Текст книги "Учёные сказки"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
6. КОНЕК-ГОРБУНОК
Дорога сбежала в долину и пошла не спеша. Иногда от нее отделялась тропинка, уводившая неизвестно куда, лишь бы не идти в общем потоке. Было жалко смотреть, как она, беспомощная, пытается пробиться, проложить собственный путь, стать тоже куда-то ведущей дорогой.
Еще одна тропинка ныряет в кусты, и оттуда доносится слабый шорох. Мы прислушиваемся, раздвигаем кусты, и вот – он сидит перед нами.
Судя по горбу, это здешний верблюд, но судя по ушам, это здешний заяц. Правда, хвост и копыта наводят на мысль, что это скорее конь, а еще скорее – конек, учитывая размеры.
– Сейчас, – говорит конек, – сейчас я ее разбужу!
– Кого это?
– Спящую красавицу. Разве можно спать, когда вокруг такое творится?
Он стал рассказывать, что вокруг творится. Я, наверно, слышал о бременских музыкантах? Ну так вот.
Выгнали бременские музыканты разбойников и стали жить в их доме. Живут-поживают, добра наживают (именно так!). Осел воду возит, петух на воротах кукарекает, собака дом сторожит, а кот по кладовкам хозяйство учитывает.
Шнырял кот, шнырял и вышнырял сапоги. Натянул их, усы подкрутил и давай командовать: «Ты, осел, дом сторожи, тебе это больше подходит. Ты, петух, воду носи. А ты, собака, давай кукарекай!»
Делать нечего – надо слушаться: все-таки кот в сапогах!
Носит петух воду в клюве по капельке, а собака визжит, скулит – учится кукарекать.
«Что-то они у меня невеселые, – тревожится кот. – Не иначе – сапогам завидуют. У петуха вон и шпоры есть, а сапог нету…»
Позвал осла. «Что-то наш петух мне не нравится. Пойди, стукни его копытом».
Дальше живут уже без петуха. Осел дом сторожит, а собака за себя кукарекает да еще за петуха воду носит.
«Чем она недовольна?» – удивляется кот. «Пойди, – говорит ослу, – ударь собаку копытом!»
Дальше живут уже без собаки. Осел воду возит. Осел дом сторожит. А в свободное время осел кукарекает.
– Разве ж это справедливо? – спрашивает конек.
– Ну, если такой осел…
Дело не в осле, говорит конек. Я, наверно, слышал о Храбром портном? Ну так вот. После того, как он там победил, все успокоились, стали жить-поживать (жить-поживать!). Только сам портной не может никак успокоиться: у него все подвиги в голове.
И вот приходит к королю самый маленький писаришка, без имени и отчества, и говорит: «Допустите меня до него, ваше величество. Он у меня успокоится».
Не поверил король: «Да ты прочитал, что у него на поясе сказано? Ведь он, когда злой бывает, семерых убивает!»
Писаришка только хихикнул в рукав: «Ничего, ваше величество, вы только меня до него допустите!»
«Шут с тобой, – отмахнулся король. – Иди, допускаю.»
Вызывает писаришка Храброго портного. Сам сидит, глаза в стол прячет, а портной стоит перед ним, с ноги на ногу переминается. Выждал писаришка несколько минут, а потом говорит: «Так-так…»
Портной переминулся с ноги на ногу. «Что – так? Говорите прямо!»
И тогда писаришка поднял на него глаза. Голубые глаза, с небольшой поволокой. «Так… – опять помолчал. – Так-так…»
Внутри у портного стало чего-то холодно. «Я вас не понимаю… В каком смысле – так?..»
Писаришка поднялся во весь свой маленький рост. «Значит, так? Что ж, так и запишем!»
Тут не выдержал Храбрый портной: «Не записывайте! – просит. – Только не записывайте!».
Сидит за столом писаришка, маленький писаришка, без имени и отчества, а перед ним стоит Храбрый портной. Смирный такой, мухи не обидит…
– Разве ж это справедливо? – спрашивает конек.
