Текст книги "Лавалитовый мир"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 7

Мусоиды относились к какому-то мелкому виду. Они лишь раза в три превосходили по размерам породистую лошадь. В остальном животные ничем не отличались от своих диких сородичей и имели тот же окрас – чалые, черные, каштановые и пегие. Сбруя состояла из поводьев, уздечек и кожаных седел со стременами.

Обнаженные до пояса воины носили широкие кожаные штаны. В длинных волосах у некоторых торчали прямые разноцветные перья. Однако, судя по светлой коже и бородатым лицам, они не имели к индейцам никакого отношения. Когда воины приблизились, Кикаха разглядел на их телах племенные шрамы и боевую раскраску.

Многие копья представляли собой заостренные шесты, просушенные для прочности на огне. Другие имели наконечники из кусков кремня и сланца или насадки из рогов антилоп и львиных клыков. По-видимому, о луке и стрелах в этом мире еще не знали. Основным вооружением являлись каменные топоры и тяжелые боевые бумеранги. На ремнях, привязанных к седлам, висели круглые, покрытые кожей щиты. Однако туземцы считали, что разберутся с незнакомцем без их помощи. И они были правы.

Несколько воинов остановили своих животных прямо перед Кикахой.

Другие разъехались и окружили его со всех сторон.

Вождь – седой коренастый мужчина – направил мусоида к Кикахе. «Лось» покорно двинулся к незнакомцу, но, судя по его округлившимся выпуклым глазам, идея хозяина ему не нравилась.

Из-за выступа горы в сопровождении вооруженных верховых выезжал караван. Женщины, дети и собаки следовали за мусоидами, которые тянули волокуши, нагруженные шкурами, деревянными шестами и небогатой утварью.

Вождь обратился к пленнику на незнакомом диалекте. Не ожидая, что его поймут, Кикаха тем не менее произнес фразы на двадцати различных языках; в том числе английском, французском, немецком, тишкветмоакском, хровакском и микенском, на диалектах верхнегерманской Дракландии и степных полуконей Лакоты, на языках властителей и хамшемов. Потом добавил несколько известных ему фраз на латыни, греческом, итальянском и испанском. Но вождь бесстрастно покачал головой.

Этого и следовало ожидать. Однако Кикаха надеялся, что их предки попали сюда с Земли. Жаль, что туземцы не говорили на каком-нибудь известном языке.

Впрочем, встреча имела и положительную сторону – его пока не убили. Хотя, возможно, его хотели сначала подвергнуть пыткам. Зная, как обращаются с пленными на уровне Америндии, Кикаха не испытывал особого оптимизма.

Вождь взмахнул оперенным копьем и что-то сказал сопровождавшим его воинам. Двое из них спешились и осторожно приблизились к Кикахе. Тот с улыбкой вытянул перед собой руки, показывая пустые ладони.

Однако его улыбка не успокоила туземцев. Нацелив копья в грудь пленника, они медленно подошли к нему.

Будь Кикаха покрепче, он попытался бы добраться до ближнего «лося» с пустым седлом. Но и тогда ему пришлось бы прорываться через кольцо из двадцати воинов. Бывали случаи, когда он сражался и с большим числом противников, но тогда в его мышцах играла сила и голод не подводил живот. Не то что теперь. После болезни и бессонной ночи он чувствовал себя уставшим и слабым.

Оба воина уступали ему в росте – первый был около пяти футов шести дюймов, второй – на пару дюймов выше. Этот юноша перебросил копье в левую руку и вытянул правую вперед.

Кикаха понял, что туземец требовал его нож. Пожав плечами, он медленно вытащил клинок из ножен.

Конечно, Кикаха мог бы метнуть нож в горло первого воина. Но рядом стоял второй. Хотя, если сбить его с ног, вырвать из рук копье и побежать… Кикаха решил, что ему лучше забыть об этом.

