Текст книги "Зона бессмертного режима"

Автор книги: Феликс Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Тюрьма Нибиру. Двадцать лет спустя

 
И вновь Энлиль просил ее согласья;
Она же отворачивает прочь лицо:
«Лоно мое мало, не знает вторженья мужчины;
Губы мои невинны,
Они поцелуев не знают…»
 

Шумерские сказы

– Ну что, сучий выкидыш, – угрюмо буркнул Ан, нехорошо прищурился и посмотрел на сына, наследника Энлиля. – Доигрался, бля? Довыкаблучивался? Дотряс мудями? Вот я тебя, суку, в шахту. В подручные к Алалу…

Он посмотрел исподлобья снизу вверх – сынок был росточком под самый потолок.

– Отец, да она же сама была не прочь, – показал на миг зубы Энлиль. – Кончала, как умалишенная. Какая там целка, какое там что…

Они беседовали по-родственному в кабинете Ана – неспешно решали в коллективе возникший вопрос. А дело было в том, что пару дней назад Энлиль столкнулся в душе с шикарной мокрощелкой. Ногастой, буферястой, блондинистой и задастой. И далеко не дурой – дав поиметь себя и так, и сяк, и эдак, она умело распустила слух, что взяли ее силой. И вот теперь, пожалуйста, возникла дилемма – то ли посылать Энлиля на перевоспитание в шахту, то ли самому Энлилю посылать той девке «брачные одежды». М-да…

– А, значит, говоришь, подмахивала, как умалишенная, – усмехнулся Ан, шагнул поближе и вдруг стремительно, без подготовки, приласкал Энлиля в солнечное сплетение. – Значит, говоришь, какая целка? Какое что?

Это был удар мастера – резкий, дозированный, точно на вдохе. Сделанный так, чтобы не травмировать, не навредить – строго наказать.

– О-о-о-х, – рухнул на колени сын, сложился вдвое, а родитель крепко ухватил его за ухо и принялся с невиданной экспрессией трепать.

– Думай впредь башкой, а не мудями. Не позорь фамилию. Береги авторитет отца. Понял ты меня, сучий сын? Понял?

– Да понял я, понял, – вырвался наконец Энлиль, встал, потрогал пламенеющее ухо. – Так что же делать-то теперь, отец?

В голосе его звучали злость, растерянность, уважение и мука – сразу чувствовалось, что ему не хочется в шахту.

– Что делать, что делать – жениться, брачеваться, сочетаться узами, – ухмыльнулся Ан, подобрел и ласково, по-отечески кивнул. – И надеюсь, теперь ты перестанешь спать с Нинти?

Весь его вид как бы говорил – эх, малые детки, малые бедки.

– А что, разве я один? – оскорбился Энлиль. – А потом, она все-таки врач, специалист. С ней никаких проблем…

– Дурак. Энки трахает ее не просто так, – с вескостью заметил Ан. – Его ребенок от нее будет иметь больше прав, чем твой от кого-либо. Не забывай, она его сестра.

– Ну конечно же, отец. Вы, как всегда, правы, – согласился Энлиль. – Вот моя мать, к примеру, вам приходится сестрой, и я являюсь вашим законным преемником…

В это время раздался стук, дверь с осторожностью открыли, и в щелку протиснулся Паштет, шнырь на побегушках.

– Утес, Шамаш впал в распятье[63]63
  Сделался задумчивым (анун. феня).


[Закрыть], в башне торчит. Там какие-то непонятки, в натуре.

– Ну все, иди готовься к таинству, – глянул на Энлиля Ан, выругался про себя, не забыл про бластер и двинулся на Центральный пост. – Паштет, за мной.

Центральный пост – это громко сказано. Маломощная ГЭВН, плохонький радар, примитивное переговорное устройство. А большего и не надо, чтобы делать ченч радания на протоплазму.

– Утес, ты глянь. – Шамаш при виде Ана встал и указал на метку на экране локатора. – Какие мысли?

