Текст книги "Записки старого чекиста"

Автор книги: Федор Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Против банд Махно и Григорьева

Зимним утром 1919 года ко мне в вагон (штаб Украинского фронта в то время размещался в вагонах) вошел человек выше среднего роста, лет тридцати пяти, одетый в темно-синюю поддевку, в валенках. Бросились в глаза синие очки и длинные волосы. Он отрекомендовался:

– Гусев, начальник штаба отряда Махно. Мне указали на ваш вагон. С кем я разговариваю?

– Начальник контрразведки фронта Фомин, – в свою очередь представился я.

Часа два мы с Кушнаревым слушали Гусева, который подробно рассказывал о Махно, о зарождении махновщины на Украине, о том, что собой представляет отряд в настоящее время, какую цель он преследует и с кем ведет борьбу. Конечно, Махно и махновцы подавались в самом привлекательном свете и расписывались как «борцы за дело народа».

Кушнарев, усмехаясь, многозначительно посматривал на меня, но не стал перебивать. Мы-то знали, что за птица Махно!

– Махно отправил меня к вам в Харьков со специальным поручением, – говорил Гусев. – Пусть реввоенсовет фронта решит, что нам делать, поскольку части Красной Армии приближаются к району действия Махно (Гуляй-Поле). У нас насчитывается около 10 тысяч человек. Правда, вооружены мы неважно. Но если нас обеспечить всем необходимым, и прежде всего оружием, мы сможем оказать большую помощь в разгроме белогвардейцев. Они – наши заклятые враги. Махно просил передать командующему фронтом, что его самое большое желание – сражаться вместе с частями Красной Армии.

На специальном заседании реввоенсовета Украинского фронта под председательством Антонова-Овсеенко обсуждалось предложение Махно. Мнения разделились. Одни высказывались за то, чтобы отряд Махно расформировать и влить небольшими группами в подразделения частей Красной Армии. Другие предлагали переформировать отряды Махно в бригаду Красной Армии, а его оставить командиром, но направить туда политинспекцию, которой поручить всесторонне обследовать бригаду и выяснить, что требуется для того, чтобы бригада была боеспособной.

Это предложение и было принято. Новообразованная бригада вошла в состав Заднепровской дивизии, которой командовал П. Е. Дыбенко. Спустя некоторое время военным комиссаром бригады назначили стойкого большевика бывшего председателя военно-революционного трибунала Виллера. Вместе с ним была направлена в бригаду группа политработников.

23 января бригада Махно заняла Александровск, а затем Волноваху, Мариуполь и другие города. Однако сам Махно по-прежнему выжидал, надеясь, что Советская власть падет в схватке с иностранными интервентами и их наймитами – белогвардейскими генералами и офицерами. Ярый анархист, он только на словах признавал Советскую власть, а на деле люто ненавидел ее и при первом удобном случае готов был изменить.

10 апреля 1919 года Екатеринославский городской комитет партии сообщил в реввоенсовет фронта:

«Махновцы ведут переговоры с Григорьевым об одновременном выступлении против Советов. Нами задержан сегодня делегат Махно к Григорьеву. Просим принять срочные меры к ликвидации махновцев, так как сейчас в районе расположения Махно нет никакой возможности работать коммунистам, которых подпольно убивают, в дальнейшем могут возникнуть волнения».

В исключительно тяжелой обстановке вели свою работу в махновских частях комиссар Виллер и другие политработники, и результаты не замедлили сказаться. Махно относился к политработникам, конечно, недоброжелательно, всячески мешал им, стараясь подорвать их авторитет. А спустя некоторое время Махно уже окончательно сбросил с себя маску. 13-й красной армии, куда входила бригада Махно, предстояло отразить удар белых. Накануне сражения Махно учинил кровавую расправу над коммунистами. Все политработники были расстреляны. Махно с группой головорезов бежал с позиций, открыв фронт. Белогвардейцы не преминули воспользоваться изменой Махно.

Вскоре махновцы объявились в тылу нашей армии и стали орудовать как большая организованная банда. Они жестоко издевались над мирным населением, грабили и убивали крестьян, жгли села, беспощадно уничтожали всех сочувствовавших Советской власти. Это продолжалось вплоть до осени 1921 года.