Воин взял нож и показал его остальным. Судя по лицам туземцев, они впервые видели оружие из металла. Вождь что-то сказал, и юноша, подбежав к нему, с почтением отдал клинок. Седобородый мужчина повертел его в руках, осторожно потрогал пальцем острое лезвие, а потом провел ножом по кожаному ремню, на котором крепился его боевой щит.

Лезвие без труда разрезало сухую кожу, и когда щит упал на землю, среди туземцев послышались удивленные возгласы.

Вождь задал Кикахе какой-то вопрос. Вероятно, ему хотелось узнать, где пленник добыл такую вещь. Кикаха никогда не отказывался от лжи во имя спасения и указал на горы, к которым направлялся до встречи с туземцами.

Вождь задумчиво посмотрел на нож и отдал несколько приказов. Два спешившихся воина связали руки Кикахи кожаным ремнем. Отряд дозорных двинулся дальше, а вождь и двое его помощников спустились со своих «лосей». Через пятнадцать минут к ним подъехали первые волокуши каравана.

Объясняя племени ситуацию, вождь то и дело махал копьем в сторону далеких гор. Когда возбужденные голоса переросли в галдеж, он приказал всем замолчать и принялся отдавать распоряжения. К тому времени Кикаха подсчитал количество людей – тридцать мужчин, сорок женщин и двадцать детей. Итого, включая дозорных, девяносто человек.

Дети были разных возрастов – от грудных младенцев до почти возмужавших юношей и женственных девиц. Что касается женщин, то в общей массе брюнеток Кикаха заметил лишь несколько шатенок. Почти у всех были светло-коричневые глаза, хотя встречались карие и даже голубые. Некоторые из женщин выглядели довольно привлекательно. Все, от мала до велика, носили только короткие юбки из дубленой кожи. Дети ходили голышом, и их тела покрывал слой грязи. Впрочем, то же относилось и к взрослым. От них пахло так, словно они не видели воды месяц или два.

Тем не менее несколько «лосей» везли волокуши с большими кожаными мехами, в которых булькала вода. На остальных повозках лежали кучи шкур, корзины с сушеными фруктами, ветви деревьев и оружие. Кикаха не увидел ни тентов, ни навесов. А значит, во время дождей люди беспомощно терпели непогоду, как гнев и кару небес.

Племя устроило небольшой привал. Женщины начали доить «лосих» и кормить уставших мусоидов. Кикаху окружили несколько воинов. Пока одни целились в пленника копьями, другие срывали с него одежду. Вождь забрал себе порванные джинсы и ботинки, готовые вот-вот развалиться на части. Осматривая трофеи, старик восторженно кряхтел, а потом попытался натянуть на себя джинсы, но его широкие ягодицы и выпиравший живот в них просто не умещались. Он решил проблему, надрезав пояс штанов в нескольких местах. Ботинки, наоборот, оказались большими, однако вождь, не задумываясь, напялил их на ноги.

Найдя в заднем кармане пакет с отравленными дротиками, он раздал их воинам, чьи копья не имели кремневых наконечников. Те прикрепили дротики к своему оружию и стали забавляться, замахиваясь друг на друга копьями. Особенно им нравилось, когда напуганные люди отпрыгивали в разные стороны.

Кикахе оставили только дырявые жокейские трусы.

Чуть позже из стада вывели большую «лосиху». Животное оседлали, и Кикахе велели взобраться на нее. Устроившись в седле, он ухватился за поводья связанными руками. Вождь отдал приказ, и к лодыжкам пленника привязали кожаный ремень, протянутый под животом мусоида. Караван тронулся в путь. Пожилая женщина – единственная старуха, которую Кикаха увидел среди туземцев – заиграла странную мелодию на флейте из длинной кости.

Они ехали около часа. Добравшись до канала, племя устроило стоянку – если так можно назвать простую и незатейливую процедуру привала. Кикаха по-прежнему сидел на «лосихе», забытый всеми, кроме одного охранника. Все остальные блаженствовали и купались.