– Они там что, охренели? – отреагировал Ан. – Вчера ведь прилетали…

– Да нет, утес, это не Смотрители, – насторожился Шамаш и лихо заелозил пальцами по клавишам. – Так, так, так. А, вот, есть контакт. Ни фига себе. Это же круизный суперлайнер класса два нуля. Шестнадцать палуб, три бассейна, два зимних сада, одно мудбольное поле и гиперпространственный двигатель. А еще полторы тысячи богатеньких, зажравшихся, откормленных бездельников. Э, такую мать, разрази меня гром, да ведь они летят прямо сюда, на наши сигнальные маяки! Ну, утес, жопу даю, сейчас будет что-то интересное.

Как бы в подтверждение его слов пол под их ногами завибрировал, раздался непередаваемый рев, и купол Нибирской колонии вздрогнул. А откуда-то из космоса, застилая свет звезд, уже стремительно надвигалась тень. Исполинская, неправдоподобная, напоминающая формой утюг. Казалось, что еще мгновение, еще чуть-чуть, и утюг этот разгладит Нибиру. Однако ничего – движение замедлилось, зашатались скалы, рев, сделавшись тоном ниже, достиг запредела, и тень превратилась на глазах в махину межгалактического звездолета. Настолько завораживающе огромного, что просто не верилось, что это творение рук ануннакских.

– Мать моя, они же идут на ручном управлении! На фотонной тяге! – глянул на приборы Шамаш. – У них не пашет бортовая ГЭВН. Ну, блин, и рулила. Выше среднего.

Звездолет тем временем плавно снизился, испоганил все окрестные ландшафты и, не выпуская стационарного шасси, опустился на силовую пси-подушку. Не зажигая опознавательных огней, без позывных, без разрешения, наплевав на все порядки. Гм, странно.

– Эй, борт блядовоза, – не выдержал Шамаш, – вы бы хоть обозвались, ребята, не борзели бы, суки, в корягу.

Автоматика звездолета мгновенно рассчитала волну, и в переговорном устройстве раздалось:

– Эй, там, на зоне, гляньте в перископ. И прикиньте хрен к носу. Как следует.

Ан с Шамашем глянули и оптимизмом не прониклись – протонная антиметеоритная пушка звездолета нацелила свое жерло точно на купол. Жахнет – и мокрого места не останется. Впрочем, сухого тоже.

– Лады, банкуйте, сволочи, – сразу отозвался Ан. – И хрена ли вам лососячьего надо?

Голова его лихорадочно работала – экипаж межгалактического лайнера, базарящий на фене. Это что-то новенькое. Не говоря уже о том, что лайнер этот утюжит силовое поле здесь, на Нибиру. В запретном коридоре пространства у строгой зоны, проклятой богами. М-да. Действительно, и хрена ли лососячьего здесь ему надо?

– Рот закрой, дятел, вафли не летают. – Голос в переговорнике сделался суров. – У вас там есть зэка один, ануннак нормальный, с погонялой Шамаш. Чалит по сто сорок восьмой за угон. С ним поговорить надо, даю на все вошканье десять минут. Всосал? Или разжевать?

– Частокол[64]64
  Зубы (анун. феня).


[Закрыть] побереги, он тебе для пожрать пригодится, – усмехнулся Ан, глянул на часы, выругался, вырубил связь и повернулся к Шамашу: – Ну что, блин, скажешь?

– Жопой чую, это кто-то свой. – Тот наморщил лоб, задумался, ударил кулачищем о ладонь. – Это же была моя идея фикс – взять на гоп-стоп суперлайнер. Глушануть дремо-газом терпил, вырезать к едрене маме экипаж, а затем сделать финт ушами – зарулить в запретную зону, куда менты не сунутся. Ну а уж потом махнуть куда-нибудь подальше, в метагалактике, чай, места хватит. Лохов – чечикам в рабство и на органы, скважин – тачикам[65]65
  Чечики и тачики – представители всекосмической мафии.


