Текст книги "Маг. Биография Пауло Коэльо "

Автор книги: Фернандо Морайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)

– Падре Руффьер, шофер слишком гонит машину. Я боюсь погибнуть.

Разгневанный священник прошипел в лицо мальчика:

– Ты боишься погибнуть, а я возмущен твоей трусостью!

Постепенно сомнения стали уверенностью. Пауло начал ненавидеть священников («банду ретроградов») и все их требования, касавшиеся как религии, так и учебы. Ему представлялось, что иезуиты обманули его. Проповеди, которые он раньше воспринимал как твердокаменную истину, казались ему теперь «порциями яда, медленно вводимого для того, чтобы мы возненавидели жизнь». Пауло жалел, что некогда принимал всерьез подобные разглагольствования. «Я, идиот, начал даже верить, что жизнь ничего не стоит, – писал он в дневнике. – Вечно боясь смерти, я был вынужден постоянно исповедоваться, чтобы не попасть в ад». Ценой неимоверных страданий и множества ночей без сна к семнадцати годам Пауло сделал окончательный вывод. Он больше ничего не хочет слышать о церкви, проповедях, грехе. И он не собирается стать хорошим учеником во втором классе точных наук, где занятия должны вот-вот начаться. Но в то же время он готов все поставить на карту, употребить всю энергию на осуществление своей навязчивой идеи, которую теперь называет не призванием, а профессией.

Хватило одного семестра, чтобы стало понятно: колледж Санто-Инасио для Пауло больше ничего не значил. «Я всегда был плохим учеником, а теперь стал хуже некуда». Оценки в табеле подтверждают, что Пауло не преувеличивал. Он стал одним из последних в классе, и с каждым экзаменом его результат снижался. На первых ежемесячных контрольных его средняя оценка оказалась чуть выше пяти баллов благодаря весьма спорной девятке по химии. В мае средняя оценка опустилась до 4,4 балла, а в июне грянул гром. Результат упал до 3,7, Педро и Лижию пригласили на собрание в колледж. Новости оказались ужасающими. Один священник зачитал супругам пятую статью устава Санто-Инасио – родителям следовало подписывать этот документ при переходе чада из класса в класс. Согласно этой статье, ученики, недобравшие переходный балл, подлежат отчислению. Священник без обиняков изложил суть: если в следующем семестре Пауло не возьмется за ум и не нагонит упущенное, он провалится на экзаменах, будет отчислен из одного из самых уважаемых и престижных учебных заведений Бразилии, а это – несмываемое пятно на репутации. Есть только один способ избежать этого и избавить ученика и его родителей от позора: пусть Педро и Лижия по собственному желанию заберут Пауло из Санто-Инасио и переведут в другую школу. Обычно Санто-Инасио не идет на такие уступки. Но в данном случае колледж готов сделать исключение, поскольку Пауло – внук Артура Арарипе Жуниора, мастера Туки, одного из тех, кто был среди первых (1903 года) выпускников Санто-Инасио.

Педро и Лижия пришли домой очень расстроенными. Они знали, что Пауло потихоньку курит, от него частенько пахнет спиртным, и кое-кто из родни стал жаловаться, что он подает дурной пример другим детям.

– Этот мальчик просто опасен, – шушукались тетушки. – Он собьет с пути своих младших кузенов.

Но до сих пор «странное поведение» Пауло было внутрисемейной проблемой, а вот исключение из Санто-Инасио стало бы настоящим – и громким! – скандалом, который во всеуслышание доказал бы неспособность родителей воспитывать сына. Если ребенок, как любил повторять инженер Педро, – визитная карточка семьи, у супругов Коэльо были все основания чувствовать себя опозоренными. Физическое насилие в то время считалось естественной составляющей бразильской семейной педагогики, но Педро и Лижия никогда не били сына – наказывали его строго, но к рукоприкладству не прибегали. Объявив о решении перевести Пауло в колледж Эндрюс, где он должен был и дальше заниматься точными науками, отец добавил, что отныне лишает его не только отдыха на каникулах, но и карманных денег. Если ему нужны деньги на сигареты и пиво, пусть ищет работу.

