Текст книги "Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход"
Автор книги: Филип Хосе Фармер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
Глава 7
Бёртон был потрясен. Он сказал:
– Этот беспочвенный и злобный слух распространяли мои враги. Но всякий, кто был знаком с фактами и со мной, знал, как все обстоит на самом деле. А теперь, я думаю, вам следовало бы…
– А что, не вы написали «Евреи, цыгане и ислам»? – скорчив гримасу, вопросил Руах.
– Я, – ответил Бёртон. Лицо его зарделось, и, опустив голову, он заметил, что все тело покраснело. – А теперь, я думаю, как я собирался сказать, пока вы не прервали меня, вам лучше уйти. Если бы положение дел было обычным, я бы вас уже держал за глотку. Человеку, который так разговаривает со мной, приходится держать ответ за свои слова и защищать их поступками. Но положение необычное, и вы, вероятно, переволновались. Не знаю. Но если вы немедленно не извинитесь или не уйдете, я сейчас же превращу вас в следующий труп.
Руах сжал кулаки и гневно глянул на Бёртона, потом развернулся и зашагал прочь.
– Что такое «нацист»? – спросил Бёртон у Фрайгейта.
Американец постарался объяснить как можно более доходчиво.
– Много мне нужно узнать обо всем, что произошло после того, как я умер, – сказал Бёртон. – Этот человек ошибся на мой счет. Никакой я не нацист. И вы говорите, что Англия стала державой второго сорта? Всего через пятьдесят лет после моей смерти? Верится с трудом.
– С какой стати я бы стал вас обманывать? – возразил Фрайгейт. – Только не стоит так огорчаться. К концу двадцатого века она снова воспрянула, и самым любопытным образом, хотя было уже слишком поздно…
Слушая янки, Бёртон чувствовал гордость за свою родину. Хотя при жизни Англия относилась к нему более чем небрежно и хотя ему всегда хотелось поскорее смыться с родного острова, как только он туда попадал, он стал бы сражаться за родину насмерть. И еще он был предан королеве.
Неожиданно он спросил:
– Если вы догадались, кто я такой, почему молчали?
– Хотел удостовериться. И потом, у нас было не так много времени для светского общения, – пояснил Фрайгейт. – Да и для всякого другого тоже, – добавил он, искоса поглядывая на чудесную фигуру Алисы Харгривз.
– Про нее я тоже знаю, – сказал он. – Если она та женщина, за которую я ее принимаю.
– Я ее совсем не знаю, – отозвался Бёртон и остановился. Они поднялись по склону первого холма и оказались на его вершине. Тело положили на землю под высоченной красной сосной.
Казз, зажав в ручище сланцевый ножик, тут же уселся на корточки около трупа. Задрав голову к небу, он выговорил несколько фраз, которые, скорее всего, представляли собой ритуальную песнь. А потом, пока остальные не успели и ртов раскрыть, он разрезал тело и вытащил печень.
Многие в ужасе закричали. Бёртон хмыкнул. Монат не сводил с Казза глаз.
Громадные зубищи Казза впились в кровоточащий орган и оторвали от него здоровенный кусок. Массивные челюсти неандертальца задвигались, пережевывая лакомство. Он полуприкрыл глаза от восторга. Бёртон подошел к нему и протянул руку, намереваясь этим выразить протест. Казз осклабился, отрезал кусок и протянул Бёртону. Он не на шутку удивился, когда тот отказался.
– Каннибал! – воскликнула Алиса Харгривз. – О Боже, кровожадный, дурно пахнущий каннибал! И это – обещанная загробная жизнь!
– Он ничуть не хуже наших предков, – сказал Бёртон. Сам он уже оправился от потрясения и даже наслаждался – немножко – реакцией остальных. – В местах, где, похоже, с едой дела обстоят плоховато, его действия на редкость практичны. Ну а наша задача схоронить труп, не располагая нужными инструментами для того, чтобы копать землю, разрешена. И потом, если мы ошиблись насчет того, что наши контейнеры – это источник питания, мы вскоре последуем примеру Казза!
– Никогда! – выкрикнула Алиса. – Лучше я умру!
– Вот именно, – подтвердил Бёртон холодно. – Предлагаю отойти и дать ему поесть. Мне это зрелище аппетита не прибавляет, и я нахожу его таким же тошнотворным, как трапезы янки на фронтире[7]7
Фронтир (от англ. frontier – граница) – линия продвижения американских поселенцев на Запад от восточного побережья Северной Америки.