Однако в конце 1920 года Махно сделал еще одну, последнюю попытку совместно с Красной Армией выступить против белых. На этот раз он повел наступление на Врангеля и оказал нашим частям определенную помощь в изгнании белой нечисти из Крыма. Но, заняв Севастополь, махновцы с благословения своего «батько», бросившего клич: «Крым ваш, и в Крыму все ваше!» – начали свое обычное дело: грабить, убивать, насиловать.

Спешно вызванная группа особого отдела ВЧК Южного фронта совместно с буденновцами восстановила порядок. Многие махновцы тогда были порубаны клинками конноармейцев, остальные разбежались.

После Февральской революции атаман Григорьев служил в контрреволюционных войсках Центральной рады, а потом и в петлюровских войсках. В конце января 1919 года Григорьев установил со станции Раздельная первую связь с нами, а в начале февраля мы получили из Вознесенска уже официальное донесение о том, что Григорьев со своими частями перешел на нашу сторону.

В этих частях было немало кулаков, буржуазных националистов и просто деклассированных элементов. Очень скоро особый отдел ВЧК стал получать сведения, что атаман Григорьев и его приближенные крайне недоброжелательно относятся к коммунистам и чекистам. Решено было взять штаб Григорьева под особое наблюдение и прикрепить туда специального сотрудника. Многое в деятельности Григорьева было еще неясно, но авантюристическая сущность его устремлений уже стала очевидной. А это могло привести к печальным последствиям.

Дважды командующий фронтом Антонов-Овсеенко предписывал командующему группой войск Скачко заменить Григорьева другим командиром. Однако Скачко не решался на это, считая, что Григорьев в военном отношении человек опытный, лично проявляющий большую инициативу и храбрость, обладающий хорошей боевой оперативностью. Скачко решил сам выяснить, как обстоит дело. С этой целью 28 февраля он поехал в Александрию, где располагался штаб Григорьева.

Хотя о приезде Скачко Григорьев был предупрежден, ни самого Григорьева, ни его начальника штаба Тютюника на месте не оказалось. Оба накануне уехали на фронт. В григорьевском штабе Скачко увидел лишь группу бойцов, около двухсот человек, лежавших вповалку около цистерны со спиртом. На станции железной дороги стояло около 500 груженых вагонов со всяким добром: спиртом, бензином, сахаром, сукном и прочим. Григорьев не захотел отправлять их в тыл, оставил при себе.

Неделей позже командующий фронтом Антонов-Овсеенко тоже решил поехать в Александрию. Но Григорьев и на этот раз избежал неприятной для него встречи и вместе с Тютюником уехал.

25 марта он извещает, что окружает Одессу и скоро возьмет ее. Всех товарищей-партизан он приглашает приехать к нему на торжество по случаю взятия города. И действительно, вскоре части под его командованием заняли город.

6 апреля Григорьев дает телеграммы: «Харьков – Антонову-Овсеенко, Александрия – штаб – Дыбенко, Гуляй-Поле – батьке Махно, командирам полков, Николаев – председателю Совета Соколову. Исключительными усилиями, лишениями и жертвами командуемых мною революционных войск банды хищников трижды разбиты наголову, вытолкнуты с позором в море, вместе с попами и двумястами благороднейших девиц из института. Одесса взята штурмом… В Одессе захвачено нами мануфактуры на миллиард рублей, и этим мы спасли Украину от мануфактурной и галантерейной хворобы… Атаман Григорьев».

После этого Григорьев уже почувствовал себя совсем героем. Между прочим, и командование решило отметить Григорьева. 13 апреля 1919 года за боевые отличия он назначается по предложению командующего 3-й армии Худякова командиром дивизии. 18 апреля Григорьеву и его войскам разрешено отправиться на отдых в Александрию. Он забирает с собой вагоны с продуктами, мануфактурой, галантереей и другими трофеями.

