Текст книги "ОБМАН ИНКОРПОРЕЙТЕД"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Обычное естественное лицо солдата ТХЛ маячило в съёжившемся отверстии, сквозь которое проглядывала реальность, – лицо, не запятнанное никакими адскими признаками. Всё будет в порядке пока он, Рахмаэль, удерживает это лицо перед собой. И пока он говорит. Это поможет ему преодолеть испытания.

«Но солдат не ответит, – подумал Рахмаэль. – Ведь он пытался убить меня, хотел, чтобы я умер. Он действительно убил меня. Этот парень – единственная внешняя связь – не кто иной, как мой убийца». Он вгляделся в лицо солдата и встретился с ответным взором немигающих совиных глаз, в них были жестокость и отвращение, желание убить его, причинить страдания. Солдат ТХЛ смолчал; Рахмаэль ожидал долгие десятилетия, но так и не услышал ни единого слова. Или он не смог их расслышать?

– Чёрт тебя побери, – не выдержал Рахмаэль. Собственный голос не дошёл до него, он ощущал в своей гортани дрожь звука, но слух его не воспринимал внешних изменений – ничего. – Сделай хоть что-нибудь, – сказал Рахмаэль. – Пожалуйста.

Солдат улыбнулся.

– Значит, ты меня слышишь, – закончил Рахмаэль. Ему показалось удивительным, что этот парень продолжал жить по прошествии стольких столетий. Но он не собирался сосредотачиваться на этом, для него имела значение лишь реальность маячившего перед ним лица. – Скажи что-нибудь, или я сломаю тебя, – произнёс Рахмаэль, осознавая ущербность своих слов. Они несли в себе значение, но почему-то звучали неверно, и это поразило его. – Как железный брусок, – добавил он. – Я разнесу тебя на куски, как сосуд горшечника. Ибо я есмь огнь очищающий. – Он в ужасе пытался постичь смысл собственной искажённой речи, гадая, куда делся привычный повседневный…

Внутри него исчезли все слова, составляющие речь. Анализирующий участок мозга, некое органическое поисковое устройство просмотрело многие мили пустоты, не находя в кладовых ни единого слова; он чувствовал, как оно расширяет зону поиска до каждого тёмного уголка, не пропуская ничего – в отчаянии, оно готово было принять сейчас что угодно. Но год за годом поиски обнаруживали лишь пустые ячейки, где были когда-то залежи слов, но где их не было теперь.

– Tremens factus sum ego et timeo,[9]9
  Трепещущий, готовлюсь я и убоюсь (лат.).


[Закрыть]– произнёс он тогда и увидел периферийным зрением, как перед ним беззвучно развёртывается сверкающее драматическое зрелище на основе света. – Libere me,[10]10
  Избавь меня (лат.).


[Закрыть]– сказал он и принялся повторять эту фразу раз за разом. – Libere me Domini.[11]11
  Господи, избавь меня (лат.).


[Закрыть]– Он смолк и целое столетие прислушивался, наблюдая за беззвучно проецируемой перед ним чередой событий.

– Отпусти меня, ублюдок, – произнёс солдат ТХЛ. Он схватил Рахмаэля за шею, причиняя невыносимую боль. Рахмаэль отпустил его – и физиономия солдата исказилась в злобной ухмылке. – И наслаждайся своим расширенным сознанием, – добавил солдат с такой всепоглощающей ненавистью, что Рахмаэль испытал приступ физической боли, поселившейся в нём надолго.

– Mors scribitum,[12]12
  Письмена смерти (лат.).


[Закрыть]– воззвал Рахмаэль к солдату ТХЛ. Он повторил фразу, но ответа не было. – Misere me,[13]13
  Моё ничтожество (лат.).


[Закрыть] – сказал он, не находя в своём запасе других слов. – Dies Irae,[14]14
  День гнева (лат.).


[Закрыть] – он пытался объяснить происходящее внутри него. – Dies Illa.⁴ – Он с надеждой прождал ответа годы, но не дождался. И понял, что не дождётся. Время остановилось. Ответа нет.

⁴ День сей (лат.).

– Ну и повезло, – сказало вдруг лицо. И начало отступать, уходить в сторону. Солдат покидал его.

