Текст книги "Слабые мира сего"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Ковер-самолет

Разве рыбы придумали пароход? Разве птицы придумали самолеты? Тот, кто все имеет, уже ничего не придумывает…

Паук Скакун не имел ничего, и он решил что-то себе придумать.

– Придумай себе аркан, – посоветовал ему паук Арканщик. – Вот погляди: у меня аркан – благое дело! Или у приятеля моего – сачок. Отличный сачок, тоже из паутины. Только лично мне аркан больше нравится: с ним охота поживей.

Арканщик имел аркан, и где ему было понять того, кто ничего не имеет?

– Сачок только для бабочек, – продолжал он свой охотничий разговор, – а я – погляди: кого хочешь тебе заарканю.

И тут паук Скакун решил придумать себе самолет. Может, ему не понравилось слово «заарканю» и он решил куда-нибудь от него улететь, а может, надоело скакать, так, чтобы всякий раз опускаться на землю, – но паук Скакун пораскинул своей паутиной и стал быстро-быстро придумывать из нее самолет.

– Ковер-самолет? – догадался паук Арканщик. – Я тут заарканил одного на ковре-самолете… – И он пошел на охоту, где уже ждал его приятель с сачком, которым можно было ловить только бабочек.

А паук Скакун до конца придумал свой самолет и поднялся на нем, дождавшись попутного ветра. Когда скачешь по земле, как-то не замечаешь, что ветер бывает попутным, а когда сядешь на ковер-самолет, да еще не выбираешь определенного направления… Тут тебе любой ветер попутный, только держись покрепче, чтоб ветром не сдуло, да не очень вниз поглядывай, а то закружится голова.

Самолет набирал высоту; пятьдесят сантиметров… сто пятьдесят сантиметров… триста пятьдесят сантиметров… На высоте пятисот сантиметров повстречалась первая бабочка.

– Какой красный восход! – сказала Бабочка. – На нем так хорошо смотрятся эти красные цветы и эти красные плоды на деревьях… Вы случайно не видели красную стрекозу?

– Почему вы все время говорите «красное»? – спросил Скакун, продолжая набирать высоту.

– Поверьте, не для красного словца. Ведь красный цвет – это любимый цвет птиц, об этом даже в научных книжках написано.

– А вы разве птица?

– Почти, – скромно сказала Бабочка. – По документам, конечно, нет, по документам я – насекомое, но это еще ни о чем не говорит. – Она вплотную приблизилась к пауку Скакуну и спросила: – Вам известно, что насекомые не воспринимают красного цвета?

– Неизвестно, – сказал паук Скакун, стараясь поскорей набрать высоту, потому что с этой Бабочкой ему, кажется, грозила авария.

– Между нами, – сказала Бабочка, когда между ними уже ничего не могло быть, кроме неминуемой катастрофы, – представьте себе, они не воспринимают. А я воспринимаю. Об этом и в научных книжках написано: бабочки – единственные из всех насекомых, способные воспринимать красный цвет. Представляете? Любимый цвет птиц… Поэтому я почти не считаю себя насекомым.

– Не нужно так размахивать крыльями, – сказал паук Скакун, опасаясь за свой самолет. И он плавно взмыл вверх, словно показывая, как это можно летать и вместе с тем не размахивать крыльями.

– Не красна изба углами, а красна пирогами! – крикнула на прощание Бабочка, то ли приглашая Скакуна в гости, то ли набиваясь в гости к нему.

Девятьсот пятьдесят сантиметров… Тысяча девятьсот пятьдесят сантиметров… Подъем проходил благополучно. На высоте двух тысяч сантиметров Скакуну повстречалась Первая птица.

– Что это вы нарушаете? – строго спросила Птица. – Разве вам не известно, что полеты без крыльев запрещены?

– У меня нет крыльев, – сказал паук Скакун, – у меня самолет. Это я сам себе придумал.

