Текст книги "Полдень, XIX век"

Автор книги: Федор Достоевский

Соавторы: Владимир Одоевский,Валерий Брюсов,Григорий Данилевский,Владимир Соловьев,Фаддей Булгарин,Николай Федоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Усачев! Что там?

– Все обстоит благополучно, – отвечал Усачев, – нового ничего нет, только ваш ящик с духом(то есть газом), да сундук с штрументом(то есть инструментами) выбросило за борт; да никак сетка-то рвется!

– Плохое благополучие, – проворчал про себя Резкин и, завернув голову плащом, ожидал спокойно смерти.

Настал день, буря утихла, и шар несся легко. Воздухоплаватели оправились от морской болезни и вышли на палубу. Они ужаснулись, заметив, что земля совершенно скрылась от их взоров. Резкий хотел опустить шар ниже, но не мог отворить душников, или клапанов в шаре, чтоб выпустить часть газа, потому что во время бури сорвало ветром шнуры, прикрепленные к клапанам. На парашютах нельзя было отважиться спускаться с такой высоты. Итак, надлежало ввериться произволу ветров!

На другую ночь воздухоплаватели почувствовали чрезвычайный холод, который постепенно увеличивался, так что и Усачев не мог более выдержать на палубе. Наконец воздух сделался таким жидким, что воздухоплаватели не могли переводить дыхания. Они заперлись в каюте и затопили печь каменными угольями. Шар беспрестанно мчался в высоту, по косвенному направлению, увлекаемый сильным течением воздуха, которое становилось быстрее по мере возвышения.

Таким образом прошло шестеро суток. Съестных припасов оставалось немного. Митрофану наскучило спать и раскладывать гран-пасьянс; француз насвистывал заунывную песню; Резкий сидел в задумчивости и поглядывал по временам в телескоп, через окно каюты; Цитатенфрессер перебирал свои тетради и искал в них известия о подобном воздухоплавании; Усачев, от скуки, починивал свою шинель.

– Чем это кончится? – сказал наконец с досадою Митрофан, бросив карты на стол.

Все молчали.

– Что вы скажете, господин доктор философии? – примолвил он.

Цитатенфрессер заглянул в тетрадь и отвечал:

– Каждое дело должно иметь начало и конец, по словам Аристотеля.

– Да это я слыхал и от няни моей, Еремеевны, – возразил Митрофан.

– Еремеевна ничего не писала и не печатала, следовательно, на ее слова нельзя ссылаться, – отвечал преважно Цитатенфрессер;

– Ну а если б Аристотель сказал, что все дела в мире не имеют ни конца, ни начала, поверили ли бы вы ему? – спросил мусье Бонвиван.

– Смотря по обстоятельствам! – возразил Цитатенфрессер.

– Да полно вам, господа, молоть вздор, – сказал Митрофан. – Время ли теперь до диспутов! Холодно, сыро, туманно. Не лучше ли выпить по стаканчику!

– Давно бы так следовало, – примолвил Цитатенфрессер.

В четверть часа пунш был готов, и целое общество прихлебывало варварский напиток. Мы называем пунш напитком варварским, потому что он выдуман неграми, невольниками, работающими на сахарных заводах и фабриках рому в Америке. Из всех крепких напитков он, по ядовитости своей, вреднее для здоровья и умственных способностей человека. В XVIII веке и в начале текущего столетия пунш был в моде. Теперь он господствует только в шустер-клубах и на студентских комершах в Германии.

Воздухоплаватели пили столь прилежно с горя и для того, чтоб согреться, что погрузились в глубокий сон, который был столь продолжителен, что Резкин, записывавший дни и часы, проснувшись, потерял счет времени!

Прочие воздухоплаватели еще спали, а Резкин, желая освежиться на чистом воздухе, вышел на палубу. Необыкновенное, удивительное зрелище представилось ему, и он, в страхе, недоумении и в благоговейном восторге, бросился на колени и, простерши руки к небу, начал молиться.