– Ну, если такой храбрый…
Дело не в храбрости, говорит конек. Я, наверно, слышал про Красную Шапочку? Ну так вот, после того, как волк ее съел, все стали жить-поживать и добра наживать. А волк нацепил на себя красную шапочку, и никто не мог догадаться, что он волк.
И вот выходит он к людям из леса и говорит:
«Граждане, – говорит он и поправляет на голове красную шапочку, – что это у нас происходит – так это же прямо беда! Где наши бравые музыканты? Их нет. Где наши храбрые портные? Их нет. А тут еще один, не помню по фамилии, девочку сожрал. Правильно я говорю, бабушка?»
Из толпы вытолкнули заплаканную бабушку.
«Правильно, сынок, правильно! Коли хочешь, я тебе я фамилию назову!»
«Фамилию?» – «Фамилию, сынок!» – «Фамилию?!» – «Фамилию, голубчик!»
«Ну ладно, давай фамилию», – говорит волк, снимая красную шапочку.
– Вы понимаете, в каком смысле он снял эту шапочку? – объяснил мне конек. – В том смысле, что теперь ему стесняться нечего… Вот какие дела… – Он помолчал. – А эта красавица спит и ничего не подозревает.
– Но разве ж она может помочь? Разве ж от нее зависит?
– Ну, знаете! – вздыбился конек. – Если все будут так рассуждать… От одного не зависит, от другого не зависит, а от кого зависит? От серого волка?
Сколько на свете сказок, и в каждой какие-то свои неприятности.
– Ты погоди, не горячись…
– Да, я горячусь! – сказал конек. – Я горячусь и буду горячиться, пока не разбужу эту Спящую красавицу и всех остальных, которые спят!
– А почему всех должен разбудить именно ты?
Оказывается, это очень важный вопрос – кто разбудит. Потому что если красавицу разбудят разбойники, то она тоже станет разбойником, а если так – лучше ей никогда не просыпаться. Между прочим, эти братья-разбойники давно замышляют ее разбудить, а это такие братья… У них на каждого по четыре ружья.
– Когда хочешь кого-нибудь разбудить, главное – изолировать братьев-разбойников! – говорит конек-горбунок.
Спящая красавица спит, но все же она красавица. Конек не смыкает глаз, но он далеко не красавец. Он тощий, замученный, будто держит весь мир на своем горбу.
Тоже нашелся Еруслан Лазаревич! Самого от земли не видать, а еще хочет тягаться с разбойниками! Добро бы был настоящий конь.
А что если его прутиком? Взять прутик и – раз!
– Видишь этот прутик?
При виде прутика он попятился.
– Вы это оставьте, сейчас не время шутить.
– А я не шучу.
Мне оставалось только захотеть. Очень сильно захотеть, чтобы этот маленький горбатый конек стал большим и сильным красавцем…
– Приступим к делу, – сказал конек. – Нужно успеть, пока светло, а то после ее не добудишься…
Он хотел еще что-то сказать, но тут я напрягся и – махнул прутиком.
Мой бычок, который испуганно таращил глаза, теперь таращит их восхищенно. Словно подменили конька-горбунка: уши стали короче, ноги длинней, да и спина выпрямилась. А рост, рост! Прямо богатырский!
– Видишь, а ты не хотел. Вот теперь буди свою красавицу.
Поднял конь красивую голову, прищурил красивые глаза.
– Будить? Стану я вам будить!
– А как же осел? Пусть себе кукарекает? А Храбрый портной? Ты должен был всем помочь!
Конь – просто чудо: сильный, красивый. Смерил он меня взглядом, смерил моего бычка.
– Во-первых, я никому ничего не должен. А во-вторых – с какой это стати? – Он лег на траву, вытянув красивое тело. – Пусть каждый сам старается для себя.
– А серый волк? А братья-разбойники? Ведь у них на брата по четыре ружья!
Коня будто ветром подняло на ноги и затрясло, как от ветра.
– Я не буду… Я не хочу… Отведите меня на конюшню!
7. ЦАРЕВНА НЕСМЕЯНА
Аты, баты, шли солдаты,
Аты, баты, на базар.
Аты, баты, что купили?
Аты, баты, самовар.
