Текст книги "Том 4. Жемчужные светила. Очарования земли"

Автор книги: Федор Сологуб

«К тебе подъемля руки…»

 
К тебе подъемля руки,
Зову твою любовь.
  В мечтаньях ярких – муки,
  Нагое тело, кровь.
Томления разлуки
В душе проснулись вновь.
  К тебе подъемля руки,
  Зову твою любовь, –
Припоминаю жадно
Твоих очей лучи, –
  Но пытка беспощадна,
  Свирепы палачи.
Минуты беспощадно
Сверкают, как мечи.
  Лобзают тело жадно
  Свистящие бичи.
Я бледными губами
Зову твою любовь, –
  Багряными струями
  Ползёт и стынет кровь, –
Но бездна между нами, –
Ей не закрыться вновь,
  Холодными губами
  Зову твою любовь.
 

«Лёгким движеньем бессильной руки…»

 
Лёгким движеньем бессильной руки
Новое русло из мощной реки
Ты отворила, и длинный канал
Быстро рекой многоводною стал.
 
 
Лёгким движеньем иль словом одним
Часто мы дело большое творим,
Если стихийная воля за нас,
Если настал исполнения час.
 

«Из кадильницы с ладаном – дым благовонной волною…»

 
Из кадильницы с ладаном – дым благовонной волною.
Погребальный обряд совершается трудно и больно.
Погребальные песни протяжно звучат надо мною.
Содрогаясь душой боязливой, тоскую невольно,
 
 
И томит меня ужасом вьющийся в воздухе ладан,
Сиротливой тоскою томят меня чьи-то рыданья.
Над раскрытой могилой душою моей не разгадан
Потаённый удел отошедшего в вечность созданья.
 

«Влачится жизнь моя в кругу…»

 
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть и не могу.
 
 
Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветры всех стремлений,
И всё чего-то стерегу.
 
 
Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран,
 
 
И я услышу речь живую
Про всё, о чем я здесь тоскую,
Про всё, чем дивен океан.
 

«На закат, на зарю…»

 
На закат, на зарю
Долго, долго смотрю.
 
 
Слышу, кровь моя бьётся
И в заре отдаётся.
 
 
Как-то весело мне,
Что и я весь в огне.
 
 
Это – кровь моя тает,
И горит да играет
 
 
Над моею горой,
Над моею рекой.
 
 
Вот заря догорела,
Мне смотреть надоело,
 
 
Я глаза затворил,
Я весь мир погасил.
 

Всё во всём

 
Если кто-нибудь страдает,
Если кто-нибудь жесток,
Если в полдень увядает
Зноем сгубленный цветок, –
 
 
В сердце болью отзовётся
Их погибель и позор,
И страданием зажжётся
Опечаленный мой взор:
 
 
Потому что нет иного
Бытия, как только я;
Радость счастья голубого
И печаль томленья злого,
Всё, во всём душа моя.
 

«Под звуки дивной арфы…»

 
Под звуки дивной арфы
Давид псалмы слагал,
И в это время ветер
Смиренно умолкал,
И птицы петь не смели,
И воды не текли, –
Одна хвала звучала
Во всех концах земли.
 
 
Когда ж он утомится
Творца земли хвалить,
Тогда повсюду птицы
Спешат его сменить,
И воды заструятся,
Создателя хваля, –
Хвалой многоголосной
Наполнится земля.
 

Больная жена

 
Ты больна, но вся прекрасна, как мечта.
Ты святою тишиною повита.
 
 
Нет огня в твоих потупленных очах,
Нет лобзаний и улыбок на устах.
 
 
Мне не снять с тебя венчальный твой убор,
Не зажечь стыдом мне твой невинный взор.
 
 
Нет, мой друг, ты будешь мирно почивать, –
Стану я твой чуткий сон оберегать.
 
 
Люди злы, и нас с тобою осмеют.
Мы не пустим их в наш радостный приют.
 

«Вижу зыбку над могилой…»

 
Вижу зыбку над могилой,
Знаю, – мать погребена,
И ребёнка грудью хилой
Не докормит уж она.
Нет младенца в колыбели,
Крепко спит в могиле мать, –
Только зимние метели
Станут зыбку подымать.
 
 
Эта зыбка и могила, –
В них мой образ вижу я:
Умерла былая сила,
Опустела жизнь моя, –
Кто-то вынул сон прекрасный
Из души моей больной,
И томит меня безгласной,
Бездыханной тишиной.
 

«Какие злые перемены!..»

 
Какие злые перемены!
Зачем же вас я должен знать?
Опять меня замкнули стены,
Я каменеть начну опять.
 
 
И шум и грохот воздвигаю
Опять на улицах моих,
И понемногу забываю
О тишине ночей лесных,
 
 
И учреждаю я торговлю,
И зажигаю фонари,
И забываю сад, и кровлю,
И свежесть утренней зари.
 