Ночь была тихая, небо безоблачное, солнца было не видно, но на горизонте сиял полукруг, как будто вылитый из чистого серебра. На этом полукруге, которого радиус был верст в десять, видны были горы, ярко освещенные с одной стороны и бросающие длинную тень с другой; углубления или пропасти представлялись взорам в виде огромных черных пятен. В некоторых местах серебряная поверхность полукруга казалась гладкою и полированною, в других местах матовою или шероховатою, и вообще все устройство этой поверхности было таково, как будто бы кто-либо с размаху вылил растопленное серебро из плавильного горшка или тигеля с правой стороны на левую. Полукруг беспрестанно увеличивался со стороны диаметра. Сперва показывались светлые точки с этой стороны, то есть освещенные верхи гор, а по мере обращения планеты к Солнцу освещались промежутки, и полукруг становился белее, переходя за диаметр [19]19
  Этот вид Луны советуем поверить в натуре, в хороший телескоп Разумеется, что здесь величина радиуса вымышленная


[Закрыть].

Резкин имел познания в астрономии и часто наблюдал вид и течение планет. Он знал карту Луны и по пятнам и горам тотчас узнал эту планету. Но беспрерывно увеличивающийся объем ее изумил Резкина. Он догадывался, что шар вышел из земной атмосферы и попал в атмосферу Луны и что они проспали переход через эфирное пространство. Все это было противу законов физики и тяготения, но как Резкин, при всей своей учености, был неглуп, то есть позволял себе рассуждать и не верил всему писаному, то, в подкрепление своих догадок, он вспомнил стихи Шекспира, в которых великий поэт, одушевясь пророческим духом, говорит, что в природе есть много таких таинств, о которых и не мерещилось мудрецам и философам!

Между тем шар все поднимался вверх, и луна округлялась. Воздух сделался приятнее, и холод начал уменьшаться. Солнце показалось на горизонте, и по мере того, как оно поднималось, луна принимала голубоватый вид.

Вдруг шар зашатался. Резкин, думая, что парусина прорвалась где-нибудь и что шар упадет, бросился на палубу и ухватился из всей силы за перила. В одно мгновение шар перевернулся, то есть лодка очутилась там, где был шар; а шар занял противоположное место и стал опускаться вниз, но не быстро, а плавно и без качки. Воздухоплаватели, спавшие на полу, в каюте, во время оборота шара брошены были под потолок. По счастию, все стены, пол и потолок были обиты войлоком и клеенкою, и потому странники не крепко ушиблись. Однако ж пробуждение их было весьма неприятное. Во время падения ученый немец столкнулся с французом. Бедный Цитатенфрессер потерял два последние передние зуба, лишившись прочих при беспрерывном грызении роговых мундштуков, которых он съедал по четыре аршина в год, выкуривая притом, в тот же срок, по 730 фунтов табаку. У мусье Бонвивана распухла щека, у Митрофана вскочила шишка на голове, а Усачев только встрепенулся и встал как ни в чем не бывало.

Резкин вызвал всех на палубу. Они с восторгом закричали:

– Земля!

– Нет, не Земля, а Луна! – сказал Резкин.

– Вы шутите! – возразил Цитатенфрессер.

– Уверяю вас честью, что я говорю сушую истину. Мы приближаемся к Луне!

– Этого быть не может! – воскликнул Цитатенфрессер. – Я вам докажу цитатами невозможность путешествия в Луну… У меня есть выписки о законах тяготения из Ньютона, из Лапласа.

– Все это и мне известно, но я уступаю очевидности и повторяю, что мы приближаемся к Луне.

Это известие всех испугало. Усачев стал осматривать свое оружие, хотя и не понимал опасности.

Шар быстро опускался, и воздухоплаватели могли явственно видеть города, селения и леса; а наконец заметили что-то движущееся: людей или животных. Резкин пригласил всех к работе. Размотали канат, спустили два якоря, приготовили парашюты. Ветер нес шар косвенно, и он стал спускаться на поле возле леса. В нескольких десятках саженей от поверхности планеты неверующий Цитатенфрессер убедился, что шар спускается не на Землю, потому что листья деревьев и трава были не зеленого, но голубого цвета, как наши земные незабудки и васильки, а кора была зеленая. Наконец якорь зацепился за дерево, и воздухоплаватели безвредно сошли с палубы своей лодки.

Пока другие приготовляли завтрак, Митрофан взялся осмотреть окрестности. Он вооружился двухствольным ружьем, велел Усачеву также взять карабин, и они отправились в лес.

