Текст книги "Время собираться"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Глава 14
Утро было теплое и яркое. Но не слишком. И ветерок был вполне достаточный, чтобы умерять жару. Небо было свободно от тумана. Его ровная голубизна тянулась и тянулась во все стороны. Навеки. Без конца.
Барбара бесцельно шагала по дорожке между большими башнями и зданиями Компании. Она шла, заложив руки за спину и поглядывая по сторонам. Сегодня на ней были короткие брючки, из вельвета, темно-красные. На ногах босоножки. Вокруг шеи она повязала яркий шарф, пятно цвета на фоне серой блузки и широкого кожаного пояса.
Она была одна. Карл прошел под ее окном, насвистывая и подскакивая на одной ножке, когда она еще лежала в постели. Направляясь к дороге, он исчез между зданиями, а его свист замер вдали. Подняв занавеску, она следила за ним до тех пор, пока он не скрылся из вида. Тогда она выпрыгнула из постели и быстро оделась. Едва закончив, она помчалась на склад. Там никого не было. Верн с Карлом уже поели и ушли. В раковине лежали грязные тарелки и пепел из трубки Верна.
Барбара вымыла посуду, прибралась. Других дел она себе не придумала. В ее комнате был полный порядок. Она даже нарвала новых цветов, а вчерашние розы выбросила.
Теперь она шла, никуда особенно не направляясь, с удовольствием вдыхая теплый воздух, наполняя легкие свежими запахами нового дня. Вокруг нее плясали солнечные зайчики, отражаясь от кусочков слюды на дорожке. От крыш. От стекол в наполовину закрытых досками окон. Повсюду вокруг нее танцевали и лились солнечные лучи.
Самочувствие у нее было замечательное. Она ускорила шаг.
Постепенно, шагая вперед, она поняла, что ноги несут ее к парку Компании. Он находился в самом центре территории. Там был разбит большой газон, проложены дорожки, посажены деревья, так что посреди грохота машин, непрерывной добычи и обогащения руды и варки металла раскинулся якобы природный островок. Барбара вышла на газон и остановилась, оглядываясь. Газон был превосходный. Без единого сорняка, с низенькими цветочными бордюрами по дальнему краю, которые издалека казались цветными лентами, красными, синими, оранжевыми и разноцветными.
Мгновение она колебалась. Потом перепрыгнула с дорожки на газон и торопливо зашагала прямо по нему. Здесь и там ей попадались островки клевера. Над ними жужжали пчелы, стремясь добраться до сладкой влаги внутри.
Барбара огибала клевер, стараясь не наступать на пушистые островки. Добравшись до цветочных бордюров, она переступила и через них. По ту сторону цветов открылась узкая тропа.
А за тропой было озеро Компании.
Озеро представляло собой тазик из бетона, большой и круглый, как форма для пирога, утопленный в землю среди цветов, выложенный камнем и наполненный теплой водой. Голубая вода искрилась на солнце, мерцая и переливаясь. Узкая тропинка привела Барбару к самому краю озера. Ступив на бетонный бортик, она упрела руки в бока и стала смотреть на противоположный берег. Там росли деревья, целая роща из огромных елок, высаженных по прямой и одинаково подстриженных.
Было красиво, даже очень. Хотя и слегка искусственно. Все было такое… такое безукоризненное. Озеро круглое, прямо идеальное. Деревья росли строем. Даже цветы были высажены с таким тщанием, словно следовали единому геометрически выверенному образцу. Клевер, правда, проник в траву, но в целом…
Все равно это лучше, чем лязг машин и запахи горячего металла и окалины. Заводы гудели и грохотали днями напролет. Рев печей с форсированной тягой, противоестественный жар. Печи иссушали вокруг себя все. Машины пожирали и разрушали, подгребая под себя и обрекая на сожжение все, что попадалось им на пути. Так что маленький оазис был куда лучше.
