Текст книги "Элегия тени"

Автор книги: Фернандо Пессоа

«Вон там, за перелеском…»

 
Вон там, за перелеском, —
И глаз не оторву —
Присыпанную блеском
Я вижу синеву.
 
 
Все делается вялым
Средь ласкового дня,
И море сонным валом
Баюкает меня.
 
 
Но не уснуть обоим,
Ведь каждый тем и жив,
Что нежится – прибоем
И помнит – позабыв.
 

«По дороге, что, словно бы белая риска…»

 
По дороге, что, словно бы белая риска,
То взлетит по зеленому скату холма,
То срывается вниз и, уставши от рыска,
Исчезает в той дали, где будет пряма, —
 
 
Муравьиная скачет по ней кавалькада:
Великаны, что мимо меня пронеслись.
И теперь им отрада, конечно, отрада,
Что, оставив меня, устремляются ввысь.
 
 
И меня они мерят насмешливым взглядом,
Да и в то, что я жив, им попробуй поверь:
Может, жив только тем, что увидел их рядом,
Или жив только тем, что не вижу теперь…
 
 
Друг для друга они хороши или плохи,
Для меня они сделались – просто пятно:
Никому одному не отсыплю ни крохи
От веселья, что вместе им было дано.
 
 
Те же самые чувства – бескрайни и узки,
Не верстается с мерками их бытие.
И уже вдалеке, на извилистом спуске,
Кавалькадой пластается сердце мое.
 

«Послышится тявканье песье…»

 
Послышится тявканье песье,
И вечер с грехом пополам
Доносит, как пахнут колосья,
И мысли уносит к полям.
 
 
Вполдремы мерещится дрема,
Вполсвета сквозит окоем,
А я приобщен окоема
И в самом забвенье моем.
 
 
И в лень погрузясь без остатка,
Я знаю в такие часы,
Что все мирозданье – площадка,
Где вечером тявкают псы.
 

«Не буду больше сонмом упований…»

 
Не буду больше сонмом упований,
Не буду тем, чем не был я вовек…
Волна с волной – ничто их не слиянней,
И мир течет подобно водам рек.
 
 
Стрела трясется – ведь уже в колчане
Мгновенный трепет будущность предрек.
Когда ярится буря в океане,
На ней печать грядущих мирных нег.
 
 
Мы таковы, какими только станем.
И потому в моей душевной стуже
Я собственным пребуду подражаньем.
 
 
Ответов нет, и моего здесь нет.
С чужой луны сюда струится вчуже
Все растворивший бесполезный свет.
 

«Проплыли тучи: снова я один…»

 
Проплыли тучи: снова я один.
Мерцает чернота густая.
Проглянул месяц из немых глубин,
Лучами чистыми блистая.
 
 
Ночной простор повис, как тяжкий груз,
И погружается в истому.
Мой новый день – каких достанет уз,
Чтоб привязать его к былому?
 

«Я отрекусь. На горном гребне…»

 
Я отрекусь. На горном гребне
Утес виднеется один —
И кажется еще волшебней
Тому, кто смотрит из низин.
И кажется, с единой целью
Его создало естество:
Чтоб мы узнали – из ущелья —
И не достигнули его.
 
 
Утес доступен для того,
Кто в восхожденье вложит душу,
А я – опустошен душой,
И нем, и клятвы не нарушу.
Я отрекаюсь. Я чужой.
 

«Луна бледнеет и тусклеет…»

 
Луна бледнеет и тусклеет,
Но не исчезнет даже днем:
Ничто на свете не истлеет,
Хотя бы в разуме моем;
 
 
А ты, по самой по границе
Мое минуя существо,
Поймешь ли, сердце, – чувство длится,
Когда в тебе уже мертво?
 

«Тебя завижу – и отыду…»

 
Тебя завижу – и отыду
В те вековечные края,
Где я любил Семирамиду
И был избранник бытия.
 
