Текст книги "ОБМАН ИНКОРПОРЕЙТЕД"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– По крайней мере он реален, – сказал Хэнк Шанто.

– Неужели? – уставилась на него Гретхен и сардонически усмехнулась. Это была абсолютно нечеловеческая улыбка, предназначенная всем присутствующим; Рахмаэль заметил, как сник под её испепеляющим воздействием весь кружок, как они буквально подались назад. Впрочем, это не коснулось его. Гретхен исключила его из числа своих жертв, и он ощутил властность её решения – он не походил на других, и оба они понимали важность этого факта.

«Нас здесь только двое, я и Гретхен, – думал он, – и по весомой причине. Альтерация. Хэнк Шанто прав».

Всматриваясь в массивное лицо Гретхен Борбман, он долгое время пытался уловить выражение её глаз. Она сохраняла неподвижность и молча отвечала немигающим взором на его упорное аналитическое проникновение в её внутреннюю вселенную… Никто из них не шевелился, постепенно ему начало казаться, будто неприступная тёмная пелена в её зрачках вдруг раскрывается влажным туннелем – и в то же мгновение ему навстречу гостеприимно открылись множество ярких матриц, в которых, похоже, гнездилась её субстанция. У него закружилась голова, и он чуть не упал, но успел удержаться, моргнул и выпрямился. Они не обменялись ни единым словом, но теперь Рахмаэль понял, что был прав. Он угадал.

Рахмаэль поднялся и неуверенно прошагал в гостиную, где очутился перед заброшенным телевизором – громогласная штуковина потрясала комнату своими воплями и визгом, искривляя оконные шторы, стены, ковры и некогда симпатичные керамические лампы. У него на глазах телеприёмник искажал окружающее, в нём судорожно кривлялась приземистая укороченная фигура, жестикулирующая с лихорадочной скоростью, насколько это было позволено (или задумано) специалистами по видеозаписи, на полную скорость раскрутившими плёнку.

Увидев Рахмаэля, существо по имени Омар Джонс замерло. Оно уставилось на него с опаской и удивлением; как ни странно,но телеверсия президента колонии изучала Рахмаэля не менее пристально и напряжённо, чем он изучал её. Обоих охватило инстинктивное тревожное ожидание, оба ни на миг не сводили друг с друга глаз, как будто их жизнь внезапно подверглась опасности извне.

Уставившемуся на телеверсию Омара Джонса немигающим взором Рахмаэлю вдруг стало ясно, что оба они в ловушке, откуда не могут сбежать. До тех пор, пока один из них не сможет… что-то сделать?

Скованный отупляющей усталостью Рахмаэль словно в тумане увидел, как неумолимые глаза телефигуры начали смещаться, сходиться и наползать друг на друга, пока не слились в один чётко обозначенный глаз, пугающий своей яркостью. Перед ним очутилось влажное озерцо, оно вбирало в себя свет и силы из любых измерений и источников, не оставляя противнику никакой возможности отвести взгляд.

Позади него прозвучал Голос Гретхен Борбман:

– Теперь вы видите? Некоторые из парамиров… – Она помедлила, возможно, оберегая его от переживаний (ей хотелось, чтобы он узнал, но не слишком страдая). – Трудно сразу распознать, – мягко закончила она. Её ласковая успокаивающая рука опустилась ему на плечо, увлекала его прочь от телеобраза на экране, от источающей влагу циклопической твари, прекратившей свои ускоренные разглагольствования и молча излучавшей в его сторону губительные флюиды своей злобы.

– У этого тоже есть описание? – хрипло вымолвил Рахмаэль. – Код или идентификация?

– Это реальность, – пояснила Гретхен.

– Синий парамир…

Развернув Рахмаэля так, чтобы он смотрел на неё, Гретхен потрясённо повторила:

– Синий парамир? Неужели вы сейчас видите его? На телеэкране? Но я не верю в водного цефалопода с единственным глазом. Нет, не могу в это поверить.

– А я было подумал, что вы тоже увидели его, – недоверчиво отозвался Рахмаэль.

– Нет! – Она яростно трахнула головой, её лицо окаменело, превратилось в маску. Вначале изменение её черт на долю секунды показалось ему обычной гримасой, затем вместо традиционной плоти перед ним очутилась маска из старой рассыпающейся древесины, обугленной, словно под воздействием пламени, и предназначенной внушить страх наблюдателю. Эта пародия на физиономию гримасничала подвижными, точно ртуть, чертами, отражающими череду бесконечных нелепых переживаний, и вбирала в себя у него на глазах сразу по нескольку личностей, которые сливались в сочетании, не присущем человеку и не постижимом разумом.

