Текст книги "Миры Филипа Фармера. т. 3. Лавалитовый мир. Гнев Рыжего Орка"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Глава 9

Когда черно-белая патрульная машина въехала в переулок, Щелбан грозился, рыдая и втягивая в себя воздух:

– Я тебя еще достану! Возьму у старика дробовик и вышибу твои свихнутые мозги, а поляку засуну его кирпич в задницу и тоже пристрелю!

Долкин и Скарга удрали. Боб Пеллегрино и Стив Ларсен неохотно ушли, когда Джим сказал, что им нечего мешаться в это дело. Но Сэм остался при Джиме.

– Врешь! – сказал Джим. Он тоже задыхался, но далеко не так, как Фрихоффер. – Ты получил свое, рвотный порошок! Кончилось твое царство террора! Увижу еще, как ты вытрясаешь деньги из малолеток, тут же тебе и врежу! Так врежу, что в штаны натюришь!

Он так трясся, точно все мускулы норовили оторваться от костей, но чувствовал себя так, будто несется на гребне прибоя. Волна вздымала его все выше и выше – вот сейчас от оторвется и воспарит в густую синеву. В драке он излил почти всю ярость и стремление к насилию, которые обуревали его весь день.

Тут появились полицейские. Они шли не спеша, поглядывая по сторонам, но уже усмехались. Они испытывали облегчение от того, что не придется разгонять групповую свалку. Наверно, тот, кто сообщил о драке, сильно преувеличил. Старый Прейвит? Возможно. Во всяком случае, их полицейский участок испытывает недостаток в людях и завален работой, как и все участки в нищем Бельмонт-Сити. Чудо, что патруль вообще приехал.

И хорошо, что Сэм не ушел вместе с другими. Его фамилия полицейским была знакома. Один из них знал, что Сэм – племянник Станислава Вайзака, ночного судьи, и Джона Красинского, олдермена. Оба патрульных отнеслись к инциденту просто как к чересчур горячей разборке между старшеклассниками.

В нормальных условиях полицейские поставили бы их у стенки и обыскали. Но патрульным не хотелось пачкаться в вонючей массе и вообще подходить к Гримсону и Фрихофферу ближе, чем необходимо. Не добились они и правдивых показаний о причине драки. Джим не стал ничего говорить о грабительской деятельности Фрихоффера или о том, что тот грозился убить их с Сэмом. Щелбан рад был бы обвинить Джима во всех смертных грехах, но и он подчинялся неписаному закону: никого не закладывай легавым. Полицейские хорошо понимали, что им врут, но не придавали этому значения. Отпустив этих троих с предупреждением, они избегнут возни с бумагами и не поссорятся с судьей Вайзаком и олдерменом Красинским. Родителям, конечно, надо будет сообщить.

Итак: идите, ребятки, и не грешите больше. И Бога ради, постирайте свои вещи и помойтесь. Брысь! Брысь!

Перед тем как уйти, один из полицейских нахмурился и сказал:

– Гримсон? Где это я мог… а, да. Я как-то забрал твоего старика за пьянство и нарушение порядка. Но было что-то еще. Ага! Это не о тебе писали пару лет назад? Будто бы у тебя были какие-то странные видения и кровь шла из ладоней и лба. Большая шумиха была, правда? Одни думали, что ты святой, а другие – что у тебя не все дома.

– Это было давно, когда я был маленький, – нехотя ответил Джим. – С тех пор все прошло. Да и тогда ничего особенного не происходило. Газета все преувеличила. Им лишь бы сенсация.

Он вспомнил доктора, который осматривал его после появления стигматов. Старый доктор Гудбон.

– Это просто чересчур активное воображение вместе с наклонностью к истерии, – сказал он матери Джима. – Странные вещи, которые он видит, его стигматы – все это можно объяснить и без привлечения сверхъестественного. Обычными такие случаи не назовешь, но они часто описываются в медицинской литературе. Все это психология. Разум способен на странные поступки. Даже кровотечение – чисто физическое, казалось бы, явление – может быть вызвано им. Особенно когда речь идет о детях, подростках и истерических женщинах. Очень возможно, что маленький Джим это перерастет и станет вполне нормальным человеком. Надо будет только понаблюдать за ним. Не волнуйтесь.

