Текст книги "Северная граница"

Автор книги: Феликс Крес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

После битвы далеко вытянувшийся язык, словно насытившись поражением легионеров, уже не отступал… Вся пограничная линия, вплоть до частных землевладений, находившихся дальше к югу, была захвачена чем-то невидимым, враждебным и мрачным. Пропала четвертая часть округа Эрва и пятая часть Алькавы… На обратном пути отряды Амбегена изрядно потрепали и почти вчистую уничтожили у самого частокола покинутой Эрвы, к которой комендант столь отчаянно и целеустремленно пробивался… А потом тех, кто еще остался в живых, оставили в покое, подарив им нисколечки не пострадавшую, хотя и разграбленную, заставу… Лишь теперь, спустя три месяца странных снов, Рават стал понимать, что случилось.

В начале осени собравшимся в Эрве солдатам приходилось туго. Алерцы не стремились захватить заставу, но и не хотели, чтобы слишком выросли силы ее гарнизона. Как только прибывало более или менее существенное подкрепление, его выманивали в поле, жертвуя при этом немалыми силами. Это прекратилось лишь тогда, когда стали появляться все более многочисленные орды Золотых Племен… Но все было не просто так. Серебряные алерцы оставили Эрву охранять западный фланг; чтобы понять это, не требовались даже сны Равата. Защищающим селения легионерам волей-неволей приходилось сражаться с золотыми. Другой выход – сидеть на заставе, в холоде и голоде, беспомощно глядя на то, что вытворяют с родным краем.

Однако никто не мог толком объяснить, что происходит. Кружили какие-то предположения насчет перемещения алерской границы. И теперь еще это письмо из Тора… В комендатуре Восточных Округов Пограничья делали вид, будто им известно нечто крайне важное.

А может, они и в самом деле что-то знают… Вскоре после возвращения первых посланных в Тор гонцов на заставу прислали весьма своеобразный отряд – семь котов-разведчиков. И тут же выяснилось, что коты не ощущают разницы между армектанской территорией и территорией «языка»! Когда легионеры падали духом, засыпали на посту, ленились, коты вели себя так же, как всегда, оставаясь безразличными к влиянию «черных дней», о чем Рават и сам знал, поскольку наблюдал за Дорлотом. Таким образом, Эрва получила семь неоценимых солдат, обследовавших внутренность «языка».

Некоторое время спустя к ним присоединился восьмой – Дорлот. Коту пришлось тяжко, но, когда миновал кризис, он с воистину кошачьей живучестью восстановил прежние силы и темперамент. Вскоре Рават поставил его командиром кошачьего отряда. Благодаря отважным и вездесущим разведчикам подтвердилось множество сведений, полученных ранее… из снов. Именно из снов. Дорлот был не прав, не принимая всерьез знаний коменданта, пусть даже знания эти происходили из столь необычного источника.

Верхушка «языка» приходилась именно на то место, где высился раскопанный алерцами холм, – это подтвердили конные лучники, поскольку точные границы «языка» коты определить не могли. Но именно благодаря восьмерке мохнатых разведчиков Рават узнал, что скрывает в себе холм, гигантскую статую сидящего на подогнутых лапах чудовища. По словам Дорлота, статуя была уродлива и бесформенна: лапы – или ноги – разной длины и толщины; плоская голова со всех сторон выглядит по-разному – то ли змее принадлежит, то ли ящерице, то ли жабе. Также Рават выяснил, что на занятой алерцами местности уже разыгралось несколько крупных сражений серебряных с золотыми. Во всех битвах победу одержали серебряные.