– Любитель, значит, – определила Птица. – Беда с этими любителями. Напридумывают, потом за них отвечай.

– Это, наверно, потому, что я летел на красный цвет? – сказал паук Скакун, имея в виду цвет восхода. – Но почему вы не говорите про красный цвет? Разве вы не любите красного цвета?

– Так вы, значит, различаете красный цвет? – обрадовалась Птица. – Тогда летите. Это у нас насекомым-дальтоникам высокие полеты запрещены.

И паук Скакун полетел, набирая высоту. Пятьдесят тысяч сантиметров… семьдесят тысяч сантиметров… Далеко внизу остались и паук Арканщик, и приятель его с сачком, и Бабочка со своим удивительным птичьим зрением. Паук Скакун поднимался все выше и выше, и на пути ему попадались только птицы-регулировщики…

Но на высоте пятисот тысяч сантиметров уже не было птиц. Все, кто имеет крылья, остались внизу – все, кто что-то имеет, рано или поздно остаются внизу, а наверх поднимаются те, кто ничего не имеет. Кто сам себе придумывает – и паровоз, и пароход, и самолет…

Куда залетел паук Скакун? Говорят, его видели где-то на высоте семисот пятидесяти тысяч сантиметров. Но кто его мог там видеть? Кто поднимется до такой высоты?

Конечно же, только тот, кто сам себе придумает крылья,

СЛАБЫЕ МИРА СЕГО

Слабые мира сего

Колибри старается подражать насекомым, хотя принадлежат они к разным классам и между этими классами постоянная борьба, в которой постоянно побеждают птицы и постоянно терпят поражение насекомые.

Почему же Колибри, птица, старается подражать насекомым, которые терпят поражение, а не птицам, которые одерживают победу?

Колибри, как пчела, питается нектаром цветов, и полет Колибри напоминает полет насекомого. А сердце Колибри бьется со скоростью шестисот ударов в минуту – как будто кто-то гонится за Колибри, как будто кто-то преследует Колибри, как преследуют только насекомых. И даже змеи, которые в темноте видят всех теплокровных, Колибри не видят, потому что у Колибри, как у всех насекомых, по ночам холодеет кровь.

Почему же Колибри, птица, старается подражать насекомым, которых всюду преследуют, которые терпят одно поражение за другим?

Потому что Колибри не чувствует никакого превосходства над насекомыми, по своему росту и положению Колибри ближе к насекомым, и в насекомых Колибри видит своих братьев – пусть не по классу и не по происхождению, а всего лишь навсего по несчастью.

Интервью с Мезозойской эрой

В мезозойскую эру не было на Земле ледников и почти совсем не было холодов. Мягкий климат, дремучие пралеса… Было очень хорошо на земле в мезозойскую эру.

Появляются новые горы, новые моря, вокруг которых разбиваются приморские парки. И на всей земле – ни единой пустыни. Разве это не хорошо?

Но спросите у первого встречного грызуна (из самых первых на земле млекопитающих):

– Грызун, тебе хорошо?

И он ответит:

– Нет, мне не хорошо. Потому что не столько я грызу, сколько меня грызут. Не забывайте, что мы живем в век динозавров.

А спросите у первой встречной черепахи (из самых первых на земле черепах):

– Черепаха, тебе хорошо там, под панцирем?

И она ответит:

– Нет, мне не хорошо. Потому что по нашим временам – разве такой нужно иметь панцирь?

А теперь спросите у первого встречного динозавра… Динозавр в переводе – Страшный Ящер, но вы не бойтесь, смело подходите и спрашивайте:

– Тебе хорошо, динозавр?

И как вы думаете, что он вам ответит?

– Нет, мне не хорошо, – скажет он. – Мне страшно…

Конечно, страшно. Страшным страшней всего. От себя ведь не спрячешься.

Вот она – мезозойская эра: все как будто есть – и леса и моря, все вокруг хорошо, но – от себя не спрячешься. Под самым надежным панцирем от себя не спрячешься…

Динозавры вымерли в свой собственный век.