 
Ее любил – но без границы,
Вне расстояний и времен;
И в ту любовь, что только снится,
Я до сих пор еще влюблен.
 
 
И сознаю, тебя завидя,
Что мой когдатошний двойник —
Он опоздал к Семирамиде,
Предназначенья не постиг.
 
 
И прежний голос из ночей,
Из всех потерянных столетий
Звучит, единственный на свете!
Когда-то мой, теперь – ничей!
 

«Уже предвестие рассвета…»

 
Уже предвестие рассвета
Проглянуло из темноты.
Среди теней мелькнула где-то
Иная тень, зари примета,
Но тени темны и пусты.
 
 
Они пустые, но другие,
Чем та полуночная муть;
И призывает ностальгия
Не прошлое – лучи дневные,
Каким и следует блеснуть.
 

«В ночи рождаются зачатки…»

 
В ночи рождаются зачатки
Того, что сделается днем:
Лишь проблеск немощный и краткий,
Одни лишь темные догадки
В холодном воздухе ночном.
 
 
И только где-то, только где-то
Разнятся от ночных темнот;
И в том – тоскливая примета,
Но не утраты, а рассвета,
Который все-таки придет.
 

«И в чувстве боль, и в помысле – разруха…»

 
И в чувстве боль, и в помысле – разруха.
И каждый час тебе чужой:
Он прозвенит, и снова глухо
Над втуне плачущей душой.
 
 
Кому служить? Кому повелевать ей?
Набросок зимнего луча
Улегся утром у моей кровати,
Невнятно что-то бормоча.
 
 
То голоски мертворожденной рани:
Они, шурша и тормоша,
Внушают сонмы глупых упований,
Которым вверится душа.
 

«Сколько муки и разлада…»

 
Сколько муки и разлада
Позади и впереди!
Ничему душа не рада,
Бесполезным сгустком хлада
Сущая в моей груди!
 
 
И тоска – повсюду та же!
До конца – самоотчет!
Корабли без экипажей,
Нищий путник без поклажи —
Ничего их не спасет.
 
 
Все в тревоге и в тревоге,
А душа вершит вдали
Труд бессмысленный, убогий:
Умер путник на дороге
И пропали корабли.
 

Наставления

 
Усилья тщетны, тщетны все усилья.
И ветер, что играет легкой пылью,
Рисует жизнь в кружении широком.
И дар, и подвиг – все дается Роком.
 
 
Превыше существующая сила
Всемирный скит собою населила,
Дала начало безысходной яви,
И замолчала – и сродни отраве.
 
 
Не преданный ни доброте, ни злобе,
Но равнодушно отвергая обе
И равнодушно слушая молебны,
Владычит Рок ни добрый, ни враждебный.
 
 
Порой бываем веселы – и что же?
Смеемся, наши лица искорежа.
Порою плачем – и закаплет влага.
Но Рок чудится злобы или блага.
 
 
Обходит Солнце все двенадцать знаков,
А наш удел навеки одинаков,
И где душа сама себе помнится,
Саму себя обступит, как темница.
 
 
Самим себе приснившиеся сами,
Мы выдумали Солнце с небесами,
А Солнце в небесах давно остыло,
Где вымерли – как не жили – светила.
 

Антисимвол

 
Последний луч на пристань лег,
Сгущая сумрак над волнами.
Шум корабля уже далек,
Осталась темень между нами.
 
 
И расставаньем воздух сперт,
Уму отказано в просторе,
Чтоб сам он превратился в порт
И чтоб на просьбу об опоре
 
 
Всемирной пристанью блеснул,
Где каждый – вечности ровесник,
А хвойный и прибойный гул —
Уже ненужный провозвестник,
 
 
И чтоб, запруды проломив,
В безбрежной памяти звучало
Воспоминание про миф
Осиротелого причала.
 

«Музыка. Нищая нота…»

 
Музыка. Нищая нота
С моей дремотой в ладу,
И мне проясняется что-то,
Чего никогда не найду.
 