[Закрыть]. Или провинциальных прелатов[8]8
Прелат – высший духовный сан в католической и англиканской церквах.
[Закрыть], – добавил он, чтобы немного утешить Алису.
Они отошли подальше от Казза, за одно из гигантских сучковатых деревьев. Алиса сказала:
– Не желаю находиться рядом с ним. Он животное, мерзость! И я ни секунды не буду чувствовать себя спокойно, если он будет рядом!
– Вы просили защиты, – сказал Бёртон. – И я предоставлю вам ее, пока вы будете членом этой группы. Но вам также придется соглашаться с моими решениями. Одно из них таково: обезьяночеловек остается с нами. Мы нуждаемся в его силе и умениях, которые представляются мне весьма соответствующими этому миру. Мы стали примитивными, стало быть, можем поучиться у примитивного человека. Он остается.
Алиса обвела остальных умоляющим взглядом, не говоря ни слова. Монат нахмурился. Фрайгейт пожал плечами и сказал:
– Миссис Харгривз, если только можете, забудьте о своих нравах, о своих убеждениях. Мы находимся не в замечательном первоклассном викторианском раю. Да и вообще ни в каком не в раю – из тех, о которых когда-то мечтали. Вы не можете здесь думать и вести себя так, как на Земле. Во-первых, вы жили в обществе, где женщины с головы до ног закрывали себя тяжелыми платьями, и вид обнаженной женской коленки представлял собой волнующее сексуальное событие. Тем не менее вы, похоже, не слишком страдаете от того, что обнажены. Вы так уравновешены и горды, словно на вас монашеский балахон.
– Я от этого не в восторге, – возразила Алиса. – Но чего мне стыдиться? Там, где наги все, нагих нет. Ничего не поделаешь, верно? И если бы какой-нибудь ангел явился и предложил мне одежду, я бы не стала ее надевать. Тогда я стала бы непохожей на остальных. И потом, у меня хорошая фигура. Не будь это так, я бы больше страдала.
Мужчины рассмеялись, и Фрайгейт сказал:
– Вы просто сказочны, Алиса. Совершенно сказочны. Можно, я буду звать вас Алисой? «Миссис Харгривз» – это как-то чересчур официально, когда говоришь с обнаженной женщиной.
Она ничего не ответила – отошла прочь и исчезла за большим деревом. Бёртон сказал:
– В будущем надо будет что-то предпринять в отношении санитарии. А это значит, что кто-то должен будет принимать решения в области стратегии здравоохранения и обладать властью принимать законы и следить за их выполнением. Но как сформировать правоохранительные, судебные и исполнительные органы, когда царит такая анархия?
– Давайте вернемся к проблеме более насущной, – посоветовал ему Фрайгейт. – Что нам делать с мертвецом?
А ведь не так давно он был побледнее – когда Казз препарировал труп сланцевым ножом.
Бёртон ответил:
– Уверен: человеческая кожа, правильно выдубленная, и человеческие кишки, соответствующим образом обработанные, будут намного лучше травы для изготовления веревок и креплений. Я собираюсь срезать несколько полосок кожи. Хотите мне помочь?
Только ветерок, шевеливший листья деревьев и верхушки стеблей травы, нарушал тишину. Солнце нещадно палило, тела покрывались потом, который тут же высыхал на ветру. Ни птичьего пения, ни жужжания насекомых. А потом тишину разорвал хриплый голос девочки. Ей ответил голос Алисы, и девочка побежала к ней, за дерево.
– Попробую, – ответил американец. – Правда, не знаю. Я уже столько пережил сегодня – для одного дня хватит.
– Тогда как хотите, – отозвался Бёртон. – Только любой, кто мне поможет, первым получит возможность воспользоваться кожей. И вы можете очень даже захотеть немного кожи, когда вам понадобится привязать топор к топорищу.
Фрайгейт шумно сглотнул и сказал:
– Иду.