Это должно было успокоить мать – да, возможно, и успокоило. Но и разочаровало тоже. Она-то была убеждена, что видения и стигматы – знак Божий и Джиму суждено стать святым.

Полицейский взял с них слово, что они не станут опять драться и сразу разойдутся по домам. Поступил новый вызов, и патрульные поспешно уехали. Фрихоффер, похоже, был не прочь попугать Джима и Сэма еще, но повернулся и поплелся прочь по переулку. Джим осмотрелся в поисках своей сумки. Она исчезла.

– О Господи, этого недоставало! – закричал он. – Книжки сперли… Придется ведь новые покупать!

Отец от этого еще больше взбесится, он и так еле-еле раскошелился на учебники в начале семестра. Эрик Гримсон из-за этого разорется куда сильнее, чем если бы Джим просто подрался. А Еве придется выделить деньги из своего заработка уборщицы. Нет, где там. Отец велит, чтобы сын сам заплатил. А где ему взять?

Кончится эта плохая полоса или нет?

Мать еще не вернулась с Золотого Холма, когда Джим добрался до дома. Но отец его ждал и сразу начал орать, чтобы Джим положил все, что на нем, в стиральную машину, а сам принял душ. Прямо сейчас. Возможно, подобный шок его убьет, но и Джиму, и миру от этого будет только лучше. Джим попытался объяснить, почему он дрался, но Эрик его не слушал. Он стоял над входом в подвал, пока Джим снимал с себя одежки и засовывал их в старую стиральную машину.

– Это лишний расход мыла, воды и газа, а счета и так достаточно высокие, хотя не могу сказать, чтобы ты особо перегружал счет за воду. Может, это как раз Богом посланный случай заставить тебя принять душ.

Джим сначала переоделся в чистое и только потом решился сказать отцу о пропавших книгах. Но когда он неохотно вышел из своей комнаты, то обнаружил, что отца уже нет. Ушел куда-то – возможно, в «Таверну Текса» за пять кварталов от них. Потратит на выпивку деньги, на которые можно было бы купить учебники. Это напомнило Джиму, что он забыл позвонить в кафе быстрого обслуживания, где работал. Если он скажет менеджеру, что заболел – а он это проделывал чересчур часто, – то его могут и уволить.

Ну и что?

А то, что другую работу непросто будет найти.

Но Джим обещал Сэму, что пойдет вечером праздновать Хэллоуин, да и сам не хотел пропускать удовольствие.

Если удастся отозвать мать в сторонку, чтобы отец не видел, то, может, она и даст сыну на карманные расходы. Вытащит из тайника какого-нибудь; она всегда так делает. Но Джим-то знает, как ей это тяжело. Хотя она и не станет жаловаться, от взгляда ее больших печальных глаз, от всего ее прибитого, разочарованного, выражающего скрытый упрек вида Джим почувствует себя попрошайкой, паразитом, кровопийцей, никчемным типом и самым паршивым из сыновей.

От ее молчания и тихих повадок ему было гораздо хуже, чем от воплей и проповедей отца. В сварах с отцом хотя бы можно было выпустить пар. Но ее нежелание бороться подрывало дух Джима. Так, наверно, чувствует себя термит, который жует-жует дерево, а потом раз – и наткнется на железо.

В доме было тихо, лишь порой слышались какие-то слабые стоны или шорохи. Это, наверно, потихоньку перемещается земля в туннелях и шахтах под домом. Предупреждение беззаботным людишкам наверху о грядущей катастрофе. А может, это, как в поэме Колриджа «Кубла Хан», «голоса предков, предвещающие войну»? Или тролли работают в заброшенных угольных шахтах, приближая разрушение Бельмонт-Сити?

Ну я и тип, подумал Джим. Мозг у меня, точно пуля, не попавшая в цель – отскакивает рикошетом от чего придется, создает сотню сценариев, только один из которых может быть реальным. Я скроен, чтобы быть писателем или поэтом, а не гаражным механиком.

Он сидел на стуле в гостиной, лицом к фальшивому камину, над которым на полке лежали два стеклянных шара с рождественскими сценами внутри (если перевернуть их вверх ногами, а потом опять поставить, то на домики и крохотные фигурки начнет падать снег), стояли статуэтки Девы Марии и св. Стефана, две ароматические свечи, жестянка с политурой, пепельница, полная окурков, и музыкальная шкатулка с кружком белых, но пожелтевших от никотина балеринок на крышке.