Аты, баты, сколько стоит?
Аты, баты, три рубля…
Аты-баты, как ножницами, стригут пространство, то удаляясь от нас, то опять приближаясь, и нам никак не понять смысла этих занятий. Десять шагов туда – десять шагов обратно. Двадцать шагов туда – двадцать шагов обратно. Как бы далеко они ни ушли, они всякий раз возвращаются на старое место.
Смог бы я так идти? Наверно, не смог бы. Аты-баты могут, потому что жизнь им предельно ясна и на все у них готовы ответы. Куда идти? На базар. Что купить? Самовар. Сколько дать за него? Три рубля и ни копейки больше.
Но вот, наконец, появляется самовар, о котором у них столько разговоров, вот он ставится на землю, и аты-баты усаживаются вокруг него.
Я выхожу из своего укрытия, на всякий случай оставляя там своего бычка.
– Здравствуйте, ребята.
– А, здорово! Чай будешь? Эй, где там у нас лишняя чашка?
Мы знакомимся. Аты-баты представляются по очереди:
– Катигорошек.
– Выкатигорошек.
– Окатигорошек.
– Перекатигорошек.
Вообще-то они все Горошки, а отличают их только профессии. Один был кучером, катал царя и министров («Кати, Горошек!»), второй выкатывал из подвала бочки с вином («Выкати, Горошек!»), третий поливал улицы («Окати, Горошек!»), четвертый просто бродил, нигде подолгу не задерживаясь («перекати-горошек»). Но теперь они на военной службе, так что у всех у них дело одно.
– Какое дело?
Они переглянулись между собой и приосанились.
– Слыхал про Несмеяну? Ну вот. Значит, мы ее охраняем.
Несмеяна – это царевна. Не настоящая царевна, а бедная девушка, которую для смеха взяли во дворец. У них тут царствует царь Горох, а министры у него все – шуты гороховые. Вот они и взяли во дворец бедную девушку. Для смеха.
– Ну и что?
– Вот тебе и что. Взяли ее, а она, вместо того, чтобы радоваться, плачет целыми днями. Только портит всем настроение. Ну, и заперли ее. Чтоб повеселела.
Наступила ночь. Уснули аты-баты, а на посту остался один – Катигорошек.
Он стоял, как положено стоять на посту: твердые плечи, твердая грудь и твердый взгляд, устремленный в пространство.
Но вот он поднял этот взгляд вверх – туда, к окну башни, и еле слышно позвал:
– Несмеяна!
В окне появилась девушка.
– Несмеяна, – зашептал Катигорошек, – послушай новый анекдот. У одного царя был сын, а у сына жена, а у жены свекор. И этот свекор был тоже царем…
Катигорошек рассказывал анекдот, подчеркивая смешные места, а кое-что даже изображая.
– Правда, смешно? – осведомился он. – А вот еще анекдот… Обхохочешься!
Царевна не смеялась.
– Да ты вникни, ты только себе представь, – Катигорошек перевел дух и опять зашептал, то и дело оглядываясь на спящих товарищей: – Помню, я нашего катал, вот было смеху!
Тут он прервал рассказ, потому что время его истекло – на смену ему спешил Выкатигорошек.
Этот стражник грозно замер на своем посту в стоял неподвижно, пока его товарищ укладывался на отдых. Но едва лишь все стихло, он поднял голову и позвал:
– Несмеяна!
И опять царевна в окне.
– Не смеешься? – спросил Выкатигорошек. – Это ты зря. Раз надо смеяться, ничего не поделаешь. Все мы в мире горошки, что прикажут – то делаем. – Он вдруг скорчил рожу и высунул язык: – А у тебя вся спина сзади!
Царевна не улыбнулась.
– Ты слышишь? Ты, наверно, не слышишь? Я говорю: у тебя спина сзади. Понимаешь? Сзади спина!
Нет, не улыбнулась царевна.
Тогда он отошел на приличное расстояние и – пошел к ней мелким шажком, неся издали свою подстрекательскую улыбку, но на полдороге шлепнулся на землю, поднялся и сказал с улыбкой, которая ничуть не пострадала при падении:
– Чуть-чуть не упал.