Барбара долго стояла, разглядывая озеро. Дул легкий ветерок, поднимая едва заметную пелену над поверхностью воды. Усилившись, ветер погнал пелену к берегу. Тончайшие брызги долетели до ее ног и коснулись их, прохладно щекоча. Она оглянулась, чтобы проверить, не смотрит ли кто. Какая глупость! Она была одна. Одинока, как самый первый человек в мире. И у нее был свой Эдемский сад – этот маленький оазис. Перед ней раскинулось танцующее озеро, чья поверхность оживала на ветру. Над ней было солнце и небо. Позади – трава и цветы. Сад окружал ее со всех сторон. Ограждал. Полностью изолировал от остального мира, если таковой существовал.
Здесь она вольна делать все, что пожелает. Никто не будет подсматривать за ней, неодобрительно хмурясь. Никто не надуется и не обидится. Никто не станет насмешничать и издеваться. Никто не узнает и не вспомнит потом, что она здесь делала. Она может побегать. Может станцевать, как тогда Карл, шагая впереди нее по тропинке. Тогда она постыдилась последовать его примеру. А теперь может. Никто ведь не увидит.
Барбара повернулась, оглядываясь по сторонам, ее сердце учащенно билось. Она может скакать и прыгать. Может сломать все, если захочет. Вырвать с корнем растения, вытоптать траву. Повалить деревья, сломать цветы, вычерпать воду, вывернуть из земли бетонную сковородку и выплеснуть ее содержимое на землю. Все в ее власти. Абсолютно все.
Барбара села на бетонный край озера. Он был горячий, прокаленный солнцем. Она чувствовала его тепло сквозь одежду. Дрожащими руками она торопливо развязала босоножки. Аккуратно поставила их рядом на край бассейна и опустила ноги в голубую воду. Вода оказалась холодной, куда холоднее, чем она думала. Она даже вскрикнула и слегка отпрянула от неожиданности. Но все равно это было хорошо.
Наконец она соскользнула с края и зашлепала по воде, высоко подбрасывая ее ногами. Вода падала назад крупными каплями, тяжелыми и холодными, они забрызгивали ее, попадали ей на волосы, на блузку. Она задрожала с головы до ног. Затряслась, как в лихорадке. Ледяные капли стекали по ее голым рукам. Вода плескалась вокруг ног. Каждое ее прикосновение обжигало ледяным огнем.
Она зашлепала назад, к берегу. Выбравшись на бетонный край, она стала смотреть на солнце и на тот берег. Раньше она воображала себя богиней солнца, отдающей ему свое сердце. Но здесь она могла бы предложить ему куда больше. Она могла предложить ему себя, всю себя, а не одно сердце. Она могла отдаться солнцу целиком, солнцу, воде и черной земле вокруг.
Она могла бы смешаться с землей, утечь в нее, подобно дождю, который сначала собирается в лужи, а потом уходит в почву, впитанный, всосанный ее капиллярами. Она могла бы раствориться. Часть ее стала бы деревьями. Другая часть ушла бы в озеро. Части ее стали бы небом, солнцем, травой…
Она потерялась бы в этом саду, где никто не мог бы ее увидеть, последовать за ней или узнать. Ее не стало бы. Она убежала бы, убежала так быстро, чтобы скрыться, исчезнуть, раствориться в саду. Она сама стала бы частью сада, и никто никогда не смог бы сказать, где в этом саду она, а где не она.
Барбара расстегнула и сбросила блузку. Сняла пояс, переступила через короткие штанишки, аккуратно сложила их на узкой тропинке у края озера. Торопливо потянулась к небу, вытянув руки, поднявшись на цыпочки. Но солнце было слишком далеко. Тогда она наклонилась и протянула руку к воде. Вода была недалеко. Наоборот, она была близко.
Барбара вошла в воду, двигаясь вперед, прочь от берега. Вода жадно подбиралась к ней, плещась вокруг ее лодыжек, омывая колени. Она расстегнула бюстгальтер и бросила его к другим своим вещам рядом с бортиком. Затем рывком сняла трусики. Выловила шелковый треугольник из воды и бросила на дорожку. Теперь она была голой, совершенно голой с головы до ног. Она побежала в холодную воду, плеща себе ею на бедра, бока, плоский живот. Она бежала, пока могла, а потом, когда вода дошла ей до талии, нырнула в нее, так что она накрыла ее с головой.