Поведение Григорьева с первого дня прибытия в Александрию стало откровенно разнузданным. Пьянки, гульба не прекращались. Одновременно Григорьев стал подкупать мелкобуржуазную часть населения. Вот когда пригодились вагоны с мануфактурой! Григорьев бесплатно раздает товары крестьянам и горожанам, стараясь вызвать сочувствие и обеспечить себе поддержку. Обнаглев, он выбрасывает лозунг: «Долой ЧК!», устраивает погромы транспортных и уездных чрезвычайных комиссий.

К тому времени мы получили сведения о том, что Петлюра желает примирения с Григорьевым и послал к нему специального уполномоченного, чтобы склонить вновь выступить против Советской власти.

Командование фронтом решило направить в дивизию Григорьева несколько десятков партийных работников. Им удалось отдельные части вывести из-под влияния Григорьева, а два полка перебросить – один в Крым, другой в Одессу.

Особый отдел ВЧК ставил перед командованием вопрос о разоружении частей Григорьева, но тогда этого осуществить не удалось.

Командующий фронтом Антонов-Овсеенко еще раз поехал к Григорьеву в Александрию и убедился, что население в этом районе настроено недоброжелательно по отношению к Советской власти. Сам Григорьев, в сущности, всегда был враждебен большевикам, но первое время, почувствовав силу Красной Армии, вынужден был идти на уступки. Главными вдохновителями его на измену Советской власти был начальник штаба Тютюник и партия левых эсеров Украины, которая цепко держала его в своих руках. Она поддерживала с ним связь и тогда, когда Григорьев перешел на сторону Красной Армии.

7 мая 1919 года Григорьев должен был выступить против румынских интервентов, перешедших в наступление и захвативших часть советской территории. Вместо этого Григорьев повернул свои войска против Красной Армии. Для подавления восстания на этот участок фронта были брошены большие силы. Началась борьба за освобождение городов и сел, занятых бандами Григорьева. Под натиском частей Красной Армии григорьевцы рассеивались, уходили в леса, скрывались в дальних деревнях и хуторах. Но, выждав удобный момент, они опять организовывали отряды и снова выступали против Красной Армии. Было очевидно, что, до тех пор пока в руках у бандитов будет оружие и они будут иметь возможность собираться в отряды, такая тактика борьбы с ними не даст положительных результатов.

Нужны были срочные и решительные меры к уничтожению банд.

А Григорьев тем временем не дремал. В мае 1919 года его банды вторично занимают Елизаветград и ряд других населенных пунктов. Бандиты устраивают погромы еврейского населения, казнят коммунистов и советских работников. Григорьевцы стали полновластными хозяевами города и окрестностей. Партийная организация города ушла в подполье.

Как только это стало известно, я получил приказ немедленно выехать вместе с отрядом особого назначения для ликвидации банды Григорьева и восстановления Советской власти в Елизаветграде. Мне было предоставлено право действовать по своему усмотрению, лишь бы как можно скорее уничтожить банду. Командиром отряда был назначен чекист матрос Васильев. Получив вагоны, мы быстро сформировали эшелон, погрузили конницу, пехоту, грузовые автомашины, а также боеприпасы – патроны, гранаты, пулеметные ленты. Из сотрудников особого отдела ВЧК я взял с собой самых опытных, боевых людей. До Елизаветграда доехали благополучно. Не успели выгрузиться на станции, а в городе уже разнеслась весть о нашем прибытии. И вот во всех церквах Елизаветграда ударили в колокола. Этим население выражало свою радость по случаю прибытия советских войск. Для жителей города это означало, что бандитским бесчинствам наступил конец.

Вместе с командиром отряда Васильевым, возглавив конную группу, мы произвели разведку. Бандитов в городе не было. Оказывается, когда мы ехали из Одессы, на станции Помошная нашлись люди, сочувствующие атаману Григорьеву. Они по телефону сообщили ему, что в Елизаветград идет эшелон с чекистскими войсками. Григорьев вывел свою банду в лес.

По всему городу мы пустили конные разъезды, а основные силы двинули на окраину.

Ужасная картина предстала перед нами в городе. На мостовых и тротуарах лежали трупы. Население частично бежало, многие попрятались на чердаках и в подвалах.

Первая схватка с бандитами произошла в тот же день за городом. Силы противника намного превосходили наши. Но недаром ядро нашего отряда составляли коммунисты и комсомольцы. Все бойцы были народ обстрелянный, не раз участвовали в боях. Большинство из них, как и сам командир Васильев, были моряки Черноморского флота.

