Текст книги "Повести и рассказы 1848-1852"

Автор книги: Федор Достоевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

Из всего, что мне рассказывал Ларя, я поняла, что глубоко уязвлено сердце ребенка, уже развитого не по летам, но развитого ненормально, развитого чувственно, сердцем, тогда как ум его всё более и более затемнялся мечтаниями, фантазией, и что какой-то фатализм отяготел над его бедной головкой. Конечно, тогда я так отчетливо не могла понимать Ларю, но, внимая рассказу его, я сама осмыслила себе почти все мое прошлое. Я сама была в каком-то исступлении от горя, от ужаса, от всего, что так вдруг поднялось из моего сердца, но что уже задолго в нем накопилось. Я стала понимать наконец мою бедную матушку, и глубоко восстала на меня моя совесть! Я укоряла себя, терзалась раскаянием, чувствовала, как была я бесчеловечно несправедлива, когда вспоминала, что ни одна капля любви не вылилась из моего сердца, любившего, жаждавшего справедливости и любви в свою очередь, в ее уязвленную душу. Когда Ларя кончил рассказ, я плакала навзрыд, обняла его и уже не утешала, не разуверяла его более. Я сама была под влиянием того же впечатления, которое губило бедного ребенка, и какой-то энтузиазм сочувствия ему объял всю мою душу.

Бедняжка понял меня; он уже не удерживался более и рад-рад был, что есть наконец кому высказать свое горе. Но, увы! оно так глубоко пустило в нем корни, что бедная головка ребенка не вынесла. С какой-то таинственностью он объявил мне, понизив голос, что уже давно к нему приходит каждую ночь его мама, благословляет и любит его, и каждый раз как он просыпается, после того ему делается так тяжело жить в нашем доме, что хоть бы сейчас умереть. Тут он начал мне изображать в ярких красках тоску, которая окружает его: и французская грамматика, которою его мучат, и что все-то так сурово глядят на него, и что всем-то он в настоящую тягость, и что никто-то не любит его, и ненависть Фальстафки, огромного злого бульдога, проживавшего в доме, который поклялся и дал себе честное и благородное слово скушать когда-нибудь бедного Ларю вместо завтрака, и ненависть старушки княжны, которая будто бы смертельно невзлюбила его за то, что когда он еще жил в другой комнате, поближе от нее, то беспрерывно чихал от насморка и тем надолго потряс ее спокойствие, так что его сослали как можно дальше, – одним словом, мальчик впал в самую мрачную подозрительность и всё, что он видел, казалось ему сурово, неумолимо враждебным к нему.

Я была вне себя от рассказов Лари и проплакала всю ночь. Едва могла я дождаться утра, чтоб свидеться с ним, – так он стал необходим для меня. Мы не расставались всю неделю, мы только и существовали друг для друга; но чем теснее мы сближались с ним, тем более дичали ко всему, окружавшему нас. Что касается до меня, я уже вполне усвоила себе его образ мыслей и потому погибала так же, как он. Это заметили, и я увидела, что нас стараются разлучить. Бог знает, чем бы кончилась наша привязанность (потому что Ларя серьезно сообщил мне свое непременное намерение бежать на могилку к своей маменьке, чтоб там умереть), но в одно утро он исчез из дома, так что нам даже не удалось и проститься. Прошло много лет до тех пор, как мы свиделись снова. Исчез он вот каким образом: князь уже давно видел, что бедный ребенок совсем больной и что здоровье его со дня на день становится хуже. Почитая себя обязанным заботиться о нем как о собственном сыне, он решился употребить все средства спасти его. Так как доктор почти приговорил его к смерти, если его оставят в Петербурге и не переселят куда-нибудь в лучший климат, где здоровье придет с свежим воздухом, а вместе с тем и восстановятся нравственные силы ребенка, то князь и положил переселить его в какой-то городок в Малороссию, отыскав там дальних родственников Лари, очень бедных, но превосходных, добрых людей. Их уговорили взять мальчика, снабдив его, конечно, весьма значительным пенсионом. Но виновницей его раннего отъезда была я: заметили, что наша дружба не принесет друг другу ничего хорошего. Мне и сказывать не хотели, что он отправляется, и только через несколько дней, когда уж я не хотела слушать никаких отговорок, узнала, что его нет в доме. Я была поражена его отъездом, но затаила тоску свою и не выказала вида, как мне мучительна эта разлука. Я была мрачно настроена, я подозревала всех и всех начинала бояться.