Царевна не улыбнулась.
– А ты знаешь, как катится бочка? – Выкатигорошек лег на землю и несколько раз перевернулся со спины на живот. Потом встал, отряхнулся и сказал: – Вот видишь, ты сама не хочешь…
Тут пришло ему время сменяться с поста, и на его месте застыл неприступный Окатигорошек. Он стоял, не сводя глаз с одной точки, находившейся в противоположном направлении от того места, которое он должен был охранять, и старался не моргать, чтобы не закрывать глаз даже на долю секунды. Но вскоре заговорил и он:
– Царевна, – сказал он, – у нас такой царь, такие министры… Царевна, это же просто смешно: почему вы одна не смеетесь?
Она ничего не ответила.
– Хорошо. Допустим, у вас есть причины. Но, царевна, войдите в наше положение: вы думаете, нам весело вас сторожить? Куда веселее поливать дороги, чем шагать по ним без всякого смысла – взад-вперед. Но мы же не по своей воле, царевна, у нас нет своей воли, мы делаем то, что нам говорят…
– Я сейчас заплачу, – сказала царевна.
– Нет, нет, пожалуйста, только не это! Я хотел вас рассмешить, а вы вдруг расплачетесь – это даже смешно…
– Ничего нет смешного.
– Нет? Почему же нет, это вы просто не видите. А вы посмотрите, присмотритесь получше… Уверяю вас, если хорошо присмотреться…
– Какой вы смешной, – сказала царевна.
– Да, я смешной, я очень смешной! Вы даже не представляете, какой я смешной!.. Только… почему же вы не смеетесь?
Ночь кончилась. Аты-баты опять на ногах. Десять шагов туда – десять шагов обратно. Двадцать шагов туда – двадцать шагов обратно.
Я отвязываю бычка и на прощанье машу им прутиком. Я машу прутиком и говорю про себя:
– Пусть им царевна засмеется!
8. ЦАРЬ ГОРОХ
Его дворец.
Первое, что мы видим, – это распахнутое окно. Первое, что мы слышим, доносящийся из окна оглушительный хохот. От этого хохота сотрясается весь дворец, и кажется, это он хохочет, широко разинув свое окно.
Мы хотим пройти мимо, но тут в окне появляется голова царя, сопровождаемая головами министров.
– Эй, ты, – кричит царь Горох. – Куда ведешь своего осла?
– Это не осел, – говорю я и выставляю бычка наперед, чтобы царь его получше увидел.
– Ты молчи! – ликует царь. – Я у него, а не у тебя спрашиваю!
Он хочет сказать, что спрашивает у моего бычка. А осел, дескать, я. Это он так шутит.
– Так, говоришь, не осел?
Головы министров покатываются со смеху и дружно скатываются с окна. Остается только веселая голова царя Гороха.
– Ох, – говорит царь, – ты меня совсем уморил! Ничего не скажешь, веселый парень. Значит, как ты говоришь? Не осел? Вот это отмочил! Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!
Царь исчез в окне и тут же появился на ступеньках.
– Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно.
Царь присаживается на ступеньку и снимает с головы корону, обнаружив при этом великолепную, прямо-таки царскую лысину.
– Жарко нынче в короне, – объясняет свои действия царь. – И вообще без головного убора – это как-то здоровее для организма. А? Как ты находишь?
– Я не знаю.
– Не знаешь? – засмеялся царь и смеялся долго, до слез. – Это ничего, остроумно. Я вижу, с тобой не соскучишься. А это у тебя кто? – царь хитро подмигнул: – Не осел?
– Да нет, это бычок.
– Не жареный, нет? Терпеть не могу бычков в сыром виде!
– Он не сырой, он живой!
Царь Горох гладит бычка по спине, треплет его за уши:
– Это он для себя живой, а для нас – просто сырой, верно?
Разговор принимает такой оборот, что я чувствую – надо скорей убираться. Но царь и не собирается нас отпускать, он только еще вошел во вкус разговора.