Казз все еще сидел на корточках около трупа, сжимая в одной руке окровавленную печень, а в другой – окровавленный каменный нож. Увидев Бёртона, он ухмыльнулся перепачканными губищами и отхватил ножом кусок печени. Бёртон покачал головой. Остальные – Галеацци, Бронтич, Мария Туччи, Филипо Рокко, Роза Нанини, Катерина Капоне, Фиоренца Фиорри, Бабич и Гуинта – отошли подальше от отвратительного зрелища. Они уселись за сосной с могучим стволом и приглушенно разговаривали по-итальянски.
Бёртон опустился на колени около трупа и провел кончиком ножа от правого колена к ключице. Фрайгейт стоял рядом и смотрел. Он побледнел еще сильнее и весь дрожал. Но стоял, не двигаясь, до тех пор, пока Бёртон не срезал с тела две длинные полоски кожи.
– Хотите попробовать? – спросил Бёртон и перевернул тело на бок, чтобы срезать полоски подлиннее.
Фрайгейт взял окровавленный нож и, стиснув зубы, принялся за работу.
– Не так сильно, – посоветовал Бёртон немного погодя. – Вы и так надрезаете достаточно глубоко. Ну-ка, дайте мне нож. Смотрите!
– У меня был сосед, который подвешивал своих кроликов за гаражом и перерезал им глотки после того, как ломал шеи, – сказал Фрайгейт. – Я как-то раз на это посмотрел. Мне хватило.
– Вы не можете себе позволить ни брезгливости, ни слабости желудка, – сказал Бёртон. – Вы находитесь в самых что ни на есть примитивных условиях. И вы должны быть примитивным, чтобы выжить, нравится вам это или нет.
Бронтич, высокий тощий словенец, прежде бывший содержателем закусочной, подбежал к ним и сообщил:
– Мы только что нашли еще один каменный гриб. Примерно ярдах в сорока отсюда. Он там, за деревьями в низине.
Удовольствие, которое испытывал Бёртон, читая нотацию Фрайгейту, миновало. Ему стало жаль парня. Он сказал:
– Послушайте, Питеру почему бы вам не поглядеть на камень? Если он действительно здесь есть, мы могли бы не мотаться к реке.
Он вручил Фрайгейту свой цилиндр.
– Вставьте его во вмятину на камне, только хорошенько запомните, в какую именно. И пусть остальные сделают так же. Проследите, чтобы они запомнили, куда вставили свои цилиндры. Ни к чему нам лишние ссоры, понимаете?
Как ни странно, похоже, Фрайгейту не очень-то хотелось уходить. Он, видимо, решил, что Бёртон отсылает его из-за того, что считает слабаком. Некоторое время он постоял на месте, переминаясь с ноги на ногу, и несколько раз вздохнул. Потом ушел. Бёртон же продолжал работу – соскребал ткани с полосок кожи. Фрайгейт шагал, сжимая в одной руке два цилиндра, а в другой – топор.
Как только американец скрылся, Бёртон прекратил работу. Он понял, как срезать полосы кожи, и мог теперь рассечь туловище и вынуть кишки. Но пока он не располагал ничем, что позволило бы сохранить и кожу, и кишки. Возможно, в коре деревьев, похожих на дубы, содержится танин, который наряду с другими веществами можно использовать для дубления человеческой кожи. Но, к тому времени когда эти вещества будут добыты, кожа сгниет. Но он все равно недаром потратил время. Качество каменных ножей доказано, и к тому же он освежил в памяти знания об анатомии человека. В юности, в Пизе, Ричард Бёртон и его брат Эдвард водили дружбу с итальянскими студентами с медицинского факультета университета. И Бёртон, и его брат многому научились у них, и ни тот ни другой не теряли интереса к анатомии. Эдвард стал хирургом, а Ричард посещал лекции, а также присутствовал на публичных и частных вскрытиях в Лондоне. Но забыл многое из того, чему тогда научился.
Вдруг солнце ушло за горы. Бёртона окутала бледная тень, и через несколько минут вся долина погрузилась в сумерки. Но еще долго небо сохраняло яркую синеву. Ветер дул не сильнее, чем прежде. Насыщенный влагой воздух стал чуть прохладнее. Бёртон и неандерталец подняли труп и пошли на звуки голосов остальных. Все собрались у каменного гриба, о котором говорил Бронтич. Бёртон подумал о том, нет ли у подножия горы и других грибов, расставленных на расстоянии в милю. У найденного гриба, однако, не было центрального углубления. Может быть, это означало, что он не готов к действию. Но Бёртон так не подумал. Можно было предположить, что кто бы ни расставил здесь каменные грибы, установил цилиндры посередине тех, что стояли на берегу реки, потому, что воскресшие первым делом заметили бы именно их. А к тому времени как нашли бы камни, удаленные от реки, уже знали бы, как ими пользоваться.