 
Бездомные звуки… Ну что ж…
Как будто жизнь – баловала.
Ты дремлешь, зато и поймешь,
На кромке какого провала…
 

«Мне тоскливо и тоскливо…»

 
Мне тоскливо и тоскливо…
Завтра будет жизнь легка…
Настроений переливы —
Как всегда из пустяка.
 
 
Это солнце, эти тучи
Могут все переменить…
Все неверно, все зыбуче,
Быстро рвется мысли нить…
 
 
Это – правда на минуту,
Между миром и тоской…
Серый вечер. В сердце смута.
Завтра – солнце и покой.
 

«Еще горит закат дневной…»

 
Еще горит закат дневной…
Мое грядущее – сокрыто.
Душа… ей пусто быть одной…
Лазурный лучик ледяной
Уперся в мостовые плиты.
Лазурный лучик и туманный,
Угаснувшей поры дневной
Привет прощальный, безымянный…
Он весь во мне, он здесь со мной:
То луч последний, ледяной.
 

«То музыка простая…»

 
То музыка простая,
А может, колдовство…
И я перерастаю
В иное существо,
 
 
То существо, в котором
Умиротворены
Сморенные раздором
С действительностью сны,
 
 
Которому знакома
Та песня с давних лет
(И нет у сердца дома,
И в сердце дома нет).
 
 
Когда же эти звуки
Бегут из забытья,
Душа не помнит муки,
Души не помню я.
 
 
То музыка простая…
Бездумно подпою,
Заплачу, и растаю —
И быть перестаю.
 

«На небе все сущие зимы…»

 
На небе все сущие зимы
Затмили всю летнюю явь…
Так в пламень сойди негасимый
И сердце в покое оставь!
 
 
Ты разуму – тысяча казней,
Ты чувства мятешь вдалеке.
Твой образ еще неотвязней,
Чем ветер в пустом кошельке.
 
 
К ответной любви не принужу,
И грезы своей не уйму;
И горе горюется в стужу,
Но будет предел и ему.
 
 
Все просто… Метаюсь ревниво…
Но ревность не я изобрел.
В любви к тебе столько надрыва,
Который и зол, и не зол…
 
 
Потеха? Конечно. Но мне ведь
Он ясен и меньше суров,
Когда изливается в девять
И восемь певучих слогов.
 

«В переулке уже замолчали…»

 
В переулке уже замолчали.
Надвигается ночь.
Я не знаю, зачем я в печали
И зовется ли это печаль.
 
 
Может, эту влюбленную пару
Я пойму, никого не любя?
А вдали голоса и гитара,
Растерявшие сами себя…
 
 
И такая безмерная дрема
Наполняет чужую игру,
И душа, как подобье фантома,
Навесомо парит на ветру.
 

«Я болен жизнью. И из глуби горя…»

 
Я болен жизнью. И из глуби горя
Порою мысль является вовне,
Как будто сердце в вековом затворе,
Моей душе своим биеньем вторя,
Способно думать, с мозгом наравне.
 
 
Слагаюсь я из горечи притворной.
Идею непостижную люблю.
Одет я словно сказочный придворный,
Великолепный и всегда покорный
Измышленному кем-то королю.
 
 
Все только сон – и я, и кто мне дорог.
Из слабых рук вся разронялась кладь.
Я только жду, и наплывает морок.
Я нищий у отчаянья задворок,
Что так и не решился постучать.
 

«Я так хочу расслушать немоту…»

 
Я так хочу расслушать немоту…
Не ветер и не трепет перелеска —
Но третий звук, который посреди…
          Он хочет раствориться на лету,
          Чужой всему, что явственно и веско, —
          И потому его не береди.
 
 
Не говори! Молчанья не тревожь!
Любовь – потом, а прежде – эти звуки.
Мы эти звуки нежностью убьем…
          Бесплотная и сладостная дрожь
          Идет на смену застарелой муке
          И будоражит вечным забытьем.
 