Рахмаэль ударил его. Разбил ему рот, из которого вылетели и исчезли белые осколки зубов, а кровь пролилась ослепительным огненным потоком, заполняя новым чистым пламенем поле зрения. Исходящий от крови свет заполнил собой всё, Рахмаэль видел только его сияние и (впервые с тех пор, как в него полетел дротик) почувствовал изумление, а не страх, и это было хорошо. Новое зрелище пленило его, нравилось ему, и он созерцал его с радостью.

Через пять столетий кровь постепенно начала тускнеть. Пламя угасло. И снова он мог смутно различать перед собой за пологом дышащего цвета блеклое лицо солдата ТХЛ, неинтересное и незначительное из-за отсутствия в нём света. Оно казалось унылым и надоедливым призраком, давно знакомым и донельзя скучным – Рахмаэль испытал мучительное разочарование при виде затухания пламени и проявляющейся физиономии солдата. Как долго ему придётся видеть перед собой эту тусклую картину?

Впрочем, лицо не было прежним. Ведь он сломал его, разбил своим кулаком. Вскрыл его, выпустил драгоценную, ослепительную кровь, превратив в зияющий каркас, лишённый оболочки, во внутреннее устройство которого он мог теперь заглянуть снаружи.

Откуда-то появилось, как бы выжимая себя из пространства, другое лицо, скрытое прежде. Рахмаэлю показалось, что оно стремится ускользнуть от него, зная, что он его видит, и не вынося его взгляда. «Внутреннее» лицо, выскользнувшее из вскрытой серой хитиновой маски, попыталось закрыться, лихорадочно свернуться складками в собственной полужидкой ткани. Влажное, вялое лицо, творение мора, истекающее вонючими каплями; Рахмаэля затошнило от его солёного едкого запаха.

Океаническое лицо было снабжено единственным фасеточным глазом. Он находился под клювом и когда пасть распахнулась, простор её тёмной полости поделил физиономию на две отдельные части.

– Esse homo bonus est,[15]15
  Быть человеком хорошо (лат.).


[Закрыть] – произнёс Рахмаэль и ошеломлённо поразился тому, как странно прозвучала в собственных ушах фраза «хорошо быть человеком». – Non homo, – сказал он смятой и располовиненной морской физиономии, – video. Atque malus et timeo; libere me Domini.[16]16
  Не человек… вижу. Плохо это и страшно. Господи, избавь меня (лат.).


[Закрыть] – Лицо, которое он видел перед собой, не принадлежало человеку, это было плохо и пугало его. Но с этим ничего не поделаешь – лицо не уходило и никогда не уйдёт, поскольку фактор времени не действовал, не давая возможности для изменений. Существо будет пялиться на него вечно, он проживёт столько же с этим осознанием, и передать его будет некому, поскольку рядом никого нет. – Exe,[17]17
  Изыди (лат.).


[Закрыть] – беспомощно произнёс он, понимая, что упрашивать существо уйти бессмысленно – оно не сможет уйти, находясь в ловушке, как и он, и, возможно, испытывая тот же страх. – Amicus sum,⁴ – сказал он в надежде, что оно поймёт его. – Sumus amici,⁵ – продолжал он, зная, что это не так – он и существо не были друзьями и не знали даже, из чего состоит каждый и откуда прибыл. А значит, он останется в тусклой тёмно-красной экспирации гниющего времени, в его энтропической финальной фазе, внедрённым сюда вместе с чуждым существом на миллион лет, которые отсчитает тяжкими размеренными ударами внутренний часовой механизм. И ни разу за весь гигантский период он не получит никаких новостей о природе этой гадкой уродливой твари.

⁴ Друг (лат.).

⁵ Высочайшая дружба (лат.).

Она что-то означает, понял вдруг он. Океаническая физиономия этой твари, её присутствие на дальнем конце трубы, за отверстием, где нет меня, – думал Рахмаэль, – это не галлюцинация внутри меня, это существо неспроста сочится, складывается липкими складками, смотрит на меня немигающим взглядом и хочет, чтобы я умер и никогда не вернулся назад. Достаточно было взглянуть на существо, чтобы осознать его враждебность, неопровержимо подтверждаемую наблюдаемой реальностью. Враждебность составляла его неотъемлемую часть: тварь истекала влагой и ненавистью. Ненавистью и абсолютным презрением, в её влажном глазу он прочёл отвращение – существо не только ненавидело, но и не уважало его. Интересно, почему?