Её подлинные (или обычно воспринимаемые) черты начали проступать медленно и постепенно. Маска упала, спряталась, исчезла из виду. Разумеется, она никуда не делась, но хотя бы и не угрожала ему. Он обрадовался, его охватило чувство облегчения, но вскоре и оно исчезло наподобие личины из обугленного дерева, и он перестал о нём вспоминать.

– С чего это вы решили, будто я увидела нечто такое? – говорила между тем Гретхен. – Нет, ничего подобного. – Её рука оставила его плечо и дрогнула. Она отодвинулась от него, словно безвозвратно удаляясь в сужающийся туннель, оставляя его подобно высосанному насекомому – назад, в кухню с её плотной толпой.

– Типичный образец, – сказал он ей вслед, пытаясь «достучаться» до неё, удержать. Но она удалялась, продолжая уменьшаться. – Не может ли быть так, что лишь проекция из подсознания…

– Но ваша проекция неприемлема! – хищно рявкнула Гретхен. – Ни для меня, ни для других.

– Что вы видите? – спросил он наконец. Она уже почти исчезла из виду.

– Даже не надейтесь узнать это от меня, мистер бен Аппельбаум, после всего сказанного вами.

Последовала тишина. Затем в громкоговоритель телевизора с мучительным трудом пробился слабый стонущий звук, который постепенно перешёл в разборчивую речь с приемлемым тембром и темпом – категории восприятия Рахмаэль вновь достигли функциональной параллели с осью пространства-времени, присущей образу Омара Джонса. Или же прогрессия этого образа возобновилась в прежней манере? Остановилось ли время, образ, либо и то и другое разом… и существует ли время вообще? Он попытался вспомнить, но обнаружил, что это ему не под силу из-за угасшей способности к абстрактному мышлению.

На него смотрела какая-то тварь. Смотрела своей пастью.

Потому что сожрала большую часть собственных глаз.

ГЛАВА 11

«Людей, находящихся вне фазы времени, следует убивать, – язвительно решил для себя Сепп фон Айнем. – А не сохранять их подобно насекомым в янтаре». Он поднял взгляд с закодированного разведывательного отчёта и с неприязнью уставился на своего наделённого таинственным – и довольно отвратительным – талантом выскочку-сотрудника Грегори Глока в его стучащей и жужжащей терапевтической камере. Сейчас этот тощий, высокий и сильно сгорбленный юноша говорил в аудиорецептор своей герметичной камеры и его губы изгибались, словно были изготовлены из допотопного пластика, а не из живой плоти. Движениям губ также недоставало подлинности, они были слишком медленны, как замечал фон Айнем, даже для Глока, этого заторможенного балбеса. Впрочем, находящиеся в камере аудиокассеты запишут всё сказанное Глоком на любой скорости. После чего скорость воспроизведения, разумеется, приобретёт надлежащий вид… хотя частота будет ужасной, возможно, удвоенной. При мысли об ожидающем его пронзительном визге фон Айнем простонал.

Его стон, уловленный чувствительной запоминающей системой на аудиовходе терапевтической камеры, подвергся обработке: записанная на скорости двадцать дюймов в секунду на железооксидной аудиоплёнке запись автоматически отмоталась назад и начала воспроизводится на скорости шесть дюймов в секунду, чтобы поступить в наушники, укреплённые на костистой голове Глока. Вскоре Глок отреагировал на услышанный стон начальника с характерной чудаковатостью: его щёки раздулись, он затаил дыхание, и лицо его побагровело. Одновременно он злобно ухмыльнулся, покачивая головой и становясь пародией на безмозглого дебила – дважды пародией, поскольку подлинной целью этих ужимок были его собственные фантастические ментальные процессы. Фон Айнем с отвращением отвернулся, скрипнул весьма дорогостоящими, сработанными по индивидуальному заказу зубами и вернулся к изучению недавно поступивших разведматериалов.

– Я Билл Бейрен, – весело объявил жестяной механический голос. – Оператор мухи 33408. Как вы помните, а может, и нет, муха 33408 – настоящий чемпион. То есть она проникает куда надо и отлично справляется со своей работой по добыче информации – самой что ни на есть ценной. Лично я был оператором приблизительно пятидесяти мух… но за всё это время ни одна из них не показала столь блестящих результатов, как эта малышка. Думаю, что она (или он – не знаю, как их сейчас называют) заслужила вотума благодарности от всех, кто вовлечён в нашу деликатнейшую работу. Верно, герр фон Айнем? – Оператор домашней мухи 33408 Билл Бейрен с надеждой смолк.