Однако на территории Алера все происходило в точности наоборот. Там побеждали золотые. Комендант Эрвы знал это. Знал из снов. Подобные сны посещали всех, кто некогда взглянул на торчащую из холма голову алерского чудища…

Сквозь дырявое окно в комнату ворвался ледяной ветер, бросив сотника в дрожь. Рават снова поправил куртку, невольно представляя себе небольшую группу всадников, которые сейчас, посреди снежной бури, мечтают хоть о каком-то убежище…

Четвертое письмо, еще не распечатанное, лежало на краю стола. Личное письмо. Рават отложил его в сторону вовсе не для того, чтобы, когда наступит подходящий момент, порадовать себя его содержанием. Напротив. Он узнал этот четкий и вместе с тем необычно мелкий почерк, хотя видел его всего два или три раза. Почерк женщины. Но не жены. И не любовницы (у него никогда не было любовниц). Это было письмо от подруги семьи. Она никогда ему не писала – что могло подвигнуть ее на это? Он боялся строить догадки. Новости не могли быть хорошими. Рават предпочитал сидеть и размышлять об алерцах, лишь бы как можно дальше отодвинуть то мгновение, когда наконец придется сломать печать и узнать… что-то недоброе. В последнем он был абсолютно уверен.

Он осторожно взял письмо в руку.

« Его Благородию Д.Л.Равату…

Дорогой,

В Сар Соа полно желтых и красных кленовых листьев, улицы города словно устланы разноцветным ковром. Как жаль, что ты так далеко! Я смертельно скучаю и охотно бы уехала из города, но мне просто не к кому ехать. Твой дом всегда был лучшим местом, там можно было укрыться, забыть об уличном шуме…»

(«Дальше, дальше!..»)

«… Однако я навестила Линелию. Ты даже не представляешь, как ей тебя не хватает! Даже дом помрачнел, выглядит заброшенным, как будто хозяева отпустили слуг и сами в нем почти не бывают. Иногда мне кажется, что Линелия не в силах вынести царящей там пустоты. Ты должен ее понять, терпеливо ждать нескорого возвращения мужа – на такое способна не всякая женщина…»

Несмотря на мороз, Рават неожиданно вспотел. Он начал быстро проглядывать текст, пропуская некоторые строки.

«…Ходят слухи, в которые невозможно поверить, однако я их повторю, поскольку на скучной военной заставе даже злорадные сплетни – это хоть какое-то развлечение. Впрочем, иногда (пожалуйста, только не смейся надо мной) мне нравится воображать, будто это я жена выдающегося офицера, по которому скучаю и возвращения которого жду, посылая письмо за письмом, а в этих письмах…

…Говорят, будто Линелия – гость в собственном доме. Впрочем, дом она собирается продать (наверняка она поставит тебя в известность, ведь это весьма важное дело!) и, как только найдет покупателя, сразу же…

…Но из-за заложенного имущества полученная сумма будет крайне низкой, так что…

…Его Благородие Л.Т.Хавен, который в твое отсутствие окружил Линелию искренней заботой. Однако попытка признать брак недействительным даст тебе мощное оружие в процессе об имуществе, так как из этого следует, что Линелия продала то, что ей не принадлежит (поскольку брак недействителен). Уже хотя бы по этой причине стоит считать все это обыкновенными сплетнями, не основанными на каких-либо фактах. Да и обычный развод не стоит принимать в расчет, поскольку жена, уходящая от солдата, который исполняет свой служебный долг… Ну, ты сам знаешь. На самом деле я никогда не понимала женщин, которые готовы бросить такого мужчину, как ты. Будь я на месте Линелии…»

Крайне тщательно, медленно Рават свернул письмо и положил на край стола, туда же, где оно лежало раньше. Долго смотрел на сломанную печать, потом встал и подошел к окну, подставив лицо ударам морозного ветра. Смеркалось. Надо придумать, чем загородить свечу. Нельзя же в темноте сидеть…

«…Л.Т.Хавен, который в твое отсутствие окружил Линелию искренней заботой. Однако попытка признать брак недействительным…»

Что ж, пожалуй, это все. Пора начинать новую жизнь…

Какие-то солдаты, сгибаясь под напором ветра, бежали со стороны ворот. Комендант внимательно наблюдал за ними.

«…Из-за заложенного имущества…»

Рават чуть улыбнулся. Кто он теперь? Нищий рогоносец, которого разорила неверная жена?

Солдаты добрались до комендатуры. Тут же раздался стук в дверь. Рават повернулся к окну спиной. В комнате было почти темно.