Над камином висела большая фотография Рагнара Фьялара Гримсона, любимого дедушки Джима, умершего пять лет назад. Рагнар, хотя и улыбался, выглядел так же свирепо, как его тезка – легендарный предводитель викингов Рагнар Лохматые Штаны; дед уверял, что происходит от него. Белая косматая борода падала деду на грудь. Белые брови были густые и грозные, как у Бога-Отца (если он есть), а голубые глаза не уступали остротой боевому топору пирата-норвежца.

Когда старик умер, его сын, Эрик, снял большую картину с Иисусом, несмотря на слабые протесты жены, и повесил на ее место портрет своего отца.

Достойная замена – так думал Джим.

Старый норвежец был настоящим мужчиной. Он путешествовал по морю и по суше, испытал много приключений, был крут, никогда не ныл, все ему удавалось, он приобрел самоучкой большое образование, много читал, цитировал Шекспира, Мильтона и древние скандинавские саги, но комиксы тоже любил и читал их Джиму, когда тот еще не умел читать; он был упрям и полагал, что его путь – единственно верный, но не терял при этом юмора, а еще считал, что нынешнее поколение – сплошь дегенераты.

Хорошо, что старый Рагнар умер. Какое отвращение внушал бы ему теперь его сын, а пуще того – его внук. Что до невестки, Евы, то Рагнар никогда ее не любил, хотя всегда был с ней вежлив. Она его боялась, а он презирал людей, которым внушал страх.

Деда поначалу обеспокоили видения, сны и стигматы Джима. Но вскоре он решил, что это совсем не обязательно признаки психического расстройства. Просто Джим – любимец судеб, это они дали, ему второе зрение, дар, который шотландцы называют «фей». Джим видит то, что скрыто от других. Будучи атеистом, старик все же верил, или утверждал, что верит, в Норн, трех богинь судьбы языческой Скандинавии. «Даже и сегодня в захолустных лесных углах можно найти норвежцев, которые верят в судьбу больше, чем в своего лютеранского Бога».

Дед брал ручонки Джима в свои огромные, искореженные работой руки и поворачивал так, чтобы белые пятнышки у Джима на ногтях блестели на свету. Джим хорошо знал о них и немного стеснялся, что другие их тоже видят. Но Рагнар говорил: «Эти знаки викинги называли норнаспорами. Их дали тебе Норны, чтобы показать свою благосклонность к тебе. Ты счастливец. Будь эти пятнышки темными, тебя всю жизнь преследовало бы злосчастье. Но они белые, а это значит, что тебе в жизни будет сопутствовать удача».

Судьба… Мистер Лам много раз говорил на уроках английского: «Характер – это судьба». Это цитата из Гераклита, древнегреческого философа. Запомните это правило и живите согласно ему. «Характер – это судьба».

Это произвело на Джима глубокое впечатление. Дед, с другой стороны, полагал, что характер человеку дается судьбой. Где бы ни заключалась истина, Джим знал: он обречен быть вечным неудачником. Мало ли что говорил старый Рагнар о норнаспорах. Джим Гримсон – безнадежный случай, кто угодно, только не герой. Как сказал ему школьный психолог, у него заниженная самооценка, он способен общаться лишь с немногими из своих сверстников, такими же неблагополучными, как и он, не умеет вести себя с вышестоящими лицами, ненавидит власть в любой форме, не стремится к успеху – короче, шпарит без тормозов по крутой дорожке в ад. Сказав это, психолог добавил, что у Джима все-таки большой потенциал, хотя характер у него хаотический и пораженческий. Он вполне способен поднять себя за волосы. Ну уж это психик определенно лажу гнал.

Джим вздохнул и только теперь заметил, что вокруг что-то не так – точнее, чего-то не хватает. Только через минуту он понял, что окружен полной тишиной. Неудивительно, что он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он пошел на кухню и включил радио. На ВИЭК был «Час золотого ретро», и они передавали «Долой с катушек», альбом 1966 года, в котором Фрэнк Заппа впервые выступил вместе с «Мазере оф Инвеншен». Джиму тогда было четыре года – глубокая старина.

Не успел альбом кончиться, как вернулся Эрик Гримсон – и разверзлись врата ада.