– Значит, ты так: из сказки в сказку? Вроде бы путешествуешь? Ну, это ничего: у меня полцарства ходит по миру. Перекатигорошки. А вот интересно знать: что ты скажешь о соловье-разбойнике?
Непонятно, почему он вспомнил о соловье? Наверно, потому, что тот тоже летает из сказки в сказку.
– О соловье я много могу рассказать. Это такая птица!
– Отлично сказано, – похвалил меня царь. – Ну, вот и расскажи. Ты расскажи, а я послушаю – что за птица соловей-разбойник.
– А почему вы говорите, что он разбойник? Разве он что-нибудь натворил?
– Ну и шутник! – рассмеялся царь. – Ну и весельчак! Значит, ты не знаешь, разбойник он или нет?
Царь внезапно оборвал смех и сказал совершенно серьезно:
– Лисичка-сестричка съела братца-кролика. Братец-волк съел лисичку-сестричку. В такой обстановке нельзя забывать о соловье-разбойнике, нельзя закрывать на него глаза… Вот смеху-то!
Он опять смеялся, но я не мог забыть его серьезного выражения.
– Я не закрываю, – сказал я. – Я, честное слово, не закрываю!
– Ну так как же? – широко улыбнулся царь. – Разбойник он или не разбойник?
«Аты, баты, три рубля», – звучит у меня в голове. Я пытаюсь отделаться от этой фразы, но она все звучит и звучит, и, запутавшись окончательно, превращается в нечто совершенно нелепое: «А тебя-то – труляля!» Кого это тебя? Моего бычка? Соловья? Или, быть может, царевну Несмеяну?
Аты, баты, три рубля, а тебя-то труляля! Вот так, когда нужно найти слова, никогда их не находишь.
– Разбойник, – говорю я и, чувствуя, что это совсем не то, добавляю: Подумать только, такой соловей – и такой разбойник! А на вид – маленькая, неприметная птичка…
– Постой, постой – ты о ком говоришь? Соловей-разбойник не птичка, а великан, настоящее чудовище… – Он помолчал и вдруг – словно что-то вспомнил: – А эта… птичка соловей?.. Значит, она тоже разбойник?
«Какой же она разбойник?» – хотел я сказать, но посмотрел на него и опять растерял все слова. Я смотрю на царя Гороха, и мне хочется закрыть глаза, но я вспоминаю, что их нельзя, нельзя, нельзя закрывать… И опять получается труляля.
– Разбойник, – говорю я, – разбойник.
– Ну, ты молодец! – засмеялся царь. – Балагур! Рубаха-парень! Эй! крикнул он, надевая свою корону. – Разыскать соловья! – и продолжал, обращаясь ко мне: – Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно!
Я стал собираться, но он опять меня удержал:
– Ты веселый парень, и я тебя за это люблю. А этих, горошков, я не люблю, потому что они все какие-то невеселые. Тоже – придумали: хорошо смеется тот, кто смеется последним. А кто будет первым, я тебя спрашиваю? Я-то сам, конечно, стараюсь. И я, и мои министры. Эй! – крикнул царь, и министры появились в окне, весело гогоча. – Вот видишь, делаем все, что можем.
Царь Горох сел поплотней, и снял с головы корону.
– А сам-то откуда?
– Из сказки про белого бычка.
– Ну и как там? Что слышно? Какие новости?
– Рассказать вам сказку про белого бычка?
– Валяй, выкладывай!
– Вы говорите – выкладывай, я говорю – выкладывай. Рассказать вам сказку про белого бычка?
– Ничего, – одобрительно хмыкнул царь, – остроумно придумано.
– Вы говорите – придумано, я говорю – придумано. Рассказать вам сказку про белого бычка?
Тут к царю подбежал министр:
– Ваше величество! Несмеяна смеется!
Видно, все же мой прутик подействовал.
– Смеется? – спросил царь, уже не смеясь, а, наоборот, очень серьезно. – И как же она смеется? От души?
– Сейчас уточним, ваше величество!
– Уточните! – коротко приказал царь. И повернулся ко мне с прежней улыбкой: – Так про какого ты говорил бычка? Про этого, черного?