Цилиндры расставили в углублениях ближайшего к краю круга. Владельцы Граалей встали или расселись неподалеку – разговаривали, но думали только о цилиндрах. Все гадали, когда появится – и появится ли вообще – синее пламя. Разговоры в основном вертелись вокруг того, как все они голодны. В остальном высказывались различные предположения о том, как все они здесь оказались, кто Те, кто их сюда забросил, где Они и что их всех ожидает. Некоторые болтали о своей жизни на Земле.
Бёртон уселся под раскидистыми, плотно усаженными листьями ветвями сучковатого черноствольного «железного» дерева. Он устал, как и все, кроме Казза. Голод и волнение не давали задремать, хотя негромкие голоса и шелест листвы убаюкивали. Низина, где расселась в ожидании группа людей, представляла собой ровное пространство, образованное подножиями четырех холмов и окруженное деревьями. Хотя тут было темнее, чем на вершинах холмов, казалось, тут намного теплее. Через некоторое время, когда стало еще темнее и прохладнее, Бёртон организовал бригаду по сбору дров для костра. С помощью ножей и топоров они нарезали и нарубили много стволов зрелого бамбука и сложили на траву штабелями. Раскаленной добела проволочкой зажигалки Бёртон поджег листья и траву. Они были зеленые, поэтому костер сильно дымил, пока в него не подбросили бамбук.
Вдруг послышался взрыв, от звука которого все вскочили на ноги. Некоторые женщины вскрикнули. Они ведь совсем забыли следить за каменным грибом. Бёртон обернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как примерно на двадцать футов взметнулось синее пламя. Бронтич, находившийся в это время футах в двадцати от гриба, наверняка ощутил тёпло, исходившее от него.
Потом стало тихо, и все поспешили к своим цилиндрам. Бёртон снова первым взобрался на гриб. Остальные не слишком торопились лезть на камень сразу после того, как там заполыхал огонь. Бёртон поднял крышку своего контейнера и радостно вскрикнул. Остальные забрались наверх и заглянули в свои граали. Через минуту все уже сидели у костра, торопливо жевали, вскрикивали от радости, показывали друг другу то, что обнаружили в контейнерах, смеялись и шутили. Все складывалось, в конце концов, не так уж скверно. Кто бы ни был повинен в случившемся, он проявлял о них заботу.
Пищи оказалось много даже для тех, кто весь день голодал, или – как заметил Фрайгейт – «проголодал половину вечности». Под этим, как он объяснил Монату, он подразумевал, что невозможно понять, сколько времени миновало от две тысячи восьмого года до сегодняшнего дня. Этот мир явно был создан не за один день, а подготовка человечества к воскрешению заняла больше семи дней. То есть если все случившееся носило научный, а не сверхъестественный характер.
В контейнере Бёртона оказался четырехдюймовый кубик – отбивная, небольшой шарик темного хлеба, масло, картофель с подливкой, латук и салат незнакомого, но приятного вкуса. Кроме того, там оказалась чашка в пять унций вместимостью с великолепным бурбоном и еще маленькая чашечка, в которой лежало четыре кубика льда.
И еще кое-что, что порадовало его куда больше, поскольку он этого совсем не ожидал. Небольшая вересковая трубка. Кисет с трубочным табаком. Три сигары. Пластиковая пачка с десятью сигаретами.
– Без фильтра! – воскликнул Фрайгейт.
Обнаружилась и еще одна тонкая коричневая сигаретка, которую Бёртон понюхал как раз тогда, когда свою понюхал Фрайгейт, и они одновременно воскликнули:
– Марихуана!
Алиса, сжав в руках небольшие металлические ножницы и черную расческу, проговорила:
– Наверно, у нас отрастут волосы. Иначе зачем было бы класть сюда эти вещи? Как я рада! Только… Они… что, действительно считают, что я вот этим буду пользоваться?
Она держала тюбик с ярко-алой помадой.
– Или я? – в тон ей проговорил Фрайгейт, глядя на такой же тюбик.