Знакомство с сироткой Ларей оставило во мне глубокое впечатление. Как будто пустыня стала кругом меня. Со мной обходились очень ласково, но я не могла выносить этих ласок, мне была тяжела эта жизнь, потому что всё кругом меня стало отражением моей любимой идеи. Тотчас, например, я припоминала нашу семью, где редко ласкали меня, где была такая суровая, тяжелая жизнь и где все были всегда так несчастны, – и контраст убивал, волновал, мучил меня! Я всегда заходила в какой-нибудь угол, так что трудно было потом там отыскать меня, и, помню, нарочно припоминала, бывало, какую-нибудь самую суровую минуту из нашего прежнего житья-бытья – и как-то весело было мне ожесточать, мучить, растравлять себе сердце. Но здоровье мое становилось всё хуже и хуже, и мало-помалу во мне приготовлялся болезненный кризис».

Как можно судить на основании последних страниц фрагмента, напечатанного в «Отечественных записках», героиня, по замыслу Достоевского, должна была в дальнейшем покинуть дом своих воспитателей, чтобы начать самостоятельную жизнь. Неточка, у которой обнаружился голос и которая в конце фрагмента посещает уроки пения, должна была в дальнейшем, вероятно, стать певицей, «артисткой».

Образ отчима Неточки, музыканта Ефимова, принадлежит к выдающимся художественным достижениям раннего Достоевского: писатель обращается здесь к одной из наиболее устойчивых и традиционных тем романтической литературы 30-х годов – к теме непризнанного обществом художника. Но традиционной, романтической трактовке этой темы молодой Достоевский противопоставляет, иную, принципиально отличную от нее. Не случайно в рассказ об Ефимове Достоевский вводит ироническое упоминание о романтических драмах Н. В. Кукольника, посвященных теме художника, которыми восхищаются Ефимов и его приятель, такой же неудачник, танцовщик Карл Федорович. Условия русской жизни, служба в помещичьем оркестре пробудили талант Ефимова, но они же убили его молодые годы, воспитали в нем легкомысленное отношение к своему дарованию, жажду быстрого и легкого успеха, не приучили его к серьезному и упорному труду. В дальнейшем постоянная нужда, унижения и горе нравственно сломили Ефимова. Поэтому трагическая судьба отчима Неточки в изображении Достоевского – не символ некоей вневременной, «извечной» трагедии художника, но отражение конкретных бытовых и социальных обстоятельств жизни народа.

Психологическим стержнем образа Ефимова является постоянно живущее в нем и терзающее его душу сомнение в себе и своем таланте. Несмотря на самолюбие и гордость бедняка, Ефимова не покидает чувство нравственной вины перед собой и близкими. Из этой раздвоенности проистекает «фантастичность» образа Ефимова, но вместе с тем и его внутренняя психологическая объемность.

Подобный же метод анализа, обнаруживающий психологическую причудливость и «ненормальность» внутреннего мира современной ему мыслящей личности, Достоевский применяет к самой Неточке. Уже в детские годы она становится взрослой не по летам из-за нужды и тех трагических коллизий в отношениях между матерью и отчимом, которые Неточка не только наблюдает, но в которых вынуждена невольно принимать участие, еще не понимая их смысла. При этом Достоевский изображает те сложные превращения, которые претерпевают человеческие чувства в обстановке постоянно давящей нужды и безысходного горя: любовь к отчиму перерастает у Неточки в болезненную ненависть к матери, с мыслью о смерти которой Неточка под влиянием отчима связывает мечту о начале другой, лучшей жизни для них обоих.