Кикаха заподозрил, что его решили оставить в седле до самой «ночи». На него набросился рой голубых мух, и когда охранник наконец развязал ремень на его ногах, Кикаха чувствовал себя, как йог, неудачно переспавший на гвоздях. Он неловко спустился на землю и взглянул на худенького юношу, которому вождь поручил охрану. Тот стоял, опираясь на копье, и ждал, когда его сменят. Парню тоже хотелось искупаться.

Кикаха жестом показал, что хочет пить. Охранник кивнул. Кикаха подошел к краю канала и встал на колени, чтобы зачерпнуть воды. И в следующий момент полетел в воду, сброшенный вниз оскорбительным пинком.

Когда Кикаха поднялся, все вокруг катались по земле от хохота. Он зашел в воду по грудь и осмотрел противоположный берег. До него было не больше трехсот футов, и он мог бы доплыть туда даже со связанными руками. Однако его преследователи тоже умели плавать, да и их мусоиды неплохо держались на воде. Будь на том берегу роща или гора, он попытался бы бежать. Но равнина тянулась по меньшей мере мили на две. Преследователи могли бы догнать беглеца задолго до того, как он добрался бы до ближайших холмов.

Кикаха неохотно выбрался на берег и, подойдя к наглому юнцу, смерил его холодным взглядом. Тот захохотал, что-то произнес, и все снова согнулись пополам от смеха. Люди везде одинаковы: им нравится оскорблять тех, кто не может ответить.

Кикаха решил заняться изучением языка. Он указал на копье и поинтересовался его названием. Юноша сначала не понял вопроса, но, сообразив, о чем просит пленник, назвал копье словом «габол».

Как выяснилось позже, это слово не являлось общим названием. Оно означало копье, заостренный конец которого прокаливали для прочности на огне. Древко с каменным наконечником называлось «барос», с рогом антилопы – «ява», с львиным клыком – «градос».

Изучая язык туземцев, Кикаха обнаружил, что у них не было таких понятий, как человечество, раса или народ. Свое племя они называли словом «люди». Остальные племена являлись «врагами». Дети, независимо от пола, назывались «бесформенными». Взрослые мужчины определялись тремя терминами: один означал воина, убившего врага из другого племени; второй – юношу, который еще не прославил себя, пролив кровь; а третий термин предназначался для бесплодного мужчины. Последний мог быть героем, погубившим множество врагов, но все равно оставался бесплодным «таиру». Но и он мог стать «виру» – настоящим воином. Для этого ему требовалось выкрасть себе ребенка из другого племени.

Женщины тоже делились на три категории. Те, кто рожали детей, причислялись к высшему классу. Стерильные женщины, убившие не меньше двух врагов, относились к рангу пониже. Последнее место отводилось тем, кто не имел на своем счету ни рожденных детей, ни убитых врагов. Таких называли «шонками» – это слово первоначально предназначалось для каких-то мелких грызунов.

Два «дня» и две «ночи» караван неторопливо двигался вдоль берега. Не считая далеких конических гор, канал оставался единственным элементом ландшафта, который не подвергался изменениям. Иногда он расширялся и мельчал, иногда становился узким и глубоким. Но его русло по-прежнему тянулось вперед, насколько хватало глаз.

Когда племя устраивало привал или двигалось со скоростью мили в час, мужчины уезжали на охоту. Довольно часто их сопровождали молодые женщины. В отличие от туземцев, живших в Многоярусном мире, женщины этого племени не утруждали себя делами по хозяйству. И не тратили сил на рукоделие, сбор трав и приготовление еды. Детей обычно сгоняли вместе, и их воспитанием занимались по очереди. Время от времени женщины вырезали бумеранги или древки для копий. Иными словами, они не знали, что такое домашнее хозяйство. Сильные и молодые особы принимали участие в охоте и набегах на другие племена.

Охота шла удачно, и воины привозили убитых антилоп, газелей, страусов и даже «моа». Один раз отряд убил молодого слона, который отбился от стада. Племя тут же двинулось в путь и, проехав две мили по равнине, расположилось станом у трупа животного. Мужчины разделывали тушу до костей, и все жадно поедали мясо, пока их животы не стали напоминать шары.