 
Откуда дрожь? От трепетной листвы?
Иль может – от предчувствуемых песен?
Что было лаской – пагубно во сне.
          Ты вновь со мною – и леса мертвы;
          Ты вновь со мной – и ветер бессловесен.
          И я с тобой – и мы наедине…
 

«Доносится ли ветер…»

 
Доносится ли ветер
До слуха моего…
А может быть, молчанье;
А может, ничего…
 
 
Меня тревожит нечто,
Чего не обрету,
Но только всей душою
Предчувствую беду, —
 
 
И в то же время знаю:
Тревога пронеслась.
Где сам я? Где былое?
И где меж нами связь?
 

«Я назову тоской, быть может…»

 
Я назову тоской, быть может,
И может быть, тогда пойму
Все то, что гложет и тревожит,
Я сам не знаю почему.
 
 
Тоска. И с ней не разлучиться,
Не распроститься никогда
До той поры, пока лучится
Недостижимая звезда.
 
 
Но если звезды не со мною,
То остальное – все одно;
И я ладони приоткрою,
Где праха пыльного полно.
 

«Ты даришь, память-чудотворка…»

 
Ты даришь, память-чудотворка,
Мне все не бывшее дотоль,
И мне твоя недоговорка
Страшней, чем подлинная боль.
 
 
Создать же фей, лишенных плоти, —
Так много отнимает сил…
Я предаю в моей дремоте
Богов, которых сотворил…
 
 
Но ты отбрасываешь путы,
Из небыли рождаешь явь…
Верни в счастливые минуты —
И там расплаканным оставь.
 

«Меж луной и темным бором…»

 
Меж луной и темным бором,
Между мною и не мной —
Я крадусь пугливым вором
Между лесом и луной.
Все таится перед взором,
Все укрыто пеленой.
 
 
Меж волною и удачей,
Не в былом и не во сне —
Я уже отплакал плачи
По удаче и волне.
Все здесь так – и все иначе,
Все растает в тишине.
 

«Кто глухи и незрячи…»

 
Кто глухи и незрячи,
Те душами тверды.
А я живу иначе,
На разные лады.
 
 
Благословляя разум,
Гляжу на бытие,
Гляжу невинным глазом:
Ничто здесь не мое.
 
 
Зато я так приметлив
И так слиянен с ним,
Что тут же, не замедлив,
Я делаюсь иным.
 
 
Где сколотые кромки,
Где мир испорошен,
Я разобьюсь в обломки,
На множество персон.
 
 
Когда в себя былого
Я новый загляну,
Я собственную снова
Провижу глубину.
 
 
Как суша, как пучины,
Как свод над головой,
Что якобы едины,
Я – разный и не свой.
 
 
Где сколотые кромки,
Где все разорвалось,
Я сам – свои обломки,
Живущие поврозь.
 
 
И коль взираю вчуже,
Коль тот я и не тот,
К последнему чему же
Душа моя придет?
 
 
Ищу приноровленья
К деяниям Творца,
Чье дело и веленье —
Меняться без конца.
 
 
И, уподобясь Богу,
Я мифы создаю:
Весь мир, свою дорогу —
И подлинность свою.
 

«Утешься, сердце! Бейся без надрыва!»

 
Утешься, сердце! Бейся без надрыва!
За гранью дней придут иные дни —
Свершится диво, ибо хочешь дива.
Тоску свою пустую отгони
И счастья дожидайся терпеливо.
 
 
Увы мечтам, которые кляну!
Надежде, что собою лишь богата!
Как если кто ерошит седину —
И уж не тот, каким он был когда-то.
Постичь ли сон, не повредивши сну?
 
 
Усни же, сердце! Ибо для сновидца
Уснул рассудок и закон уснул.
Ему нужны потемки без границы —
И мировой торжественный прогул,
Покуда все во все преобратится.
 

L'Homme [3]3
  Человек (франц.)


[Закрыть]

 
Лукавы все слова. Ищи себе покоя!
Предвечной тишине с тобою быть позволь!
Как мутный вал на побережие морское,
          На сердце наплывает боль.
 