– Они на редкость практичны, – сказал Монат, развернув пачку, в которой лежало, не что иное, как туалетная бумага. Потом вытащил из контейнера шарик зеленого мыла.
Отбивная, доставшаяся Бёртону, оказалась очень нежной, хотя он предпочел бы, чтобы она была менее прожарена. А Фрайгейт, наоборот, пожаловался – ему его отбивная показалась сыроватой.
– Видимо, в этих грибах нет меню для каждого в отдельности, – сказал Фрайгейт. – Вот потому-то мужчинам тоже достается губная помада, а женщинам – трубки. Массовое производство.
– Два чуда за один день, – проговорил Бёртон. – То есть если это чудеса. Я предпочитаю рациональное объяснение и намерен найти его. Не думаю, чтобы кто-то мог сейчас объяснить мне, каким образом мы воскресли. Но, может быть, у вас, жителей двадцатого столетия, есть разумная теория, способная объяснить, как, если не чудом, появились все эти вещи в контейнере, который до того был пуст?
– Если вы сравните внешнюю и внутреннюю поверхности контейнера, – сказал Монат, – вы заметите, что по глубине они отличаются примерно сантиметров на пять. В ложном днище может находиться молекулярный контур, способный материализовать энергию. А энергия, очевидно, поступает к контейнеру во время выброса разряда из камня. Помимо энергоматериализующего конвертера контейнер должен содержать молекулярные… шаблоны? матрицы? которые переформировывают материю в различные комбинации элементов и ингредиентов.
Мри рассуждения недалеки от истины, поскольку на моей родной планете у нас были подобные конвертеры. Но ничего такого миниатюрного, вроде этого цилиндра, и в помине не было.
– На Земле тоже, – сказал Фрайгейт. – Еще до две тысячи второго года научились изготовлять железо из чистой энергии, но процесс этот был сложнейшим и жутко дорогостоящим при том, что результаты получались почти что микроскопическими.
– Славно, – сказал Бёртон. – А все это не стоило нам ни гроша. Пока…
Он умолк, думая о том сне, что приснился ему как раз перед тем, как он очнулся.
– Плати, – сказал Бог. – Ты задолжал мне за плоть.
Что это означало? На Земле, в Триесте, в тысяча восемьсот девяностом году он умирал в объятиях жены и просил… чего он просил? Хлороформа? Чего-то просил. Но вспомнить не мог. А потом – забытье. А потом он очнулся в том кошмарном месте и видел такое, чего не бывает на Земле и, насколько он успел заметить, на этой планете тоже. Но то был не сон.
Глава 8
Покончив с едой, посуду поставили в углубление в цилиндре. Поскольку воды поблизости не было, мытье посуды приходилось отложить до утра. Фрайгейт и Казз, правда, сделали из сегментов гигантского бамбука несколько ведер. Американец вызвался сходить к реке, если кто-нибудь пойдет вместе с ним, и наполнить ведра водой. Бёртону стало интересно, с какой стати молодой человек добровольно вызвался пойти туда. Но, глянув на Алису, понял почему. Фрайгейт, видимо, надеялся найти приятное женское общество. Видимо, то, что Алиса предпочитала Бёртона, он принял за должное. А другие дамы – Туччи, Малини, Капоне и Фьорри – уже сделали свой выбор, остановив его соответственно на Галеацци, Бронтиче, Рокко и Гуиннте. Бабич отошел в сторонку – видимо, по той же самой причине, по которой хотел уйти Фрайгейт.
С Фрайгейтом ушли Монат и Казз. Небо неожиданно наполнилось громадными вспышками и большими облаками светящегося газа. Сияние бесчисленных звезд, некоторые из которых были так велики, что казались обломками, отколовшимися от земной луны, и свет, исходивший от облаков, угнетали и заставляли людей чувствовать себя ничтожными и слабыми.
Бёртон улегся на спину на кучу листвы и закурил сигару. Она оказалась превосходной и стоила бы в его времена в Лондоне не меньше шиллинга. Теперь он уже не чувствовал себя таким мелким и никчемным. Звезды – это неодушевленная материя, а он живой. Ни одной звезде неведом тонкий аромат дорогой сигары. И ей ничего неизвестно об экстазе, который испытываешь, когда прижимаешь к себе теплую, чудесно сложенную женщину, после того как выкуришь сигару.