После четырехдневных боев банда Григорьева, орудовавшая в Елизаветграде, была разгромлена. Вместе с секретарем Елизаветградского уездного комитета партии товарищем Ткачевым мы пошли к рабочим Сельмашзавода, предложили им организовать рабочую дружину и принять город под свою охрану. Но убедить людей было нелегко. Рабочие были напуганы бандой Григорьева. Некоторые из них заявляли: «Пока красные войска в городе, нам некого бояться и никакой дружины не понадобится. А уйдете вы, Григорьев опять объявится и расправится с нами».

В конце концов нам все же удалось убедить рабочих организовать охрану города. За два дня в дружину записалось более двухсот человек. Мы вооружили их винтовками, отобранными у григорьевцев, снабдили патронами.

Секретарь укома товарищ Ткачев собрал общегородское партийное собрание, на которое пригласил меня, командира отряда Васильева. Много теплых слов сказали коммунисты по адресу чекистов, командиров и бойцов отряда. Ткачев от имени всей городской партийной организации поблагодарил нас и пожелал дальнейших успехов.

Через неделю наш отряд покинул Елизаветград и вернулся в Одессу.

Реввоенсовет 3-й Украинской армии объявил благодарность всему личному составу отряда за успешную ликвидацию банды Григорьева в Елизаветграде.

Однако с Григорьевым еще не было покончено. На Херсонщине у него были значительные силы, в частности в Знаменке, Користовке, Александрии и Пятихатке. В скором времени он вновь собрал отряд, насчитывавший несколько тысяч человек. Это были люди главным образом из местного кулачества.

Херсонщина опять стала местом разгула банд. Здесь систематически устраивались железнодорожные диверсии: выбивали из шпал костыли, разводили рельсы. Поезда летели под откос.

В июле 1919 года Григорьев и Махно решили созвать съезд «повстанцев» Екатеринославщины, Херсонщины и Таврии. 27 июля 1919 года в селе Сентове, близ Александрии (Херсонской губернии), состоялся этот съезд. Среди докладчиков были Григорьев и Махно. Первым взял слово Григорьев. Его выступление носило ярко выраженный контрреволюционный характер. Все сводилось у него к одному: преследовать и изгонять большевиков с Украины, уничтожать Советскую власть на местах. Для этого он предлагал соединиться с Деникиным. На этом съезде, не поладив между собой, бандиты перессорились и в схватке один из махновцев застрелил Григорьева. После смерти атамана григорьевцы разбежались. Значительная часть их примкнула к Махно, часть – к другим бандам, некоторые – к Деникину,

Под ударами Красной Армии Махно быстро отступает. Котовцы и буденновцы нигде не дают ему задержаться. Надежды Махно собраться с силами и связаться с другими бандами полностью проваливаются. Местное население не только не оказывает ему поддержки, но само активно участвует в истреблении бандитов. Банда была уничтожена полностью.

Сам Махно 28 августа 1921 года с небольшой шайкой своих приспешников перешел Днестр, чтобы найти убежище в буржуазной Румынии. Правительства Российской Федерации и Украины обратились к румынскому правительству с официальной нотой, в которой требовали выдать Махно и его сообщников, как уголовных преступников, совершивших тягчайшие преступления на русской и украинской земле. Однако на эту ноту буржуазно-помещичье правительство Румынии ответило, что Махно нет на территории Румынии. Между тем в румынской газете «Универсул» от 2 сентября 1921 года сообщалось: «Контрреволюционные банды гетмана Махно, будучи полностью разгромленными советскими войсками, перешли Днестр около Вадуллуй-Водэ…»

В конце осени 1921 года меня направили для работы на границе в город Проскуров. Всеукраинская чрезвычайная комиссия во избежание каких-либо «неожиданностей» поручила пограничникам внимательно следить за «движением» и действиями Махно за кордоном. Это было не так уж трудно: зарубежные газеты, а также перебежчики довольно подробно сообщали о поведении Махно.