Боже мой, ему, должно быть, что-то известно обо мне, – догадался он. Возможно, оно видело рахмаэля раньше, хотя он его прежде не видел. Теперь он понял, что это означает.

Оно было здесь всё время.

ГЛАВА 9

Он сидел в симпатичной гостиной, напротив грузного мужчины с добродушным лицом, грызшего зубочистку, который вначале поглядывал на него с лёгким изумлением и сочувствием, затем повернулся и хмыкнул в сторону узколицего пожилого и щегловатого человека, также изучающего Рахмаэля сквозь очки в золотой оправе с суровой, укоризненной гримасой.

– Наконец-то вернулся глотнуть настоящего воздуха, – заметил толстяк, кивая на Рахмаэля.

– Настоящего воздуха не существует и в помине, – заметила сидящая напротив обоих мужчин смуглокожая высокая женщина. Она уставилась на Рахмаэля хитиново-чёрными проницательными глазами, и на миг ему показалось, что он видит перед собой Фрею. – Любой воздух, реален или это вовсе не воздух. Если только вы не предполагаете существование фальшивого воздуха.

Толстяк ухмыльнулся и подтолкнул своего компаньона.

– Ты слышал, что она сказала? Тогда всё, что видишь, – реально, и подделывать нечего. – Затем добавил Рахмаэлю: – Всё, включая умирание и пребывание в…

– Нельзя ли обсудить подобные вещи позже? – раздражённо перебил светловолосый кудрявый юноша в дальнем конце комнаты. – Ведь он подводит важнейший итог; в конце концов, он избранный нами президент, и каждый из нас обязан уделить ему самое пристальное внимание. – Юноша оглядел со вкусом обставленную комнату, не упуская из виду всех присутствующих, включая Рахмаэля. Всего одиннадцать человек, не считая меня, – таков был итог: Одиннадцать – плюс он сам. Но что он сейчас собой являет? Разум словно затянуло непостижимым мраком или туманом, который препятствовал его мыслительным способностям. Он видел людей и комнату, но не мог отождествлять ни место, ни этих людей и опасался слишком большого разрыва между привычным миром и собственной физической личностью – не была ли она ненароком стёрта и не заместила ли её некая новая материя? Он осмотрел свои руки. Просто руки, они ни о чём ему не говорили, лишь подтверждали собственное присутствие и тот факт, что он мог их видеть, – он без труда видел всё окружающее. Цвет не сползал со стен, штор, гравюр и платьев сидящих женщин; никакие искажения или увеличения не стояли между чётко видимым окружением и его собственной врождённой системой восприятия.

Симпатичная высокая девушка рядом с ним вдруг наклонилась и сказала ему на ухо:

– Как насчёт чашечки син-кофе? Вам нужно выпить чего-нибудь горячего. Вообще-то, это лишь поддельный син-кофе, но вам наверняка известно, что подлинного продукта у нас здесь не бывает, разве что в апреле.

Начальственного вида тощий мужчина средних лет сказал с энергичностью, выдававшей постоянные суждения обо всех и обо всём:

– Это хуже «настоящего воздуха». Речь идёт о подлинном синтетическом кофе. Любопытно, как выглядел бы растущий в поле куст син-кофе? Да, Китовой Пасти следовало бы вложить средства в подобный проект, и мы бы разбогатели через неделю. – Он добавил сидевшей рядом с ним серебристой блондинке: – Согласитесь, Грет: нельзя оспорить тот факт, что каждое чёртово растение или куст син-кофе, растущий на Терре, имеет – как его там? Напойте мне, Грет. – Он мотнул головой в сторону Рахмаэля: – И ему тоже: он ещё не слышал ваших пикантных попыток воспроизвести старинные народные песенки Терры.