Мясо срезали кремневыми ножами. Позже Кикаха узнал, что эти камни встречались очень редко. Их россыпи появлялись на поверхности в процессе расщепления и отрыва гигантских кусков планеты. Из всех подземных даров местные туземцы использовали только камни и твердые минералы.

Мясной рацион разнообразили фрукты и орехи различных деревьев. Их обычно сбивали бумерангами. Охотники останавливались на безопасном расстоянии от щупалец и дротиков, а затем метали свое грозное оружие. И в этом искусстве им не было равных.

Кикаха имел врожденную склонность к изучению языков, богатый опыт лингвиста и хорошую память. Ему потребовалось чуть больше недели, чтобы научиться основам племенной речи. И хотя технология туземцев являлась примитивной даже в сравнении с пещерными людьми ледникового периода, говорили они на довольно сложном языке. Несмотря на небольшой запас слов этого диалекта, Кикаха сначала не улавливал оттенков смысла, которые передавались едва различимыми гласными звуками. Кроме того, он заметил особенность, с которой никогда прежде не встречался. При построении фразы последний согласный звук слова влиял на изменение первого согласного звука последнего слова. Но как и во всех живых языках, каждое правило имело множество исключений. И если учесть комбинации исключений и правила, то речь туземцев становилась для чужака настоящим камнем преткновения.

Кикаха вспомнил, что когда-то читал о сходном изменении согласных в языке кельтов. Однако сам не мог судить об этом сходстве.

Иногда ему казалось, что люди племени, называвшие себя «тана», действительно могли быть потомками древних кельтов. Но в таком случае ни один современный кельт не понял бы их языка. За многие тысячелетия речь претерпела значительные изменения. Например, самец-мусоид, используемый для езды, назывался «хикву». Но имело ли это слово какую-то связь с латинским «эквус»? Ту статью Кикаха читал очень давно, но, кажется, там говорилось, что слово «эквус» имело отношение к греческому «гиппос» и похожему слову на кельтском языке.

Об остальном оставалось только догадываться. Впрочем, от его предположений ничего не зависело, и он интересовался этим из чистого любопытства. Почему, к примеру, племя, перенесенное сюда с Земли, называло мусоида лошадью? Очевидно, потому, что слово «хикву» функционально напоминало им именно ее, а не какое-то другое животное, встречавшееся прежде.

В течение дня Кикаха либо ехал верхом на «мерке» – ездовой «лосихе», – либо лениво бродил вокруг лагеря и неустанно разыскивал знаки, которые могла оставить Анана. Слабое знание языка не позволяло ему задавать вопросы. Хотя, возможно, кто-то из туземцев видел светлокожих чужеземцев и странного черного человека.

На десятый день они проехали через проход между двумя высокими и неизменяющимися горами. Там, за пологим склоном и широким побережьем, начинался океан.

Склоны гор по эту сторону покрывали леса с настоящими – неподвижными деревьями. Увидев их, Кикаха едва сдержал восторженный крик. Высота деревьев достигала сотни футов, и многие из них напоминали сосны и дубы. Ближе к воде располагались ореховые и фруктовые рощи.

Кикаха не понимал, почему туземцы не ведут оседлый образ жизни.

Почему скитаются по изменяющимся землям вдали от гор, окружающих море.

Пока караван спускался по склону, небо закрыли облака, и загремел громю Тана остановились на полпути к подножию. Вождь Вергенгет собрал совет. Выслушав мнение нескольких воинов, он приказал поворачивать назад и возвращаться в долину по ту сторону гор.

Кикаха окликнул Люкио – молодую женщину, которая нравилась ему и фигурой и характером:

– Почему мы возвращаемся?

Люкио побледнела от страха. Ее глаза округлились, как у испуганной лошади.

– Мы приехали слишком рано. Гнев Властителя еще не утих.

В тот же миг блеснула первая молния. Дерево в двухстах футах раскололось посередине. Одна половина упала, другая осталась стоять.