– Вотум благодарности, – сказал фон Айнем, – надлежит вам, мистер Бейрен, за ваши чуткие глаза.

– Вот как, – смягчился голос оператора. – Что ж, думаю, всех нас вдохновляет…

– Информация, – договорил фон Айнем. – Касающаяся оружия при ООН. Что конкретно означает кодовый номер вариант №3 искажателя времени, столь ценимого организацией? – «Как странно, – мысленно добавил он, – наверное, весь персонал конструкторов оружия берёт его с собой в постель по очереди».

– Дело в том, сэр, – энергично отвечал оператор мухи 33408 Билл Бейрен, – что вариант №3 является эдаким симпатичным приборчиком, хитроумно замаскированным под консервную банку, содержащую психоэнергетик с шоколадным вкусом.

На экране системы воспроизведения разведывательного донесения появилось объёмное изображение портативного прибора, и фон Айнем посмотрел на Глока в жужжащей терапевтической камере, чтобы узнать, принимает ли трансляцию сгорбленный гримасничающий молодой человек. Очевидно, Глок запаздывал с приёмом не менее чем на пятнадцать минут, и пройдёт некоторое время, пока его синхронизирующее устройство доставит ему изображение. И ускорить сей процесс невозможно – это опровергнет цель терапевтической камеры.

– Я действительно сказал «со вкусом шоколада»? – взволнованно жужжал Бейрен. – Нужно было сказать в шоколадной оболочке.

«Неужели ООН надеется выжить с подобным оружием?» – размышлял фон Айнем. Разумеется, это подразумевало точность полученного донесения.

Его интерес к достоверности информации мухи 33408 вызвал мгновенную реакцию оператора Бейрена.

– Эта муха превосходит разумом всех мух на свете. Я не пытаюсь вас облапошить, герр фон Айнем, отнюдь. Примите сведения, добытые номером 33408 с помощью многофункциональных рецепторов, и советую вам приготовиться, поскольку они поразительны. – Бейрен с важностью откашлялся. – Слышали когда-нибудь о Чарли Фолксе?

– Нет, – ответил фон Айнем.

– Вернитесь мысленно в свои детские года. Ну, скажем, вам было тогда лет восемь или чуть больше. Вспомните задний дворик, ваши игры и Чарли, склоняющегося над забором…

– Так вот что ваша vervluchte[19]19
  Проклятая (нем.).


[Закрыть] муха выудила из Архива усовершенствования оружия ООН? – Пора заменить Бейрена вместе с его двукрылым насекомым на одного древесного американского прямокрылого кузнечика, способного нести вдвое больше рецепторов и записывающих кассет, чем 33408-ая. При этом его мозг вполне мог иметь столько же извилин, сколько у Бейрена вместе с его мухой. Фон Айнем помрачнел, по сути депрессия уже граничила с отчаянием. Ладно хоть Тео Ферри сумел эффективно справится со сложной ситуацией на Китовой Пасти – в отличие от нынешней. И это было сейчас самым важным.

Эффективно, не считая несчастных долгоносиков с их смехотворными нарушенными криптографическими ощущениями. Фон Айнему с досадой и удовлетворением подумалось о том, что его старые товарищи сумели бы в далёком 1945-м разделаться с этими недочеловеками. «Одержимость подобными субреальностями ясно указывает на генетическое разложение, – хмуро размышлял он. – Низшие типовые базисы преобладают над слабыми неустойчивыми характерными структурами – несомненно, в это процесс включена идеоплазма[20]20
  Или зародышевая плазма (обозначение гипотетического вещества – носителя наследственности, заключённого в половых клетках).


[Закрыть]».

– Старина Чарли Фолкс, индивид из вашего детства, как никто из гуманоидов, сформировал вашу онтологическую[21]21
  Относящееся к онтологии – науке о бытии (филос.).


[Закрыть] природу, – сказал оператор Бейрен. – Все ваши переживания взрослой жизни полностью и по существу зависят от того, как старина Чарли…

– Тогда почему же я не припоминаю о его существовании? – едко перебил фон Айнем.

– Тактики из лабораторий секретного оружия ООН ещё не поместили его в вашу память, – пояснил оператор Бейрен.