Серебристая блондинка напела безжизненным усталым голосом не то себе под нос, не то Рахмаэлю, на которого смотрела:

– Мальчонку с миской в руках / Смыло наводнением… – Она с загадочным видом продолжала смотреть на Рахмаэля. – Наводнением, – повторила она, и её голубые глаза засияли в ожидании его реакции. – Вы видели что-либо похожее…

– Заткнитесь и слушайте, – громко приказал кудрявый юнец. – Никто не ожидает от вас пресмыкательства, но хотя бы проявите надлежащее уважение. Этот человек… – Он указал на экран телевизора, на котором разглагольствовал в давно знакомой Рахмаэлю жизнерадостной манере Омар Джонс. Президент Неоколонизированной территории в эту минуту распространялся насчёт своего восторга, который он испытал, впервые увидев, как из атомной печи на заднем дворике (которую в колонии можно приобрести за номинальную сумму вместе с домом) выскальзывает высококачественный слиток рексероидного металла. «Обычная болтовня», – язвительно подумал Рахмаэль. Все эти предназначенные для общественного употребления нудные разглагольствования в многочисленных вариантах, подходящих для любого случая, приходилось выслушивать обитателям Терры. – Этот человек говорит для нас, для всех, кто находится в той комнате, что на экране, – втолковывал кудрявый юней. – Разве не сказал сам президент Джонс на прошлой неделе в интервью прессе, что, отвергая его, мы отрекаемся от самих себя? – Он повернулся к большеносому хмурому типа, сидевшему сгорбясь рядом с ним, но в меру уродливый женственный персонаж лишь скорчил гримасу и продолжал жадно внимать монологу Омара Джонса.

Знакомы ли его набившие оскомину речи людям в этой комнате?

И где же Фрея? Тоже здесь, а значит… где это здесь?

Нет, он ни за что не найдёт её сейчас, это абсолютно безнадёжно.

Между тем кудрявый юноша обратился ко всем в комнате:

– Я не намерен оставаться долгоносиком всю чёртову жизнь, уж поверьте мне. – Охваченный внезапным приступом гнева, исказившего его черты, он уверенно зашагал к большому изображению на телеэкране.

– Омар Джонс, – хрипло промолвил Рахмаэль. – Откуда он говорит? – Определённо не с Китовой Пасти. И речь, и слушающие её люди – всё, что видел и слышал Рахмаэль, противоречило здравому смыслу, было просто-напросто невозможным. По крайней мере в том случае, если Омар Джонс представлял собой подделку. И он ею был, в этом вся суть проблемы.

Если это Китовая Пасть, то эти люди должны были об этом знать не хуже, чем он. Но допустим, что солдат ТХЛ, подстрелив его отравленным ЛСД дротиком, отвёз на ближайший филиал «Телпора» и сбросил назад, на Землю, откуда Рахмаэль недавно появился, прихватив с собой искажающее время устройство под видом жестянки юкатанского контрабандного профоза на гелиевой энергии. А Фрея? Она на Земле? Или погибла здесь, на Китовой Пасти, если это действительно колония… но это не так. Поскольку именно этим может объяснятся доверчивое внимание людей в этой комнате к гипнотической заунывной речи человека на экране. Они просто не знали. Значит, Рахмаэль больше не находился на Девятой планете системы Фомальгаут, это несомненно. Вторжение двух тысяч закалённых полевых агентов «ОбМАН Инкорпорейтед» провалилось. Даже при помощи ООН, при её контроле над всеми станциями «Телпора», при войсках ООН, снабжённых совершенным оружием… Рахмаэль устало закрыл глаза, принимая ужасающий факт, покончивший с любыми иллюзиями относительно возможного свержения ТХЛ и нейтрализации Сеппа фон Айнема. Теодорих Ферри провёл операцию успешно. Столкнувшись с опасностью разоблачения аферы с Китовой Пастью, Ферри отреагировал быстро и профессионально, решив проблему; занавес был приподнят на один краткий эпизод, и население Терры получило с помощью всепланетных СМИ картину реальности, лежащей в основе тщательно задуманного мифа…

Значит, Рахмаэль не был сейчас и на Терре. Ведь, несмотря на то что во внезапной решающей схватке ТХЛ опрокинула объединённый десант из ресурсов её двух сильнейших противников, граждан ТЕрры уже систематически осведомляли о правде, и обратить вспять этот факт мог лишь геноцид в планетарном масштабе.