Перевод в колледж Эндрюс был задуман как наказание, но на деле вышло наоборот. Пауло пришел в восторг от новой школы. Колледж Эндрюс являлся не только светским и несравненно более либеральным, чем Санто-Инасио, но и смешанным – в нем учились вместе и мальчики, и девочки. А еще там устраивались политические диспуты, действовали кружки, киностудия и даже любительский театр, в который Пауло поступил раньше, чем познакомился со всеми преподавателями. Годом ранее он решился сделать первый шаг в мир драматургии: на выходных по случаю Дня поминовения усопших заперся в комнате, задавшись целью сочинить пьесу. Пауло выходил только к обеду и ужину, а родителям говорил, что готовится к переходным экзаменам. Через четыре дня он поставил последнюю точку в пьесе «Урод». Претенциозно назвав ее «petit guigno[18] в духе Алуизио Азеведо», он записал в дневнике:

В этой пьесе я изображаю судьбу урода в обществе. Это история отвергнутого юноши, который кончает жизнь самоубийством. Сцены разыгрывают силуэты, а четыре менестреля декламируют стихи о чувствах и действиях персонажей. В промежутке между первым и вторым актом в глубине сцены кто-то поет медленную боссанову, чей текст связан с действием первого акта. Я нашел удачные мизансцены. Уже в этом году пьеса будет поставлена здесь, в зимнем саду.

Критическое чутье оказалось сильнее самолюбия, и через неделю Пауло уничтожил свой первый драматургический опыт, удостоив его эпитафии всего из пяти слов: «Она плохая. Скоро напишу другую». Именно как автор пьес, хоть и неизданных, Пауло вошел в 1964 году в любительский театр колледжа Эндрюс. А что касается школьной жизни, преподавателей, зачетов – все это, видимо, нисколько его не интересовало. В тех редких случаях, когда Пауло считал необходимым упомянуть о школьных занятиях в дневнике, появлялись короткие неутешительные заметки: «Учусь плохо, грозит провал по геометрии, физике и химии… Никак не могу взяться за учебники, постоянно отвлекаюсь, чаще всего – на всякую ерунду… Уроки, мне кажется, тянутся все дольше… Честное слово, я не знаю, что со мной происходит, и описать это словами не могу». Признавая, что плохо учится, Пауло несколько приукрашивал действительность. На самом деле он неуклонно катился вниз.

Завораживающий мир театра влечет к себе Пауло столь же сильно, как отталкивает школа, где его дела идут все плачевней

В октябре, за два месяца до конца года, оценки по всем предметам были у него ниже пяти баллов. Отец решил, что пришло время натянуть вожжи и выполнил обещание: кузен Илдебрандо Гойе Нето выхлопотал Пауло место учетчика на предприятии, занимавшемся очисткой входа в порт Рио-де-Жанейро. Зарплаты не хватало даже на транспорт и сигареты. Каждый день после уроков Пауло бежал домой, обедал, садился на автобус и ехал в Санто-Кристо, центральный район Рио, расположенный у пристани. Буксир доставлял его на драгу, где Пауло весь остаток дня отмечал мелом на дощечке каждый черпак драги, которая забирала с морского дна отбросы и вываливала их в баржу. Эта деятельность казалась Пауло совершенно бессмысленной и напоминала миф о Сизифе, обреченном бесконечно втаскивать на гору камень, который тут же скатывается обратно. «Эта работа не имеет конца, – записал Пауло в дневнике. – Только подумаешь: „Все!“, как в тот же миг все начинается снова». Наказание не принесло никакого результата, Пауло продолжал учиться плохо, а узнав, что может остаться на второй год, написал об этом весьма легкомысленно: «Приятель сказал, что у меня будет переэкзаменовка по математике. Но утро такое прекрасное, такое музыкальное, и я счастлив. Господи, как хороша жизнь! Господи, как она хороша!» Ведомость в конце года подтвердила худшие опасения: средняя годовая оценка 4,2 балла означала провал по всем предметам.