Барбара лежала на воде, покачиваясь. Отдавала себя ей. Вода принимала ее в себя. Скоро ее не станет. Она растает, сольется с ландшафтом. Она опустила ногу, нашаривая дно. Вода едва прикрывала ей груди. Она посмотрела на них. Солнце отказалось от них, когда она ему их предложила. Но вода могла бы их принять. Она чувствовала, как вода давит на них, требует их себе. Она просила не только грудей, она хотела все ее тело, и если солнце от него отказалось, то тем хуже для него, солнце проиграло, оно опоздало.
Она пошла еще дальше, хватая воздух ртом, вздрагивая и разбрызгивая воду. Вода сосала ее груди, ласкалась о них. Она желала их. Немедленно. Она не могла ждать. Вода хотела ее здесь и сейчас. Срочно.
Она вытянулась, легла на воду и поплыла, не двигая руками и ногами, увлекаемая едва заметными течениями, которые создал ветер. Теперь она отдавала себя всю, без остатка, без ограничения. Она отдавалась воде, и огромное голубое зеркало впитывало ее в себя с большой охотой. Вода вожделела ее. Она втекала в нее, плескалась вокруг, затекала в нос, в уши, в глаза и в рот. Она открыла рот, и вода потоком хлынула внутрь. Вода врывалась в нее, заполняла ее, раздувала ее тело. Вода хотела проникнуть ей внутрь. Вода жадно вторгалась в нее – слишком жадно. Она была похотлива. Она ее разрушала.
– Хватит…
Она хватала воздух ртом, задыхалась и кашляла. Барахтаясь, она едва нашла ногами дно и встала. Перепуганная, она двинулась к берегу, с трудом проталкиваясь сквозь воду к бетонному бортику. Вода стала опускаться. Наконец она дошла ей до талии. С нее лило, хлестало ручьями.
Она остановилась, кашляя и рыгая. Вода была горькая, крепкая. Она тряслась, выплевывая воду, высмаркивая ее из носа. Вода текла по ее лицу темным ручьем. Ее волосы, мокрые, истекающие водой, облепили ее лицо. Она оттолкнула их. Ее тошнило, тошнило и трясло. А еще ей было страшно.
Барбара продолжила идти к берегу. Что она наделала? Еще минута, и она пошла бы ко дну. Она ведь была совсем одна, никто бы ее не спас. Через несколько минут все было бы кончено. Она дрожала, хватала воздух ртом и убирала из глаз волосы.
Добравшись до бетонного бортика, она с трудом вылезла на него и ступила на теплую тропу. Прошла по цветам и упала в траву. Она была измучена. Закрыв глаза, она лежала неподвижно, ощущая под собой теплую почву, неподвижную землю.
Наконец она села, почувствовав, что к ней возвращаются силы. Пошатываясь, она встала на ноги и направилась к своей одежде. Она была еще мокрая. Волосы, отяжелев от воды, стали скользкими и непослушными, прическа потеряла форму. Она попыталась их отжать. На поверхности волос показались пузыри. Она отказалась от этой затеи и принялась натягивать одежду.
Одевалась она медленно, ткань с трудом лезла на ее влажную кожу. Над ней ослепительно сияло белое солнце. Она зажмурилась. Болела голова. Закончив одеваться, она бросилась от озера прочь прямо по цветам, по траве. Прочь из этого сада.
Выскочив на дорожку, она остановилась, ее грудь ходила ходуном, она хватала ртом воздух. Она пыталась предложить себя небу и земле, но не преуспела. Солнце отвергло ее, ведь оно так далеко и одиноко. Оно не захотело ее. Не захотело спуститься с небес, овладеть ею и забрать с собой. Тогда она предложила себя тому, что ниже, воде и земле. Вода покрыла ее с головой и жадно пыталась забрать ее себе. Но она была жестока, требовала все и сразу, разрушая то, что хотела удержать. Вода интересовалась лишь собой, а не ею. Она наполнила бы ее до отказа и тем самым убила бы ее. Она просто перестала бы существовать. Вода своим сластолюбивым напором разорвала бы ее на части.