Вождь выкрикивал приказы и торопил людей, но те не нуждались в понуканиях. Вскоре отступление превратилось в паническое бегство. Мусоиды помчались неудержимым галопом. Седоки неистово натягивали поводья. Волокуши подпрыгивали на кочках, теряя груз. Кикаха и Люкио остались вдвоем. Вернее, втроем. Под деревом, сжавшись в комочек, плакала шестилетняя девочка. Она лишь на минуту отошла от родителей, и тех унесли обезумевшие животные.

Несмотря на связанные запястья, Кикаха взял девочку на руки и быстро зашагал к проходу в горах. Люкио бежала впереди. В блеске молний и яростном шуме бури ее фигура казалась маленькой и беззащитной. Позади раздался оглушительный раскат грома. Ребенок обвил руками шею Кикахи и прижался лицом к его плечу.

Кикаха выругался. Ему еще никогда не доводилось попадать в такую жуткую грозу. Тем не менее сейчас он мог убежать от туземцев. У него впервые появилась возможность снова обрести свободу… но тогда пришлось бы бросить ребенка на произвол судьбы.

Из черных туч хлынул ливень, хлеставший по телу, словно плеть. Вода лилась как из ведра.

Кикаха ускорил шаг и опустил голову. В зареве частых молний проступала фигура Люкио темным пятном. Женщина бежала впереди, подгоняемая страхом. Будь Кикаха покрепче и без ноши на руках, он бы вряд ли догнал ее теперь. Люкио бежала, как олимпийский чемпион.

Внезапно она поскользнулась на мокрой траве, упала и проехала на животе несколько футов. Едва Люкио поднялась на ноги, как послышалось громкое шипение и оглушительный треск. Кикаху ослепила яркая вспышка. Несколько секунд он вообще ничего не видел. А молнии продолжали свой огненный танец, хотя уже и не так близко. Прозрев, он увидел, что Люкио снова лежит на земле. И не двигается.

Приблизившись к ней, Кикаха почувствовал запах горелой плоти. Девочка сильнее прижалась к его груди. Он опустил ее на землю и осмотрел почерневшее тело Люкио. Она была мертва. Кикаха схватил ребенка и побежал по склону холма. На фоне мелькавших вспышек он вдруг заметил гигантскую призрачную фигуру.

«Вот это да! – подумал он, замедляя шаг. – Такого не увидишь и в кошмарном сне. Не удивительно, что все племя бежало в панике, забыв о маленьком ребенке».

Фигура приблизилась, и Кикаха обнаружил, что это два существа, а вернее, Вергенгет на своем хикву. Вождю удалось укротить испуганного «лося», и он вернулся за отставшими. Победа над собственным страхом далась ему тяжелой ценой. Он весь дрожал от напряжения и с трудом удерживал мусоида от панического бегства. Бедное животное, очевидно, решило, что хозяин сошел с ума, потому что только безумец мог вернуться в этот ревущий ад наполненного смертью побережья.

В тот миг Кикаха понял, почему Вергенгет стал вождем.

Седая мокрая борода старика прилипла к груди. Ноздри яростно раздувались, а зрачки вращались, как у бешеного пса. Он прикусил губу с такой силой, что появилась кровь, Кикаха окликнул его и указал на труп. Вергенгет кивнул, давая понять, что он все уже увидел.

Вождь усадил ребенка в седло перед собой. Кикаха подумал, что туземец бросит его здесь. Да и зачем было рисковать своей шкурой и жизнью девочки из-за какого-то чужеземца?

Однако Вергенгет наклонился, протянул руку и помог Кикахе взобраться на хикву. Потом развернул мусоида к ущелью и пустил его в галоп. Животное помчалось вперед, как выпущенная из лука стрела. Несмотря на тяжелый груз, «лось» скакал все быстрее и быстрее, и вскоре они добрались до ущелья. Дождь остался позади. Гром и молнии по-прежнему бушевали, но уже на безопасном расстоянии.