А Пауло с каждым днем становился, казалось, все безразличнее к этому миру. Он покорно работал на землечерпалке и совсем не обиделся, когда на Рождество родители подарили ему всего-навсего перочинный ножик. Его интересовала только литература, причем в любых своих формах и жанрах, будь то романы, пьесы или стихи. Да, и стихи тоже, потому что, отказавшись на несколько месяцев от поэзии, он вновь принялся самозабвенно версифицировать. После долгих раздумий он пришел к выводу, что вовсе не стыдно писать стихи в ожидании часа, когда он сможет перенести на бумагу роман. «У меня для романа такой сюжет! Но, черт побери, мне никак не сочинить хорошее начало, а для того чтобы продолжать, не хватает терпения, – жаловался Пауло и тут же заключал, смирившись: – Но я избрал для себя именно эту профессию». Ближе познакомившись с соседями в Гавеа, Пауло обнаружил еще нескольких юношей и девушек, интересовавшихся литературой и книгами. Всего их оказалось пятнадцать, и они создали литературный клуб «Рота 15» – название составили из начальных слогов названия улицы Родриго Отавио, пересекавшей улицу Падре Леонел Франка, где стоял особняк семьи Коэльо. Юные литераторы собирались в угловом доме неподалеку. Пауло оказался столь плодовитым поэтом, что, когда клуб «Рота 15» решил напечатать на ротапринте коллективный сборник, будущий писатель представил подборку из тринадцати стихотворений, среди которых была и премированная «Тринадцатилетняя женщина». Справка об авторе гласила: «Пауло Коэльо начал литературную карьеру в 1962 году, писал небольшие заметки, затем обратился к поэзии. В 1963 году был принят в Академию литературы Санто-Инасио и тогда же получил высшую премию этого литературного объединения». Деятельность клуба «Рота 15» закончилась скандалом – Пауло уличил казначея в том, что тот истратил общие деньги, купив билет на шоу французской поп-дивы Франсуазы Арди, выступавшей тогда в Рио.

Пауло считал себя достаточно зрелым поэтом и уже не довольствовался публикациями в местных газетках и клубных сборниках. Ощущая себя ветераном, он решил, что настало время взлететь повыше. Его мечтой было прочесть о себе хвалебный отзыв – или хотя бы упоминание – в престижной рубрике «Писатели и книги», которую вел в известной многотиражной газете «Коррейо да манья» пернамбуканец Жозе Кондэ, способный создать или погубить репутацию одной меткой фразой. Нелюбезный Жозе Кондэ отмечал тогда свое соавторство в выпускаемой издательством «Сивилизасан бразилейра» серии «Семь смертных грехов» – он участвовал в ней наряду с такими фигурами, как Гимараэнс Роза, Отто Лара Резенде, Карлос Эйтор Кони и Лижия Фагундес Телес, не считая прочих знаменитостей. Пауло восхищался жестким стилем Кондэ и надеялся, что зоркий глаз критика рассмотрит в его произведениях искру таланта. Он дополнил новыми стихотворениями подборку, опубликованную клубом «Рота 15», красиво отпечатал ее на машинке, тщательно переплел и отправил в редакцию «Коррейо». В следующую среду – день выхода рубрики «Писатели и книги» – Пауло побежал в газетный киоск, горя желанием узнать, что же написал о нем Жозе Кондэ. Потрясение было таким сильным, что он вырезал соответствующий столбец, вклеил его в дневник и снабдил пометкой: «Неделю назад я послал Жозе Кондэ свои стихи с просьбой высказаться о них. А сегодня прочел в газете вот это». Пауло имел в виду постскриптум колонки из десяти строк:

Бойким юнцам, стремящимся во что бы то ни стало обратить на себя внимание и опубликовать свои книги, стоило бы вспомнить, что Карлос Друммонд де Андраде выпустил за пятнадцать лет всего три маленьких сборника, содержащих в общей сложности 144 стихотворения… А недавно один критик подчеркнул, что Эрнест Хемингуэй не менее двадцати раз переписал свой маленький шедевр «Старик и море».