Глава 10

В 6.19, через час после захода солнца, Джим поднял окошко своей комнаты и вылез наружу. Полчаса назад он поужинал тем, что украдкой принесла ему мать.

Ева пришла домой за несколько минут перед мужем и принялась готовить ужин. Она попросила Джима убавить звук в радио, и он убавил. Он ничего ей не сказал о своих дневных несчастьях. Эрик Гримсон заявился в полшестого, краснорожий и изрыгающий такой перегар, что дракона мог бы свалить. Первым делом он выключил радио, проорав, что не потерпит этого дерьма, когда он дома. А потом, конечно, прицепился к Джиму. Ева никак не могла понять, в чем дело, пока муж не рассказал ей о телефонном звонке из полиции, о том, что Джим подрался с Фрихоффером-младшим и пришел весь в блевотине.

Где одно, там и другое – так всегда бывает – и вскоре отец и сын вовсю кричали друг на друга. Мать стояла у плиты спиной к ним, сгорбив плечи, и молчала. Только вздрагивала порой, точно что-то внутри кусало ее. Наконец Эрик велел сыну отправляться в свою комнату. И черта с два ты будешь сегодня ужинать, добавил он.

Теперь в доме настала тишина. Джим взял с полки потрепанную пожелтевшую книжку в мягкой обложке – «Франкенштейн» Мэри Шелли, и попробовал почитать. Точнее, перечитать. Он как раз был настроен на эту историю о монстре, созданном из мертвых человеческих тел, об изгое, ненавидимом всеми и ненавидящем всех, об отверженном, убивающем людей, рожденных естественным путем, а в конце концов и своего создателя, в некотором смысле своего отца.

Но по-жуткому старомодный язык, которым была написана книга, всегда мешал ему, а в этот раз определенно раздражал. Джим бросил книгу на пол и стал бродить туда-сюда по тесной комнате. Вскоре в гостиной заверещал телевизор. Эрик Гримсон сидит там, с банкой пива в руке, и пялится в ящик для идиотов. Через несколько минут в дверь к Джиму постучали. Он открыл и увидел мать с подносом.

– Не могу я допустить, чтобы ты остался голодным, – прошептала она. – Держи. Когда доешь, поставь под кровать, я приберу – ну, ты знаешь…

– Знаю. Спасибо, мама. – Джим принял у матери поднос и поцеловал ее потный лоб.

– Хотелось бы мне…

– Я знаю, мама. Мне бы тоже хотелось. Только…

– Все могло бы…

– Может, когда-нибудь…

Вот так они обычно и говорят друг с другом – обрывками. Джим не знал почему. Может, потому, что давление, оказываемое на них, вынуждает их к этому. Кто его знает.

Джим закрыл дверь и умял картофельное пюре с подливкой, поджаренную ветчину, бобы, сельдерей и черный венгерский хлеб. Спрятав поднос под кровать, он потихоньку вышел в холл и воспользовался ванной. А через час после заката вылез из окна. Если отец обнаружит, что его нет, тем хуже.

Днем температура держалась на семидесяти и выше, но теперь упала ниже шестидесяти. Хотя пронизывающий западный ветер немного утих, в воздухе все-таки чувствовался холод. Начинали собираться тучи. Половинку луны затягивала тонкая дымка. Хорошая ночь для Хэллоуина.

Джим пригнулся, проходя мимо окна гостиной. Телевизор продолжал верещать. Выйдя на тротуар, под яркий свет фонаря, Джим увидел, что трещины на цементе стали шире.

Он не знал, когда это случилось, но ему показалось, что их больше и они шире, чем когда он входил в дом. Правда, тогда он был слишком взвинчен, чтобы обращать на них внимание.

Ему встретилась компания ребятишек, одетых ведьмами, демонами, Клинтонами[18]18
  Злобные инопланетяне из сериала «Звездный путь». (Примеч. ред.)


[Закрыть], скелетами, привидениями, Дракулами, чудищами Франкенштейна, роботами, Дартами Бэйдерами, а один вырядился панком: раскрашенное лицо, сережки, гребень на голове – так, наверно, его родители представляют себе монстра. Другой был одет, как гигантский мозг, и Джиму эта идея понравилась. Все самое ужасное, что есть на этом свете, кроется в человеческом мозгу.