[Закрыть] в гаремы и для блуда. Да с такой посудиной можно таких дел натворить! И все же какая это падла вызывает меня на линию? Ну, сука, бля, в натуре кто-то свой!

В рубку между тем стали подтягиваться массы – верченые, крученые, блатные, не верящие ни в бога, ни в черта. Все в глянцево сияющих зэкобутсах, в робах без нашивок, в красных головных платках, с тщанием повязанных. Естественно, по уркаганской моде, с двумя огромными, напоминающими рога узлами.

– Далан на тайман, утес. По какому случаю кипеш? А это еще что за дирижопель? И в какую же сторону он едет?

Держались они с Аном на редкость уважительно – всем им было обещано изничтожение гена. Того самого, зловредного, отвечающего за процесс старения.

– А ну-ка ша. – Ан вытащил часы, немного подождал и повернулся к Шамашу: – Давай, брат, время.

– Сделаем.

Тот сел за пульт, изладил связь и криво улыбнулся в эфир:

– Эй там, на блядовозе. Шамаш на линии. Слухаю.

– Сейчас будем посмотреть, какой ты там Шамаш, – сухо раздалось в переговорнике. – Сколько движителей на «дзете пятой»?

– Семь.

– А на пассажирской «би второй»?

– Девять, бля.

– И какого типа?

– Три мезонных, два фотонных и четыре гелевых. Экий же ты душный, братан.

– Ладно, ботало придержи. Скажи лучше, на какой посудине сгорел? Последний раз.

– На грузопассажире «эр восьмом». Ты, редиска, морковка, Навуходоносор, петух фармарский, долго еще будешь мне душу мотать? Сам давай обзовись, кликуху назови.

– Не гони волну, Шамаш, и не возбухай, – сказали в переговорнике. – Давай натягивай «гандон» и двигай к нам на борт. Через левый кормовой штормолюк. Даю пятнадцать минут. Подумай о корешах. Изжаритесь все…

– Значит, говоришь, подумать о корешах? – Шамаш оценивающе прищурился на Ана, показывающего пальцем себе на грудь, коротко кивнул и усмехнулся в пространство. – Лады, подумал. Одному мне переться не с руки, мы придем вдвоем. Кто вас знает, может, вы все там педерасты?..

– Лады, запрессовали, – отозвались на борту. – Двигай прямо на ЦП[66]66
  Центральный пост.


[Закрыть], дорожку-то найдешь?

– Жену свою поучи щи варить, – посоветовал Шамаш, отключился и с энтузиазмом выругался. – Это, блин, кто-то свой. Жопой чую, кто-то свой. Ну, сука, бля, ну, падла.

Ан был куда менее эмоционален.

– Эй, братва, – рявкнул он, – вселенский шухер! Уводите баб и короедов вниз, на нижний ярус, с концами задраивайте люки. Эти пидорасы залетные, – он махнул рукой в сторону звездолета, – могут запросто снести купол к чертовой матери. А так вы все же продержитесь до подхода Смотрителей. Сейчас мы с Шамашем отчалим на разборку, и кто-то должен остаться у пульта, чтобы держать с нами прямую связь. Врубаюсь, братцы, что это стремно, но иначе вилы, кранты, хана. Ну, кто на мины, кореша?

– Я, я, я, я, – как один, выкрикнули блатари, сразу подобрались, выступили вперед.

– А видали мы этот звездолет в гробу и раком. Жизнь копейка, судьба индейка. Насрать.

– Ну вот и ладно, – сделал вывод Ан, глянул на часы, и в голосе его послышался металл. – Фофан на связь, Драный на побегушках, Рваный Рот со мной, остальные к бабам. Все, по местам. – Он коротко вздохнул, сделал знак Шамашу и что есть силы рванул к внешнему терминалу. – Давай за мной.