Пауло понял намек, и его сразила такая агрессивность. Совсем недавно он благодарил Бога за дарованное ему счастье – открытие призвания, – но теперь самоуверенность сменилась мучительными сомнениями. «Может, я зря упорствую, желая стать писателем? – размышлял он. – Может, писатель из меня не получится?» Но все же Пауло сомнения отметал. Его друг обливался ледяной водой, чтобы не потерять веру в Бога, и Пауло решил не поддаваться слабости и бороться за осуществление мечты. Он тяжело перенес удар, нанесенный Кондэ, но не собирался сдаваться. Целый день он не мог думать ни о чем другом, кроме литературной рубрики. Вечером, чтобы немного отвлечься, он решил посмотреть знаменитый американский сериал о докторе Килдэре, молодом враче, которого играл Ричард Чемберлен. Пауло выключил телевизор, не досмотрев серию до конца, и записал в тетради:

В сегодняшней серии о докторе Килдэре директор больницы сказал ему: «Я не должен был пытаться изменить вашу жизнь, Джим. Все мы с рождения созданы для своего идеала». Я применил эти слова к профессий писателя и решил стать им.

Воодушевленный собственной смелостью, Пауло сочинил вариацию стихотворения Редьярда Киплинга «Если…»:

Если ты в состоянии просить и друзей и врагов

дать тебе шанс,

Если, услышав «нет», ты в состоянии понять

это как «может быть»,

Если ты в состоянии начать с самого низу

и извлечь пользу из того немногого, что имеешь,

Если ты в состоянии совершенствовать себя

каждый миг и, поднявшись наверх, не уступить

честолюбию,

Ты станешь писателем.

Вознесшись в свои заоблачные высоты, Пауло с тоской думал о перспективе снова сесть за школьную парту. Стремясь избежать этой муки, он разработал план, который мог бы избавить его от колледжа на пару лет: надо постараться получить зарубежную стипендию и на какое-то время уехать из Бразилии, как это уже сделали некоторые его соученики. Родители Пауло вновь обрели бы надежду, если б ему удалось стать участником очень популярной в то время программы культурного обмена «Америкен филд сервис». Судя по оценкам, Пауло неплохо успевал по английскому (особенно в сравнении с другими предметами), а это уже полдела. Две недели он потратил на сбор документов: справки из школы, фотографии, рекомендательные письма. Когда начались отборочные испытания, из семи претендентов группы, в которую входил Пауло, осталось вначале четверо, а потом его и еще двоих допустили к решающему экзамену: собеседованию, – разумеется, на английском языке – с проверяющим из Штатов.

В назначенный день Пауло так волновался, что, сев перед экзаменатором – девушкой приблизительно его возраста, – ощутил глухой толчок в глубине груди. Забыв о неверии, он мысленно воззвал к Богу, молясь, чтобы тревога оказалась ложной. Но нет – у него действительно начинался приступ астмы. Из легких вырывался хриплый свист, глаза вылезли из орбит, он судорожно ощупывал карманы в поисках ингалятора. Пауло пытался что-то сказать, но из горла неслось лишь сипенье. Американка и сама окаменела от ужаса. Через несколько минут все прошло, Пауло удалось взять себя в руки и пройти собеседование, но он покидал аудиторию с плохим предчувствием: «Боюсь, астма сыграла со мной злую шутку». И действительно, за месяц до предполагаемого отъезда ему сообщили телеграммой, что он не прошел по конкурсу. Но Пауло не чувствовал себя побежденным – он приписал отказ не неудаче на собеседовании, а тому факту, что мать ездила в США: «Думаю, они отдают предпочтение тем, чьи родственники никогда не бывали в Соединенных Штатах, – написал он и добавил, как та лисица из басни: Очевидно, они решили, что для Америки у меня слишком могучий интеллект».