Вскоре нашли они тропинку и следовали по ней быстро, в надежде, что она доведет их до обитаемого места. Через час времени они достигли до оконечности леса и очутились на краю горы. Под ногами их простиралась долина, а верстах в двух от подошвы горы лежал город. Усачев, бывший в Грузии, Персии и в турецком походе, сказал:

– Это, сударь, город бусурманский! Вот так точно строят дома турки и татары! Видите ли, что крыши здесь плоские, окон почти нет на улицу, улицы тесны и народу на них мало? А это башенки… Это, наверное, их молельни, словно у турок! С этих башен дьячки, что ли, турецкие кричат во все горло и зовут на поклон Магомету. Насмотрелись мы довольно на это! Да, не приведи Господь жить с бусурманами!.. Вот бы в Польшу на стоянку, так уж славно! Даром, что жидов пропасть, как клопов, Да нашему брату житье привольное!..

Усачев говорил бы целые сутки, если б Митрофан не прервал его.

– А что, служивый, не пойти ли в город?

– Как прикажете: наше дело идти, куда велят командиры!.. В последнюю турецкую войну капитан у нас был человек молодой, из гвардии, лихой служака, да такой горячка, что беда! Завидел турецкую батарею за кустами, да и бегом на нее! Мы за ним, да и толкуем между собою: дело плохое, тут всех нас перекокошат… Да крепко жаль, что достанется за то и нашему капитану от начальников! Ан и вышло, что он сам лег на батарее, да и нас легло вокруг него с полроты! Зато батарею взяли и пушки заколотили!

– Да кто тебя спрашивает теперь о твоих сражениях! – проговорил сердито Митрофан. – Тут своя беда на носу… а он толкует о батареях!

– К делу пришло слово, а к слову дело, ваше благородие. Войти в город не штука… это ведь не крепость; да как выйдем оттуда, не зная, что там за народ! А ведь наши-то господа ждут нас! Уж идти, так идти всем! Перекрестясь – да и бух! Чему быть, того не миновать!

– И то дело! Пойдем-ка к нашему пристанищу и там порассудим, что делать.

Они не дошли и до половины леса, как вдруг небо помрачилось, заревел сильный ветер, посыпал град – и настала такая жестокая буря, какой и не видано на Земле. Деревья валило кругом, и вихрь уносил их как тростник. Выбравшись на малую поляну, странники бросились на землю и держались руками за камень, опасаясь, чтоб их не снесло ветром.

– Ах ты Господи! – сказал Усачев. – Видел я бурю на Черном море, что, кажись, волны хотели затопить небо, да та буря перед этой – что стакан воды перед штофом водки! Ошеломит хоть кого! Ах, батюшки! Это что? Ваше благородие, посмотрите вверх! Да ведь это наш шар! Да как его вертит, сердечного. Ахти, да и господа-то наши там! Смотрите, как они натягивают веревки… один, два, три… ну, все там! Вот немец-то натрусится! Заговорит своим аптечным языком! Ну, батюшки ваше благородие, остались мы одни!.. Да Господь милостив… Ведь без Его святой воли и волос не спадет с грешной головы!. Один конец, а дважды не умирать!..

У Митрофана сердце облилось кровью, смотря на шар, который кружился в воздухе, колебался ужасно и наконец исчез из глаз. Чрез полчаса буря утихла, проглянуло солнышко, и странники отправились в путь, на то место, где был шар.

В это время они увидели впервые обитателей Луны. Налетела стая птиц, величиною с воронов, украшенных прелестными разноцветными перьями. Птицы уселись на сучьях и, казалось, с удивлением смотрели на странников, которые ещеболее были удивлены, увидев, что у этих птиц головы были… человеческие и даже премилые личики. Птицы щебетали между собою, как будто разговаривая, и вовсе не пугались странников.

– А что, ваше благородие, не прикажете ли хватить? – сказал Усачев, сняв с плеча карабин.

– Сохрани Бог! – воскликнул Митрофан. – Ты видишь, что у них человеческие головы… так, верно, убивать их грех!