За ними, тяжело дыша, затопал Рваный Рот, длинный, сутуловатый уголовник, отбывающий свой срок за убийство. У шлюзокамеры он помог им надеть «гандоны», легкие, ископаемой конструкции скафандры, проверил воздух, автоматику и связь, бодро помахал рукой:

– Все по елочке, ажур.

Плавно откатилась переборка, глухо заурчал сервомотор, ухнув, заработали насосы, с клацаньем открылся внешний люк. И Шамаш с Аном ступили на Нибиру – приевшуюся до омерзения, а по сути чужую. Всю в изломах, трещинах, отметинах и выбоинах, освещенную мириадами и мириадами равнодушных холодных звезд. Картина была завораживающей, фантастико-сюрреалистической, однако ни Ан, ни Шамаш отвлекаться не стали, бегом, сколько было сил, припустили к звездолету. «Гандоны» они и есть «гандоны» – малой автономности, годные только на то, чтобы обменять добытый радонный на контейнер с протоплазмой. А ну как у этих говнюков со звездолета странное такое чувство юмора – возьмут да и не откроют люк. Так что вперед, вперед, вперед, чтобы можно было на крайняк вернуться назад.

Нет, задний левый грузовой, как и договаривались, был открыт, размеры его давили на психику.

«Да, масштабы. – Ан с Шамашем вошли в тамбур и отжали красный, с предохранителем, рычаг. – Ну, бог не выдаст, свинья не съест».

Сразу, отрезая им путь назад, с рокотом закрылся внешний люк, мерно заурчали газодуи, и все внутри окутал белый густой дезактивирующий туман. Мгновение – и он растаял, капли на скафандрах высохли, и, поражая габаритами, гостеприимно урча, отъехала в сторону внутренняя переборка. За ней, теряясь в полумраке, располагался нижний трюм – казалось, что он не имеет ни начала, ни конца.

«Да, блин, масштабы». Ан и Шамаш встали на транспортер, недремлющая автоматика скомандовала плавный старт, и широкая, как настоящая дорога, «бегущая дорожка» потащила визитеров к выходу из трюма. Затем был лифт, терминал, тамбур жилой зоны и вторичное погружение в дезактивирующий туман. Звездолет и вправду был огромен, чудовищно велик. Наконец они попали в необъятный коридор, сняли шлемы, вздохнули полной грудью и, усевшись на пассажирскую «бегущую волну», с комфортом двинули в ЦП звездолета. Это был внушительный, идеально круглый зал, по периметру которого располагались экраны. Под ними – море кнопок, выключателей и верньеров, мириады указателей приборов и панелей. Тут же стояли антиперегрузочные кресла с подголовниками, одно из которых, едва Ан с Шамашем вошли, плавно повернулось.

– Что-то долго вошкаетесь, корешки. Я уже собрался брать прицел.

В кресле на гиперсиловых подушках развалился ануннак, внешность которого доверия не вызывала. Лицо его было резко асимметричным, уши – оттопыренными, глазенки – бегающими, а манеры – отвратительными. Что-то в нем напоминало бродячего кота, сдуру возомнившего себя царем зверей, – сразу чувствовалось, что происходил он из рукожопов, чудом уцелевших во время Великой чистки.

– А, вот оно что… Парсукал, – выдохнул при виде рукожопого Шамаш, глаза его сузились, кулаки захрустели. – А я так и думал, что это ты. Спинным мозгом чуял. Ну вот и свиделись наконец.

– Верно чуял, корешок, куда мне деться, – мерзко усмехнулся Парсукал, проглотил слюну и неожиданно повысил свой скрипучий голос: – Эй, братва, кто там не в курсе. Это и есть Шамаш. Тот самый… Лучшего рулилы я не видел.

На Ана, с добрым видом оценивающего обстановку, он демонстративно не обращал внимания.