В это же время Пауло охватила новая страсть. На сей раз – в образе реальной девушки из плоти и крови: кареглазой длинноногой Марсии. Пауло в свои семнадцать лет даже по бразильским меркам был малорослым и худым. При росте в метр шестьдесят девять, который остался у него на всю жизнь, он весил всего пятьдесят килограммов – на десять меньше нормы. Будущий писатель не отличался приятной наружностью и самокритично это признавал: «Я некрасив, тощ, лишен обаяния и неспособен заинтересовать женщину, – повторял он десятки раз с небольшими вариациями в интервью, которые давал впоследствии. – Из-за моей внешности у меня развился комплекс неполноценности». Большинство юношей ходили в рубашках с короткими рукавами, щеголяя крепкими мускулами, а Пауло носил только строгие рубашки с длинным рукавом, чтобы замаскировать узкие плечи и слишком тонкие руки. Огромный кожаный пояс, несуразно смотревшийся на тщедушной фигурке, поддерживал линялые джинсы, обтягивавшие, как того требовала мода, худые ноги. Образ довершали металлические очки с тонированными стеклами, позднее ставшие фирменным знаком Джона Леннона. Волосы у Пауло закрывали уши и свисали почти до плеч, а немного погодя он отрастил жидкие усики и что-то вроде остренькой мини-эспаньолки под нижней губой.

Марсия была на год моложе Пауло и жила почти по соседству на углу улиц Родриго Отавио и Падре Леонел Франка. Она тоже училась в колледже Эндрюс и была членом клуба «Рота 15». Светлые прямые волосы, кукольный носик, узкий разрез глаз – несмотря на строгий надзор отца и старшего брата, она считалась отъявленной кокеткой и одной из самых соблазнительных девушек в группе. Будущий автор бестселлеров был о себе столь низкого мнения, что не замечал заинтересованных взглядов девушки, в которых сквозило восхищение, когда он спорил с другим «интеллектуалом» группы – Алсидесом Линсом, или Сидиньо – о книгах, фильмах и театральных постановках. Хотя большинство участников клуба не слишком хорошо понимало значение термина, все они считали себя экзистенциалистами. У Пауло не было ни шикарной одежды, ни машины, он не отличался физической силой, но Марсия с удовольствием слушала, как он пересказывает отрывки из прочитанных книг или декламирует стихи известных поэтов. Однако Пауло не подозревал о симпатии девушки, пока она не решила взять инициативу в свои руки.

Вечером 31 декабря 1964 года Пауло завершил очередную тетрадь дневника следующей грустной фразой: «Сегодняшний день, последний день 1964 года, завершается стоном, скрытым в ночи. Год не принес ничего, кроме горечи». По-прежнему мрачный и подавленный, через два дня он вместе с группой отправился в театр «Арена» в Копакабане смотреть пьесу «Мнение», в которой выступала певица Нара Леан. Приятели расселись в разных местах зала, и Пауло оказался рядом с Марсией. Когда погас свет и прекрасная Нара запела первые куплеты знаменитой «Злости» Жуана Вале, девушка ощутила легкое, словно вздох, прикосновение. Не оборачиваясь, она скосила глаза и увидела руку Пауло рядом со своей. Марсия сплела пальцы с пальцами Пауло и нежно пожала их. Будущий писатель испытал ужас, близкий к панике: вдруг сейчас начнется приступ астмы? Но ничего страшного не случилось, и он успокоился. «Я был уверен, что сам Господь приблизил руку Марсии к моей руке, – вспоминал он впоследствии. – А если так, Ему было незачем насылать на меня приступ». И он дышал, как все нормальные люди. Между ним и Марсией вспыхнула подлинная страсть. После спектакля Наре пришлось несколько раз спеть на бис зонг, в котором она протестовала против военной диктатуры, установившейся в Бразилии девятью месяцами раньше. Держась за руки, пользуясь темнотой, парочка пробралась между креслами и выскользнула из зала. На улице еще было слышно, как Нара в четвертый раз поет на «бис» начальные строчки «Мнения».

Они разулись и, по-прежнему не разнимая рук, пошли босиком по песку пляжа Копакабана. Пауло обнял Марсию и попытался поцеловать ее, но девушка мягко отстранилась:

– Меня никто еще не целовал в губы.

Пауло ответил с самоуверенностью бывалого донжуана:

– Не беспокойся, мне это не впервой. Тебе понравится.