 
Ее не опознать, коль чувства сразу смяты;
Лишь лунная дорожка до сих пор жива,
Да живы время, тающие ароматы
          И все грядущие слова.
 

«И коль дано искусством или чудом…»

 
И коль дано искусством или чудом
Постигнуть все, чем нас постигнет рок, —
Даруй не знать, даруй, чтобы под спудом
Остаток дней невидимо протек.
 
 
Грядущее – оно ли будет ново?
И нынешней минуты не пойму.
Я помню, что явился из былого,
Не ведая, куда и почему.
 
 
Все то, чего у будущего просят,
Верну я во владение судеб,
Влюбленный в тень, что листья мне отбросят,
Счастливый тем, что к будущему слеп.
 

«Сползут ли туманы со склона…»

 
Сползут ли туманы со склона,
Опять ли вершину обложат…
Душа поглядит отстраненно
И видит, что видеть – не может.
То гуще, то реже туманы…
Они существуют, а мне-то —
Терзаться, жива ли отмета
От радости или от раны,
Не зная, хочу ли ответа.
 

«Уже так мало боли…»

 
Уже так мало боли
За тех, кого люблю или люблю почти.
Я есмь корабль, вставший на приколе,
Дабы в недвижности дорогу обрести.
 
 
Уже осталось мало
От всех стремлений и труда:
Вернулся с карнавала
Таким, каким ушел туда.
 
 
Таким, кому и сбыться,
И недосбыться – все равно.
Засматриваю в лица,
В которые засматривал давно.
 
 
Хоть всякий облик скрыт,
Но знаю наперед,
Что настоящий вид
Обманом оплетет.
 
 
А чувства тем и живы,
Что вспомнить не смогли
Про шквальные порывы
В оставленной дали.
 

«Слеза не ослепляет глаза…»

 
Слеза не ослепляет глаза.
Я узнаю,
Что музыки доносит фраза:
Я вижу детство, мать мою,
Наш дом старинный
И ужас времени-стремнины
И жизни, шепчущей: убью!
Я цепенею.
И жизнь – я порываю с нею,
Я все бесплотней, все незримей…
Играет мать. Я узнаю
Родные ласковые руки.
Они ударами скупыми
Из клавиш извлекают звуки
(О, сколько муки!).
«Тот вечер в Лиме».
 
 
Я вижу светлую картину!
Я сам оказываюсь там.
От жидких лунных бликов отодвину
Глаза, открытые мечтам.
 
 
Но чу! уже конец мелодий…
Мечтаю, как всегда мечтал,
Своей не веруя природе,
Без твердых правил и начал —
 
 
И, словно опием вспоенный,
Всепомнящий и посторонний,
Принцессам раздаю короны,
Не позаботившись о троне.
 
 
Я канул в музыки реку,
Что хлынула на зов заклятий.
Душа оборванным дитятей
Забилась в дальнем уголке.
Ее лишь берегу
В миру, не знающем изъятий, —
Ее заплату на заплате
И сон, летящий налегке.
 
 
Но, мама, назови мне имя
Богов, ответивших бы, ввысь
Иль вниз идти мне за моими
Виденьями, чтоб там сбылись.
«Тот вечер в Лиме».
 
 
О сердце, разорвись!
 

«О сон! в тебе едином нет обмана…»

 
О сон! в тебе едином нет обмана.
Сновидеть – высочайший из даров.
Зачем любовь, когда гноится рана,
А сверху – белой мантии покров?
 
 
И боги все в изгнанье удалятся,
И мифы минут, словно карнавал;
И все мы как захожие паяцы,
Которых неизбежно ждет провал.
 
 
Уснуть и спать! Упрятаться за форты
От мыслей и от козней естества,
Чтоб только в сон, к иному сну простертый,
Сквозь окна, приоткрытые едва,
 
 
Не гомоном без лада и без толка —
Но сумерками ужас проползал,
А мысли распадались, как метелка,
Которую юродивый вязал.
 