С водой она поторопилась. Совершила ошибку. Неправильно поняла. А воду опасно понимать неправильно. Она должна была быть осторожнее. Куда осторожнее. В следующий раз будет знать, чему отдается, она уже не бросится очертя голову вперед, чтобы ее сожрали и уничтожили.
В следующий раз она будет действовать наверняка. Следующий, кто будет ею обладать, ее не уничтожит, она позаботится об этом. Это случалось уже много раз. Но этого не случится снова.
Барбара обернулась и поглядела назад, на озеро и темную почву вокруг цветов и травы. Она произошла от сущностей, которым были миллионы и миллионы лет. Она родилась из союза воды, солнца и земли в виде микроскопического кусочка желе и поколение за поколением воссоздавалась из того же самого кусочка. Но, появившись однажды, она уже не могла вернуться.
Весь этот мир, с его машинами, дымовыми трубами, кучами шлака, домнами, печами, башнями, зданиями из бетона, запахом расплавленного металла, был неизбежен. Она была его частью и, нравится ей это или нет, останется ею и дальше. Назад уже не повернуть.
Если этому миру суждено быть покинутым, если он больше не имеет ни ценности, ни значения, если он обречен разлагаться и ржаветь до тех пор, пока его не подберут новые хозяева, значит, она уйдет вместе с ним и будет ржаветь и гнить с ним вместе.
И валяться среди прочего ненужного и выброшенного на помойку хлама, пока его не погребет под собой то, что придет после них, чем бы оно ни оказалось.
Барбара повернулась и пошла прочь от травы, цветов и огромной бетонной сковородки. Но вдруг она остановилась. Вскинула руку, прикрывая глаза. Что-то шевельнулось там, среди елей на дальней стороне озера. Мелькнуло и исчезло. Она продолжала смотреть, чувствуя, как густая холодная вода стекает по ее шее за воротник блузки. Может, она ошиблась?
Нет. Вот опять что-то белое сверкнуло среди елок. Как будто человек на мгновение вышел на солнце. И оно отразилось от его белой рубахи.
Барбара осторожно зашагала по траве, огибая озеро. Вскоре трава кончилась, и она вошла в пояс деревьев. Земля там была сухая и твердая, покрытая тонким слоем листвы, игл и шишек. Она чувствовала, как крошились сухие листья под подошвами ее босоножек, пока она кралась на цыпочках, затаив дыхание и стараясь не шуметь.
Какой-то человек стоял впереди, между двумя могучими деревьями, и, уперев руки в бока, смотрел прямо на озеро. Она уже знала, кто это, хотя не видела его лица. Именно в этой рубашке он прошел утром под ее окном, насвистывая и пританцовывая.
– Что ты здесь делаешь? – резко спросила Барбара.
Карл медленно обернулся.
– Здравствуйте.
– Бога ради! Что ты делаешь?
Карл смотрел на нее ровным взглядом.
– Это вы были в воде? Я видел, вы выбрались на берег нормально. Хотя в какой-то момент мне показалось, что у вас проблемы.
Он нисколько не был смущен. Барбара смешалась. Она встряхнула головой, пытаясь прояснить мысли.
– Если бы я тонула, ты бы стал меня спасать? Или так бы и смотрел дальше? – Она говорила негромко. Ее всю трясло. Карл следил за ней все время! Невероятно. А теперь стоит здесь и смотрит как ни в чем не бывало и даже не смущается.
– Я бы вас вытащил, – сказал Карл. И скрестил на груди руки. Рукава у него были закатаны. На крупных открытых предплечьях пушились рыжеватые волоски.
– Я не поняла. Что ты тут делаешь? – Она была уязвлена и озадачена. Голова болела. По спине продолжала течь склизкая вода. – Зачем ты за мной следил? Что с тобой такое?