«Я – бог таинственного мира…»

 
Я – бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах.
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.
 
 
Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.
 

«Одно моё спасение…»

 
Одно моё спасение
В больной моей судьбе –
Господне попечение
О суетном рабе.
 
 
Он голову склонённую
Огнём грозы обвил,
И плоть изнеможённую
Бессильем поразил.
 
 
Он сжёг мои желания
Пылающим огнём,
И сплёл мои страдания
Терзающим венцом.
 
 
Молитвою усердною
Душа моя горит.
Рукою милосердною
Господь меня хранит.
 
 
Ведёт меня медлительно
Он верною тропой.
Тоска моя томительна,
Молчанье надо мной.
 
 
Иду в Отцовы дальные,
Блаженные края,
И дни мои печальные
Благословляю я.
 
 
Одно моё спасение
В больной моей судьбе –
Господне попечение
О суетном рабе.
 

«Он промечтал всю ночь, пока в его окно…»

 
Он промечтал всю ночь, пока в его окно
Не бросил мутный день рассеянные взоры
    Сквозь полотно
    Дырявой шторы.
 
 
Он промечтал всю ночь о счастьи неземном,
О счастии вовеки невозможном
    Здесь, в этом крае злом
    И ложном.
 

Тихие стены

 
Приветствую тихие стены
Обители бедной моей.
В миру беспощадны измены,
Уйду я в забвенье скорбей.
 
 
И что здесь меня потревожит?
Жестокие раны горят,
А время их муки умножит, –
Мне ваша ограда поможет
И муки меня закалят.
 
 
Замкнитесь же, тихие стены,
Спасите, спасите меня
От вечной, коварной измены,
От тусклого, скудного дня.
 

Лесная тропа

 
Темнеет лес вокруг, угрюмо-безответный.
Печальный голос мой молчаньем заглушён.
Бреду лесной тропой, едва-едва заметной,
И мрак ползёт ко мне, ползёт со всех сторон.
Тихонько я бреду, – моей мечте заветной
Ещё я верен всё, ещё гоню я сон,
Мечтою сладостной и, верю я, не тщетной
И очарован я, и сладко опьянён.
 
 
Дыши тоской и злом, и чудища седые
Суровый, злобный лес, воздвигни на меня,
Ропщи и угрожай, шепчи мне речи злые, –
Я всё иду вперёд, томлений не кляня,
Как верный пилигрим, к вратам Ерусалима, –
И я пройду, о лес, пройду бесстрашно мимо!
 

Тёмный час

 
В тёмный час тоска меня томила,
В тёмный час я пропил слёз немало,
  Но не смерть меня страшила,
  Не могила ужасала.
 
 
Я о жизни думал боязливо,
Я от жизни в тёмный час таился,
  Звал я смертный час тоскливо,
  О могиле я молился.
 
 
По земному по всему раздолью,
По земному лику – скорбь да горе.
  Но не вверюсь своеволью, –
  Приберёшь меня Ты вскоре.
 

«Не страстные томления…»

 
Не страстные томления,
Не юный жар в крови, –
Блаженны озарения
И радости любви.
 
 
Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!
 
 
Она не разгорается
В губительный пожар, –
Вовек не изменяется
Любви небесный дар.
 
 
Любить любовью малою
Нельзя, – любовь одна:
Не может быть усталою
И слабою она.
 
 
Нельзя любовью жаркою
И многою любить:
Чрезмерною и яркою
Любовь не может быть.
 
 
Её ли смерить мерою,
И ей ли цель сказать!
Возможно только верою
Блаженную встречать.
 
 
Вовеки неизменная
В величии чудес,
Любовь, любовь блаженная,
Сходящая с небес!
 

«Не могу собрать…»

 
  Не могу собрать,
  Не могу связать, –
 
 
Или руки бессильны?
Или стебли тонки?
Как тропы мои пыльны!
Как слова не звонки!
 
 
  И чего искать?
  И куда идти?
  Не могу понять,
  Не могу найти.
 

«Я иду от дома к дому…»

 
Я иду от дома к дому,
Я у всех стучусь дверей,
Братья, страннику больному,
Отворите мне скорей.
 
 
Я устал блуждать без крова,
В ночь холодную дрожать
И тоску пережитого
Только ветру поверять.
 
 
Не держите у порога,
Отворите кто-нибудь,
Дайте, дайте хоть немного
От скитаний отдохнуть.
 
 
Знаю песен я немало, –
Я всю ночь готов не спать.
Не корите, что устало
Будет голос мой звучать.
 
 
Но калитки не отворят
Для певца ни у кого.
Только ветры воем вторят
Тихим жалобам его.
 