На пороге стоял дежурный легионер.

– Ваше благородие…

– Впустить.

Облепленные снегом солдаты тотчас же появились перед ним.

– Ваше благородие, стая!

Рават молчал, пристально разглядывая солдат.

– Серебряные или золотые? – наконец спросил он.

– Серебряные! Но немного, видно, сочли, что подсотница увела с заставы большой отряд. Господин, мы здесь пехотой обойдемся! На снегу их вехфеты…

Рават покачал головой.

– Нет, – сказал он.

Отвернулся и снова посмотрел в окно.

– С сегодняшнего дня, – бросил он через плечо, – выступаем только против золотых.

9

Целых три дня погода только ухудшалась; едва начавшись, зима разбушевалась вовсю. Толстые снежные хлопья, которые ветер сбивал в большие клубы, окутывали всадников холодным белым пухом. Военные плащи, совершенно неподходящие для этого времени года, слабо защищали от мороза, так что сгорбившиеся в седлах легионеры скорее напоминали группу старых бродяг, чем воинский отряд; в лошадиных попонах вырезали дырки для головы, лица и ладони были замотаны разными тряпками. Посиневшие от холода пальцы, видневшиеся из-под тряпок, с трудом удерживали поводья. Исхудалые, неухоженные кони едва переставляли ноги.

Среди снежной дымки слева от всадников замаячил лесок. Командир отряда повернулся к своим и что-то крикнул, показывая рукой. Отряд вяло сменил направление и двинулся в сторону черных скелетов деревьев. Голые ветви сгибались под тяжестью снега; иногда, под более сильными порывами ветра, они сбрасывали свой груз, добавляя его к падающим с неба снежным хлопьям.

Легионеры въехали в рощицу. Жалкое укрытие, но в самой ее середине ветер ощущался чуть меньше. Люди тяжело слезали с коней. Кто-то, запутавшись ногой в стремени, свалился в снег и долго не мог встать. Никто не смеялся, хотя для конника подобный случай – настоящий позор. Напротив, один из товарищей подошел к неудачнику и помог освободить из ловушки замерзшую, онемевшую ногу.

В отряде была лишь одна вьючная лошадь. Распаковали тощие мешки и выделили коням по небольшой порции корма. Люди получили и того меньше; на каждого пришлось по кусочку замерзшей солонины. Солдаты долго пережевывали куски, пытаясь ощутить хоть какой-то вкус. Наконец всем выдали по большому глотку водки, которая совершила чудо. Она чуть согрела, но прежде всего ударила в голову. То были голодные, усталые люди, в нормальных условиях даже ребенок не ощутил бы последствий такой дозы… Кое-кто из солдат стал двигаться активнее, в движениях других, наоборот, появилась некоторая неуверенность.

Под одним из толстых деревьев, прямо на утоптанном снегу, уселись в круг четверо. Размотав тряпки, закрывавшие лица до самых глаз, они о чем-то разговаривали. Небритые, покрытые инеем бороды придавали покрасневшим от водки и мороза физиономиям поистине разбойничье выражение. Только щеки командира отряда были лишены щетины, а оттого еще более покраснели.

– Иначе нельзя, госпожа, – шепелявя, настаивал один из бородачей. Теперь – в деревню. Возьмем хотя бы даже силой.

– Нет, Рест.

– Если так и дальше…

– Я сказала – нет.

Они замолчали.

Какой-то солдат встал под деревом, в нескольких шагах от них. Сначала он долго возился под попоной, плащом и штанами, пока наконец не выпустил перед собой желтую дымящуюся струю. Он долго мочился, опершись лбом о ствол. Закончив, так и продолжал стоять. Последние капельки падали на снег, вытапливая в нем круглые дырочки.

– Разбуди его, а то отвалится на морозе, – без тени улыбки сказала Тереза.

Рест швырнул в солдата снежком. Легионер очнулся, огляделся по сторонам, после чего застегнул штаны и вернулся к греющимся в кругу товарищам.