В буржуазно-помещичьей Румынии Махно встретил хороший прием, он пользовался всеми почестями, полагающимися «мученику цивилизации и прогресса», как его называла антисоветская пресса.

Надо сказать, что румынский пролетариат с гневом осудил поведение своего правительства. Румынская газета «Сочиализмул» (орган компартии) писала 27 марта 1922 года: «Мы хотим мира с Россией! Прекратить контрреволюционные происки на нашей земле! Требуем высылки всех лиц, которые подготавливают в Румынии и с ее помощью уничтожение первого в мире пролетарского государства».

Вскоре стало известно, что вместе с женою и двадцатью сопровождавшими его приближенными людьми Махно решил пробраться на нашу территорию через Польшу. Хорошо вооруженный, он пустился в путь. Верный своей старой привычке, в селе Жилава (Ильфовского уезда) он ограбил группу крестьян, забрав у них лошадей, повозки и продукты. Войдя во вкус, он в селе Писэу снова ограбил группу крестьян. Жандармам, направившимся по его следам, удалось 6 апреля 1922 года поймать Махно вместе с шестью сообщниками. Впоследствии были пойманы и остальные. На допросе в жандармском отделении Махно признался в совершенном им грабеже. После этого его с шайкой отправили в Бухарест.

Через несколько дней румынское правительство выслало Махно и сопровождавших его людей в Польшу. Но «батько» везде оставался верным своим бандитским обычаям. Время от времени он совершает грабительские налеты на польских крестьян. Правительство Польши и хотело бы сквозь пальцы смотреть на эти махновские «проказы», да уж слишком распоясался «батько». Его арестовывают и сажают в тюрьму, где он находился до 4 января 1924 года. По распоряжению министра внутренних дел Польши Махно освобождают и направляют на жительство в один из городов Познанского воеводства под надзор местной полиции. Приближенных Махно – атамана Хмару, адъютанта Домашенко и других – направили на жительство в другие города. За ними также учреждается полицейский надзор. Но правильно гласит народная мудрость: горбатого могила исправит. Махно, по-видимому, уже не мог жить без грабежей и насилий. Он ухитряется связаться с сообщниками и снова принимается за старое. Затем, опасаясь ответственности за свои черные дела, он бежит из Польши в Париж. После этого следы Махно теряются надолго. Его имя вынырнуло лишь спустя 10 лет. Газеты сообщили, что 25 июля 1934 года Махно был убит в Париже.

В руках у бандитов

В августе 1919 года член РВС 12-й армии В. П. Затонский, я и еще несколько командиров-чекистов вместе с отрядом особого назначения были направлены из Киева в Одессу в группу войск И. Э. Якира, блокированную белыми со всех сторон. Прибыли мы на станцию Помошная. Путь дальше был отрезан: восставшие немцы-колонисты привели в негодность железнодорожную ветку на участке Помошная – Одесса.

В. П. Затонский по прямому проводу вызвал Елизаветград, чтобы выяснить положение в городе и на станции, так как было известно, что Херсон и Николаев, а также узловые станции Знаменка и Пятихатка были заняты генералом Шкуро. Затонскому ответили, что все железнодорожные пути забиты составами, в самом Елизаветграде на станции скопилось 22 эшелона. В эшелонах рабочие и их семьи, бежавшие из Николаева от Шкуро.

Затонский приказал мне сформировать бронепоезд, погрузить чекистов и отряд особого отдела ВЧК армии и следовать в Елизаветград, чтобы организовать эвакуацию рабочих. В депо нашлись старенькие платформы и паровозик, а также уже вышедший из строя бронепоезд. Все это стояло в ожидании капитального ремонта. В течение одного часа бронепоезд был сформирован. Я осмотрел его, грустно покачал головой и пошел докладывать Затонскому, что бронепоезд для боевых действий непригоден. Затонский ответил:

– Ничего. Сражаться нам там не придется. Наша задача – вывезти семьи рабочих. Нам бронеплощадки нужны для морального воздействия, и только.

– Разве лишь для устрашения, но боя этому бронепоезду не выдержать. Он может даже по дороге рассыпаться…

– Ну уж и рассыплется! – усмехнулся Затонский. – Все обойдется. Я поеду вместе с вами.