– А, рулила. – Три кресла из восемнадцати разом повернулись, в них с понтом расположились ануннаки, не обремененные добродетелями. – Ну, далан на тайман, рулила. Мазево живем.

По осунувшимся рожам, по расширившимся зрачкам было понятно, что они уже успели вмазаться.

– Такому асу и вдруг понадобился пилот? – округлил глаза Шамаш. – Не ты ли пер сюда конкретно на ручном? Я тебе мысленно аплодировал.

Острый взгляд его уже успел отметить и следы борьбы, и разбитые панели, и пятна крови на полу. Настроение у него резко поднялось – да, похоже, у этих сволочей что-то крупно не срослось.

– Еще бы, блин, твоя выучка, кормилец. – Парсукал кивнул, но посмотрел не с благодарностью – с затаенной злобой. – В общем, такой вот расклад. Взяли мы посудину на скок с прихватом, приморили газом фраерню, стали разбираться с экипажем. А в него, оказывается, теперь включают Бойца. Эта сука замокрила трех моих парней да вдобавок заблокировала зэт-программу Перехода. Вот, полюбуйся, – с неожиданным проворством он поднялся на ноги и повернул одно из кресел на сто восемьдесят градусов, – каков урод.

В кресле развалился Лицензированный Боец – спецбиоробот Управления Космопорядка. Именно развалился, фрагментировался на куски. Все, что от него осталось, напоминало груду протоплазмы. Стреляли в упор, в корпус, из деструкционного ствола, видимо автоматического.

– А, так, стало быть, ты ищешь дурака, который бы провел вас вручную до Входа? – скосоротился Шамаш, саркастически вздохнул и дернул налитыми широченными плечами. – А потом еще, наверное, захочешь, чтобы он полез в Канал? На ощупь, вслепую, без ГЭВН и зэт-программы? Нет, милый, я не идиот. И не самоубийца.

– Но ты ведь уже однажды делал это, – хмыкнул Парсукал, оскалился и сразу сделался похожим на издохшего кашала. – Тогда, у Примы Ригеля, в Двойной Кассиопее? У ментов под носом? Что, припоминаешь?

Ан тем временем, уже прикинув обстановку, посмотрел с немым вопросом на Шамаша, тот многозначительно кивнул и подошел еще на шаг поближе к Парсукалу.

– На память я, земеля, не жалуюсь. А ты вот с ней, как видно, не дружишь. Что, забыл? Как я тебя на следствии отмазал? Как метлу за частоколом держал? Как на суде все принял на себя? Вспомника обещания свои, про грев, про ласку, про мое УД– освобождение с Нибиру. И про долю мою малую не забудь. За три десятка лет да еще с гаком на нее процентов набежало ой-ей-ей…

Голос его был негромкий, дружеский, но он звучал сигналом для Ана. А потому тот по-доброму улыбнулся, повернулся боком и начал незаметно так расстегивать карман. Там лежал массивный, отличной заточки нож.

– Ладно, корешок, ладно. Будет тебе доля, – фыркнул Парсукал, заржал, однако в глазах его промелькнула ненависть. – И хорош тебе о прошлом. Забыл, что кто его помянет, тому глаз вон?

– Я же сказал, земеля, что на память не жалуюсь. Но и зрение берегу, – подмигнул Шамаш и вдруг с рычанием, сократив дистанцию, ударил Парсукала в лицо куполом бронированного шлема от скафандра. Резко, мощно, но с дозированной силой, с тем чтобы не убить, а оглушить.

– Хурр! Хурра! – Ан тем временем выдернул перо и лихо, с быстротою молнии, прочертил им воздух, отчего один из супостатов схватился за горло, другой – за фонтанирующую кровью сонную артерию, а третий, получив гостинец в яремную впадину, ужасно захрипел и мигом затих. Настала гробовая, вернее, мертвая тишина, только мерно, на еле слышимой ноте урчали генераторы пси-поля да подергивался судорожно, кривил лицо пребывающий в отключке Парсукал. Казалось, что он крепко спит и видит какой-то страшный сон.