Ребята шли к их дому, поэтому Джим прибавил шагу. Отец на звонок не выйдет, но мать может заметить сына, когда будет бросать с веранды конфетки «Херши» детям в мешочки. (В этом квартале много не соберешь.) Мужу-то она ничего не скажет, если он только не спросит, видела ли она Джима. Тогда она сочтет себя обязанной сказать правду. Иначе святые, не говоря уж о нечистой силе, могут ее наказать.

Сэм Вайзак ждал его на передней веранде своего дома. Он курил сигарету – значит, его мать чем-то занята на задах дома и не видит его. Детей наделит леденцами, не в пример Эрику Гримсону, отец Сэма. Он будет ворчать, что ему не дают смотреть телевизор, но все-таки выйдет к ним. Ему наплевать, что сын курит – лишь бы его самого не трогали по этому поводу.

Сэм дал и Джиму сигарету, и они зашагали по улице, обсуждая драку со Щелбаном и его дружками. Потом Сэм сунул Джиму допинг. Джим чувствовал себя как никогда вправе подвинтить настроение и нервы. Наркотик проник в самый центр его мозга, как ядерная ракета, поразившая цель. Никогда еще на Джима не действовала так внезапно и так сильно такая маленькая доза. Он раскрылся нараспашку – стены замка рухнули, и часовые уснули.

Несколько дней спустя он сумел восстановить лишь отдельные ломти того, что происходило в последующие шесть часов. Весь остальной кошмарный пирог пропал – его съели «черные красотки», самокрутки с марихуаной, пиво, виски и «ангельская пыль», щедро предоставленные ему друзьями. Раньше Джим, как бы велико ни было искушение, всякий раз отказывался даже попробовать «ангельскую пыль» – фенциклидин[19]19
  Транквилизатор для животных. Очень мощный и весьма токсичный наркотик. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. У троих его приятелей от этой дряни начались конвульсии, а потом они впали в глубокую кому. Но более легкие наркотики и спиртное смыли весь страх.

Джим и Сэм зашли сначала к Бобу Пеллегрино и дождались Стива Ларсена и Плана Дилларда, а потом все вместе сели в «плимут» Боба 1962 года, который, как ни странно, еще бегал. На пути в кафе Родфеттера Боб открыл четвертушку самогона «Белый мул», а Стив представил шестибаночную упаковку «Будвейзера», которую купил ему старший брат. Они уже истребили половину самогонки и все пиво, когда с воплями и улюлюканьем подкатили к кафе. Еще они выкурили половину самокрутки, и каждый проглотил по «черной красотке».

Заведение Родфеттера, драйв-ин, было только для своих, для детей работяг, которые учились в Центральной. Несколько часов Джим и его друзья хохмили там и валяли дурака. Но в машину, не в пример другим, почти ничего не заказывали. Вне их маленькой группы ни друзей, ни даже близких знакомых у них не было. Они были парии, неприкасаемые и несносные, и делали вид, что гордятся этим.

Джим не помнил, сколько они там пробыли. За этот расплывчатый промежуток времени он опять курил травку и пил теплое пиво, которое Пеллегрино достал из багажника. Потом заявились Вероника Паппас, Сандра Мелтон и Мария Тамбрилл. Вероника была солисткой «Хот Вотер Эскимос», Мария – ее дублершей, а Сандра – менеджером группы. Ее кличка была «Чокнутая», но близкие друзья пользовались прозвищем только в отсутствие Сандры, иначе она обижалась. Если только не находилась в одной из своих густо-черных, очень густых и очень черных, депрессий, – глубже, чем на илистом дне Тихого океана, дальше, чем на мертвой холодной планете Плутон.

Этим вечером она пребывала в очень разговорчивом и крайне переменчивом настроении.

Где-то в течение вечера, когда одни сидели на капоте «плимута», а другие опирались на него, Стив Ларсен показал им несколько кусочков сахара с ЛСД.

– Я их копил, – сказал он. – Берег для особого случая. Сегодня как раз та ночь – Хэллоуин. Полетим на метлах вместе с ведьмами до самой луны.

Джим еще, помнится, сказал, что это галлюциноген, хотя ему стоило труда это выговорить.