По другую сторону от костра, кто наполовину, кто целиком укрывшись в травах и тени, улеглись жители Триеста. Спиртное разволновало их, хотя их раскрепощенность до некоторой степени могла проистекать от радости от того, что они снова живы и молоды. Они хихикали и смеялись, катались по траве и громко, с причмокиванием, целовались. А потом, парочка за парочкой, ушли во тьму. Ну, или по крайней мере перестали шуметь.
Малышка уснула рядом с Алисой. Пламя костра бросало отблески на красивое аристократическое лицо Алисы, лысую макушку, прекрасное тело и длинные ноги. Бёртон вдруг понял, что воскрес весь и окончательно. Он уже определенно больше не был стариком, который последние шестнадцать лет только и делал, что тяжко расплачивался за все перенесенные лихорадки и другие хворобы, иссушившие его в тропиках. Теперь он снова был молод, здоров и одолеваем прежним беспокойным духом.
Но он пообещал ей, что будет защищать ее. Он не мог сделать ни единого шага, сказать ни единого слова, которые она сочла бы оскорбительными.
Ладно, в конце концов, она не единственная женщина в мире. На самом деле, к его услугам множество женщин, если не немедленно, то по крайней мере потенциально. То есть это так, если воскресли все, кто жил на Земле, и теперь находились на этой планете. Тогда она всего лишь одна из многих миллиардов (скорее всего из тридцати шести миллиардов, если не ошибается Фрайгейт). Но, конечно, наверняка судить невозможно.
Но вот проклятье – Алиса запросто могла быть единственной в мире, по крайней мере – сейчас, в этот момент. Он не мог встать и уйти во мрак в поисках другой женщины, потому что тогда оставил бы ее и ребенка без защиты. Она, несомненно, не будет чувствовать себя в безопасности рядом с Каззом и Монатом, и в этом Бёртон не мог ее винить. Они были так ужасающе уродливы. Не мог он передоверить ее и Фрайгейту – если даже Фрайгейт вернется ночью, в чем Бёртон сомневался – поскольку молодой человек был ему мало знаком.
Бёртон неожиданно расхохотался – такой смешной представилась ему ситуация. Он решил, что нынче ночью придется смириться. От этой мысли он снова расхохотался и хохотал до тех пор, пока Алиса не спросила, все ли с ним в порядке.
– Более чем вы думаете, – ответил он и повернулся к ней спиной. Потом он открыл цилиндр и достал оттуда последний предмет. То была небольшая плоская палочка из вещества, напоминающего на ощупь каучук. Фрайгейт перед тем, как уйти, заметил, что их неведомые опекуны не иначе как американцы. Иначе они ни за что не додумались бы обеспечить всех жевательной резинкой.
Загасив окурок сигары в земле, Бёртон сунул в рот палочку резинки.
– Странный, но довольно приятный вкус, – сказал он. – Вы свою попробовали?
– Чувствую искушение, но боюсь, что стану выглядеть как корова, жующая жвачку.
– А вы забудьте про то, что вы – леди, – посоветовал Бёртон. – Неужели вы думаете, что существа, обладающие силой воскрешения, отличаются вульгарными вкусами?
Алиса едва заметно улыбнулась, проговорила:
– Откуда мне знать? – и сунула палочку в рот. Некоторое время они рассеянно жевали резинку, глядя друг на друга сквозь пламя костра. Алиса задерживала взгляд на Бёртоне по нескольку секунд, а потом опускала глаза.
Бёртон сказал:
– Фрайгейт обмолвился, что знает вас. Вернее, про вас. Ну, так кто же вы такая, да простится мне мое непристойное любопытство?
– У мертвых нет секретов, – негромко отозвалась Алиса. – И у бывших мертвецов тоже, – добавила она.
Она родилась под именем Алиса Плэзнс Лидделл двадцать пятого апреля тысяча восемьсот пятьдесят второго года (Бёртону тогда было тридцать). Она происходила от короля Эдуарда III[9]9
Эдуард III (1312–1377) – английский король, сын Эдуарда II, правил с 1327 г. В 1337 г. начал Столетнюю войну с Францией.
[Закрыть] и его сына, Джона Гентского[10]10
Джон Гентский (1340–1399) – герцог Ланкастерский, английский принц, 4-й сын Эдуарда III.