Кенения удивительная из племени Арахнид

Кенения Удивительная и сама удивляется, что живет. При выходе на сушу, когда все меняли жабры на легкие, Кенения совершила неудачный обмен: и жабры у нее отобрали и без легких оставили. Возникает вопрос: а как же жить? Неизвестно как, но Кенения приспособилась. Она дышит кожей, хотя это, конечно, уже не то. Ни глубоко вдохнуть, ни с облегчением выдохнуть.

Затем, когда стали распределять места на земле, Кенению почему-то загнали под землю. Разве можно жить под землей? Вероятно, нельзя, но Кенения приспособилась. Она живет под землей и редко выходит на свет, и вообще она плохо относится к свету. Может быть, потому, что когда всем раздавали зрение,

Кенению тоже обошли, и она осталась слепой. Конечно, приспособилась, но с тех пор она не выносит света.

И опять возникает вопрос: как же так?

С одной стороны, не видеть света, а с другой – его ненавидеть…

Разве это возможно?

Конечно, нет.

Невозможно.

Но Кенения приспособилась.

Смотрите в оба

У рыбы Четырехглазки два глаза, но каждый из них смотрит в оба: и вниз, откуда на Четырехглазку могут напасть, и вверх, откуда на Четырехглазку могут напасть, – и сверху и снизу на Четырехглазку могут напасть, поэтому каждый ее глаз должен смотреть в оба.

Глаза у нее устроены так: нижняя часть держит в поле зрения воду, верхняя контролирует воздух. А сама Четырехглазка – между воздухом и водой. Между воздушной и водной опасностью.

Нужно только смотреть в оба – и туда смотреть в оба и сюда смотреть в оба… И тогда между ними, двумя опасностями, между огромной верхней и огромной нижней опасностью, между воздушной опасностью и водной опасностью проляжет тонкая, тончайшая линия – безопасность.

Жирафа

Жирафа выше всех на десять голов, а язык у нее – целых полметра. Вот бы поговорить таким языком!

Но никто не умеет так молчать, как Жирафа.

Даже маленькие воробьи – и те помаленьку чирикают, даже кузнечики – и те что-то стрекочут.

А Жирафа молчит.

Может, потому, что она выше всех на десять голов? Может, она боится уронить свое достоинство?

Трудно сказать, почему Жирафа молчит. Почему, даже погибая, она не крикнет о помощи. Даже львы кричат о помощи, даже тигры кричат о помощи, все на свете кричат о помощи, а Жирафа молчит.

Может, потому ее и называют – Жирафа, что означает – милая? Часто милыми называют тех, кто молчит, кто, даже имея очень длинный язык, хорошо умеет держать его за зубами.

Почему Кит такой большой

Кит живет среди акул, поэтому ему нужно хорошо вырасти. Если будешь расти кое-как, то совсем не вырастешь. Потому что вокруг – акулы.

И Кит растет. Он прибавляет в день по центнеру, в месяц – три тонны, а там, глядишь, доберется и до ста тонн. А то и до ста пятидесяти.

Теперь он – как большой корабль, правда, не военный, а мирный корабль, потому что сам он ни на кого не нападает. А вокруг него акулы, как шлюпки.

Пустит Кит фонтан, даст команду:

– Эй, на шлюпке, посторонись!

И шлюпки сторонятся, и он проплывает среди них, и спокойно бьется его сердце, которое весит полтонны…

Да, это очень важно – своевременно вырасти!

Карась – не идеалист

Карась, которого многие считают идеалистом, на самом деле далеко не идеалист. Он понимает, что щука – это щука, но что же прикажете – помирать? Конечно, лучше, чтобы без щук, чтобы во всей реке не было ни одной щуки, но ведь могли бы быть и одни щуки, и что тогда?

Допустим, все рыбы в реке были бы щуками. И пескарь был бы щукой, и окунь был бы щукой, и плотва… Куда бы тогда Карасю податься?