«Твой голос, достойный оплакивать бога…»

 
Твой голос, достойный оплакивать бога,
Чертогом вознесся и к жизни воззвал
У несуществующих окон чертога
Над всеми причалами сущий Причал.
 
 
Угаснувшей радуги полуполоски…
Ее отголоски, мечту окрылив,
Теперь окаймили печальный и плоский
Над всеми заливами сущий Залив.
 
 
Унынье за окнами топко и голо,
И стелется хмарь закоулками дрем…
Привез мою гибель и ждет у прикола
Над всеми паромами сущий Паром.
 

«Во мне безмыслие такое…»

 
Во мне безмыслие такое,
Такая греза наяву,
Что не зову ее тоскою
И даже бредом не зову.
 
 
Моя душа почти ослепла,
Высматривая, как в чаду,
Поверх остывшей горки пепла
Мою последнюю звезду.
 
 
Вся жизнь продымлена до мига,
А мира зыбкого закон —
Все та же призрачная книга
Непостигаемых письмен.
 

«Сердце опоздало. Может статься, к сроку…»

 
Сердце опоздало. Может статься, к сроку,
Знай оно любовь, поспело бы оно.
Если та была, то все равно без проку;
Значит, места нет ни скорби, ни упреку:
Сердце опоздало. Все уже равно.
 
 
И с подменным сердцем, в зависть бутафорам,
Мы бредем по миру. Сердце мне вернуть
В силах лишь чужое сердце, по котором
Сердце бы забилось – и его повтором
Вызвало из праха собственную суть.
 
 
Нет иного сердца, и другой тропы нет,
Кроме как холодный вытоптанный след
Между сном, что минет, и тоской, что минет:
Кто на пару с сердцем ловко арлекинит,
Точно так же канет, в яме волчьей сгинет.
Нет иной дороги, и надежды – нет.
 

«Тревогой невнятной и краткой…»

 
Тревогой невнятной и краткой
Провеяло гущу дерев:
Провеяло словно словно украдкой —
И словно сперва замерев…
 
 
Безмолвие чутко следящей,
Душе для покоя нужны
Мелодии чуточку слаще
Иль горше такой тишины.
 
 
Душа в бытии оскуделом,
Не слыша созвучную с ней,
Считала бы добрым уделом
Недобрый, который честней:
 
 
И в роще, где пыточной хваткой
И ветер, и звуки взяты,
Недвижное веет украдкой,
Порой обрывая листы.
 
 
Помнится, по кронам древесным
Опять ветерок пролетел,
Но листья паденьем отвесным
Кладут заблужденью предел.
 
 
О, к мертвой земле тихомолком
Слетающий лиственный прах,
Шуршащий непряденым шелком
В несбыточных чьих-то руках,
 
 
Какой чернокнижной догадкой
Ты вызнал про тысячу бед,
Что слышно, как рядом украдкой
Повеяло то, чего нет?
 

«Небесной полная лазури…»

 
Небесной полная лазури,
Волна прозрачна и легка,
Ударом по клавиатуре
Дотрагиваясь до песка.
 
 
На безымянной пианоле
Звучит без музыки мотив,
Освобожденную от боли
Идею полдня воплотив.
 
 
Зачем же этого не вдоволь,
И для чего взыскую я
Еще небесного ль, земного ль —
Но трепетного бытия?
 

«Самоослепленно / В зыбкую волну…»

 
Самоослепленно
В зыбкую волну,
В мертвенное лоно —
Сам в себя шагну.
 
 
Ощущаю влаги
Тяжкий перекат,
Растерявший флаги
Брошенный фрегат.
 
 
На неровном киле…
И покошен рей…
Небеса застыли,
Олова серей.
 
 
Небеса и море —
Это тоже я,
Лишь с собою в ссоре,
В жажде забытья…
 

«Как юности памятник зыбкий…»

 
Как юности памятник зыбкий,
Во мне и поныне светла
Какая-то четверть улыбки,
Живущая тем, что жила.
 