– И впрямь чудо! – возразил Усачев, посматривая на птиц. – Что это за красотки! И то сказать, что у иного нашего брата, человека, точно скотская голова… ни дать ни взять бык или обезьяна… да все не то! Попадись такая птица немцу, так он с нею объехал бы весь свет да понабрался бы денег под качелями да на ярмарках! Сем-ка поймаю одну для потехи!..

Усачев приблизился к дереву и хотел накрыть шапкою одну птицу, но вся стая закричала пронзительно и улетела.

– Ну, Господь с ними! – сказал Усачев. – Зла мы им не сделали.

Между тем странники вышли из лесу и попали на то место, где был шар. На траве они нашли только каравай хлеба, кусок жареного мяса, несколько бутылок вина и кипу бумаг. Митрофан догадался, что это бумаги Цитатенфрессера, которые, вероятно, или упали из лодки… или. быть может, вынесены самим Цитатенфрессером и второпях оставлены. С горя они принялись обедать, а потом Усачев развел огонь и стал просушивать мокрое платье.

К удивлению Митрофана, солнце не заходило, хотя, по его расчету и по часам, долженствовало быть поздно. Но как он чувствовал усталость, то вздумал выбрать безопасное место, где провести ночь, предполагая, что в лесу могут водиться дикие звери. Как вдруг из лесу вылетела та же стая птиц, с криком взвилась над головами странников и потом снова улетела в лес. После того послышались звуки, похожие на трубные, и из лесу показалось… что такое?., толпа или стадо… людей или зверей!.. Этого не могли разгадать наши странники. Животные были похожи на медведя, с головою обезьяны и с длинными волосами на голове, покрытые бурою шерстью и украшенные разноцветными лоскутками в виде передников, шарфов через плечо, коротеньких мантий и т. п. Они шли на задних лапах, а в передних имели копья и щиты. Впереди толпы, или колонны, несколько из этих животных везли две машины с жерлом, нечто вроде пушек. Животных было до пятисот. Они окружили наших странников. Одно из животных выступило вперед и начало говорить что-то, обращаясь к нашим странникам. Видно было, что это ораторствующее животное пробовало говорить на разных языках, потому что, останавливаясь после каждой речи, изъявляло свое нетерпение, что его не понимают. Наконец, оно заговорило на языке, весьма похожем на язык французский, и Митрофан закричал радостно по-французски:

– Понимаю!

– Сдайтесь добровольно – мы вам не сделаем никакого зла! – сказало животное.

– А кто вы? – спросил Митрофан.

– Мы жители здешней страны: лунатики, добрые с безвредными созданиями и злые со злыми! А вы кто?

– Мы люди, жители Земли! – отвечал Митрофан.

– Возможно ли! – воскликнул оратор-лунатик. – Жители Земли! Неслыханное дело! А мы вас приняли за чудовищ, исшедших из утробы Луны на вред лунатикам! Эти птицы сказали нам, что вы хотели ловить их…

– Мы не хотели сделать вреда этим птицам, – возразил Митрофан, – а хотели поймать одну из любопытства… потому что у нас на Земле нет таких птиц. Мы создания смирные и тихие и никого не обижаем понапрасну.

Оратор-лунатик обратился к своим и рассказал им на своем языке, кто таковы странники. Толпа воскликнула от удивления и приблизилась к ним. Старшины окружили их и протянули лапы, пожимая дружески руку у пришлецов. Все старшины знали этот французский язык, которым говорил оратор. Один из важнейших лунатиков сказал Митрофану:

– Ручаюсь за безопасность вашу! Пойдем с нами в город. Там, после обыкновенных форм, начальство придумает, что можно сделать для вас доброго.

Усачев взвалил на себя кипу бумаг, взял остатки съестных припасов и бутылки, и все пошли в город при радостном пеньи птиц, которых голос походил на женский дискант.

– Ну, вот, сударь, ваше благородие, – сказал Усачев, – надо мной, бывало, посмеиваются ваши гости, когда я им, по вашему приказанию, рассказывал о ведьмах да оборотнях, которые бегают и летают по Малороссии, как зайцы и вороны. А это что! Те же оборотни, а может быть, еще и похуже. Люди – не то медведи, не то обезьяны – сущие черти; птицы – с бабьей рожицей – просто ведьмы! А что еще впереди! Попались мы! Ну, уж этот немец, что посоветовал вам лететь… попадись он мне теперь!