ГЛАВА 8

Вергенгет передал девочку рыдавшей матери. Расстроенный отец поцеловал дочь, но на его лице застыло выражение висельника. Он стыдился своей трусости и того, что позволил страху овладеть собой.

– Мы останемся здесь, пока ярость Властителя не утихнет, – сказал вождь.

Кикаха спустился с животного. Следом за ним на землю спрыгнул Вергенгет. Какой-то миг Кикахе хотелось выхватить нож из-за пояса вождя. Он мог бы убежать в грозу, и никто из туземцев не отважился бы броситься в погоню. Он спрятался бы в густых лесах побережья, и если бы молнии обошли его стороной, люди племени уже никогда не нашли бы следов своего странного пленника.

Да, Кикаха мог убежать. Но кое-что удерживало его от решительных действий. И истина состояла в том, что ему не хотелось оставаться одному.

Большую часть жизни Кикаха был одинок – причем не из-за отсутствия таких качеств, как общительность и дружелюбие. Нет, он без труда сходился с людьми: сначала с детьми с соседних ферм, затем с ровесниками в сельской школе, а позже с другими студентами в колледже.

Благодаря любопытству, атлетическим способностям и склонности к языкам он становился душой и лидером любой компании.

И еще Пол Финнеган любил читать. Он относился к породе тех ненасытных читателей, которые, выбирая между вечеринкой и книгой, всегда останавливались на последнем варианте. Ему просто не хватало времени. Сын фермера с детства обречен трудиться, и именно с тех пор Пол решил, что не будет фермером. Он тянулся к знаниям, настойчиво добиваясь хороших оценок в школе. Юный Финнеган мечтал о путешествиях по экзотическим странам. Ему хотелось стать зоологом или хранителем краеведческого музея. Он грезил о сказочных местах в глубинах Африки, Малайзии и Южной Америки. Но для этого требовалась степень магистра или доктора наук. И чтобы добиться ее, нужны были высшие баллы в школе и колледже. К тому же мальчику нравилось учиться.

Он читал все, что попадало в руки.

Одноклассники смеялись над ним, называя зубрилой и «букварем». Они шутили над ним без злобы и грубых насмешек, уважая его находчивость и быстрые кулаки. Но они не понимали этого странного и страстного желания учиться.

Если бы кто-то из посторонних людей наблюдал за Полом в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет, он вряд ли заметил бы легкую отстраненность юноши от своих сверстников. Перед его взором предстал бы прекрасный спортсмен, краса и гордость школы, отличный ученик с репутацией крутого парня, который изъездил на мотоцикле все окрестные дороги и переспал на сене со всеми девчонками в округе. В отличие от сверстников Пол с отвращением относился к спиртному, но, однажды выпив, попал за решетку за неподчинение дорожной полиции. Это событие буквально сломило его родителей. Мать плакала, отец топал ногами от бессилия и ярости. А Пол без особого труда сбежал из тюрьмы, навестил знакомых и снова добровольно вернулся в заключение, до глубины души удивив надзирателей и полицейских.

Его приятели восприняли это как подвиг. Подружки ужасались и восхищались. Учителя тревожились и недоуменно разводили руками. Но судья, заставший Пола за чтением «Заката и падения Римской империи» незабвенного Гиббона, посчитал юношу пылким и одаренным романтиком, на которого повлияло окружение плохих товарищей. Обвинение сняли, но судья назначил Полу неофициальный испытательный срок. Юный Финнеган поклялся вести себя, как добропорядочный гражданин, и был верен данному слову на протяжении всего испытательного срока.

С тех пор Пол редко покидал ферму, стараясь не испытывать судьбу в лихих забавах друзей, хотя их баловство в основном объяснялось стремлением подражать своему отчаянному вожаку. Обиженные родители почти не разговаривали с ним. Он работал, учился и изредка охотился в лесу. Ему понравилось одиночество. Он предавался уединению так же беззаветно, как прежде общался с друзьями.

А потом, то ли от неосознанного желания наказать Пола за прежние проступки, то ли стараясь удержать его на пути истинном, чета Финнеганов открыла ему потрясающую тайну.