 
Порой неудобна, как маска,
Надежда в холодной груди:
Мерцает волшебная сказка,
Чернеется явь посреди…
 
 
Горя в торжестве иллюзорном,
Подсолнечник хочет шепнуть
Своей желтизною – что зернам
Доверена черная суть.
 

«В часы, когда бессонница сама…»

 
В часы, когда бессонница сама
Как целый мир представится для взгляда
И снимет с просветленного ума
Ленивый морок дневного уклада, —
Я грежу; простирается прохлада,
Где тень живет, а душу скрыла тьма;
Я знаю, что и мука, и услада
Ничтожны, как никчемные тома.
 
 
Я грежу; пустота во мне густится;
Душа немеет немотой провидца —
И в зоркости измучилась настоль,
Что ни природы, ни мечты, ни Бога,
Ни даже скорби; и отдал бы много,
Чтоб эту ясность променять на боль.
 

«Душа кровит. Пленили, будто яма…»

 
Душа кровит. Пленили, будто яма,
Терзанья – разум, видящий обман,
Который миром нарекся упрямо,
Где счастье – словно запах фимиама,
Обтекший жизнь, как сушу – океан.
 
 
Не сделать вздоха и не сделать шага
Без горечи, что ноша невподъем.
И сердце, хоть растерзано и наго,
Но мучится напрасной жаждой блага,
Напрасного, как помысел о нем.
 
 
Какого Бога двойственная сила
Дала узнать, что рок неотвратим,
И в то же время сердцу подарила
Его мечту – никчемное мерило,
Которое использовать хотим?
 
 
Зачем его Строитель кропотливый,
Во исполненье тайных теорем,
Расчислил и приливы, и отливы —
Весь это мир, текучий, сиротливый
И сам не постигающий, зачем?
 
 
Бог воплотился; это означало,
Что и душа склонилась перед злом;
А счастье, бытию первоначало,
Гремушкой пустозвонной забренчало
И сделалось гадалок ремеслом.
 
 
И мир застыл, как маска лицедея,
Как сам себя исчерпавший урок.
Зачем же плоти жаждала идея,
И как сумеем, ею не владея,
Достроить недостроенный чертог?
 
 
Немой останок умершего Бога
И есть наш мир; душа же родилась,
Узнав его отличье от чертога,
Но для нее утеряна дорога
В утраченную Богом ипостась.
 
 
И вот, блуждая в поисках потери,
Душа взыскует, вглядываясь в тьму, —
Но не себя, а гибельных мистерий;
И только Словом приобщится к вере,
Забытому истоку своему.
 
 
Он Словом был, но перестал владеть им,
Явившись мертвый в мертвенном миру;
И значит, здесь искомого не встретим,
Но только в Слове, этом Боге третьем,
Душа вернется к Правде и Добру.
 

Новый самообман

 
Средь гибели кумиров и преданий —
Воскресните, былые божества,
Подобно грезе, видные едва,
Дабы глазам блаженствовать в обмане.
 
 
Творя ваш мир в пределах тесной грани,
Презрите образ, явленный в пэане,
Но не наитье, давшее слова.
 
 
Отринуть яви четкие порядки,
Дабы в Догадке снова прозиял
Предметный мир, мистический и краткий:
 
 
А призрачный телесный Идеал
Ей вечно чужд – единой сущей цели,
Что сумраком не пожрана доселе.
 

«Вращаются лохмотья тени…»

 
Вращаются лохмотья тени,
Плывя в разинутую тишь.
Вся высь – разор и запустенье,
Где ничего не разглядишь.
 
 
На небе сущие загадки
Все рваным ритмом излиты
В том непроглядном беспорядке,
Где зарожденье темноты.
 
 
Но средь вселенского обвала,
Куда на свете ни гляди,
Еще ничто не оторвало
Надежду, острием кинжала
К моей прижатую груди.