* * *

Внутри своей камеры-оболочки (сработанной фирмой «Крупп и сыновья» много лет назад и позволяющей сотрудничать с обычными людьми, ориентированными во времени) извращённый и воодушевлённый протеже Сеппа фон Айнема изучал пакеты сообщений, регулярно выбрасываемые хранилищами информации его сложного механизма. Как обычно, он чувствовал себя слабым; частые выбросы стимуляторов перегружали метаболизм… К сожалению, регуляторы периодических выбросов находились вне его мануальной досягаемости.

В эту минуту поставляемая информация представляла собой самую нелепую белиберду из всего, с чем он сталкивался. Ошеломлённый Глок пытался сосредоточить на ней своё истощённое внимание, но перед умственным взором проплывали лишь жалкие фрагменты разведывательного материала:

«…скованный утробный плод домашних яблочек шатается… ищет… нечто вроде патарадикальных комплектов кружев. Железные кровати из раскалённых докрасна сабратондий мелькают по кран-балкам…»

Грегори Глок безропотно слушал беспомощный лепет, передаваемый контрольной башней камеры, гадая о том, что выбило её из колеи на этот раз. На него уже наползала апатия, как вдруг он встрепенулся, уловив смысл и с жадностью прислушиваясь.

«Говорит оператор Бейрен, у меня ценная информация по Чарли Фолксу, который, если помните, был помещён в формирующие годы герра фон Айнема на альтернативной тропе времени специалистами ООН по икс-оружию с целью переключить фон Айнема с его избранной (и важной в военном смысле) профессии на сравнительно безобидное призвание, выраженное в…» К досаде Глока, чёткий фрагмент вербальной информации угас, возобновилось бессмысленное бормотание, к которому он успел с годами привыкнуть:

«…Из фибергласса окна/ Запачканные жиром/ Из полиполусферной двойной-надголовной камеры/ НАРУЖНЫЙ импульсивный движок выплывает/ В гигантскую машину по изготовлению денег-существ/ …пелёночный феномен дезинтегрируется/ в вонючее свирепое/ крутится крутится/ поднимая тяжёлый/ вдох/ удар – существо ещё здесь/ Слава богу…»

* * *

Сквозь сильный сигнал этого потока белиберды продолжали, несмотря на перебои, поступать данные разведотчёта. Глок сосредоточил внимание на них и сумел поймать суть передачи.

Очевидно, мушиный техник Бейрен собрал, наконец, важнейший материал относительно размещения ООН её близкого к совершенству устройства. Главный стратег Джейми Вайсс – ренегат, работающий ныне под началом Хорста Бертольда (когда-то он был блестящим и многообещающим открытием фон Айнема в области изобретения оружия, но перебежал на сторону, которая платила больше), с помощью энергичной беспощадной логики нашёл верный ответ на стратегические запросы ООН.

Убивать Сеппа фон Айнема было теперь бессмысленно – «Телпор» уже существовал. Однако ликвидировать фон Айнема где-то в прошлом, прежде чем он открыл основы механизма телепортации…

При менее изящном манипулировании факторами прошлого задачей было бы дешёвое примитивное убийство – полное физическое устранение Сеппа фон Айнема. Но это, разумеется, оставило бы поле открытым для других, и принцип, на котором успешно строилась основа телепортации, со временем мог оказаться доступным одному из учёных. Необходимо было обезвредить не Сеппа фон Айнема, а «Телпор», – что требовало присутствия необычайно сильной личности. Это было не по силам Джейми Вайссу и Бертольду, они не производили столь сильного впечатления. По сути лишь один человек на свете мог справиться с этим… успешно.

Это был сам Сепп фон Айнем.

* * *

Грегори Глок решил для себя, что это хорошая мысль. Теперь следовало высказать вслух своё профессиональное официальное одобрение тактическому плану, запущенному ООН с целью отменить эволюцию орудия «Телпора». Тщательно подбирая слова, Глок заговорил в микрофон, постоянно находящийся у его губ, одновременно включая запись.

– Они хотят заполучить вас, герр фон Айнем, в своё распоряжение, – объявил он. – Другие не подходят. Это комплимент… но такой, без которого вы бы вполне обошлись. – Он задумчиво помолчал. Тем временем бобина с плёнкой неумолимо наматывалась, но это была мёртвая плёнка. На Глока давила насущная необходимость выдать тактическое решение в противовес недругам его начальника, наступавшим на него творчески и хитроумно. – Гм-м… – пробормотал он себе под нос. Теперь он ещё больше ощущал себя вне фазы времени, и между ним и всеми остальными, пребывавшими в разумной жизни за пределами его терапевтической камеры, была пропасть. – По моей оценке, – продолжал он, – для вас полезнее всего будет… – Он вдруг смолк. Потому что прерывистое бормотание «словесного салата» вновь возникло у него в ушах.