В последней главе героиня, до этого бывшая молчаливой наблюдательницей разыгрывающейся вокруг нее семейной драмы, становится активным действующим лицом в ней. Она открыто заявляет о своем сочувствии Александре Михайловне и ненависти ее мужу (этот последний, по-видимому, должен был впоследствии выступить в роли преследователя самой Неточки, которую он, как подозревает Александра Михайловна, хочет соблазнить). В переходе Неточки на последних страницах фрагмента от созерцания к мгновенной решимости и к активному действию угадываются отзвуки того, что чувствовал Достоевский-петрашевец, переживавший в те месяцы, когда писался роман, период нового взлета своих мятежных настроений.

В романе много автобиографического. В размышлениях Неточки судьбе отчима, о необходимом для всякого таланта сочетании бескорыстной любви к искусству с постоянным трудом, ведущим к мастерству, сказались раздумья писателя о своем творческом пути. Некоторые черты молодого Достоевского трансформировались в Ефимове – заносчивом и гордом «некстати», болезненно самолюбивом, мучимом сомнениями в своей гениальности. В рассуждениях Б. о том, что зависть, мелочная подлость и глупость «друзей» истинного таланта ранят сильнее нищеты и могут «истерзать его булавками», отразились и тяжело переживавшиеся писателем разногласия с кругом «Современника» – после неудачи «Двойника», «Господина Прохарчина» и провала «Хозяйки» (см. об этом письма к M. M. Достоевскому от ноября 1846 – апреля 1847 г., Е. П. Майковой от 14 мая 1848 г., А. А. Краевскому от февраля 1849 г.).

В «Неточке Незвановой» творчески переосмыслен и ряд литературных впечатлений. Среди них надо упомянуть произведения Ж. Санд и роман Э. Сю. «Матильда, или Записки молодой женщины» (1841) – первый роман-фельетон Сю, имевший во Франции шумный успех. Русский перевод его, сделанный Н. В. Строевым, появился в 1846–1847 гг. Но еще в 1844 г. Достоевский мечтал перевести этот роман вместе с братом Михаилом и товарищем по Инженерному училищу О. П. Паттоном (см. письма его к M. M. Достоевскому от второй половины января и от 14 февраля 1844 г.).

Действие романа Сю происходит в тридцатых годах XIX в. Начинается он, как и «Неточка Незванова», рассказом героини о раннем своем сиротстве. Она воспитывается у тетки, мрачной, всегда одетой в черное девицы де Маран, перед которой трепещет весь дом. Вскоре де Маран берет на воспитание дочь опекуна Матильды, д'Обервиля, – Урсулу. Тихая, робкая Урсула носит траур по своей бабушке, как Неточка – по отцу. Между ними возникает нежнейшая, ревнивая, все растущая привязанность. Матильда боится оскорбить Урсулу своими успехами в учении, за которые ее хвалят, и нарочно делает ошибки (ср. занятия Неточки и Кати с мадам Леотар). Матильда (как и княжна Катя в «Неточке Незвановой») старается причинить зло тетке. Наконец опекун отзывает Урсулу к себе. Девочки вновь встречаются лишь через восемь лет.

Тема прав женщины (в том числе – из трудовой, демократической среды), ее подневольного, униженного положения в семье и браке, соединения в ней хрупкости и душевной силы, стремления женщины к освобождению от семейной тирании, ее порыва к умственной и нравственной самостоятельности была широко распространена в передовой литературе 30-40-х годов XIX в. Различные грани этой темы получили на Западе отражение в романах Ж. Сайд, Э. Сю («Матильда»), Ч. Диккенса («Домби и сын», 1848; «Лавка древностей», 1841), Ш. Бронте («Джен Эйр», 1847; Достоевский читал этот роман в Петропавловской крепости), а в России – в повестях Е. А. Ган (1814–1842), А. Я. Панаевой («Семейство Тальниковых», 1847), А. И. Герцена («Сорока-воровка», 1846; опубл. – 1848; «Кто виноват?», 1847), А. В. Дружинина («Полинька Сакс», 1847). Художественный мир «Неточки Незвановой» – при всей самостоятельности Достоевского – тесно связан с художественным миром этих и других романов и повестей 30-40-х годов, посвященных «женской» теме.

