо. – Он снова погладил старого ужасного кота – кота, который никогда ни на кого не обращал внимания. Он приручил это животное, подумала я, сделал таким же, какой он сам: прирученный.

– Ты приехал сюда на автобусе?

– Да, – кивнул он. – Мне пришлось сдать водительские права. Раньше я водил, но… – Он замолчал.

– Я тоже езжу на автобусе.

– У меня была настоящая классная машина, – сообщил Билл. – «шевроле-шеви» пятьдесят шестого года. С восьмицилиндровым двигателем, с «большой восьмеркой», что они делали. «Шевроле» делали с восемью цилиндрами еще только второй год, первым был пятьдесят пятый.

– Это очень дорогие машины.

– Да. «Шевроле» придали ту новую форму кузова. У старого он выше и короче, а новый такой длинный. Разница между «шеви» пятьдесят пятого и пятьдесят шестого в передней решетке. Если на решетке есть поворотники, то можно сказать, что это модель пятьдесят шестого года.

– Где ты живешь? – спросила я. – В Сан-Франциско?

– Я нигде не живу. Я вышел из больницы в Напе на той неделе. Они выпустили меня, потому что Кирстен больна. Я добрался сюда автостопом. Мужик подвез меня на спортивном «стингрее». – Он улыбнулся. – Эти «корветты» нужно прогонять по автостраде каждую неделю, иначе у них образуется слой нагара в двигателе. Тот источал сажу всю дорогу. Что мне не нравится в «корветте», так это его кузов из стеклопластика, его нельзя починить. – Потом добавил: – Но они определенно красивы. У того мужика был белый. Забыл год, хотя он мне называл. Мы разогнались до сотни, но копы всегда следят за «корветтами» в надежде, что они превысят скорость. Часть дороги дорожный патруль маячил за нами, но ему пришлось включить сирену и убраться – где-то произошла авария. Мы показали ему средний палец, когда он проезжал мимо. Он взбесился, но не мог нас привлечь, потому что слишком спешил.

Я спросила его, на сколько только могла тактично, зачем он приехал ко мне.

– Я хотел спросить тебя о кое-чем. Я один раз встречался с твоим мужем. Тебя не было дома, ты работала или что-то еще. Он был здесь один. Его звали Джефф?

– Да.

– Я хотел узнать… – Билл нерешительно замолчал. – Ты мне можешь сказать, почему он покончил с собой?

– Подобные вещи всегда обусловлены множеством факторов.

Я села за стол, лицом к нему.

– Я знаю, что он был влюблен в мою мать.

– Taк ты знаешь это!

– Да, мне сказала Кирстен. Это была главная причина?

– Возможно.

– А какие были другие причины?

Я молчала.

– Можешь сказать мне одну вещь, – продолжил Билл, – одну личную вещь? У него были психические нарушения?

– Он проходил курс терапии. Но не интенсивной.

– Я думал об этом. Он был зол на своего отца из-за Кирстен. Подобное бывает часто. Понимаешь, когда лежишь в больнице – в психиатрической, – то знаешь множество людей, пытавшихся покончить с собой. Их запястья все исполосованы. Их всегда можно определить по этому признаку. Лучше всего, если делаешь это, резать руку вдоль вен. – Он показал мне на своей обнаженной руке. – Ошибка большинства людей заключается в том, что они режут вены поперек, над запястьем. У нас был один парень, он располосовал себе руку где-то на семь… – он замер, вычисляя, – возможно, с четвертью дюймов. Но они все равно смогли это зашить. Он лежал уже много месяцев. Как-то он сказал на групповой психотерапии, что все, чего он хочет так это быть парой глаз на стене, чтобы он мог видеть всех, но его при этом никто не видел бы. Быть всего лишь наблюдателем, а не участником происходящего. Только смотреть и слушать. Для этого ему пришлось бы стать и парой ушей.