– Тэк-с, заточен правильно. – Ан неспешно вытер нож, посмотрел на свет, убрал на место. – Ну и что теперь? Какие мысли?

– Когти надо рвать, вот какие мысли, – выдохнул Шамаш, подошел к экрану, застучал по клавишам. – Так, так, так. И не так, и не этак, и не мать… Алгоритм зэт действительно того… С концами. Ни программно, ни аппаратно не взять. А валить надо. Таких посудин в Космофлоте, думаю, не больше сотни, шум, наверное, стоит знатный, на всю галактику. В конце концов нас с гарантией вычислят, а встречаться с имперскими сторожевыми перехватчиками лично мне чего-то не хочется. Видел однажды, что делает залп форсированных фотонных лучеметов. В общем, надо двигать, сопли не жевать, прикидывать хрен к носу и шевелить грудями. Брать на борт своих, ануннаков нормальных, и в темпе вальса отчаливать ко Входу в Канал. Ну а уж там – как карта ляжет, или пан, или пропал. По мне, так лучше сдохнуть с музыкой, чем дальше киснуть на Нибиру. На зону больше не вернусь… Живым… А мертвому – насрать. Вот так, утес, в таком разрезе.

– Верно мыслишь, молоток, – одобрил Ан. – Ну-ка выведи меня на линию. – Он подождал, пока Шамаш наладит связь, авторитетно кашлянул и командирским голосом сказал: – Эй, Фофан, это Ан. Как слышимость?

– Ништяк, утес, – ответили ему. – Слухаю.

– Давайте с Драным Мухой собирайте народ, – велел Ан. – Всех наших, музыкантов[67]67
  Блатной, владеющий феней.


[Закрыть], мужиков нормальных, придурков правильных[68]68
  Представитель лагерной интеллигенции, к примеру библиотекарь.


[Закрыть]. Пидорасов и чертей не надо. Пусть одевают, сколько есть, «гандонов» и кандыбают к нам сюда, в левый задний. А бабы их чтобы в темпе вальса собирали бы шмотье и прочий триппер. Усек?

И началось великое переселение блатных народов. Оно особо не затянулось, потому как суперлайнер он и есть суперлайнер, на коем каждому путешественнику положен свой отдельный скафандр. А пока происходила сия миграция, потихонечку оклемался Парсукал – томным голосом застонал, разлепил глаза и принялся содрогаться в рвотных спазмах, пока не иссяк.

– Ну что, земеля, полегчало? – ласковенько так спросил Шамаш, вытряхнул страдальца из его робы и принялся вытирать ею обильные и зловонные следы. – Э, брат, да у тебя губа-то не дура. Ну что, пойдешь ко мне вторым пилотом? Если нет, то блевать вначале будешь желчью, потом кровью. Затем – срать костями. Ну как, пойдешь? Что, с радостью? Вот и паинька, молодец, хороший мальчик. А ну давай шмелем на место, и не дай бог, если какая лажа случится. Педерастом сделаю, гнойным, лагерным. Очко порву на менецский крест. Давно хочу, ох давно… А ну давай вошкайся, шевели грудями, прокладывай мастер-курс к Ориону Проксимы. Давай, давай, давай. Там самые удобные для нас Ворота в Канал.

Наконец свершилось, великий блатной исход вступил в свой эндшпиль. Все – уркаганы, блатари, нормальные мужики и правильные придурки с бабами и короедами – собрались на стадионе. Впрочем, не они одни. На трибунах стадиона против огромной эстрады сладчайше почивали путешествующие массы – вповалку, дружно и в полном объеме. Парсукал со товарищи точно рассчитали момент – отказаться поглазеть на солирующую поп-мадонну, судя по всему, не захотел никто.

– Ну, фарт. Ну, мазево, – радовались пришедшие, оглядывались на спящих, цокали языками и восторженно повторяли: – Ну, бля, лафа.