После публикаций второй части романа А. В. Дружинин высказал мнение о влиянии на «Неточку Незванову» детских образов романа Диккенса «Домби и сын»,[107]107
  Современник. 1849. «4° 3. Отд. 5. С. 69.


[Закрыть] перевод которого был напечатан в «Отечественных записках» в 1847–1848 гг. Маленький брат и сестра у английского писателя чувствуют себя также совершенно одинокими, живут взаимной привязанностью, поверяют друг другу свои сложные и трагические, далеко не детские переживания. Наряду с образами Поля и Флоренс Достоевскому мог служить известной «опорой» образ Нелли Трент – героини «Лавки древностей» (1841; рус. перевод 1849) того же Диккенса, покидающей дом с полубезумным отцом.

К романтической традиции, в частности к повестям Гофмана и В. Ф. Одоевского, близок фантастический колорит некоторых эпизодов романа, таких как «необъяснимая и странная» дружба Ефимова с «дьяволом»-итальянцем, сцена последней игры на скрипке у трупа жены, страшные впечатления Неточки от встречи со С-цем.

Отмечалась общность черт двух кротких и страдающих женщин: Александры Михайловны и Евгении Гранде – героини одноименного романа Бальзака, переведенного Достоевским в 1845 г.

В повести в какой-то мере синтезированы музыкальные впечатления Достоевского 1840-х годов. Высказывались различные предположения о реальных и литературных прототипах Ефимова, князя X-го, С-ца. Последний мог быть назван так по ассоциации с именем чешского скрипача-виртуоза и композитора Иоганна Венцеля Антона Стамица (1717–1757), имя которого упоминается в «Серапионовых братьях» Э. Т. А. Гофмана (1819–1821; русский перевод – 1836).

Идеи и образы прерванного вынужденно романа получили развитие в последующем творчестве Достоевского: в «Маленьком герое» (1849), «Униженных и оскорбленных» (1861) и т. д. О героине неосуществленного романа «Брак» Достоевский записал в начале 1865 г.: «характер княжны Кати». В Кате много общих черт с Аглаей Епанчиной (самовластность, гордость, болезненная стыдливость, роль «идола» всего дома); не случайно «княжна Катя» упоминается Достоевским в подготовительных материалах к «Идиоту». Обдумывая в 1870 г. при работе над «Бесами» эпизод объяснения Лизы и «Князя» (будущего Ставрогина), Достоевский записал: «Лизу поражает до испуга известие, что Хромоножка, до помешательства, отдается в восторге, с страстной наивностью и в забвении, отдается вся Князю, рассказывая ему до малейших мелочей о том, как она его любила, наивность (княжна Катя)». Упоминается эта героиня Достоевского и в подготовительных материалах к «Подростку».

В письме к Краевскому от 1 февраля 1849 г. Достоевский писал: «Я очень хорошо знаю, Андрей Александрович, что напечатанная мною в январе 1-я часть „Неточки Незвановой“ произведение хорошее, так хорошее, что „Отечеств<енные> записки“, конечно, без стыда могут дать ему место. Я знаю, что это произведение серьезное. Говорю, наконец, это не я, а говорят все <…>. Я люблю мой роман <…> я знаю, что пишу вещь хорошую, такую, которая не принесет риску, а расположение читающих (я никогда не хвалюсь, позвольте уж теперь сказать правду, я вызван сказать это)». Однако первые части «Неточки Незвановой» не получили в критике ожидавшейся писателем высокой оценки. 12 января 1849 г. запись о первой части сделал в дневнике Н. Г. Чернышевский, сопоставив ее с повестью Д. В. Григоровича «Капельмейстер Сусликов» (1848). «Прочитал „Неточку“; хотя содержание мне не нравится, но мне кажется, что это решительно не то, что „Капельмейстер Сусликов“: то чушь, а это писано человеком с талантом, так что не чуждо психологического анализа и занимательности для науки, хотя собственно мне и не понравилось».[108]108
  Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1939. Т. 1.С. 221.