– Мы – солдаты Армектанского Легиона, – жестко напомнила подсотница. Единственный полноценный отряд конницы во всей Алькаве. Если мы превратимся в бандитов, отбирающих у крестьян еду, это будет означать, что войска больше нет. А я хочу, чтобы оно было и впредь.

– Еще два дня такой метели и мороза, – отозвался второй десятник, – и кони начнут падать. Нужно их лучше кормить, ведь если мы лишимся коней, то…

– Завтра или послезавтра погода улучшится.

– А вдруг нет? Допустим, даже улучшится, еда нам что, с неба свалится?

– Амбеген поехал в Тор. Вернется с едой и зимней одеждой.

– Вернется, но когда? В прошлый раз, уехав в Тор, он только через месяц вернулся. А у нас в Эрве запасов столько, что в седле можно унести… Даже возвращаться туда не хочется. Какая разница, здесь – голод, там – голод…

Тереза встала:

– Вы просили, чтобы я с вами посоветовалась. Что ж, я согласилась и посоветовалась. Идем.

– Куда, госпожа?

– В деревню на ночлег, как обычно. Да, предыдущая была сожжена, но это не означает, что и со всеми случилось то же самое. Сараев крестьянам не жалко, хоть не на снегу будем спать…

– Зато еды жалко! – в отчаянии крикнул десятник. – А что это за война с пустым брюхом да на таком морозе?!

Тереза уже проходила мимо, направляясь в сторону лошадей. Неожиданно она развернулась и ногой врезала сидящему в лицо. Это был не показной пинок, но тяжелый удар, от которого офицер рухнул в снег, зажимая рот. Из замерзших разбитых губ хлынула кровь.

– Тон смени! – бросила она. – Я сказала – идем, и ты должен отвечать: «Так точно, госпожа!» Взять его, посадить на коня, и вперед!

Она повернулась, подошла к изможденной лошади и вскочила в седло.

– Едем! – крикнула она солдатам. – Ну? Кому-то еще холодно?

Легионеры видели, что случилось с десятником. Но все же один отозвался:

– Да, госпожа. Мне холодно.

Тереза мгновенно сообразила, что остальные скажут то же самое. Времени на раздумья не оставалось. Едва прозвучали эти слова, она стянула с себя потрепанный плед и швырнула его под ноги солдату.

– Держи, будет теплее.

Затем сняла серый плащ, оставшись в одной кольчуге и мундире, под которыми были лишь тонкая рубашка и военная подстежка. Держа плащ, переброшенный через руку, Тереза спросила:

– Ну, кому еще холодно?

Ответа не последовало.

Подсотница бросила плащ на снег.

– Если кто решится, пусть поднимет, – с презрением проговорила она. Еще могу отдать мундир и юбку. А когда буду совсем голая, вы меня еще оттрахайте – погрейтесь. Лучше до того, как я остыну.

Она сочно сплюнула, потом выпятила губы:

– Вояки… И вот этим я командую?..

Она сжала ногами ввалившиеся бока коня.

Немного спустя ее догнал один из солдат. К тому времени выступавшие из коротких рукавов предплечья и локти Терезы посинели от мороза. Солдат протянул руку, возвращая ей плащ и плед.

– Ваше благородие… Этого больше не повторится.

Она спокойно посмотрела на него:

– Посмотрим. Убери эти тряпки с глаз моих долой. Ты говорил, что тебе холодно, хоть на посмешище себя не выставляй. Вернуться в строй.

– Есть, госпожа, – пробормотал солдат.

Он поспешил убраться. Всю остальную часть пути он вынужден был везти отобранную у командира одежду.

Тереза вела отряд до самого захода солнца, безошибочно находя нужное направление в большой белой пустыне, которую окутывала дрожащая снежная пелена.