Я отдал приказ грузиться.

К месту назначения мы прибыли вечером. Подъезжая к станции, мы были крайне удивлены: кругом пусто, тихо, ни одного эшелона на путях. Не видно ни рабочих отрядов, ни наших войск. Как выяснилось впоследствии, телеграфист на станции Елизаветград оказался петлюровцем и спровоцировал Затонского, сообщив ему ложные сведения.

Наш бронепоезд, медленно подъехав к вокзалу, остановился. И в то же мгновение со всех сторон забили пулеметы, беспорядочно захлопали оружейные выстрелы. Я решил осадить бронепоезд за мост, метров на триста, и побежал к паровозу, чтобы дать распоряжение машинисту. Но ни машиниста, ни помощника на паровозе не оказалось.

Куда они подевались? Попрятались с испугу или бежали к врагу? Зову – никто не отзывается.

Выхватив из кобуры оружие, я, пригибаясь, бегу разыскивать мерзавцев, бросивших паровоз. Кидаюсь туда, сюда – никого не видно.

А выстрелы приближаются с каждой минутой. Слышу, как от нас ударили ответной пулеметной очередью. В стороне различаю здание, по-видимому депо. «А нет ли их там?» – подумал я и бросаюсь в здание,

– Где тут машинисты бронепоезда? Давай на паровоз! – кричу я…

И тут откуда-то с боков и сзади на меня набрасываются люди, сбивают с ног и обезоруживают.

– Ага, голубчик, попался!!

– Вот таких-то комиссаров нам и надо! – слышу злобные, хриплые голоса.

Пинками меня поднимают на наги. Оглядываюсь. Вокруг меня солдаты с белыми повязками, человек восемь. С меня срывают пояс, сдирают кожаную тужурку.

Один из бандитов прицеливается в меня и собирается стрелять.

– Подожди! – закричал ему кто-то. – Успеем еще. Никуда ему теперь не уйти от нас.

А другой, видимо старший, говорит:

– Надо его в город отвести. Соберем всех комиссаров-большевиков на площади и перестреляем их там, как собак!

Двое бандитов берут меня за руки, двое становятся впереди, остальные сзади, и мы трогаемся.

Я думаю лишь об одном: как только отпустят руки – побегу. Пусть пристрелят на ходу – все лучше, чем дожидаться казни на площади.

Но нет, бандиты крепко держат меня за руки, не отпускают ни на секунду. Все дальше и дальше идем мы вдоль железнодорожной насыпи. Уже и выстрелы от станции доносятся глуше. Ну, думаю, пришел конец: убежать не удастся, а пощады не жди.

Впереди виднелся водосточный желоб метра в полтора – два шириной. Бандиты отпустили мне руки, стали сзади и с боков.

– Прыгай! – Один из бандитов ударил меня прикладом по спине. – Тебе говорят, прыгай, сволочь!

Я прыгнул и тут же метнулся в сторону, кубарем скатился в высокую густую полынь и крапиву, что росли вдоль насыпи. В то же мгновение раздались выстрелы. Бандиты с. криком бросились за мной, беспорядочно стреляя. Пули ложились над самой головой, срезали траву. К счастью, уже было темно.

Сделав несколько прыжков, я пополз на четвереньках. Но, заслышав шаги, прижался к земле, боясь пошевелиться.

Вот, подминая траву, все ближе и ближе ко мне приближаются шаги.

Над самым ухом голос:

– Куда поперли? Он здесь заховался. Издалека доносятся другие голоса:

– Будет он тебя здесь дожидаться!

– Он такого стрекача задал, что, поди, версту отмахал.

– А ну его к бису!

– Пошарим еще трошки, хлопцы!

Крапива нестерпимо жжет лицо, голую грудь и руки, но я лежу, не шевелясь.

– И где он, гадюка, притаился? – слышу я шагах в четырех от меня, не более.

Подумалось: теперь уж все. Схватят… Будут зверски избивать, злобствуя, что чуть не упустили.