[Закрыть]

В «Сыне отечества» Л. В. Брант вслед за Ап. Григорьевым характеризовал Достоевского как основателя «фантастически-сентиментального направления» в недрах «натуральной школы». Отмечая оригинальность и самостоятельность таланта писателя, критик считал, что в первой части много «несообразностей и неправдоподобностей», что похождения Ефимова «нимало не интересны» и плохо изложены, что в повести слишком много «монологических отступлений, скучного резонерства, монотонного, утомительного анализа внутренних ощущений». Брант советовал автору «лучше обрабатывать язык и слог, избегать неправильных, грубых оборотов и неприятной для слуха какофонии».[109]109
  Сын отечества. 1849. № 3. Смесь. С. 35, 36, 42.


[Закрыть]

Положительно отозвался Брант о конце первой части: страницы, «заключающие в себе рассказ и подробности катастрофы, разрешившей существование Ефимова и жены его, смерть последней, бегство мужа с Неточкой из дому, очень недурны; есть в них драматический и даже трагический эффект. Страницы эти производят довольно сильное, хотя и тяжелое впечатление».[110]110
  Там же. С. 41.


[Закрыть]

В февральском и мартовском «Письмах иногородного подписчика в редакцию „Современника“…» откликнулся на появление первой и второй частей «Неточки Незвановой» А. В. Дружинин. В противоположность Бранту он обвинял писателя в «излишней обработке» своих произведений. Критик отмечал, что «в первой части много страниц умных, проникнутых чувством, хоть и скучноватых», и что при «анализе характеров» в авторе заметно «постоянное усилие, напряжение». Он «.видимо старается поразить, озадачить своего читателя глубиною своей наблюдательности, – разъяснял Дружинин – Это вместе с отсутствием меры <…> производит неприятное впечатление. Господин Достоевский как будто не знает, что лучше недоговорить, чем сказать лишнее, как будто боится, что его не поймут <…> и вследствие того никогда не остановится в пору. И хоть бы от этого сочинение выигрывало в ясности! Ничуть не бывало! В целом многое остается темноватым, недосказанным. Тяжким трудом отзываются повести г. Достоевского, пахнут потом, если можно так выразиться, и эта-то излишняя обработка, которой автор не умеет скрыть, вредит впечатлению».[111]111
  Современник. 1849. № 2. Отд. 5. С. 185–187.


[Закрыть] Критик считал также, что в первой части романа «отсутствует женщина». «Поставьте на место Неточки, – писал он, – мальчика, воспитанного бедными и несогласными родителями, и все, что ни говорит о себе героиня романа, может быть применено к этому мальчику».

К недостаткам дарования писателя, проявившимся в «Неточке Незвановой», критик отнес «грустный, однообразно болезненный колорит» его произведений. На впечатлениях Неточки, писал он, «слишком лежит печать непрерывного уныния, болезненной сосредоточенности, не прерываемой ни одним ясным воспоминанием, ни одним беспричинно веселым порывом, который так часто вспыхивает в юношеской душе, несмотря на всю горечь внешних обстоятельств».

После ознакомления со второй частью Дружинин пришел к выводу, что «до сих пор в этом романе нет ни завязки, ни действия» и что «соразмерность произведения явно нарушена излишними подробностями о детском возрасте героини.[112]112
  Там же. № 3. Отд. 5. С. 67.


[Закрыть] Тем не менее общее впечатление критика стало теперь более благоприятным; он отметил, что последние страницы второй части написаны увлекательно, в ней есть места «живые и оригинальные» и что «весь роман, если рассматривать его как ряд отдельных сцен, читается с удовольствием». «Весьма верно и отчетливо выставлена безумная, жгучая привязанность загнанной и унылой Неточки к ее маленькой подруге: дети, развившиеся под гнетом враждебных обстоятельств, чрезвычайно способны к таким преждевременным, эксцентрическим страстям».

На сюжет истории Егора Ефимова «Неточки Незвановой» (соединенный с мотивами «Белых ночей») создан фильм режиссера Г. Л. Рошаля «Петербургская ночь» (1934; музыка Д. Б. Кабалевского; в роли Егора Ефимова – Б. Добронравов).