В то утро солнце пробудило Карла от обычного крепкого сна. Открыв глаза, он заморгал, глядя на свет, льющийся в окно. Он протянул руку и отдернул занавеску. Свет ворвался в комнату, заливая все на своем пути: пол, кровать, ночной столик и стул, на котором лежала одежда Верна.
Верн пошевелился в постели, открыл глаза.
– Бога ради. Опусти штору. – И он повернулся на другой бок, укутавшись покрывалом.
Карл сидел в постели и смотрел в окно. Он видел дома и машины, гравийные дорожки, расходящиеся во всех направлениях, соединяющие между собой разные здания. Позади зданий начинались холмы и лес. А за ними вставали горы, синие и холодные.
– Ты опустишь штору или нет? – проворчал Верн из-под покрывала.
– Простите. – Карл вернул занавеску на место. Выскользнул из кровати и стал босыми ногами на пол. Пол был теплым там, где его касалось солнце. Он стал одеваться и, натягивая на себя одежду, тихонько свистел.
– Что происходит? – Верн поднял голову, близоруко щурясь из-под покрывала. Пошарил по полу в поисках очков. – Который сейчас час, черт побери? – Он надел очки и уставился на часы. – Семь тридцать! Бог мой!
– Чудесный день.
Верн хрюкнул и отвернулся к стене.
– Если собираетесь продолжать спать, снимите очки, – сказал Карл. – А то разобьете.
Верн не ответил.
Карл протянул руку.
– Дайте их мне, я положу их вам под кровать.
Почти сразу появилась рука Верна с очками. Карл взял их и осторожно положил на пол.
– Они прямо рядом с кроватью. Просто протяните руку, когда они вам понадобятся. А я пойду погуляю. Увидимся позже.
Закончив одеваться, он затрусил по коридору к ванной комнате. Там он энергично помылся и почистился, потом причесал на место мокрые светлые волосы. Затем встал перед зеркалом и поглядел на свое отражение.
– Ну, Карл Фиттер! – сказал он. – Что у тебя сегодня на уме?
На него смотрело его изображение, светловолосое и голубоглазое. Лицо у него было мальчишеское, молодое, сильное, полное энтузиазма. Но все же мальчишеское. Карл вздохнул. Когда же, взглянув на себя в зеркало, он увидит лицо мужчины? Сколько ему еще ждать? Он потер подбородок. Чего же ему не хватает? Чего-то не хватает. Он начал бриться, он бреется уже несколько лет. Его голос давно сломался. Теперь он даже ниже, чем у Верна. Верн вообще пищит.
И все же он еще мальчик. Несмотря на широкие плечи, добродушную улыбку и гулкий голос. Радость Карла померкла. Он потерянно посмотрел на свое отражение, его плечи поникли.
Но немного погодя он снова воспрянул духом. Выпрямил плечи. Когда-нибудь все переменится. Когда-нибудь он станет другим. Грянет гром, молния ударит с неба, и в свете ее вспышки возникнет он, Карл-мужчина.
Карл спустился по лестнице на первый этаж и вышел на крыльцо. Спрыгнул с крыльца на дорожку, так что гравий веером брызнул на траву и кусты, посаженные вдоль дома.
Ранним утром залитая солнцем трава сверкала крохотными бусинками влаги. Они взблескивали ему в лицо, как маленькие хрустальные шарики. А может, это были капли пота, выступившие за ночь из пор земли. Но почему земля должна ночью потеть? Какая работа совершается в ней, когда заходит солнце и длинные тени укладываются везде?
Работа роста, разумеется. Начала жизни, первые шевеления семян в почве. Крохотные создания прокладывают себе путь наверх. Все это начинается во тьме ночи, так что с восходом солнца растения уже готовы прорвать пленку почвы навстречу свету и солнцу. Так это бывает: жизнь зарождается в самые темные часы ночи, и пот этого труда выступает из всех пор земли.
Карл осторожно ступал по гравию, чувствуя, как поскрипывают под подошвами его ботинок мелкие камешки. В такой день, как этот, все казалось прекрасным. Мир был полон диких, восхитительных вещей. То, что хрустит у него под ногами, может оказаться необработанными брильянтами, еще не угаданными, не вырванными из-под оболочки камня, спящими под коркой грязи и пыли, которая скрывала их веками.