– Не унывай, Усачев! – отвечал Митрофан. – Люди хоть и похожи на медведей, да ласковее, чем мои петербургские кредиторы. А птиц чего бояться! Щебетуньи, как наши бабы, – и только!

– Я не унываю, ваше благородие, да уж обманывать ни вас, ни себя не хочу… Вряд ли нам выйти живыми отсюда!

Между тем толпа сошла с горы, с такою же процессиею вошла в город и остановилась на площади. Здесь было множество лошадей, мулов, ослов, быков, коров с птичьими головами и собак с головами лошадиными. Несколько животных приблизились к людям, то есть лунатикам, и стали разговаривать с ними, по-видимому, расспрашивать о пришлецах. Усачев трижды перекрестился, а Митрофан почти остолбенел от удивления.

– Неужели у вас скоты говорят? – спросил он у старшины.

– Разумеется!.. Это слуги наши, и что б было и с ними, и с нами, если б мы не понимали друг друга! – возразил старшина. – А у вас неужели скоты не говорят? – спросил в свою очередь старшина.

– Если слово «скот» взять в обширном значении или в переносном смысле, то у нас скоты не только говорят, но даже пишут. Что же касается до четвероногих, то они, по мнению наших ученых, не имеют разума и лишены дара слова.

– Этим заключением ваши ученые не представляют ясного доказательства своего великого разума, – возразил старшина. – В живой природе нет ни бесчувственности, ни слепоты, ни глухоты, ни немоты, ни бессмыслия. Все, что только живет и движется, – ощущает, мыслит, понимает и объясняется условными знаками… Но теперь не пора говорить о философии. Не угодно ли пожаловать со мною к начальнику города…

Старшина повел Митрофана и Усачева в огромное здание, находившееся тут же на площади. Войдя в дом, Митрофан оглядывался на все стороны. Везде столы, стулья, кресла, диваны, зеркала, обои, ковры – только из неизвестного материала и другой формы. «Видно, здесь, на Луне, та же жизнь, – подумал Митрофан, – только в другом виде…» Их позвали в кабинет.

В огромных креслах, наподобие ящика, сидел старый и седой полумедведь-полуобезьяна, то есть лунатик, как называют себя жители Луны. На старце был особого рода передник из ткани, которая блестела не как золото, но как солнце, так что слепила зрение. На шее у него было ожерелье из бубенчиков и на плечах куски узорчатых тканей. Старшина, который ввел земных пришлецов в кабинет градоначальника, перекувырнулся перед ним, как у нас кувыркаются ученые медведи за кусок хлеба, а Митрофан, видя это, низко поклонился. Градоначальник долго рассматривал пришлецов, велел им повертываться во все стороны, улыбался, качал головою и наконец сказал:

– Странные создания! Не то лунатик, не то птица… Зашиты в мешке!.. Откуда вы? Неужели правда, что вы залетели сюда с планеты Земли?

– Точно так! – отвечал Митрофан и рассказал все, как было, скрыв, однако ж, что он улетел с Земли от долгов.

– Какая же была цель вашего воздушного странствия? – спросил градоначальник.

Митрофан не знал, что отвечать, взглянул на Усачева, который не выпускал из рук кипы бумаг, принадлежащих Цитатенфрессеру, – и вдруг благая мысль блеснула в его голове. «Меня здесь не поймут и не разгадают, – подумал Митрофан, – дайка, по примеру захожих к нам, в Россию, иностранцев, скажусь… ученым!..» Между тем как Митрофан раздумывал и не решался на ответ, градоначальник повторил вопрос.

– Я отправился странствовать с ученой целью, – отвечал Митрофан бодро.

– Так вы… из ученых?

– Так точно!..

– А по какой части? – спросил градоначальник.

Митрофан опять стал в тупик. Но русский человек хоть и

неучен, да смышлен и умеет подать товар лицом! Митрофан смекнул, что на Луне точно так же не знают Землю, как у нас не знают Луну, – и так, приосанясь, отвечал:

– По части землеведения, то есть всего, что принадлежит Земле

– Обширная наука! – примолвил градоначальник, покачав головою. – Это что-то вроде энциклопедии… А много ли наук входят в состав землеведения?