Плачевное состояние отряда все же тронуло сердца крестьян, и солдаты получили немного еды. Расплатились остатками личного серебра Терезы: воинские расписки не стоило даже показывать. Алерцы, недавно заглянувшие в деревню, сожгли две хижины. Возле пепелища остался большой, почти не пострадавший, теперь ничейный сарай. Солдаты нарубили крестьянам целые поленницы дров, чтобы таким образом заработать дрова для себя. Все разместились в сарае. Лошадей поставили у одной из стен, а посреди свободного пространства разожгли костер. Сухое дерево давало не слишком много дыма, который, впрочем, быстро улетучивался сквозь щели в стенах и частично очищенной от снега крыше. Помещение, каким бы оно ни было, все же защищало от ветра, и вскоре от огня, тел людей и животных и дыхания стало почти жарко… По крайней мере, так казалось продрогшим солдатам, поскольку на самом деле достаточно было чуть отодвинуться от огня, чтобы изо рта снова пошел пар.

Лежа в углу на одолженном у крестьян сене, накрывшись по шею, Тереза ощущала блаженное тепло. Ее постоянно посещала мысль о том, чтобы напиться до потери чувств. Но водку следовало экономить… хотя разве она может напиться, командуя отрядом? Спиртное действовало на нее плохо: уже после нескольких хороших глотков Тереза начинала клеиться к мужчинам или искать повода для ссоры. Здесь и сейчас она не могла себе такого позволить.

Порой она проклинала судьбу, что не родилась мужчиной. Как солдат, отвагой и силой духа она превосходила всех сидящих в этом сарае и многих, многих других. Это она знала наверняка. Но… Пусть для женщины она весьма вынослива и сильна. Увы, от этого она не перестает быть женщиной…

Однако Тереза прекрасно осознавала, что на самом деле подобные мысли приходят лишь в минуты дурного настроения. Она любила и хотела быть женщиной. Правда, немного другой… Такой, которую бы желали мужчины. И не какие попало. Настоящие мужчины. Когда-то она думала, что нужно во всем с ними сравняться, верила, что они будут ценить в ней то, что привыкли ценить в себе. Неправда. Они готовы восхищаться женщиной-воином до тех пор, пока она не превосходит их. Настоящая женщина – это женщина… с дартанского гобелена. Когда-то она видела такой. Он изображал одну из трех легендарных сестер, которых Шернь много веков назад послала на борьбу со злом. Кое-кто этому действительно верил. У девушки с гобелена были груди, как кочаны капусты, подведенные черным ресницы и брови, румяна на щеках, а в маленькой изящной руке – меч, центр тяжести которого находился в громадной рукояти… Отдельные части золотых доспехов были соединены с помощью ажурных цепочек, а все вместе было устроено столь хитро, что самые уязвимые места оставались без какой-либо защиты. Плюс великолепная шкура степной пантеры на спине. Стоило обладательнице всей этой амуниции чихнуть, разукрашенные доспехи разлетелись бы во все стороны, а голая девица, запутавшись в меховых полах, рухнула бы наземь, широко расставив ноги… Наверное, именно этого от нее и ждали. Нет, посланница Шерни не может выглядеть столь безнадежно. Однако что поделаешь, если как раз такими воительницами и восхищаются мужчины? Хищными, вооруженными, сильными, но только внешне. Разве достойна уважения, тем более желания, обычная баба в простой кольчуге, командующая конницей, как никто другой на свете? Такой же мужчина, занимающийся тем же самым, – вот он достоин, а она…

Тереза прикрыла глаза. Бесполезные размышления. Лучше составить план действий на завтра.