– То есть он вызывает видения, и ты видишь четырехмерные миры, вещи, которых нет, жуткие вещи, и время сливается с пространством. Мне это ни к чему. У меня глюки и так бывают, и они мне не нравятся. Нет уж, спасибо.

– Это ведь не то, что героин или кокаин, – сказал Стив. – К нему не возникает привычки. И потом, у тебя уже сколько лет не было твоих видений.

– Ладно, почему бы и нет? – сказал Джим. – Что мне терять-то, кроме ума – а у меня и так его нет.

– Это билет в рай, – сказал Стив. – Я там еще не бывал, но вот эта фигня доставит туда с гарантией.

– Говорят, облетаешь всю Вселенную со скоростью выше световой, – сказал Пеллегрино. – И на обратном пути встречаешь себя самого.

Джим съел кубик и глубоко затянулся коричневой самокруткой. Они передавали ее по кругу, пока от нее не остался короткий окурок, который Стив сунул в карман пиджака.

Кажется, где-то после этого кто-то и предложил поехать в яблоневый сад старика Думского и перевернуть ему нужник. Это была старая хэллоуинская традиция – сваливать эту шаткую деревянную будку. Или хотя бы пытаться это сделать, поскольку успеха добились немногие. Раньше ферма Думского относилась к графству, но с ростом Бельмонт-Сити вошла в черту города.

Стояла она на конце грунтовой дороги в полумиле от главного шоссе и была обнесена изгородью из колючей проволоки. Дом давно уже сгорел, и Думский жил один в сарае. Город одно время пытался заставить его построить новый дом с водопроводом и канализацией. Но старый отшельник не поддался и подал на городские власти в суд.

У него имелась огромная собака – ротвейлер, черный с подпалинами, большеголовый, страшный пес из тех, кого снимали в фильме «Омен». Эта зверюга разгуливала по ферме днем и ночью – привязывали ее только на время сбора урожая. С тех пор как Думский завел эту собаку, на его землю перестали вторгаться.

– Есть у кого-нибудь тормозные пилюли? – спросил Джим. – Напихать их в гамбургер да скормить псу Он уснет, а мы залезем.

Это были последние здравые слова, сказанные в ту ночь. Боб Пеллегрино купил большой гамбургер без лука, начинил его дюжиной таблеток, завернул, и они отчалили, набившись ввосьмером в «плимут», как клоуны в цирке, со смехом и визгом, а ВИЭК гремела во всю мочь «День из жизни», и звуки песни, как ртутные шарики, взрывались в юных душах. «Битлз» спели ее двенадцать лет назад и потрясли ею мир, положив начало эпохе рока – Джиму тогда было всего пять лет. Следом Боб Хинмен (Гуру), старый диск-жокей, любивший седую древность (как и Джим), поставил «Мэйбиллен» Чака Берри, с которой, по словам Гуру, начался рок-н-ролл.

Вероника сидела сзади у Джима на коленях. Ему смутно помнилось, что она возилась с его ширинкой, но что произошло, когда Вероника ее расстегнула, он забыл. Скорее всего, ничего. У него не вставало уже две недели, вот в какой он был депрессии. А ведь считается, что семнадцать лет – это пик сексуальной активности.

Яблоневый сад Думского находился по ту сторону Золотого Холма. На дорогу у них ушло минут двадцать – так часто они попадали на красный свет, хотя Боб иногда и проскакивал. Потом они выехали на шоссе, и в свете фар по бокам стали мелькать деревья. Ни встречного, ни попутного движения не наблюдалось. Джим все ждал, когда начнутся галлюцинации, но они не приходили. А может, уже пришли? Может, весь этот мир – одна сплошная галлюцинация?

Боб притормозил, но недостаточно быстро. Они уже проскочили поворот к Думскому. Когда Боб подал машину назад и повел ее по грунтовой дороге, Санди сказала:

– Может, выключим радио? Оно так орет, что и мертвого разбудит!

Но все запротестовали, потому что Боб Дилан как раз пел «Улицу Отчаяния», и все хотели дослушать. Сошлись на том, чтобы убавить звук. Как только классический хит кончился, Боб выключил приемник. А секунду спустя и фары. Лунного света, льющегося сквозь тонкие облака и в прогалы между ними, было достаточно, чтобы рассмотреть дорогу.

Машина медленно свернула с обсаженного деревьями темного проселка и остановилась перед воротами в проволочной изгороди.