«Попался!» – подумал Митрофан. Но, призвав снова на помощь русскую смышленость, он с большею еще смелостью отвечал:

– Объяснить подробно я не могу, но вот образчики моих знаний! – и при этом он указал на кипу бумаг, принадлежащих Цитатенфрессеру.

– Хорошо, мы это исследуем, – сказал градоначальник, – а между тем, для собственной вашей безопасности и для соблюдения законных форм, вы должны пробыть, не то, чтоб под арестом… а так, под стражею, некоторое время, пока я получу предписание из столицы, от высшего начальства, как я должен поступить с вами. Впрочем, не опасайтесь ничего! Дурного с вами быть не может, потому что вы ничего дурного не сделали! Это только формы… а они всегда стеснительны несколько… Но кто же таков ваш товарищ, который не понимает общеупотребительного языка и двигает ваш багаж и оружие?

– Это старый воин, который хотя и не служит у меня, но услуживает за добро, которое я имел случай ему сделать… Весьма честный и храбрый человек.

– Давай лапу, старик! Я сам старый воин, – сказал градоначальник, обращаясь к Усачеву, который, протянув руку громко сказал:

– Здравия желаем, ваше благородие!

– Это ваш язык! – воскликнул градоначальник. – Звуки довольно приятны! Между тем вам, верно, нужен отдых Вот этот старшина приставлен мною к вам, чтоб ухаживать за вами и удовлетворять все ваши потребности. Оружие и все ваши вещи оставьте здесь!.. Что это за сосуды? – спросил градоначальник указывая на бутылки с вином.

– Это вино, напиток, извлекаемый из винограда.

– Хмельной?

– Да-с!

– Так и на Земле пьют хмельное!

– Да с большим удовольствием!

– По несчастью – и у нас тоже! – примолвил градоначальник. – А это что? – спросил он, указывая на кусок жареного

– Это жареное мясо…

– Как! Вы питаетесь мясом? – сказал с удивлением градоначальник.

– Мы едим все – и плоды, и растения, и рыбу, и даже черепокожных… но преимущественно любим мясо домашнего скота, зверей и птиц, – отвечал Митрофан.

Градоначальник сильно поморщился.

– Вы едите мясо! Бррр! Да ведь и вы сами созданы из костей и мяса!

– У нас есть дикие люди, которые питаются даже человеческим мясом! – сказал Митрофан.

– Ужасно! Далеко вы поотстали от нас, лунатиков, господа земляне! – примолвил градоначальник. – И я вижу, что за вами должно крепко присматривать! Пожалуй, чего доброго вы готовы скушать любимого сына кормилицы детей моих, коровы!.. До свидания! Извольте идти!

Митрофан поклонился, старшина-лунатик снова перекувырнулся кубарем перед своим начальником, а Усачев, который ничего не понимал, поставил ружье свое в угол, по приказанию Митрофана, сложил все вещи и, обратясь к градоначальнику сказал громко:

– Счастливо оставаться, ваше благородие! – и последовал за Митрофаном.

Старшина провел наших странников по галерее огромного здания, занимаемого градоначальником, и ввел в отделение, назначенное для их жилища. У дверей стояли два огромные лунатика с бердышами. Это были воины. Комнаты были прекрасно убраны. Кругом стояли покойные креслы в виде ящиков или гнезд, кушетки, столы, на стенах висели зеркала удивительной чистоты. В другой комнате был накрыт стол, и старшина вежливо просил странников подкрепить силы. Усачев никак не хотел сесть за один стол с барином, но Митрофан приказал ему, и он должен был повиноваться. Когда гости уселись, старшина захлопал в ладоши, и из буфета выбежало несколько собак с лошадиною головою (как сказано выше), держа в зубах корзинки с кушаньем. Старшина объяснил, что каждый собеседник обязан взять корзинку и поставить на стол, что и было сделано. Старшина шепнул что-то одной старой собаке, и она отвечала ему странным лаем, на разные тоны, похожим на связную речь. Земные странники удивлялись и боялись даже расспрашивать!