Завтра…

Перед ее глазами возникло то, что она видела тремя месяцами раньше под Алькавой. Побоище… Остатки заставы, которая была, по сути, небольшим городом, еще дымились, но Алькаву разграбили и сожгли уже после битвы, разыгравшейся в степи. В степи, поскольку алерцев становилось все больше, и вскоре стало ясно: если враг не будет разбит по частям, то в ближайшее время его силы вырастут настолько, что никакое подкрепление не поможет. Солдатам пришлось выступить в поле. По следам на побоище легко можно было воспроизвести все события. Не хватало конницы. Лучники, как в далеком прошлом, когда еще велись внутренние армектанские войны, воткнули в землю перед собой заостренные колья, направленные в сторону вражеских войск. Фланги охраняли тяжеловооруженные пехотинцы. Однако стрелы из луков не смогли остановить могучую атаку всадников на вехфетах, и началась паника. Паника! Поле покрывали тела тех, кто пытался бежать. Раны чаще всего в спине, почти ни одного вражеского трупа… Бегство, повальное бегство, куда угодно, лишь бы подальше. Потом те, кто выжил, подтвердили, что на самом деле все так и было. Из объединенных сил округа уцелели лишь те, кого сумел вывести стоявший на правом фланге Амбеген. Единственный, кто оказался на высоте. Ибо она и Рават с задачей не справились. Опоздали… Правда, не по своей вине. Три дня они просидели в лесу, чуть ли не зажимая ладонью морды коням: бывали моменты, когда любой звук мог выдать их присутствие стаям серебряных алерцев, сотни и тысячи которых маршировали в сторону Алькавы. Они же могли только смотреть, и то украдкой…

Тереза до сих пор помнила выражение лица Амбегена, когда они вместе с Раватом привели ему пятьдесят конников, несколько вьючных и запасных лошадей и двадцать с небольшим собранных по пути, уцелевших после разгрома солдат. В глазах усталого, подавленного поражением коменданта единственной уцелевшей заставы этот жалкий отряд выглядел настоящей армией. Притом отрядом командовали два офицера. Целых два опытных офицера!

Не в силах избавиться от мрачных воспоминаний, она отбросила плед и, поднявшись, подошла к огню, где полуголые солдаты сушили одежду и сапоги. Тепло, царящее в сарае, было теплом предательским. Оно несло облегчение продрогшим телам, но растапливало обледеневший снег, придававший жесткость плащам, попонам, одежде и обуви.

Ей поспешно освободили место. Она села и, сняв промокшие сапоги, вытянула босые ступни к огню.

Оживленные разговоры, слышавшиеся еще мгновение назад, притихли. Избегая ее взгляда, солдаты молча глядели на пламя. Наконец тот, который в роще сказал, что ему холодно, – может, более смелый, а может, просто глупый, – произнес:

– Ваше благородие, мы… мы не хотим бунтовать, не в этом дело. Мне, то есть нам, всего-навсего хочется знать, зачем мы, собственно, сюда ездим? Если мы это узнаем…

– То что? – спокойно прервала она его.

Снова наступила тишина.

– Ничего, госпожа, – наконец пробормотал солдат. – Просто… узнаем, и все.

– Сотник Рават не отучал вас от лишней болтовни, – заметила она. – Мы ездим сюда, потому что мне так нравится. Этим отрядом командую я. Повинуясь моему приказу, вы нападете на пятьсот алерцев или убежите от десятка. Есть тут кто-нибудь, кого силой тянули в войско?

Ответа не последовало.

– Или кто-то не знал, что в армии приказы отдаются офицерами, а солдаты повинуются?

Молчание.

– Единоличное командование не я придумала, – подытожила она. Неспособных командиров убирают, и командовать они больше не могут. Как вы думаете, почему я еще с вами?

Молчание.

– Потому что я хороший командир, – снова она сама ответила на свой вопрос. – Почему вы не подходите ко мне с такими вопросами на заставе? Не помню, чтобы я когда-либо это запрещала. Но я скажу вам почему. Потому что на заставе я управляю вами иначе, чем в походе. И только в походе у вас возникают вопросы насчет моего командования. А я не люблю глупых вопросов, поскольку командую хорошо и не знаю никого, кто мог бы дать мне лучший совет, чем я сама. Так что вы будете делать то, что я вам прикажу, и все будет хорошо. Я никогда не наказывала солдата, который следовал приказу. Или, вам кажется, этого мало? Думаете, за выполнение приказов вам нужно медаль давать?

Она встала.

– Ладно, хватит, – закончила она, забирая свои все еще мокрые сапоги. Я все объяснила, но больше повторять не буду.

Она вернулась на сено, закуталась в плащ и попону, после чего быстро заснула. О ночных постах должны заботиться десятники.