Во всём этом отсутствовал здравый смысл. Рахмаэль в замешательстве прошёл через комнату к окну; если он сможет выглянуть и найти знакомый пейзаж или хотя бы одно доказательство, связанное с его очевидной теорией – любой очевидной теорией, – это поможет ему переориентироваться в пространстве и времени… он выглянул наружу.

Внизу простирались широкие улицы с буйно цветущими розовыми деревьями; схема расположения общественных зданий несомненно выдавала эстетические амбиции опытных строителей, имевших в своём распоряжении по сути неограниченный выбор материалов. Видневшиеся за окном улицы с их внушительными надёжными домами явно не появились на свет наобум. И отнюдь не собирались рассыпаться в прах.

Он не припомнил ни одного городского района на Терре, столь же свободного от функциональных построек; индустрия здесь находилась под землёй, либо здания были столь искусно замаскированы в общей схеме, что разглядеть их было не под силу даже его опытному взору. И никаких реактивных воздушных шаров кредиторов. Он машинально поискал их взглядом, но вокруг в эксцентричной манере порхали туда-сюда лишь привычные летяги. А на пешеходных «бегунках» деловито сновали толпы людей; дробясь на перекрёстках, они выплёскивались за пределы его обзора (привычное, извечное и повсеместное явление из его жизни на Терре), спеша по своим делам. Жизнь и движение, активность целенаправленной, почти навязчивой серьёзности: инерция города подсказывала ему, что увиденное внизу зрелище не появилось там послушно извне в ответ на его пристальный взгляд. Жизнь здесь существовала задолго до него, избыток кинетической энергии в ней нельзя было объяснить проекцией его собственной психики – то, что он видел, не было иллюзией, порождённой ЛСД, введённого ему в кровь солдатом ТХЛ.

– Чашечку син-кофе? – тихо проворковала ему на ухо появившаяся рядом серебристая блондинка. – Она помолчала, но Рахмаэль всё ещё был слишком ошеломлён, чтобы ответить, даже машинально. – Она вам действительно поможет, – продолжала девушка после паузы. – Я знаю, как вы себя чувствуете, мне прекрасно известны ваши переживания, потому что я прошла через то же самое, впервые очутившись здесь. Мне казалось, что я схожу с ума. – Она похлопала его по руке. – Идёмте со мной на кухню.

Он доверчиво принял её маленькую тёплую руку, и она молча провела его через гостиную, где люди сосредоточено внимали увеличенному до божественных пропорций изображению Омара Джонса на телеэкране. Вскоре оба сидели друг напротив друга за декоративным столиком с пластмассовой столешницей. Блондинка ободряюще улыбнулась ему, и он, всё ещё не находя слов, улыбнулся в ответ на её спокойное дружелюбие. Живость девушки, близость её тёплого тела пробудили его от вызванной потрясением апатии. Впервые после того, как в него вонзился дротик с ЛСД, он почувствовал прилив энергии и как будто ожил.

Обнаружив вдруг у себя в руке чашку син-кофе, он сделал глоток, пытаясь освободиться от давящей тяжёлой апатии и сформулировать нечто вроде краткой благодарности. Кажется, на это понадобился миллион лет и вся доступная энергия, из чего он заключил: что бы с ним ни случилось и где бы он ни был, хаос стирающего разум галлюциногена ещё не покинул его окончательно. Прежде чем он полностью освободится от наркотика, запросто могли пройти дни и даже недели, и он готов был стоически выдержать подобное испытание.

– Спасибо, – с трудом пробормотал он наконец.

– Что вы пережили? – спросила девушка.

Он отвечал, запинаясь и сосредоточиваясь на каждом слове:

– В меня попал дротик с ЛСД. Не знаю, сколько времени он во мне пробыл. «Тысячи лет, – мысленно добавил он. – Со времён Рима до сего дня. Столетняя эволюция, каждый час словно год». Но сообщать об этом не было смысла, он не скажет девушке ничего нового. Несомненно, она жила на Терре и была подвержена, наряду со всеми, опасности получить как минимум остаточную дозу химикалий, распространяющихся через системы водоснабжения крупных населённых центров, – всё ещё смертельно опасное наследие войны 92-го года, превратившееся в неотъемлемую часть окружающей среды, с чем приходилось неохотно и молчаливо мириться.