Старшина просил отведать кушанья. Различные блюда приготовлены были из муки, неизвестных плодов и растений. Некоторые кушанья показались Митрофану чрезвычайно вкусными, но Усачев тяжело вздыхал, не видя ни хлеба, ни мяса.

– Все это походит что-то на аптечное, ваше благородие! – сказал Усачев. – Душисто, сладко, пресно, а все несдобно! То ли дело, когда б миску шей со свининкой, ломть ржанухи да порядочную красоулю мадеры, что пьют гренадеры, сиречь сивушки всероссийской!

Митрофан не мог удержаться от смеха.

– Верно, вашему воину не нравится наше кушанье? – спросил старшина.

– Да, мы привыкли к мясу, к рыбе, а старик любит выпить чарочку…

– Мяса и рыбы здесь вы не достанете, – сказал старшина, – а чарочек сколько угодно. – Он сказал что-то старой собаке, и все собаки понеслись в галоп из комнаты и чрез несколько минут возвратились, неся в зубах корзинки, в которых были металлические сосуды. Старшина спросил: – Чего хочет воин, крепкого или приятного?

– Лучше что покрепче!

Старшина налил стакан какой-то жидкости, поднес Усачеву, который, прихлебнув, выпил душком, крякнул и, поставив стакан, весело сказал:

– Покорно благодарим, ваше благородие! Славная водка., не то немецкий шнапс, не то французская лагуте, которую мы пивали в Париже, – а хороша, больно жжется!

– Так и у вас есть водка? – сказал Митрофан.

– Можно ли чтоб умное животное не извлекло спирта из всего, что только дает спирт! – возразил старшина. – Ведь это первый признак просвещения!

«Почти то же, что и у нас, – подумал Митрофан, – вся наша химия ограничивается… винокурением!»

– Но не угодно ли напитка, извлекаемого нами из плодов? – примолвил лунатик и налил в кубок жидкости превосходного розового цвета. Митрофан, который перепробовал на Земле все лучшие вина, сознался, что ничего лучшего не пивал. Напиток похож был вкусом на лучшее шампанское, но в миллион раз приятнее. Митрофан почувствовал благодетельное действие животворного напитка, сделался смелее и стал расспрашивать старшину о предметах, которые казались ему непостижимыми.

– Почему у вас за столом нет служителей из одной с вами породы?.. У нас на Земле есть особое сословие лакеев, буфетчиков, тафельдекерей, камердинеров, кучеров, форейторов, берейторов, всего и вспомнить нельзя, так что иногда один человек имеет у себя сто, двести, триста и более служителей.

– Которых он должен кормить, поить и одевать – не правда ли? – спросил старшина.

– И платить еще деньги, – сказал Митрофан. – Правда, и у нас на Земле приучают собак носить корзинку или другую поноску, но это только для забавы, а у вас собаки в самом деле служат…

– Лет тысячи за две пред сим, гласит предание, и у нас было то, что вы рассказываете о Земле, – сказал старшина, – но наконец мы усовершенствовали дело и предоставляем лунатикам, или, по-вашему, людям, те только занятия, где без них нельзя обойтись. Лунатики, или, по-вашему, люди, занимаются у нас произращением плодов, фабриками, мануфактурами, искусствами, ремеслами и художествами, употребляя для черной работы домашних животных, которых наши предки сперва сделали ручными, потом развили в них понятия, а наконец научили разуметь наш язык и объясняться с нами по-своему. Конечно, язык животных чрезвычайно ограничен, но он имеет, однако ж, столько звуков, что животные могут объяснить главнейшее, что им и нам необходимо. И то правда, что язык их не очень приятен для непривычного слуха, но разве не то же бывает почти со всеми чуждыми и невозделанными языками, которых мы не понимаем!

– Совершенная правда! – сказал Митрофан. – Помню, какое на меня произвел впечатление чухонский язык… Однако ж, позвольте вам заметить… все-таки нельзя же обойтись в доме без слуги.

– У нас и есть они для такой работы, которой не могут выполнить животные. Но, по большей части, у нас женщины исправляют домашнюю службу, а мужчинам предоставляется только то, что требует силы или особенной науки. Вот, например, плоды эти, которые вы кушали и из которых пили сок, произращены мужчинами, а сохраняют эти плоды, продают и изготовляют женщины. Мужчины строят дома, делают мебель, а женщины сохраняют в домах чистоту и порядок. Женщины изготавливают все украшения для себя и для нас; и таким образом у нас нет недостатка в работниках. Мы ни в чем не нуждаемся, и планета наша возделана везде превосходно.