Маленький герой

Впервые опубликовано в журнале «Отечественные записки» (1857. № 8) с подписью: M-ий.

Рассказ был написан в Петропавловской крепости в промежутке между окончанием следствия и объявлением приговора. В июле 1849 г. заключенным петрашевцам разрешили читать и писать, а 18-го числа того же месяца Достоевский сообщал брату Михаилу: «Я времени даром не потерял, выдумал три повести и два романа; один из них пишу теперь <…> (я никогда не работал так con amore, как теперь)…». Из прощального письма Достоевского от 22 декабря 1849 г. известно, что в бумагах, отобранных у него, были черновые планы какого-то романа и драмы, а законченное сочинение только одно – повесть, по его определению, «Детская сказка». Таким образом, первоначально это произведение было задумано как роман, и так оно называлось (однако наряду с жанровым определением «повесть») в начальных строках журнального текста, позднее изъятых (см.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Т. 2. С. 456).

После отправки Достоевского на каторгу рукопись была отдана его брату; писатель все годы помнил о ней и в первом же письме по выходе из острога (30 января – 22 февраля 1854 г.) задал вопрос: «Получил ли ты мою „Детскую сказку“, которую я написал в равелине? Если у тебя, то не распоряжайся ею и не показывай ее никому». Как можно заключить из более поздней переписки, запрет был вызван тем, что в годы заключения у Достоевского созрел план переработки рассказа. Из писем 1856 г., когда было подано ходатайство о разрешении Достоевскому печататься, видно, что все свои литературные надежды он связывал с новыми замыслами. Тем не менее, узнав от брата и от А. Е. Врангеля об их намерении попытаться напечатать «Детскую сказку», он с нетерпением ждал исхода предприятия и несколько раз осведомлялся о нем в письмах Михаилу Михайловичу (9 ноября 1856 г.) и другу (21 декабря 1856 г. и 9 марта 1857 г.). «Я, милый мой, спрашивал тебя об участи „Детской сказки“, – обращался он к брату 9 марта 1857 г. – Скажи мне положительно <…> хотели ли ее серьезно печатать? Если хотели, то пробовали иль нет, а если не пробовали, то почему именно? Ради бога, напиши мне это все. Эта просьба моя будет ответом на твое предположение, что мне не запрещено печатать. Согласись, что судьба этой вещицы „Детской сказки“ для меня интересна во многих отношениях». Последние фразы указывают на то, что видеть рассказ опубликованным было ему важно не столько по причине естественной авторской заботы о судьбе давно написанного произведения, сколько как реальное подтверждение права заниматься литературной деятельностью и печататься. Получив от брата известие о выходе номера «Отечественных записок», в котором был помещен «Маленький герой», но не располагая еще самим журналом, Достоевский продолжал называть рассказ «Детской сказкой» (письмо к M. M. Достоевскому от 1 марта 1858 г.). Из этого явствует, что изменение заглавия с ним не согласовывалось и было вызвано, по всей вероятности, необходимостью замаскировать авторство на случай, если власти располагали сведениями о том, кому принадлежит произведение, названное «Детской сказкой». В этом же письме говорилось: «Известие о напечатании „Детской сказки“ было мне не совсем приятно. Я давно думал ее переделать и хорошо переделать и, во 1-х, все никуда негодное начало выбросить вон». Доработка была осуществлена при подготовке собрания сочинений 1860 г.: были опущены несколько вступительных абзацев, содержавших обращение повествователя к некоей Машеньке, и соответственно в других местах фразы, к ней относившиеся, хотя одна по недосмотру осталась («Прибавь к тому…» – с. 359).