Дорога из ломких брильянтов, крошащихся под его ногами! Он ускорил шаг, разбрасывая камни на ходу, взметывая их в воздух, как брызги. В гравии была слюда, и солнце отражалось в ее блестках и заставляло их сверкать. Карл хохотал в изумленном восхищении. Может, он был прав. Может, под ногами у него и впрямь драгоценные камни.
Он вошел на склад. Там было холодно и пусто. Никто не заходил туда с прошлого ужина. Все было тихо, только капли воды падали из крана в раковину. Он распахнул окно над столом, и порыв свежего воздуха ворвался внутрь, раскачивая занавески. Карл набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул.
Он начал собирать себе завтрак. Что бы ему съесть? Он пошарил по холодильникам. Там было из чего выбрать. Так что же ему взять? Он подумал. Для больших свершений нужна большая еда. А что он сегодня будет делать?
Сегодня он пойдет гулять. Уйдет от всех и будет бродить в одиночестве до тех пор, пока не устанет настолько, что не сможет больше двинуться с места. Он будет совсем один. Все ведь еще нахрапывают в своих постелях. Нет в сутках времени более восхитительного, более странного и удивительного, чем раннее утро, когда все еще спят и весь огромный мир принадлежит ему одному. Эти часы утра, когда не высохла еще роса на газонах, не вылетели в поисках нектара пчелы, когда каждый шаг гулким эхо отдается от стен домов, – это было его любимое время. Именно тогда весь мир поступал в его полную, безраздельную собственность. Никто не оспаривал его права распоряжаться им, никто не пытался заселить его собой и, наконец, отнять у него власть. Все люди лежали в своих постелях, застывшие, как каменные изваяния, в которые их обратило колдовство. Лишь он один сохранял способность двигаться, ходить, присматривать за своим миром, своей землей, своими домами и своими спящими в них каменными людьми.
Думая об этом, Карл зажег огонь под большой сковородой и принялся раскладывать на ней кусочки бекона. Достал из холодильника яйца и молоко, мурлыча что-то себе под нос.
Закончив есть, он отнес посуду в раковину и составил ее там аккуратной стопкой. Потом вышел из кухни по-прежнему через черный ход. День был по-прежнему яркий, но уже не такой прохладный. Время прошло. Утро созревало. День едва заметно менялся.
Карл вышел на дорожку и пошел, сунув руки в карманы и насвистывая. Потом он запел, негромко, но глубоким голосом, похожим на концертный баритон. Теплый недвижный день, дома, деревья и кусты, замершие вдоль дороги, – все оказывало на него странный эффект. Он как будто поглупел. Но ему было безразлично. Он мог себе это позволить. Никто ему не помешает. Ведь, в конце концов, это утро, этот мир, этот день принадлежал ему. Все принадлежало ему. Проходя мимо женского общежития, он бросил взгляд на окна. Все шторы были спущены. Он улыбнулся. Барбара спала. Верн и Барбара. Оба крепко спали в своих постелях. А внизу, под ними, под теплым солнышком, шел он, счастливый и одинокий в своем огромном теплом мире.
Насвистывая и пританцовывая, он оставил дома позади. И лишь поравнявшись с последней кучей шлака он увидел – это. Он встал как вкопанный. Свист замер у него на губах. Он не сразу понял, что это. Может быть, кто-нибудь что-нибудь обронил? Оно напоминало небольшую сумку, или кошелек, или, скорее, сверток.
Он наклонился. Это была птичка, красногрудая малиновка. Она лежала на боку, а лапки торчали. Окаменевшие, неподвижные. Мертвая. Трудолюбивые муравьи уже проложили тропу от травы до птички и деловито сновали по ней туда-сюда.
Карл долго стоял, не двигаясь, и смотрел вниз. Птичка умерла ночью. В какой-то миг ночи, пока земля готовилась родить новую жизнь, то, что уже жило, умерло, не издав ни звука и не привлекая к себе внимания.