– Прекрасно! А я как вспомню, что у нас иной парень, сильный как бык, целый день таскается по городу с несколькими дюжинами яблок, с несколькими горшками цветов вместо того, чтоб пахать пашню или работать топором, – так, право, вижу, что вы умнее нас!.. У нас люди толпятся в городах, чтоб как-нибудь пожить на чужой счет… кто торговлей, кто переторжкой, кто спекуляциями – а обширные пространства земли лежат невозделанные! На фабрику и калачом не заманишь!..

Ужин кончился, и старшина, пожелав покойного сна странникам, вышел из комнат, назначенных для их помещения

Лишь только вышел старшина, явились два новые существа. Они складом хотя и походили несколько на лунатиков, но сходством более приближались к обезьянам, но самой красивой породы. Вообще они были ниже и нежнее лунатиков. Эти новые существа имели на голове цветочные венки, на плечах легкий плащик из пестрой ткани и красивый передник. Вошед в двери, они сделали несколько ловких балетных прыжков и книксенов и начали убирать со стола, укладывая в корзины посуду и отдавая собакам. Митрофан догадался, что это должны быть самки лунатиков, или, говоря земным языком, женщины.

Одна из них принесла лампу, поставила на стол и привела в движение какой-то механизм, посредством которого все окна закрылись ставнями, скрытыми в стене. Наконец, распрощавшись знаками с нашими странниками, женщины вышли.

– Ну что, Усачев, каковы тебе кажутся здешние красавицы? – спросил Митрофан.

– Такие же лешие, как и их мужчины, только почище рыльцем, а уж какие проворные… под стать любой немецкой кухарке!

– А заметил ли ты, Усачев, часовых у наших дверей? Попадись этакому черту в лапы – изомнет, как лыко.

– Ведь штука-то не в росте да не в силе, ваше благородие! Вот как мы ходили под турку, так уж каких дюжих парней выставил против нас бусурман – а что взяли! Бывало, как закричат: «Алла, алла!» – да бросятся вперед, словно лес двинулся, а мы только: «Стой, равняйся!» Штык вперед, да и в ус себе не дуем! Бусурман покричит, повертится – а на штык идти нет охоты, так и наутек! Мы тут-то и насядем, да давай погонять.

– Но ведь мы здесь одни! – сказал Митрофан, повеся голову.

– Вот в том-то и беда! Будь здесь наша дивизия… да что., будь здесь один наш полк с нашим бравым полковником… царство ему небесное… так мы всю эту сторону забрали бы на царя!.. А теперь воля Божья! Отдохните-ка, ваше благородие! Утро вечера мудренее.

На другой день женщины принесли завтрак, состоявший из нескольких молочных блюд, и отперли ставни; назначенный приставом к земным странникам немедленно явился и просил их одеваться и ехать в правление для публичного допроса. Они поехали в закрытом экипаже в другое здание, провожаемые толпою вооруженных лунатиков, среди бесчисленного народа, толпившегося на улицах.

У входа также стояли толпы, особенно множество женщин, которые с любопытством смотрели на земных жителей, имевших голову лунных птиц. Вообразите себе, как бы мы дивились на Земле, если каким-нибудь физическим переворотом к нам занесены были жители другой планеты с головою земных птиц и телом, обросшим медвежьею шерстью! Везде, где есть мысль и рассудок, там, для противоположности, есть бессмыслие, безрассудность и чада их – предрассудки. Внезапное появление жителей Земли в Луне иные из лунатиков почитали счастливым, другие несчастным предзнаменованием, точно так же, как у нас в Европе в средние века рождение урода почиталось знамением, угрожающим бедствиями, и навлекало на несчастных родителей мщение невежд и суеверов. Большая часть лунатиков не верили даже, что это жители Земли, а почитали наших странников или злыми духами, или чародеями и поговаривали о том, как бы извести их. Эти толки заставили градоправителя принять меры осторожности и после допроса пришлецов обнародовать все, до них касающееся.