Работа над «Детской сказкой» явилась реакцией Достоевского на гнетущую нравственно и физически обстановку тюремного каземата и помогла ему выстоять, не сломиться духом, как это произошло с некоторыми петрашевцами В марте 1874 г., сидя на гауптвахте на Сенной площади за публикацию в «Гражданине» заметки без требовавшегося в этом случае разрешения министра двора, Достоевский рассказывал посетившему его Вс. С. Соловьеву: «Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и – вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?.. я писал „Маленького героя“ – прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? мне снились тихие, хорошие, добрые сны». (Соловьев Вс. С. Воспоминания о Достоевском // Ист. вестн. 1881. № 3. С. 615). Слово «сны» употреблено метафорически и точно передает характер произведения, отраженный в его первоначальном заглавии. Из мрака одиночества писатель вырывался в сказочный – каким и должен был рисоваться из Алексеевского равелина – мир детства, где царило праздничное настроение и все переливалось светлыми, радостными, успокоительными красками. Видение этого мира сплеталось из образов, рожденных творческой фантазией и воспоминаниями, осаждавшими узника в долгие часы заточения. «Я, конечно, гоню все соблазны от воображения, но другой раз с ними не справишься, и прежняя жизнь так и ломится в душу, и прошлое переживается снова», – делился Достоевский с братом в письме от 18 июля 1849 г. Пейзаж в рассказе навеян впечатлениями, сохранившимися от жизни в Даровом, тульской усадьбе Достоевских, и, может быть, на даче их родственников Куманиных в Покровском (Филях) под Москвою.

Перекликается рассказ с предшествующими произведениями Достоевского. Еще в «Бедных людях» и «Хозяйке» присутствовал бегло мотив неосознанного ощущения ребенком среди беззаботных радостей и красоты детства чего-то неладного, тревожного, уродливого в мире детства (см.: насг. изд. Т. 1. С. 115–116, 354–356); в «Маленьком герое» он становится одним из стержневых, проявляясь в детском восприятии отношений m-me M* и ее мужа. Варьируются в рассказе некоторые темы «Неточки Незвановой»: прослеживается зарождение в душе ребенка чувства любви-преданности, любви-самоотвержения, a m-me M* и ее супруг как бы продолжают Александру Михайловну и ее мужа.

Особый богатый слой составляют в рассказе театральные реминисценции, ассоциации, сравнения. По тонкому наблюдению А. А. Гозенпуда, весь сюжет развивается как непрерывный спектакль, в котором каждый персонаж исполняет роль (это слово применительно к себе дважды употребляет герой – см. с. 371, 373) в соответствии с театральным амплуа. В противопоставлении шаловливой блондинки и грустной m-me M* угадываются сценические гран-кокет и молодая героиня, в хозяине поместья – водевильный старый рубака, гусар-ворчун; сам «маленький герой» выступает в роли влюбленного пажа, персонажа многих пьес, театральным предтечей которого был Керубино в «Женитьбе Фигаро». Театральность, а через нее выдуманность, «сказочность» происходящего подчеркиваются всем фоном, на котором мелькают в калейдоскопе танцы, музыка, пение, игры, кавалькады, постановки на домашнем театре живых картин, шарад, пословиц и одной из популярных в 1840-х годах легких и остроумных комедий французского драматурга Э.-О. Скриба (1791–1861). В своих характеристиках повествователь часто пользуется сравнениями, почерпнутыми из драматических произведений. Остроумная пикировка блондинки с влюбленным в нее молодым человеком напоминает ему отношения Беатриче и Бенедикта в комедии Шекспира «Много шума из ничего». В муже своей дамы он видит одновременно и мольеровского Тартюфа, и шекспировских Фальстафа, которого он толкует по-своему, и ревнивого арапа, т. е. Отелло. (В крепости Достоевский читал Шекспира, переданного ему братом). Кличка бешеного коня Танкред пришла, возможно, из одноименной трагедии Вольтера либо из оперы Россини на ее сюжет. Упоминание о костюме Синей бороды, в который друг m-me M* старался «нарядить» ее мужа (с. 372), имело в виду, вероятно, не столько самого знаменитого ревнивца из сказки французского писателя Шарля Перро (1628–1703), сколько его театральные вариации в опере, балете или водевиле.[113]113
  См.: Гозенпуд А. А. О театральных впечатлениях Достоевского. (Водевиль и мелодрама 40-х и 60-х годов XIX века) // Достоевский и театр: Сб. статей / Сост. и общ. ред. А. А. Нинова. Л., 1983. С. 85–86.


[Закрыть]

При жизни Достоевского отзывов критики на «Маленького героя» не было.