[Закрыть]. Ее отец был деканом Оксфордского колледжа Крайст Черч и соавтором знаменитого греко-английского словаря («Лидделл и Скотт» – вспомнил Бёртон). У нее было счастливое детство, она получила прекрасное образование и была знакома со многими знаменитостями ее времени: Гладстоном[11]11
Уильям Барт Гладстон (1809–1898) – английский политический деятель, премьер-министр Великобритании от либеральной партии в период с 1868 по 1894 г.
[Закрыть], Мэтью Арнольдом[12]12
Арнольд Мэтью (1822–1888) – английский поэт, критик и публицист, деятель Просвещения.
[Закрыть] и принцем Уэльским, который, обучаясь в Оксфорде, находился под попечительством ее отца. Мужем ее был Реджинальд Джервис Харгривз, и она очень любила его. Он был «провинциальным джентльменом», любил охоту, рыбалку, игру в крикет, выращивание деревьев и чтение французских книг. У нее было трое сыновей, все дослужились до звания капитанов, двое погибли во время первой мировой войны (вот уже во второй раз Бёртон услыхал о мировой войне).
Она говорила и говорила, словно спиртное развязало ей язык. Или так, будто хотела загородиться разговором, как барьером, от Бёртона.
Она рассказывала о Дине, полосатой кошке, которую обожала в детстве, о высоких деревьях, которые росли в поместье ее мужа, о том, как ее отец, когда работал над словарем, всегда чихал в полдень, и никто не мог понять почему… о том, что в возрасте восьмидесяти лет ей присвоили звание почетного доктора литературы Колумбийского университета за ту важную роль, которую она сыграла в создании знаменитой книги мистера Доджсона[13]13
Чарльз Латуидж Доджсон – настоящее имя Льюиса Кэрролла (1832–1898), английского писателя и математика, автора знаменитой «Алисы в Стране чудес». Прототипом главной героини послужила Алиса Лидделл.
[Закрыть] (название упомянуть Алиса не удосужилась, а Бёртон, хотя и много читал, никак не мог припомнить ни одной книги мистера Доджсона).
– Тогда действительно стоял золотой день, – сказала она, – хотя обещали совсем другую погоду. Четвертого июля тысяча восемьсот шестьдесят второго года, мне тогда было десять лет… мы с сестрами[14]14
В этот день состоялась знаменательная прогулка на лодке по реке, во время которой Алиса и ее сестры (Лорина и Эдит) упросили Доджсона рассказать им сказку. Так родилась «Алиса в Стране чудес».
[Закрыть] обулись в черные туфельки, надели белые ажурные носочки, белые хлопчатобумажные платьица и широкополые шляпы.
Она широко раскрыла глаза и, время от времени поеживаясь, словно с чем-то боролась внутри себя, заговорила еще быстрее:
– Мистер Доджсон и мистер Дакворт[15]15
Дакворт Робинсон – молодой преподаватель математики, коллега д-ра Доджсона.
[Закрыть] несли корзинки для пикника… мы отплыли на лодке от моста Фолли вверх по Изу – на этот раз вверх по течению, чтобы было поинтереснее. Мистер Дакворт сидел на месте загребного, и с его весла падали капли, словно стеклянные слезы, на зеркальную поверхность Иза, и…
Последние слова для Бёртона прозвучали, словно раскаты грома. Он удивленно посмотрел на Алису – ее губы двигались так, словно она разговаривала самым обычным тоном. Взгляд ее был устремлен на Бёртона, но, казалось, она смотрит сквозь него, в пространство и время, оставшиеся в прошлом. Она приподняла руки, словно чему-то удивилась и не могла сдвинуться с места.
Все звуки усилились. Бёртон слышал дыхание девочки, биение ее сердца и сердца Алисы, слышал, как урчит у Алисы в животе, как легкий ветерок шуршит листвой деревьев. Издалека донесся чей-то крик.
Он встал и прислушался. Что произошло? Почему обострились чувства? Почему он слышал, как бьются чужие сердца, но не слышал, как бьется его собственное? А еще он ощущал форму и строение травы под ногами. И почти чувствовал отдельные молекулы воздуха, ударявшие по его телу.
Алиса тоже встала.
– Что – случилось? – спросила она, и ее голос налетел на него, как сильный порыв ветра.
Он не ответил, потому что смотрел на нее. Теперь, только теперь, так ему казалось, он видит ее тело впервые. И ее. Всю Алису.