– Я спросила вас о том, – повторила девушка со спокойной, почти профессиональной настойчивостью, концентрируя его внимание на себе и своём вопросе, – что вы пережили и что видели? Лучше рассказать кому-то сразу, пока воспоминание не потускнело. Позже припомнить будет очень трудно.

– Военная диктатура, – хрипло сказал он. – Бараки. Я там был. Но недолго; они добрались до меня довольно быстро. Но я это видел.

– Что-нибудь ещё? – Девушка не казалась взволнованной. Но она слушала внимательно, стараясь ничего не упустить. – Как насчёт солдата, выстрелившего в вас дротиком? В нём было что-то примечательное? Странное или необъяснимое?

Он помедлил.

– Всего лишь галлюцинация. Ведь вам известна лизергиновая кислота и её действие. О боже, да меня переполняли всяческие ощущения. Хотите снова услышать о Судном дне в дополнение к вашему собственному опыту? Или…

– О солдате, – терпеливо произнесла девушка с серебристыми волосами.

– Ладно, – прерывисто дыша от боли согласился Рахмаэль. – Мне привиделся циклоп из головоногих. – Он ненадолго смолк; усилие, понадобившееся ему для передачи воспоминания словами истощило ненадёжный запас его сил. – Этого достаточно? – сердито добавил он.

– Обитающий в воде? – Она не сводила с него сияющих умных глаз, не позволяя ускользнуть. – Нуждающийся или явно желающий…

– В соляной оболочке… – Он заставил себя дышать размеренно, оборвав фразу на середине. – Признаки обезвоживания, трещины кожных складок. Судя по миазмам, я предположил быстрое испарение эпителиальной влаги. Возможно, указывающее на гомеостатическое нарушение. – Он отвёл глаза, не выдержав её упорного требовательного взора, – напряжение оказалось не по силам его убывающей энергии, способности сосредоточить своё внимание. Пятилетний срок абреакции[18]18
  Абреакция (психол.) – освобождение от напряжения, вызванного подавленными эмоциями, с помощью проигрывания конфликтных ситуаций.


[Закрыть] от наркотического периода, – сказал он себе. Возвращение к пространственно-временной оси раннего детства наряду с ограниченной областью сознания и незначительными способностями мальчишки-дошкольника – вот проблема, которую следует решить, но она слишком сложна. И она останется таковой, даже если он сможет вырваться и восстановить функцию взрослого со зрелой способностью рассуждения. Рахмаэль потёр лоб, чувствуя боль и напряжение, словно мучимый хроническим синуситом в опасной стадии. «Изменение болевого порога, – тупо подумал он. – Из-за наркотика. Привычный дискомфорт, обычные соматические импульсы – всё усилено до невыносимого предела и при этом абсолютно ничего не значит».

Заметив его угрюмое внутреннее сосредоточение, девушка сказала:

– Вы не испытывали прежде под действием ЛСД физиономических изменений такого типа? Вспомните о начальном побуждающем эпизоде во время учёбы в начальной школе. Можете вернуться так далеко в воспоминаниях?

– Тогда это контролировалось, – сказал Рахмаэль. – Одним из психологов Квалификационного совета компании «Вес-Дем», этих никчёмных дам в синих халатах – как там они называли себя? – кажется, психолетиками. Или психоделитриссами – я забыл, как именно. Наверное, мною занимались в разное время обе эти группы. Разумеется, я снова прошёл этот курс и позже, в двадцать три года, согласно закону Маклина о психическом здоровье. «Однако всё дело именно в контроле, – мысленно добавил он. – Когда рядом находится некто обученный, способный делать и говорить то, что нужно, способный поддерживать контакт со стабильным, объективным koinos kosmos, с тем чтобы я не забыл: видимые мною базисные типа исходят из моей собственной психики и являются, по определению Юнга, архетипами, возникающими из подсознания, чтобы заполнить сознание личности. Порождения коллективного, надличностного внутреннего пространства, великого моря неиндивидуальной жизни… Море, – думал он. – Отсюда моё восприятие физиономических трансформаций солдата ТХЛ. Следовательно, я видел базисный тип, как неоднократно ранее, – не тот же самый, конечно, поскольку каждый эпизод под воздействием наркотика уникален».