Глаза их посматривали на перстни и браслеты, на щерящиеся рты, отливающие драгметаллами, на лакомые бедра почивающей поп-звезды. – Ща, милая, тебе будет поп-концерт. У нас небось вхолостую не залежишься…

Настроение в народе было самым положительным, при виде Ана, взбирающегося на эстраду, все сразу замолчали, вытянулись, забыли про гоп-стоп и закивали с уважением и с умилением во взорах.

– А ну, сука, бля, закройте-ка пасть. Утес вещать будет. Давай, утес, вещай.

– Значит, так, братва, слухай сюда. – Ан был деловит, сосредоточен и краток. – Разбредайтесь по хатам, занимайте плацкарты, грейте шконки. С понтом не базлать, пакши не распускать, инженерию не мацать, потерпевших не шмонать. Чтобы никакого там хипеша в натуре – нам с Шамашем думу думать надо. Все, я сказал. Организационный сходняк назначаю на завтра.

О настоящем положении вещей он решил не говорить. Зачем? Блажен духом тот, кто пребывает в неведении.

И пошел себе народ арестантский по каютам и по мастям. Уркаганы в первый класс, мужики – во второй, остальные куда придется. Тихо, мирно, без суеты и беспредела, каждый сверчок знал свой шесток. Тюрьма – она учитель закона.

Ан дождался, пока толпа рассеется, алчно взглянул на формы поп-звезды и с безразличным видом, но внутренне облизываясь, направил свои стопы к ЦП звездолета. Сейчас все зависело от Шамаша, от его ловкости, глазомера, удачливости и сноровки. Если что не так, так все сразу на молекулы распадется, даже лагерной пыли не останется.

– Ну что, брат рулила, как дела? – Ан вошел, прищурил глаз, мягко опустился в кресло. – Сдвиги есть?

– Ага, по фазе, – подмигнул Шамаш. – Все накрылось женским органом. Хорошо еще, автопилот пашет, более или менее. Ну что, блин, дятел, долго тебя еще ждать? – свирепо глянул он в сторону Парсукала. – А, уже? Ну, давай тогда глянем, и боже тебя упаси, если ты где-то облажался. – Он вывел на экран кривую курса, взял пару дюжин контрольных точек, проверил с тщанием их координаты. – Гм, ладно, жить будешь. Все, утес, взлетаем шмелем. Хватит по щекам мудями хлопать. Эй, вруби-ка матюгальник, – скомандовал он. Парсукал включил, и Шамаш по внутренней громкой связи грозно приказал: – Братва, шухер. Вокзал отходит. Всем сидеть на жопе ровно.

Сам он тоже уселся в кресло, глянул на экран, пробежался пальцами по клавишам и кнопкам и чутко взялся за рогатый штурвал. Засветились индикаторы, ревом преисполнилась вся вселенная, звездолет вздрогнул, завибрировал, оторвался от тверди и исполинским утюгом устремился в пространство. Нибиру на экранах сделалась сперва с колесо, затем как арбуз, потом как мандарин и, наконец исчезла, испарилась, затерялась среди звезд. Да и хер-то с ней.

– Сипец, полдела сбацано, – усмехнулся Шамаш, активировал автопилот и бендаргийским гигром взглянул на Парсукала. – Ну что, блин, сука, замер. Бди. – И повернулся к Ану: – По всей железке, утес. Часа через четыре, если не будет форшмака[69]69
  Здесь – облома.


[Закрыть], подтянемся на место. Ну а уж там… Бог не фраер, дьявол не пидор….