Под звездным небом жаркой бразильской ночи двое лжецов слились в долгом поцелуе, о котором будут ностальгически вспоминать и через сорок лет. 1965 год не мог начаться лучше. Роман с Марсией вселил в душу Пауло умиротворение, какого юноша не ощущал никогда раньше ни в Араруаме, ни в Белене. Пауло витал в облаках и даже не огорчился, узнав, что не занял призового места на стихотворном конкурсе, который спонсировал Национальный институт Мате. «Какое имеет значение, дали премию, не дали, – проявляя истинное величие души, писал он, – для того, кого любит такая девушка, как Марсия?» Страницы его дневника заполнялись теперь рисунками: два сердца с именами влюбленных, пронзенные стрелой Амура.

Но счастье оказалось недолгим. Еще до конца лета родители Марсии узнали, кто ее возлюбленный, и приговор их звучал безапелляционно: только не он. Девушка пожелала узнать почему, и мать ответила с убийственной откровенностью:

– Ну, для начала, он настоящий урод. Не понимаю, что могла найти такая девушка, как ты, в таком безобразном и нескладном парне. И потом – ты любишь веселиться, ходить на вечеринки, а он даже танцевать не умеет, стесняется пригласить девушку. Его интересуют только книги. И вид у него болезненный…

Марсия возразила, что Пауло здоров. У него астма, но таких людей миллионы, и эту болезнь можно вылечить.

– Хорошо, астму можно вылечить, – стояла на своем мать, – но у него могут быть и другие болезни, и он, чего доброго, еще и тебя заразит. И потом, мне сказали, что он экзистенциалист и коммунист.

Однако Марсия не собиралась отказываться от своей любви. Она все рассказала Пауло, и они решили бороться вместе. Стали встречаться тайком дома у общих друзей. Надежного места не было, и минуты близости случались у них крайне редко – где-нибудь в укромных уголках лагуны Родриго Фрейтас – да и то дело не заходило слишком далеко. Пауло пытался в таких ситуациях вести себя непринужденно и уверенно, хотя на самом деле его сексуальный опыт был более чем скудным, чтобы не сказать – ничтожным. За несколько месяцев до этого, воспользовавшись отсутствием родителей, отправившихся в кино, Пауло сумел уговорить хорошенькую горничную Мадалену, недавно нанятую доной Лижией, подняться к нему в спальню. Восемнадцатилетняя Мада оказалась достаточно умелой, чтобы дебют Пауло не принес ему разочарования.

Узнав, что их дочь продолжает тайком встречаться с «этим выродком», родители удвоили бдительность и запретили Марсии разговаривать с Пауло даже по телефону. Но вскоре обнаружилось, что Пауло и Марсия прятали под подушками будильники, поставленные на четыре часа утра и шептали в ночной тишине слова любви, прижавшись губами к трубке. Расплата за ослушание была жестокой: девушку на месяц заперли в доме. Но Марсия не сдалась: служанка помогала ей передавать возлюбленному записки, в которых указывалось точное время, когда девушка будет стоять у окна своей комнаты, выходившей на безлюдную улицу. Однажды утром, проснувшись, Марсия посмотрела в окно и увидела объяснение в любви, выведенное на асфальте огромными буквами: «М., я тебя люблю. П».

Когда истек срок наказания, мать снова пошла в атаку: Пауло не подходит Марсии, твердила она, их любовь не приведет ни к чему хорошему, у парня нет перспектив, нет будущего. Но упрямица стояла на своем: она от любви не откажется, она хочет выйти за Пауло замуж. Услышав это, одна тетушка намекнула Марсии, что у такого хилого юноши вряд ли хватит сил выполнять должным образом супружеские обязанности: «Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, милая? Брак, секс, дети… Сомневаюсь, чтобы такой тщедушный и хилый мужчина мог вести нормальную жизнь!» Но Марсия пропускала все эти грозные предупреждения мимо ушей. Месяц заточения прошел, и она снова стала видеться с Пауло. Влюбленные нашли идеальное место для встреч – церковь Непорочного Зачатия поблизости от их домов. Чтобы не возбудить подозрений, в церкви они садились не рядом, а друг за другом, и разговаривали шепотом. Но несмотря на все предосторожности, отец Марсии выследил их, с руганью притащил дочь домой, где подверг наказанию, соразмерному вине, – отхлестал ремнем.