– А если бы я сказала вам, что ваши видения не были мистикомимикрией? – спросила девушка.

– То, что я видел, не могло быть психоделичным, – отозвался Рахмаэль. – Это не было расширением сознания либо повышением чувствительности моей системы восприятия.

– Почему бы и нет? – Девушка с интересом уставилась на него. Из гостиной появились ещё двое, оставив телевизор с громогласным изображением несгибаемого президента Омара Джонса, – тощий угрюмый мужчина в очках с золотой оправой и пожилая женщина со свисающей складками плотью, безжизненными окрашенными в чёрный цвет волосами и множеством чрезмерно изукрашенных браслетов на пухлых запястьях. Обоим, похоже было непонятно направление разговора, они вслушивались молча, почти завороженно, и вскоре к ним присоединилась третья персона – разодетая в яркие тона женщина с тяжёлыми веками, возрастом слегка за тридцать. На ней была перевязанная на талии синяя мексиканская рубашка из хлопка, открывающая эффектно затенённую гладкую кажу, крашенные джинсы в обтяжку, а под рубашкой – блузка, расстёгнутая с целью демонстрации поразительно гибкого тела. Рахмаэль не мог отвести от неё глаз, совершенно забыв о разговоре.

– Это мисс де Рангс, – проговорил мужчина с угрюмым лицом в золотых очках, кивая на потрясающе яркую красотку в мексиканской рубашке. – А это Шейла Куам. – Он указал на девушку с серебристыми волосами, приготовившую для Рахмаэля син-кофе.

В дверях кухни появился здоровяк, не выпускающий изо рта зубочистки. Он улыбнулся кривой, но дружелюбной улыбкой, открывающей сколотые неровные зубы.

– Я Хэнк Шанто, – представился он и протянул руку, которую Рахмаэль пожал. – Все мы долгоносики, – пояснил он Рахмаэлю. – Вы тоже долгоносик – вы этого не знали? В какую из псевдореальностей вы попали? Видимо, она не из худших? – Он изучающее уставился на Рахмаэля, его челюсти работали, на грубом лице читалось лукавое, но никоим образом не злобное любопытство.

– Все мы учимся, – произнёс вызывающе и с необъяснимым волнением курчавый юноша, обращаясь прямо к Рахмаэлю, словно бросая ему вызов, подразумевающий скрытые разногласия, о которых тот не имел понятия. – И все мы больны, нам нужно выздороветь. – Он вытолкнул вперёд стройную коротко стриженую, нарядно одетую девушку с резко очерченным изящным лицом. Она уставилась на Рахмаэля возбуждённо, почти с мольбой – но почему, если юноша (непомерно развитые плечи и мускулатуру которого он впервые заметил) уже отпустил её. – Верно, Грет? – требовательно осведомился парень.

– Я Гретхен Борбман, – представилась Рахмаэлю девушка тихим, но абсолютно спокойным голосом. Она протянула руку, и он машинально пожал её, почувствовав гладкую и слегка прохладную кожу. – Добро пожаловать в нашу маленькую революционную организацию, мистер… – Она сделала вежливую паузу.

Он назвал своё имя.

– Арабо-израильтянин? – поинтересовалась Гретхен Борбман. – Из Федерации семитских народностей? Или из фирмы, занимавшейся перевозками, она раньше была крупной, а теперь исчезла… Не называлась ли она «Аппельбаум Энтерпрайз»? Вы имеете какое-то отношение к тому, что случилось с ней и её прекрасным новым кораблём, «Омфалом»… кажется, это был ваш флагман?

Поразительно, что она об этом не знала; СМИ создали из полёта «Омфала» в систему Фомальгаут столь грандиозное событие, что знать о нём обязан был каждый, по крайней мере, на Терре. Но здесь была не Терра, а привычная для гуманоидов среда обитания вокруг Рахмаэля давно поблекла, обратившись в гротескный призрак из клейкой морской тины, налипшей на испаряющую влагу циклопическую физиономию, которая источала едкую вонь, словно её полоскали в нечистотах, – признак вырождения до состояния гидрокинетически управляемой органической ткани того, что некогда было или казалось – человеческим существом (хотя бы убийцей-наёмником из «Тропы Хоффмана лимитед»).