Неизвестно, как в плане бога и в плане дьявола, а вот глаз у Шамаша был алмаз – через четыре часа они достигли Канала. Что это такое на самом деле, никто ничего не знал, известно было только, что давным-давно жили в обитаемой вселенной кочевники – Ассуры. Главным смыслом жизни их было странствование по Мирам, для чего они проложили повсюду особые дороги – Каналы. Пространство внутри них было скручено, трансформировано, законы времени изменены, что позволяло быстро и без хлопот переноситься из галактики в галактику. Но это их создателям, Ассурам. А вот тем, кто пришел позже, на все готовое, пришлось помучиться изрядно. Наконец, ценою разочарований и жертв был найден некий алгоритм, разработана программа Перехода, а чтобы кто ни попадя в Каналы не совался, входы в них, Ворота, заблокированы. Мусором, ледяными глыбами, пылью и астероидами. Да мало ли всякой дряни в обитаемом космосе. И чтобы ориентироваться в этой каше, была написана программа зэт, являющаяся малой частью алгоритма Перехода. Без нее к Воротам лезли лишь космические бараны. И быстро получали по рогам. Однако же Шамаш, хоть тупоголовым и не был, все же полез.

– А ну давай-ка двигай на пушку, – приказал он Парсукалу. – И смотри, сучий потрох, у меня. Чтобы шмалял не хуже, чем тогда, у Примы Ригеля. А то будет всем нам тут Двойная Кассиопея.

– Въехал, не дурак. – Парсукал кивнул, хмыкнул совсем по-человечьи и водрузил на голову канонирский шлем. – Шесть[70]70
  Есть (анун. феня).


[Закрыть], готовность ноль.

С закрытой, зеркально отсвечивающей рожей он выглядел куда как лучше.

– Поехали, – выдохнул Шамаш, мельком посмотрел на Ана и взялся за рога штурвала. – Жизнь копейка, судьба индейка.

И начали на центральном, а затем на боковых экранах появляться тени – несчитанные, угловатые, чудовищных размеров. Появляться их стало все больше и больше, расстояние между ними все уменьшалось.

– Так твою растак, – выругался Шамаш, резко сбавил ход и принялся лавировать громадой звездолета среди не менее громадных многочисленных препон. Мастерски ушел от внушительного, с хорошую скалу, камня, лихо увернулся от вращающегося вокруг своей оси айсберга и, чувствуя, что не расходится с фрагментом астероида, негромко приказал: – Справа, на два часа. Живо.

– Шесть, – встрепенулся Парсукал, задержал дыхание и словно снайпер, между ударами сердца, плавно надавил на спуск.

Где-то еле слышно рявкнула пушка, звездолет чуть ощутимо вздрогнул, и Шамаш непроизвольно сказал:

– Угу.

Без всякого выражения сказал, тихо так, спокойно и деловито, будто на глазах его прихлопнули комара.

Так, с максимальной концентрацией, на пределе сил они тащились с час. На небритых скулах у Шамаша выкатились желваки, у Парсукала из-под шлема по шее тянулся струйкой холодный пот. Законы физики неумолимы – даром что скорость никакая, энергия движения огромна. Если только зазеваешься, маху дашь, лоханешься, не впишешься – то с всеобщим приветом, костей уже не соберешь. И не помогут ни броня, ни ухищрения конструкторов, ни комплекс жизнеобеспечения, ни орбитальные субпланетоиды. На них небось далеко не улетишь. Ну разве что ментам поганым прямо в лапы.

Наконец гибельная полоса препятствия осталась позади. А впереди зияло жерло Канала, Ворота – они угадывались по серебристой дымке, по слабой турбулентности, по полному отсутствию мерцания света звезд. Приборы звездолета словно сошли с ума – одни показывали чушь, другие несусветную ересь, третьи просто замкнулись в себе. Да, это точно были Ворота. Начало крушения всего привычного.

– Не ссы, братва, если и издохнем, то с музыкой, – пообещал Шамаш, включил гиперпространственную тягу и, не колеблясь, направил звездолет в пульсирующий центр серебристой дымки.

Будто ухнул с крутого берега в непроглядно черный бездонный омут. С крепко-накрепко закованными руками и ногами.