Алиса пошла к нему, протянув руки вперед, полуприкрыв глаза. Ее влажные губы проговорили:
– Ричард! Ричард! – и она покачнулась.
Потом она остановилась, глаза ее широко раскрылись. Бёртон, раскинув руки, шагнул к ней.
– Нет! – крикнула она, отвернулась и бегом бросилась во тьму между деревьями.
Секунду Бёртон не двигался. Ему казалось невозможным, чтобы она, которую он любил так, как не любил никого и никогда, не полюбила его в ответ.
Наверное, она дразнила его. В этом все дело. Он побежал за ней, непрестанно выкрикивая ее имя.
Наверное, минули долгие часы, а потом их окропило дождем. То ли закончилось действие наркотика, то ли этому помогла холодная вода, но оба они словно очнулись от экстаза и состояния, похожего на сон, одновременно. Лицо Алисы озарила вспышка молнии, она посмотрела на Бёртона, вскрикнула и резко оттолкнула его.
Он упал на траву, но успел вытянуть руку и схватить Алису за лодыжку, когда она пыталась на четвереньках отползти от него.
– Что с тобой случилось? – крикнул он.
Алиса перестала вырываться. Села, уткнула лицо в колени. Тело ее сотрясали рыдания. Бёртон встал, приподнял рукой ее подбородок и заставил ее смотреть на него. Неподалеку снова сверкнула молния и осветила искаженные черты лица Алисы.
– Вы обещали защищать меня! – выкрикнула она.
– Вы вели себя совсем не так, словно хотели защиты, – сказал он. – И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.
– «Порывов»! – воскликнула она возмущенно. – Порывов! Боже мой, я в жизни ничем подобным не занималась! Я всегда была так порядочна! Я вышла замуж девственницей и всю жизнь хранила верность мужу! А теперь… совершенно незнакомый мужчина! Вот как! Не понимаю, что на меня нашло!
– Значит, я просчитался, – проговорил Бёртон и рассмеялся. Но и он начинал чувствовать сожаление и жалость. Если бы только все произошло по ее собственной воле, по ее желанию, тогда он бы теперь нимало не мучился угрызениями совести. Но в этой резинке содержался какой-то мощный наркотик, заставивший их вести себя как любовники, страсть которых не знает пределов. И Алиса проявила такой же энтузиазм, как какая-нибудь опытная дама из турецкого гарема.
– Не стоит мучить себя и ругать, – нежно проговорил он. – Вы не владели собой. Вините во всем наркотик.
– Я сделала это, – плакала Алиса. – Я! Я!.. Я хотела этого! О, какая же я порочная, низкая шлюха!
– Не припомню, чтобы я предлагал вам деньги.
Он вовсе не хотел казаться бессердечным. Он хотел разозлить ее настолько, чтобы она забыла о самобичевании. И это ему удалось. Она вскочила и принялась колотить и царапать его лицо и грудь. Она обзывала его такими словами, на какие никогда не отважилась бы хорошо воспитанная высокородная леди викторианской эпохи.
Бёртон схватил Алису за запястья, чтобы не дать ей окончательно исцарапать себя, и держал ее так, а она продолжала оскорблять его на все лады. В конце концов она умолкла и снова расплакалась, и тогда он повел ее к лагерю. Костер превратился в кучку мокрого пепла. Бёртон разгреб золу, набросал сверху пригоршню травы, оставшейся сухой под прикрытием дерева. Вспыхнуло пламя, и в его свете Бёртон увидел девочку, которая спала, свернувшись калачиком, между Каззом и Монатом в траве под «железным» деревом. Потом он вернулся к Алисе, усевшейся под другое дерево.
– Уходите! – сказала она. – Я не желаю вас больше видеть! Вы обесчестили меня, запятнали мое доброе имя! И это после того, как вы обещали защищать меня!
– Можете замерзать, если хотите, – буркнул Бёртон. – Я просто хотел предложить вам прижаться друг к другу, чтобы согреться. Но если вам больше по душе мерзнуть, ваша воля. Повторяю: то, что произошло между нами, было действием наркотика. Нет, не так. Наркотики не могут вызывать желания или действия. Они просто позволяют им выйти на волю. То, что мы обычно в себе подавляем, высвободилось, и ни вам, ни мне не за что себя винить.