Впрочем, на сей раз шум носил абсолютно непривычный – и пугающий характер.

Словесная чушь теперь приобрела некоторый смысл… и этот смысл на время вывел из строя его тактический замысел. Не был ли этот шум электронным сигналом, посланным ООН, чтобы сбить настройку его нормально функционирующей камеры? Эта мысль, пусть теоретическая, заставила Глока покрыться ледяным потом. Он продолжал, не имея возможности уклониться, слушать любопытную смесь чепухи – и смысла. Причём смысла высшего порядка.

«…Впрочем, я понимаю, почему сало, масло, маргинаты и прочее от Зубко раздувают слово „спора“ в весьма зловещий слоган мужской споры. Их инструкция по пользованию на трёхмерном видео предназначена, грубо говоря, женщинам-потребителям. Хи-хи, не примите в обиду. Если подробнее, то она гласит: „Мужская спора, дорогуши, как известно, неудержима в своём безумном стремлении (наперекор здравому смыслу и моральным ограничениям) достичь женского яйца. Уж так устроены мужчины. Верно? Все мы это понимаем. Дайте мужской споре полдюйма, и она отхватит себе семьдесят две целых одну шестую мили. БУДЬТЕ ГОТОВЫ! ВСЕГДА ГОТОВЫ! ОГРОМНАЯ СКЛИЗКАЯ КОСОГЛАЗАЯ ЖЕЛТОКОЖАЯ МУЖСКАЯ СПОРА, ВОЗМОЖНО, СЛЕДИТ ЗА ВАМИ В ЭТУ МИНУТУ!“ И, с учётом её дьявольской способности шустрить милю за милей, вы можете быть в этот миг в смертельной опасности! Цитируя Драйдена: „Горнист трубит, к оружию нас призывая“ и так далее. (И не забывайте, дамы, о внушительном призе, назначаемом ежегодно фирмой „Зубко Продактс, Инкорпорейтед“ за максимальное количество мёртвых мужских спор, высланных почтой на нашу фабрику Каллисто в старой наволочке из ирландского льна, в знак признания, во-первых, вышей стойкости в борьбе с проклятыми злодейками и, во-вторых, того факта, что вы покупаете нашу пенообразную эмульсию в стофунтовых аэрозольных баллонах.) Кстати, помните: если вы не в состоянии надлежащим образом запасти в подходящем месте обильную дорогостоящую дозу патентованной эмульсии „Зубко“ перед супружеским законным интимом, то просто опустошите банку спрея, направив сопло прямо в гримасничающую грибовидную мерзкую физиономию, парящую в шести футах над вами. Наилучшая дистанция…»

– Наилучшая дистанция, – повторил вслух Грегори Глок, заглушая навязчивый шум в ушах, – приблизительно два дюйма.

«…два дюйма, – вторил ему жестяной механический голос, – от глаз. Патентованная эмульсия „Зубко“ не только…»

– Классно истребляет мужские споры, – пробормотал Глок, – но также вышибает к чертям слёзные железы. Жаль тебя, парень. – «Конец инструкции, – подумал он. – Конец монолога. Конец секса. Конец Зубко, либо зуб Конецко. Реклама это или анализ разбазаренной даром жизни? Эта лекция известна мне наизусть. Но почему? Откуда? Она как будто возникает у меня в мозгу, не приходя ко мне извне. Что это значит? Необходимо узнать».

«Всегда помните, – продолжал неумолимый голос, – что мужские споры обладают устрашающей способностью прогрессировать на собственной энергии. Если вы обдумываете это постоянно, дамы…»

– Устрашающей, да, – повторил Глок. – Но ПЯТЬ МИЛЬ? – Он вспомнил, что произнёс когда-то давно эти слова. Когда был ребёнком. «Да нет же, – подумал он. – Я не говорил об этом вслух, а только думал, замышлял это как злую шутку, парнишкой в школе. Но сейчас, в этой треклятой камере мне перекачивают перефразированные сенсорные данные из внешнего мира – это мои собственные прежние мысли возвращаются ко мне: петля моего мозга назад к нему же с десятилетним запаздыванием.