– Вы говорите черного, я говорю – черного…
– Так, говоришь, он черный? – перебил меня царь Горох. – То-то я смотрю – темная личность…
– Вы говорите – темная личность, я говорю – темная личность…
– Значит, темная? Ах он, разбойник!
– Вы говорите – разбойник, я говорю – разбойник…
– Что ж ты раньше молчал? – царь встал со ступеньки и надел корону на голову: – Эй, стража! Взять этого разбойника!
Из дворца выкатились шуты гороховые, подхватили бычка и укатились прочь.
– Постойте, куда же вы? Это же мой бычок!
– Ты говоришь – мой бычок, я говорю – мой бычок…
– Но он мой!
– Ты говоришь – мой, я говорю – мой… Действительно, ловко придумано. И чего ты машешь прутиком? Тут ведь тебе не стадо!
Я махал прутиком, чтобы вернуть своего бычка, мне очень хотелось вернуть бычка, но прутик не действовал… Или мне недостаточно сильно хотелось?
Я повернулся и побрел из дворца.
– А, здорово, садись, выпей чайку!
Аты-баты опять отдыхают, окружив так удачно купленный самовар.
– Спасибо, не хочется.
– А мы, как видишь, сторожим. Все ее, Несмеяну.
Из башни доносился девичий смех.
– Но если она смеется, зачем ее сторожить? Раз она смеется, значит, она поступает правильно?
– Ну, это, брат, как сказать… Смеяться тоже можно по-разному. А Несмеяна смеется не так, как смеются все… Не в том значении…
– А у меня забрали бычка… Я рассказал царю сказку, а он забрал у меня бычка…
И тут заговорил Перекатигорошек, который прежде молчал. Когда человек молчит, неизвестно, что за слова в нем скрываются, а это бывают такие слова… Я бы лично запретил людям молчать, пускай говорят все, что думают, чтобы все, что они думают, было известно.
– Дубина! – сказал Перекатигорошек. – Олух царя небесного! Нашел, кому рассказывать сказки!
9. СИНЯЯ ПТИЦА
В Тридесятом государстве не было государства. Там был только дуб, вокруг которого, привязанный цепью, ходил кот ученый.
– Такой ученый – и на цепи?
– На цепи. Каждое ее звено – это звено моей жизни. Когда я был молод, я бессмысленно бегал по лесу. Но потом я начал кое-что понимать, и тогда появилось первое звено… – Кот обошел вокруг дерева и продолжал: – Пока цепь была коротка, я не придавал ей большого значения. Я нацепил на нее часы и спрятал в карман… У меня тогда еще был карман… Знаете, такой, жилетный… – Он вздохнул: – У меня тогда еще был жилет…
Тут он обнаружил, что мы стоим, и засуетился с неловкостью оплошавшего хозяина. Он усадил меня, и сам сел, аккуратно сложив свою цепь.
– Вот так – чем дольше живешь, тем длиннее цепь и тем тяжелее ее нести. Поэтому все мы под старость сгибаемся.
Цепь была не золотая – нет, не золотая была у кота жизнь. Она была старая и ржавая, отлитая по общему образцу и даже не пригнанная по росту.
– А у меня была веревка. Знаете веревку? За один конец держишь, а к другому привяжешь бычка…
– Я знаю веревку. Я знаю все на свете веревки, потому что я старый ученый кот.
Он встал и пошел вокруг дуба. Он закинул цепь на плечо и тащил ее, кряхтя и постанывая. Сделав полный круг, он повернул назад и приволок цепь на прежнее место.
– Вот так-то, – сказал кот. – А вы говорите – Синяя птица.
Я ничего не говорил, но кот, видимо, отвечал не мне – он отвечал собственным мыслям.
– Синяя птица… – отвечал он. – Скажите лучше – Синяя Борода. Когда мне предлагают одно из двух, я выбираю третье.
И он стал рассказывать о страшном рыцаре Синей Бороде, который убивал своих жен за то, что они верили не в него, а в какую-то Синюю птицу.