Нет, Карась не идеалист, он понимает, что податься было бы некуда. А так – еще ничего…

Да и не в одних щуках дело. Бывает, как занесет в какой-нибудь горячий источник, где температура почти пятьдесят градусов, кто такое выдержит? Конечно, выдержать невозможно, но что же прикажете – помирать?

Карась не собирается помирать. Он понимает, что горячая вода все же лучше, чем совсем без воды, и что грязная вода лучше, чем совсем без воды, и много щук лучше, чем одни только щуки.

Нет, Карась не идеалист, просто он умеет сравнивать. И хотя его считают самой живучей рыбой, никакой он не живучий, далеко не живучий. Просто он не собирается помирать.

Секрет охоты

На ловца и зверь бежит – бежит потому, что сам считает себя ловцом, а не зверем. Кто есть кто?

Собственно, этот вопрос и выясняется в процессе охоты.

Смиренный Рябчик

Дикушу называют «смиренным рябчиком». Похоже, что это так.

Сидит Дикуша на дереве, смиренно сидит, как ни один из обычных рябчиков, конечно, сидеть не станет. Потому что попробуй так посидеть: глядишь, кто-нибудь и накинет тебе петлю на шею.

Так ловят Дикушу. Ему просто накидывают петлю на шею и снимают с дерева, как созревший плод.

– Простоват наш Дикуша, – говорят о нем другие рябчики. – Поглядите-ка: сам сует голову в петлю! Может, он думает, что ему подносят лавровый венок? Может, он ждет, что на него водрузят корону?

Но разве это не естественно – сунуть голову в петлю, чтобы увидеть, что там, по другую сторону петли? Ведь никто не знает, что там, по другую сторону петли. А хочется знать.

Дикуше хочется знать.

А кому не хочется?

Старость моллюсков

Если бы молодость видела… Но она не видит, у нее для этого не хватает глаз.

С годами панцирные моллюски смотрят на мир все новыми и новыми глазами, пока их, глаз этих, не наберется до десяти тысяч штук.

Десять тысяч глаз вроде бы многовато, но ведь сколько приходится повидать, пока состаришься… Может быть, оттого и старишься, что многое приходится повидать, что с каждым годом смотришь на мир все новыми и новыми глазами…

Чем хороша темнота

У мексиканской пещерной рыбки совершенно исчезли глаза, и теперь она не видит опасности. Когда-то у нее были глаза, неплохие глаза, но они видели только одни опасности, то есть то, что меньше всего хочется видеть. И пещерная рыбка забилась в свою пещеру и навсегда погрузилась в темноту.

Некоторые боятся темноты: конечно, бывает в ней страшновато. Но по крайней мере хоть не видишь опасности – вот чем хороша темнота!

В борьбе с природой

Среди жителей пустыни Сахары улитка гелицида являет пример того, как можно жить и не ждать милостей от природы. Правда, нельзя сказать, что живет она полной жизнью. Гелицида спит – до лучших времен. На год, на два, на три она засыпает – до лучших времен. Когда дождь прольется, росток пробьется…

Важно иметь хороший сон. Здоровый, крепкий сон. Тот, кто имеет здоровый сон, может не ждать милостей от природы.

Змея Эфа

В пустыне горы воздвигаются на века, а осыпаются от легкого дуновения ветра. И миражи в пустыне разливаются реками и зеленеют садами…

Когда живешь в пустыне, где всюду обман, очень важно уметь произвести впечатление. Если это умеешь, тогда даже трусость может сойти за героизм.

Поглядите-ка на змею Эфу.

Вот она бросается на противника. Она вся устремлена к нему, и волны ее катятся на него – угрожающе, устрашающе волны Эфы катятся на врага…

Но сама она движется в обратную сторону.

– Вперед!

Это значит: назад!

– На врага!

Это значит: спасайся, кто может!