– Да, – осторожно согласился он, и в глубину его ментального аппарата отправился по цепочкам связи тревожный сигнал, который насторожил особый чувствительный механизм. Отныне он останется наготове, пока не прозвучит команда отмены, и Рахмаэль практически не сможет на него повлиять.

– «Омфал» был – и до сих пор является – единственным активом нашей фирмы. Без него мы ничего собой не представляем. – Он осторожно рассматривал группу людей, называющих себя долгоносиками, желая выведать, не подозревает ли кто-либо из них о мучительной и бесплодной попытке полёта на Фомальгаут. Никто из них не подал виду, никто не заговорил и не состроил знающей гримасы. Общее отсутствие ответной реакции столь долгое время ввергло его в тревожную растерянность. И на него снова накатила пугающая и внезапная, как и прежде, волна наркотического состояния; время в его восприятии вдруг совершило скачок, изменив все предметы и людей, находящихся в комнате. ЛСД вернулась, по крайней мере ненадолго, и это не удивило его, но время было выбрано неудачно. Он вполне мог бы обойтись без сюрприза в эту решающую минуту.

– У нас никаких новостей с Терры, – посетовал здоровяк с зубочисткой по имени Хэнк Шанто вполне обычным голосом. В отличие от внешности, которая исказилась до пугающего цветного коллажа, где текстура плоти и одежды приняла фантастический вид, а фактор света удваивался до тех пор, пока перед Рахмаэлем не очутилось бесформенная лужица нагретого металла. Ему пришлось отодвинуть стул от зловещей раскалённой пластины, заменившей человека. Позади неё маячил Хэнк Шанто, шарообразная голова которого словно по чьей-то прихоти помещалась над коллажем из языка пламени, в который превратилось тело, одежда и плоть человека.

Тем не менее лицо Шанто, утратив долю энергии и солидности, не претерпело физиономических искажений, оставаясь уравновешенной внешностью грубоватого, но дружелюбного, терпеливого и грузного гуманоида.

– Я вижу испуг в ваших глазах, мистер бен Аппельбаум, – лукаво заметила Шейла Куам. – Это галлюциноген? – Она обратилась к остальным: – Думаю, в его мозговом метаболизме снова происходит смена фазы, очевидно не выделенной окончательно, – сказала она остальным. – Не торопитесь. Выпейте син-кофе. – Она сочувственно подала ему чашку, очутившуюся между углом его зрения и радужным нимбом Хэнка Шанто; он ухитрился сосредоточиться, различить чашку, принять её и сделать глоток. – Просто подождите, и ощущение уйдёт. Оно всегда уходит, мы вполне освоились с этой болезнью – как в субъективном, так и в объективном смысле. Мы помогаем друг другу.

Она придвинула поближе свой стул, чтобы сесть рядом, он заметил это несмотря на своё волнение, а заодно и то, что благодаря этому нарочито небрежному манёвру она отделила его собой от драматичной смуглой мисс де Рангс и гибкой смазливой Гретхен Борбман с роскошными волосами. Он погрустнел от этой потери, ощущая собственное бессилие и осознавая, что в нынешнем наркотическом состоянии ему никак не под силу изменить вливающийся в него поток сенсорных данных, значимость и степень которых вновь принижала его до роли пассивного устройства, безответно воспринимающего внешние сигналы.

Шейла Куам ласково обхватила ладонью его руку.

– Болезнь называется синдромом Телпор, – продолжала Гретхен Борбман. – Размыкание системы восприятия и подмена её бредовым миром. Если она и проявляется, это случается вскоре после телепортации. Никто не знает почему. Болезни подвержены лишь некоторые, их ничтожно мало. Сейчас она поразила нас. Мы излечиваемся один за другим, но всегда появляются новые больные, вроде нас. Не беспокойтесь, мистер бен Аппельбаум, обычно болезнь уходит. Время, покой и, конечно, терапия.