«Сплаб – гног – форб – СКУАЗ», – безжалостно дребезжал в его беспомощных ушах голос на проводе аудиовхода.

«Моё оружие противодействия, – думал Глок. – Они блокировали его собственным оружием противодействия. Кто же…»

– Да, сэр, гног форб, – сердечным, но искажённым голосом объявил голос на аудиовходе. – Говорит славный мальчуган Чарли Фолкса по имени Марта, сейчас я отключаюсь, но скоро вернусь, а со мной мои хохмочки для поднятия настроения – чтобы всё было светло, весело и СКУАЗно! Ту-де-лу! – Голос замолчал, и тишину нарушали лишь слабые потрескивания электрических разрядов.

«Не знаю никакого мальчишки по имени Марта», – подумал Глок. И понял, что здесь что-то неладно: имя с окончанием на «а» не могло принадлежать мальчику. Логический подход подсказывал имя Март. Но может быть, они заодно с Чарли Фолксом об этом не знали? Наверное, не слишком начитаны. Насколько Глок помнил, Чарли был из разряда чертовски невежественных самоучек, прикрытых снаружи тонким слоем культурных, научных, случайных и сомнительных полуфактов, которые они обожают бубнить часами любому подвернувшемуся зеваке в пределах досягаемости голоса. А когда Чарли повзрослел, можно было просто уходить от него прочь, и он продолжал говорить, ни к кому не обращаясь. Но, разумеется, в те дни у Глока не было своей камеры, а ощущение пространства-времени было нарушено, и минуты казались ему годами – по крайней мере, в этом уверяли его давным-давно промыватели мозгов, тестируя и подготавливая его для функционирования в специально спроектированной и смонтированной камере.

Глок с тоской мечтал о том, чтобы вспомнить принцип оружия противодействия, сохранявшийся, как ему казалось, у него в памяти перед тем, как по проводам к нему начал поступать словесный мусор. Это было бы чертовски отличное оружие против Хорста Бертольда и ООН. Глок был в этом уверен.

Но, возможно, он вспомнит о нём позже. Вообще-то, принцип представлял собой лишь сердцевину противотактической идеи и едва начал приобретать форму. Это потребует времени. Если Глока не будут отвлекать… если эта идиотская мешанина не возобновится в ту секунду, когда он начнёт превращать изначальный замысел в нечто действующее, что герр фон Айнем сможет ввести в сражение, в котором они бесславно увязли на Китовой Пасти, и где-либо ещё… возможно, во всей вселенной. А сейчас Глок опаздывал недель на шесть, и данные были накоплены для передачи ему если не в прошлый четверг; так в прошлом году.

«Марта, – раздумывал он. – Кажется, это из „Последней розы лета“. Кто же автор? Флотов[22]22
  Флотов Фридрих (1812-1883) – нем. композитор, автор опер «Алессандро Страделла» (1844), «Марта» (1847) и др.


[Закрыть]? Легар[23]23
  Легар Ференц (Франц) (1870-1948) – венгерский композитор, дирижёр, представитель т.н. венской новой оперетты («Весёлая вдова» (1905), «Граф Люксембург» (1909) и др.)


[Закрыть]? Один из сочинителей лёгких оперетт».

– Гуммель, – неожиданно объявил голос в наушниках, напугавший Глока. Голос был знакомый, принадлежал пожилому мужчине. – Иоганн Непомук Гуммель[24]24
  Гуммель Иоганн Непомук (1778-1837) – австрийский пианист, композитор.


[Закрыть].

– Перестаньте молоть чепуху, – машинально раздражённо среагировал Глок на очередной типичный для старины Чарли Фолкса обрывок ложной информации. Грегори охватила смертельная усталость и безразличие ко всему происходящему за последние унылые годы.

Он поневоле пожалел, что не родился плотником. Тогда ему не нужно было бы думать – знай себе меряй доски, распиливай и бей молотком – сугубо физическая работа. И не важно, что там сморозил Чарли Фолкс и о чём наплёл в дополнение чумной паренёк Марта – вся их болтовня не имела бы значения.

Как здорово было бы вернуться назад и прожить жизнь сначала. Только на этот раз прожить её по-другому, попав в нужную колею. Получить второй шанс при всех его нынешних знаниях…

Но что именно он знает сейчас?

Глок ни за что на свете не мог припомнить.

– Каков каламбур, – заметил голос в наушниках. – Ни за что на свете – не прожить жизнь сначала… верно? – Голос усмехнулся.