Отличная тактика. Можно всю жизнь отступать, но при этом важно, чтоб отступление выглядело как наступление.

Опыт жизни

Опоссум так ловко притворяется мертвым, что даже падает с дерева и уже сам не может сказать, мертвый он или живой, А что вы думаете – в этом так просто разобраться? Когда всю жизнь притворяешься, на каждом шагу притворяешься, как тут сказать с уверенностью – опоссум ты или уже не опоссум?

Неполнозубые

Неполнозубые появились на свет раньше других, когда еще в помине не было хищников, но вот уже у хищников полный комплект зубов, а неполнозубые так и остались неполнозубыми…

По этому поводу больше всех беспокоится Броненосец. Когда вокруг столько зубов, говорит Броненосец, нужно хорошенько заковаться в броню. И он заковывается в броню, потому что он неполнозубый, а когда ты неполнозубый, приходится хорошенько заковаться в броню.

Трубкозуб посиживает с трубкой в зубах и относится ко всему с философским спокойствием:

– Не было на свете хищников, а неполнозубые были. Не будет на свете хищников, а кто будет? Неполнозубые.

Так рассуждать можно только с трубкой в зубах, и Трубкозуб рассуждает с трубкой в зубах, сохраняя спокойствие. Его считают толстокожим, и он действительно толстокожий, а толстокожему незачем заковываться в броню. Ему главное – трубку в зубы (для этого всегда хватит зубов).

Муравьед помалкивает, он не станет зря болтать языком. Он болтает языком, но не зря (причем со скоростью ста шестидесяти болтаний в минуту). Муравьед пускает в ход язык только в кругу доверчивых муравьев, которые липнут к его языку в надежде услышать что-нибудь новенькое. Но ничего новенького они не услышат. Муравьед не станет зря болтать языком. Хотя, конечно, ему есть о чем рассказать, на что пожаловаться: из всех неполнозубых он самый неполнозубый – у него попросту нет зубов. Но кому станешь жаловаться? Муравьям?

Да, у всех неполнозубых проблем полон рот (там, где у других зубы, у них только проблемы), но Ленивец является счастливым исключением. Может, он и заковался бы в броню, как Броненосец, да только ему лень. И трубку взять лень, не говоря уже о том, чтобы болтать языком со скоростью – шутка сказать! – ста шестидесяти болтаний в минуту. Вообще-то Ленивцу неплохо и так, без брони, без трубки и даже неполнозубому.

Он развешивает себя на дереве, как белье, и висит без движения, так что в нем даже заводится моль – это уже не как в белье, а как в шубе. И его не смущает проблема неполнозубости, потому что когда полно зубов, как-то невольно находится им работа. «У кого зубов полон рот, у того забот полон рот», – мог бы подумать Ленивец, только пусть уж за него Трубкозуб думает, ему это больше подходит – с трубкой в зубах.

А Трубкозуб думает с трубкой в зубах: «Почему это Ленивец висит на дереве вверх ногами? Неужели ему даже лень перевернуться, чтобы занять в мире нормальное положение? Когда так висишь, все хищники получаются над головой, и не только хищники, но и самые мелкие твари… Может, потому Ленивец так мало двигается? – думает Трубкозуб. – Когда все над головой – и большие и маленькие, пропадает всякая охота… Но, с другой стороны, – думает Трубкозуб, – птицы тогда под ногами. И небо под ногами. Хотя, конечно, над головой вся земля. А ведь это нелегко, когда над головой вся земля. Но, с другой стороны, если учесть, что под ногами небо…»

Так думает Трубкозуб с трубкой в зубах и никак не может понять, почему Ленивец висит вверх ногами. И Броненосец не может понять – слишком он заковался в броню. И Муравьед не может понять – у него свои дела, муравьиные. Ленивец, наверное, мог бы сказать, если б не лень сказать. Когда вокруг одни полнозубые, он мог бы сказать, когда со всех сторон на тебя наставлены зубы, тут поднимешь не только руки – и ноги вверх, да так постепенно и привыкнешь жить вверх ногами.