Он оказался приемным ребенком.

Новость ошеломила его. Как и многие дети, Пол прошел возрастной период, когда родители кажутся чужими и враждебно настроенными людьми. Он не стал цепляться за эти детские фантазии, возникавшие обычно после обид, ссор с отцом и других недоразумений. Но когда все его предчувствия оказались горькой правдой, он не мог поверить своим ушам.

По словам приемных родителей, настоящей матерью Пола была англичанка с причудливым именем Филея Джейн Фогг-Фог. При других обстоятельствах он посчитал бы это забавным. Но в тот момент Пол не находил здесь ничего смешного.

Родители Филеи Джейн вышли из рода английских мелкопоместных дворян, а ее прапрадед женился на парсиянке. Парсы, насколько он знал, бежали из Персии под натиском мусульман и позже осели в Индии. То есть он на одну восьмую был индусом – не индейцем, среди которых его приемные родители имели нескольких предков, а настоящим азиатским индусом, пусть даже и с небольшими оговорками. Дело в том, что парсы обычно не вступали в брак с индусами.

Странная фамилия возникла по прихоти его бабушки Роксаны Фогг, которая вышла замуж за дальнего родственника, проживавшего в Америке. В начале семнадцатого века одна из ветвей Фоггов эмигрировала в Виргинию. На заре девятнадцатого века многие их потомки переехали в Техас, территория которого в то время принадлежала Мексике. Вот тогда от фамилии и отпала вторая «г». Дедушка Пола, Гардин Блез Фог, родился в независимом государстве – Республике Техас.

В двадцатилетнем возрасте Роксана Фогг вышла замуж за состоятельного англичанина. Когда ей исполнилось тридцать восемь, ее муж умер, оставив после себя двух детей. Через два года Роксана отправилась в Техас, чтобы присмотреть для сына какое-нибудь хорошее ранчо, которым тот мог бы владеть, достигнув совершеннолетия. Там она встретила некоторых родственников, среди которых оказался вольный стрелок Дикого Запада и герой Гражданской войны Дастин Эдвард Марсден Фог по прозвищу «Дасти».

А потом она познакомилась с Гардином Блезом Фогом – прекрасным человеком, несколькими годами моложе ее. Они полюбили друг друга, и он вызвался сопровождать ее обратно в Англию. Несмотря на его варварское происхождение, Роксана получила единодушное одобрение семьи. Впрочем, у ее родных не оставалось выбора. Она заявила, что все равно выйдет за него замуж. К тому же Блез считался очень богатым судовладельцем. В скором времени он поселился в Лондоне, где открыл британский филиал своей компании. В возрасте сорока трех лет, удивив многих, в том числе и себя, Роксана родила девочку, которую назвали Филея Джейн.

Филея Джейн родилась в 1880 году. В канун двадцатого века она вышла замуж за английского врача – доктора Реджинальда Сина, который через десять лет скончался при таинственных обстоятельствах, не оставив после себя потомства. Вплоть до 1916 года Филея жила одна. На одном из званых вечеров она встретила Парка Джозефа Финнегана – очень красивого и статного мужчину из Индианы. Фоггам он не понравился сразу по трем причинам: во-первых, своим ирландским происхождением; во-вторых, тем, что не принадлежал к членам епископальной церкви; а в-третьих, его часто видели по вечерам в игорных заведениях в компании дам сомнительного поведения.

Тем не менее Филея и Парк поженились. Они поселились в Терре-Хоте, хотя, по мнению ее родственников, люди в тех местах по-прежнему страдали от набегов краснокожих.

Филея с трудом привыкла к провинциальному хужеровскому городку. Но первые шесть месяцев супружеской жизни считала себя самой счастливой женщиной в мире, поскольку стала хозяйкой большого богатого дома, ни в чем не зная недостатка.