Птичка, наверное, летела над дорогой. Должно быть, она спускалась все ниже и ниже, пока наконец не запрыгала по земле, то подлетая на несколько метров, то делая несколько шагов по дороге, а потом упала на гравий и забилась, захлопала крыльями. После нескольких безуспешных попыток подняться она замерла, уставилась в пространство своими глазками-бусинками, частое дыхание еще ерошило на груди перышки. А в первые часы рассвета ее яркие глазки уже затянула пленка. Птица умерла тихо, в одиночестве, никто этого не видел.
Такая судьба ждала все, что выходило из мокрой земли, из липкой слизи и плесени. Все живое, и большое, и малое. Все появлялось, прокладывая себе путь из клейкой сырости. А потом, время спустя, все умирало.
Карл снова посмотрел на день, на солнечный свет и холмы. Теперь все выглядело по-другому, совсем иначе, чем минуту назад. Небо, голубое и чистое, простиралось, сколько хватало глаз. Но кровь и перья упали с неба. Небо было прекрасным, пока он смотрел на него издали. Но стоило посмотреть внимательнее, и оно оказалось вовсе не красивым. Оно было уродливым и злым.
Небо было сшито на живую нитку, подклеено жевательной резинкой и скотчем. Оно трескалось, его чинили, оно трескалось снова и его чинили опять. Оно крошилось и провисало, гнило и вздувалось на ветру и, как в детской сказке, роняло на землю куски себя.
Карл медленно пошел дальше. Сойдя с дороги, он вскарабкался на узкий земляной увал. Скоро он уже лез верх по травянистому склону, тяжело дыша и делая большие шаги. На мгновение он остановился и обернулся назад.
Компания и ее собственность уже стали маленькими, оставшись далеко внизу. Они съежились, сделавшись совсем незначительными. Карл опустился на камень. Мир вокруг был тих и беззвучен. Ничто не шевелилось кругом. Его мир. Его безмолвный, персональный мир.
Но он не понимал его. Так разве это мог быть его мир? Он вышел, улыбаясь траве и цветам. А нашел что-то большее, чему он не мог улыбнуться. Что-то совсем не приятное. Что-то, чего он не принимал, не понимал и не желал.
Значит, этот мир не его. Будь это его мир, он бы устроил его иначе. Этот мир плохо собрали. Очень плохо. Такой способ сборки не вызывал у него одобрения.
Молчащая птица, которая лежит на дороге. Она напомнила ему кое-что. Его мысли ушли далеко. Что же она ему напомнила? Его пронзило странное чувство. Это уже случалось с ним. Это самое. Он уже выходил в мир и находил в нем нечто ужасное. Что-то, не поддававшееся разумному осмыслению. Что-то, чего он не мог объяснить или понять.
Немного погодя он вспомнил. Кот. Умирающий старый кот, с оборванными ушами, одноглазый, тощий, облезлый. Кот и птица. Все остальные. Мухи, жужжащие вокруг. Ручейки муравьев. Все смертное, уходящее в тишине, незаметно уплывающее в небытие. Без свидетелей, без помощи.
Он никогда не мог понять вот это, эту вещь, которая встречалась ему в теплом огромном мире. В ней не было смысла. Никакого. Может, была какая-нибудь цель? Или причина?
Когда он понял, что кот мертв, он вернулся в дом, медленно шагая в глубокой задумчивости. Внутри он прошел в свою комнату, к своим вещам. К своему микроскопу. К своим маркам, картам, рисункам и книгам. У них была цель. Был смысл. Их существование имело свою причину. На них можно было смотреть, их можно было понять.
Карл сидел на склоне холма и думал о своем детстве. Не так уж давно это было. Не так далеко в прошлом. Он чувствовал, как его окружают воспоминания, как они теснятся вокруг него со всех сторон. Видения, запахи. Вкусы. Его прошлое еще не покинуло его. Оно было близко, только руку протяни. И ждало только знака, чтобы вернуться. Его комната. Его микроскоп. Рисунки, которые он делал.
Он сел и задумался о них.