Однако девушка, несмотря ни на что, решила продолжать роман с Пауло, стать его невестой и выйти за него замуж. Если родители Марсии были против, то и родители Пауло тоже не пришли в восторг от его выбора. Приятели Пауло часто устраивали у себя дома вечеринки, и вот однажды он уговорил Педро и Лижию разрешить ему провести одну вечеринку у них. Но дело закончилось скандалом. Увидев, что сын танцует со своей возлюбленной «щека к щеке», инженер Педро приблизился, стал перед ними, скрестив на груди руки и испепеляя их взглядом. Обиженная Марсия прервала танец и, извинившись перед Пауло, отошла к группе друзей. А инженер продолжал следить за соблюдением приличий. Если юноша в танце прижимался к девушке или обнимал ее ниже талии, он повторял свою бестактность: становился перед парой, скрестив руки, и ждал, чтобы «это безобразие» прекратилось. К тому же в доме царил строгий «сухой закон» – по воле хозяина все спиртные напитки, включая легкое пиво, были под запретом.

Эта вечеринка стала первой и последней в розовом особняке семьи Коэльо. Но ничто, даже оскорбительное поведение отца, не могло нарушить счастья Пауло. Приближался день рождения Марсии, ее роман с Пауло длился уже несколько месяцев, и мать решила с ней поговорить. Разуверившись в эффективности «кнута», она решила действовать методом «пряника» и выложила свой главный козырь:

– Если ты порвешь с этим парнем, мы пойдем в лучший бутик Рио, по твоему выбору, и ты купишь там все что захочешь.

Мать рассчитала верно: тщеславие и страсть к нарядам были слабостью дочери, и все же первой реакцией на предложение был отказ:

– Это просто бессовестный шантаж.

Но поразмыслив, девушка пришла к выводу, что принесла достаточно жертв во имя любви. И она, и Пауло в глубине души понимали, что их роман обречен. Они были несовершеннолетними, несамостоятельными, полностью зависели от родителей, и надеяться им было не на что. А уж если капитулировать, то хотя бы задорого. И Марсия согласилась. Прочитав письмо, в котором она сообщала об окончании их романа, Пауло разрыдался и поведал дневнику о своем великом разочаровании – ведь в его фантазиях их любовь с Марсией должна была кончиться так же трагично, как любовь Ромео и Джульетты: «Я думал, Гавеа станет бразильской Вероной, но можно ли представить себе что-нибудь более печальное, чем когда тебя меняют на пару платьев?»

Покинутый своей Большой Любовью именно так, с заглавной буквы, Пауло писал в дневнике о Марсии, – он снова впал в депрессию. Родители, обеспокоенные состоянием сына, сжалились над ним и отменили запрет на каникулы, наложенный из-за провала по математике: Пауло отпустили праздновать карнавал с двоюродными братьями. Пауло приехал в Араруаму автобусом в пятницу вечером и весь уикенд пребывал в крайне мрачном расположении духа: на карнавальных балах ему даже не хотелось смотреть на девушек. Но в понедельник вечером он все-таки принял приглашение троих друзей выпить пива в баре рядом с домом дяди Жозе. Когда стол был уже завален картонками под стаканы, одному из друзей Карлиньосу – пришла в голову идея:

– Родители в отъезде, а машина ржавеет в гараже. Если кто-то умеет водить, можно покататься.

Хотя Пауло никогда в жизни не садился за руль, он отважился заявить:

– Я умею.

Друзья расплатились, пошли к Карлиньосу и вывели машину из гаража. Когда они выехали на главную улицу, по которой дефилировали танцоры школы самбы, в городе внезапно вырубилось электричество, и все погрузилось во тьму. Но Пауло ехал дальше, лавируя между прохожими и ряжеными. Внезапно он увидел прямо перед собой толпу каких-то подозрительных личностей. Растерявшись, Пауло вильнул в сторону, прибавил газу – и тут кто-то из приятелей закричал:

– Осторожно!

Но было уже поздно. Все почувствовали, как бампер обо что-то ударился, а Пауло продолжал жать на педаль акселератора под испуганные крики спутников:

– Гони, Пауло! Гони! Живей давай! Ты задавил мальчишку!