Но вскоре ее жизнь превратилась в ад. Финнеган вновь увлекся женщинами, картами и вином. Игра в покер довела его до полного банкротства. И когда Филея Джейн в свои тридцать восемь лет объявила о беременности, он оставил ее, сказав, что уезжает на Запад за большими деньгами. С тех пор она больше ничего не слышала о муже.

Будучи слишком гордой, чтобы вернуться униженной в Англию, Филея нанялась экономкой к одному из дальних родственников мужа. Она считала это ужасным падением, но работала без жалоб, по-британски гордо поджимая верхнюю губу.

Когда Полу исполнилось шесть месяцев, в руках у Филеи Джейн взорвался примус. Она потеряла сознание, начался пожар, и младенец погиб бы вместе с матерью, если бы один отчаянный парень не бросился в пламя и не вынес ребенка из горевшего дома.

Родственник, у которого они жили, скончался через несколько дней от сердечного приступа. Мальчика хотели отдать в приют для сирот, но его решил усыновить Ральф Финнеган – фермер из Кентукки и двоюродный брат Парка. Приемная мать дала малышу второе имя, и его стали называть Полом Янусом Финнеганом.

Рассказ о тайне рождения произвел на юношу огромное впечатление. С тех пор он начал страдать от одиночества – или, вернее, от чувства, что его предали и бросили. Вызнав у приемных родителей все, что им было известно о матери, он больше никогда де говорил о ней. А когда Пола спрашивали о семье, он рассказывал о мужчине и женщине, которые вырастили его и воспитали.

Примерно через два года после этого события мистер Финнеган заболел и, промучившись шесть месяцев, умер от рака. Пол очень горевал о приемном отце, но беда не приходит одна. Через три месяца после похорон его приемная мать умерла от той же болезни. Проклятая опухоль извела ее болью. Пол едва успевал вести хозяйство, учиться и заботиться о больной. Она умерла во время приступа – за день до того, как он закончил среднюю школу.

К горю прибавилось чувство вины. Юноша считал, что рак у приемных родителей был каким-то таинственным образом связан с его арестом. Возможно, причиной их болезни стал стыд за его проступок. С точки зрения современной науки эта идея казалась абсолютно неправдоподобной. Но вина почти всегда имеет в своей основе нерациональный мотив. Бывали времена, когда Пол чувствовал себя виноватым даже в отказе отца от его настоящей матери и, следовательно, в ее последующей смерти.

Ему по-прежнему хотелось изучать зоологию или антропологию – он не менял своей мечты. Однако поступление в колледж пришлось отложить. Чтобы оплатить расходы на медицинскую помощь, оказанную приемным родителям, Пол заложил ферму и начал подрабатывать в Терре-Хоте механиком в ремонтной мастерской. Несмотря на безденежье и изнурительную работу, у него иногда оставалось время, чтобы развеяться и сбросить внутреннее напряжение. В такие вечера он заходил в бар Фишера, где его старые друзья любили просаживать деньги. Они усаживали девчонок позади себя на мотоциклы и с ревом гоняли по ночным дорогам, а потом заканчивали веселье на Индейском лугу, упиваясь пивом, устраивая драки и занимаясь любовью.

Одна из девушек упорно хотела стать его женой, и Полу с огромным трудом удалось от нее отвязаться. Он не желал проводить остаток жизни с женщиной, которая не разделяла его интеллектуальных интересов. Потом она забеременела, но, к счастью, не от него. Бедняжка решила начать новую жизнь и уехала в Чикаго. Вскоре после этого их компания распалась.

Пол снова остался один. Но ему по-прежнему нравилось гонять на «моторе» по сельским дорогам или скакать на лошади через луга. Так он находил выход своим чувствам.

К тому времени его навестил дядюшка, который работал в цирке:

прекрасно бросал ножи, жонглировал и выполнял акробатические прыжки. Пол многому от него научился и увлекся метанием ножей. В минуты печали или горьких раздумий он выходил на задний двор и бросал ножи в цель из разных положений. Пол знал, что эта безвредная форма садизма понемногу рассеет вину, подавленность и обиду, которые по воле судьбы выпали на его долю.