– Да ну его к бису! – снова слышу я, но уже голос отдаляется. Выстрелы раздаются все реже и реже, потом совсем прекратились. Голоса стали слышны уже издалека. Тогда я пополз дальше. Выпрямиться во весь рост я не решался, тем более что вышла луна и стало довольно светло. Метров двести прополз, потом решил все же встать. Как только выпрямился, увидел водонапорную башню. И в тот же момент кто-то метнулся в сторону, прижался к стене…

Неужели опять бандиты?

Однако, кроме прижавшегося к водонапорной башне человека, никого не было видно.

Я подошел ближе. Заметив, что его обнаружили, человек попятился. Вижу – солдат. Кто он: свой или чужой? По виду определить трудно. Хотя была ночь, но я разглядел старую шинель, помятую фуражку, на ней ни кокарды, ни красноармейской звезды. Руки свободные, ни винтовки, ни нагана.

Я подхожу к нему и тихо спрашиваю:

– Ты кто?

Он отвечает так же тихо:

– Свой.

– Красный или белый?

– Свой, – опять повторяет солдат и оглядывается по сторонам.

– Какой части?

– Свой!

– Да что ты заладил одно и то же: «свой» да «свой», – разозлился я. – С белыми ты или с красными? Или, может быть, с зелеными?

– Я свой, – жалобно шепчет солдат.

– Тьфу ты, черт! – выругался я про себя. От этого вояки, видно, толку не добьешься.

– Ну вот что, решай сам, с кем ты. Направо, в сторону станции Помошная, – красные, налево, в Елизаветграде, – белые.

Солдат, как услышал это, пригнулся и, не оглядываясь, опрометью бросился бежать в нашу сторону. Откуда и прыть взялась. Следом за ним пошел и я. Но тут меня нагнал маневровый паровоз. Я решил рискнуть. Вскочил на подножку, забрался на паровоз, обращаюсь к машинисту и его помощнику:

– Я начальник особого отдела, приехал сюда с членом реввоенсовета Затонским…

А машинист, не долго думая, объявляет мне:

– Ты арестован!

– Я советский командир.

– Какой ты советский командир! Бандита сразу видно по обличью. Хорош командир!

Я и сам сообразил, что во мне трудно было признать командира: рваная гимнастерка без пояса, взлохмаченная голова без фуражки, исцарапанное лицо. Но все же еще раз говорю:

– Товарищи! Я – Фомин, начальник особого отдела ВЧК армии. И приехал сюда вместе с отрядом чекистов.

– Поговори еще! Вот приедем на Помошную, там разберемся.

Ну тут уж я успокоился: на этой станции – свои, А паровоз тем временем мчал полным ходом. Прибыли мы на станцию, машинист и его помощник передали меня окружившим паровоз бойцам.

– Вот, товарищи, поймали одного. Говорит, красный командир. Ведите его к своему начальнику.

Бойцы и командиры, увидев меня, обрадовались:

– Да это же наш начальник! Мы уж думали, что вы погибли. Что с вами было?

Вперед выскочил Митя Шультик – голова его перевязана кровавой тряпкой. Схватил меня, обнял, трясет за плечи.

– Товарищ начальник… Мы еще повоюем, мы покажем белым гадам!

Я рассказал друзьям, что со мной произошло за эти несколько часов. Товарищи радостно смеялись и удивлялись моему чудесному спасению.

Командир отряда рассказал, что произошло за это время на бронепоезде. Петлюровцы, устроив засаду на станции, попытались захватить бронепоезд. И тут настоящим героем показал себя Митя Шультик. Установив пулемет, он начал поливать огнем атакующих бандитов. А те лезли и лезли со всех сторон. Некоторым удалось забраться на платформы. Митя еле успевал поворачиваться то направо, то налево и строчил из своего «максима» чуть ли не в упор. Вражеская атака уже захлебнулась, но один из бандитов вскарабкался на платформу, где был Митя, и ударил его прикладом по голове. Стальная каска спасла Мите жизнь. Тем временем бойцы-чекисты отбросили остатки наступавших петлюровцев.

Я невольно вспомнил того вояку, который на все вопросы отвечал: «свой», «свой». Тому на вид было примерно столько же лет, сколько и Мите, – 18–20. Но какая огромная разница между тем жалким трусишкой и нашим общим любимцем комсомольцем Митей Шультиком.