Градоначальник Осминог

Градоначальник Осьминог живет в большом городе, построенном из камней. Из этих камней градоначальник сложил себе дом, самый лучший во всем городе. Этот дом находится в самом красивом месте, а внутри его самая вкусная в городе морская вода. И из дома этого открывается самый приятный вид (у Осьминога самые большие в мире глаза, так что для него вид много значит).

А когда Осьминог идет в город, он снимает со своего дома самую большую в городе крышу и несет ее перед собой.

– Эгей, посторонись! Расступись! – кричит Осьминог, выставляя, как щит, свою плоскую крышу.

Потому что он градоначальник, а что положено делать градоначальнику? Прежде всего – отгородиться от своих подчиненных.

Один из морских ежей

Сказать о том, что этот морской еж ходит на зубах, – значит испугать всех рядовых пешеходов. Добавить, что он ходит на иглах, – значит еще больше испугать пешеходов, да вдобавок сильно озадачить портных. Чтобы ходить на иглах и на зубах, нужно быть очень уж страшным чудовищем.

Но этот еж не чудовище. Просто он ходит на зубах. Другие не ходят на зубах, но зубы у них тоже не сидят без работы. А он ходит на зубах. Гуляет на зубах. Для него прогулка на зубах – лучший вид отдыха.

Нельзя сказать, чтобы этот еж только гулял на зубах, если только гулять на зубах, то, как говорится, быстро протянешь зубы. Нет, он сначала погуляет, а потом поест. А после еды снова погуляет (это особенно полезно – прогулка после еды). Причем он ест все подряд, не перебирая. Он совершенно всеядный еж.

Правда, всеядность его больше в том заключается, что его самого все едят. Несмотря на то, что он гуляет на зубах, распугивая пешеходов, и что он ест все подряд, его едят все подряд.

Так он сочетает всеядность со съедобностью. Но называют его все-таки Съедобный Морской Еж. Не Всеядный, а Съедобный Морской Еж.

Потому что ценят его не за всеядность, а за съедобность.

Там, где трудно дышать

Легче всех дышится Вьюну, потому что он преспокойно дышит желудком. Высунул голову из воды, глотнул воздуха – и лежи себе, слушай, как он там движется по пищеводу. Желудок – верное дело, желудок не подведет, поэтому легче дышится тем, кто во всем полагается на желудок.

– Там, где трудно дышать, нужно уметь глотать, – так формулирует Вьюн свою жизненную позицию.

Не так просто быть Прилипалой

Да, не так просто быть Прилипалой. Прилепиться-то просто, но только вопрос – к кому? К кому прилепиться – это очень важный вопрос, главное дело – знать, к кому прилепиться. Прилепишься к кому-нибудь, а его, глядишь, заглотнут. И все, песенка спета… Нет, тут надо выбирать кого покрупней. Акулу, например…

Прилипала выбирает Акулу.

Конечно, Акула тоже не идеал, Акула хищник, и Прилипала за многое ее осуждает. Ему, прямо сказать, не по душе ее поведение. Но Акулу не заглотнут, и вот этим она нравится Прилипале.

Впрочем, тоже до поры, до времени.

Вот поймают Акулу, потащат на корабль, тогда Прилипала мигом отлепится. От Акулы, конечно. А прилепится к кому? К кораблю.

Нет, не то, чтобы Прилипала его одобрял, Прилипала, прямо сказать, его осуждает. И он первый отлепится, если корабль, допустим, будет идти ко дну. Когда корабль идет ко дну, тут самое главное – поскорей отлепиться.

Трудная жизнь у Прилипалы. У всех рыб жизнь трудная, но у него к тому же еще и хлопотная: только и гляди, кто кого потопит, кто кого заглотнет. В этом деле главное – не ошибиться. В этом деле ошибаются один раз…

Другие ошибаются один раз.

Но Прилипала не ошибается.