– Он занимался этими женщинами, а я был у него ученым котом. Бывало, захандрит, спрашивает: «Слушай, кот, почему это так: сколько я жен любил без памяти, а кого любил – не помню?» – «Такова, – говорю, – жизнь». Вздохнет он: «Умный ты, кот, ученый. А вот скажи, почему это так: берешь жену молодую, а бросаешь – старую?» – «Такова, – говорю, – жизнь». Тут он погладит синюю бороду: «И все-то ты знаешь, кот, на все у тебя ответы». Правда, о старости жен он только так говорил. И не бросал он их вовсе, а убивал, и все – молодыми.
Кот говорил спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах. Видно было, что его давно не волнует эта история.
– У Синей Бороды был замок – большой, уж не помню, на сколько комнат. И была там одна комната, в которую он запрещал входить; может, у него там был кабинет, может, личная библиотека. Но жены – глупые женщины, они решили, что он прячет от них Синюю птицу. Ту, которая должна приносить счастье, а на самом деле приносит одни неприятности. И только подумать: все у них было, что можно желать на земле. Чего еще надо? Ходить по воде? Плавать по воздуху? Но жизнь – это жизнь…
Солнце село на верхушку дуба, поболталось на ней, как фонарь, и стало спускаться, переползая с ветки на ветку. Оно краснело за свою осторожность и все же двигалось медленно, и было видно, что солнце, всегда такое высокое, тоже боится высоты.
Жизнь – это жизнь, как хорошо сказано! Простые слова, а ведь в них все. В них и конек-горбунок, и братья-разбойники, и царь Горох со своими шутами. В них все сказки, в которых мы побывали с бычком, а может, и та, в которой мы так и не побывали.
– Мы тут искали одну сказку. Такую, которая не имеет конца… Вы случайно не знаете?
Кот встал и прислонился к дереву.
– Я знаю все сказки, – сказал он, и солнце, сползавшее по ветвям, наделось ему на голову. Так стоял он, сложив на груди ученые лапы, смотрел куда-то далеко-далеко и говорил:
– На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, во рту чеснок толченый… Летела сова, веселая голова.
Вот она летела, летела и села, да хвостиком повертела, да по сторонам посмотрела… Друг мой, вы видите эту цепь? Каждое ее звено – это сказка. Поверьте, я старый ученый кот, я имел когда-то жилетку, а в жилетке карман, а в кармане часы на цепочке. Я смотрел на эти часы, и мне казалось – время идет вперед, а оно уходило в обратную сторону. И пока я смотрел на часы, лучшее время ушло, и вот все, что от него осталось… Друг мой, сравните звенья этой цепи, и вы поймете, что все сказки похожи одна на другую. И что значит – сказка не имеет конца?
Кот встал и пошел вокруг дуба. По мере того, как он шел, цепь его наматывалась на дуб и все укорачивалась, укорачивалась…
– Вот я иду. Иду, иду, иду… Что? Дальше идти некуда? Вы скажете, что это конец сказки? А я скажу – нет. Я просто поворачиваюсь и иду в обратную сторону. Иду, иду, иду… Опять идти некуда? Я опять поверну обратно. Тут главное идти, а туда или назад – это уже непринципиально.
– Но ведь повторение – это все равно что конец?
Кот посмотрел на меня с улыбкой, в которой был заключен ответ. Да, говорилось в этой улыбке, некоторые считают именно так. Но со временем они поймут, жизнь их научит.
– Повторение, – сказал кот, – мать учения.
Солнце село и, прикоснувшись к земле, сразу почувствовало себя уверенней. Небо – это небо, а земля – это земля. И как высоко ни летай, дома все-таки – лучше.
Пора и мне возвращаться домой. У меня там тоже есть дерево, вокруг которого я протопчу тропинку и буду ходить по кругу, как кот. Буду идти туда, потом обратно, и снова все повторять, потому что повторение – мать учения.
– А вы говорите – Синяя птица… – сказал мне на прощание кот. – Когда поживешь да поразмыслишь, начинаешь понимать, что Ходящий По Морю – это всего-навсего мореход, а Плывущий По Воздуху – это всего-навсего воздухоплаватель… А Синяя птица – это просто синица, которая у нас в руках вернее журавля в небе…