«Под кустами…»

 
Под кустами
Снег лежит,
Весь истаял,
И сквозит.
 
 
Вот подснежник
Под ольхой, –
Он в одежде
Голубой.
 
 
Для чего ж он
Так спешит?
Что тревожит?
Что томит?
 

«В изукрашенном покое…»

 
В изукрашенном покое
  Веселятся дети,
И за ними смотрят двое,
  И не дремлет третий.
 
 
Первый – добрый: улыбнётся, –
  Засмеются дети,
Много игр у них начнётся, –
  И спокоен третий.
 
 
Злой второй: он только глянет, –
  Подерутся дети,
Сильный слабого тиранит, –
  И приходит третий.
 
 
Он колотит без разбора,
  Присмиреют дети,
И к себе уходит скоро.
  Но не дремлет третий.
 

Родник изведённый

 
Невозмутимая от века,
Дремала серая скала,
Но под рукой у человека
Она внезапно ожила:
Лишь только посох Моисеев
К ней повелительно приник,
К ногам усталых иудеев
Из камня прядает родник.
 
 
Душа моя, и ты коснела,
Как аравийская скала,
И так же радостно и смело
В одно мгновенье ожила:
Едва коснулся жезл разящий,
И гневный зов тебя достиг,
Как песней сладостно-звенящей
Ты разрешилась в тот же миг.
 

«Узкие, мглистые дали…»

 
Узкие, мглистые дали.
Камни везде и дома.
Как мне уйти от печали?
Город мне – точно тюрьма.
 
 
Кто же заклятью неволи
Скучные стены обрёк?
Снова ль метаться от боли?
Славить ли скудный порок?
 
 
Ждать ли? Но сердце устало
Горько томиться и ждать.
То, что когда-то пылало,
Может ли снова пылать?
 

«Какая усталость!..»

 
Какая усталость!
О, какая тоска!
Господняя жалость
От меня далека.
 
 
Бессонная совесть
Всё о прошлом твердит.
Преступная повесть!
Неотвязчивый стыд!
 
 
Что делать я стану?
Стану ль жить и тужить,
И, вверяясь обману,
По ночам ворожить?
 
 
Иль стану к восходу
Беззаботных светил
Влачить несвободу
Цепенеющих сил?
 

Огненный мак

 
В чёрном колышется мраке
  Огненный мак.
Кто-то проходит во мраке,
Держит пылающий мак.
 
 
Близко ли он иль далёко,
  Тихий маяк?
Близко ль ко мне иль далёко
Зыблется красный маяк?
 
 
В чёрном колеблется мраке
  Огненный мак.
Господи, дай мне во мраке
Этот спасительный мак.
 

«Сиянье месяца Господня…»

 
Сиянье месяца Господня
Зовёт в томительные дали.
В сияньи месяца Господня
Неутолимая печаль.
 
 
Господень месяц над полями.
Моя дорога жестока.
Господень месяц над полями.
Изнеможение, тоска.
 
 
Сияет Божий ясный месяц
Над тишиной ночной пустыни.
Сияет Божий ясный месяц
Обетованием святынь.
 
 
В сияньи месяца Господня
Идти всю ночь до утра мне,
В сияньи месяца Господня,
В святой и тайной тишине.
 

«Не обращенный на себя…»

 
Не обращенный на себя,
  Пустынный взор морей,
Ты отражаешь, не любя,
  В безбрежности твоей
 
 
И облака, и небеса,
  И перелётных птиц.
Какая мёртвая краса, –
  Пустыня без границ!
 
 
И было время, – только ты,
  Покорный всем ветрам,
Не созерцая красоты,
  Смотрел в предвечный храм.
 
 
Прошли века, и первый раз
  В трепещущий эфир
Открылся робко чей-то глаз, –
  И засиял весь мир.
 

«Воспоминанья, – заблужденья…»

 
Воспоминанья, – заблужденья,
Ошибки, слёзы, преступленья,
Тоска позорного паденья,
Угар страстей и пьяный чад.
Воспоминанья – горький яд!
 
 
Желанья, – тщетные желанья,
Без торжества, без упованья,
Одни безумные мечтанья,
Пустых страстей угарный чад.
В желаньях тот же горький яд!
 

«Мальчик спал, и ангел наклонился…»

 
Мальчик спал, и ангел наклонился
  Над его лицом,
Осенил его крылом, и скрылся
  В небе голубом.
 
 
И проснулся мальчик. Было ясно
  В чувствах у него.
Сходит к нам порою не напрасно
  С неба Божество.
 
 
Буйный демон мальчика смущает,
  Распаляя кровь, –
Но над ним спасительно сияет
  Ангела любовь.
 

«Как настанет Страшный Суд…»

 
Как настанет Страшный Суд,
Никого уж не спасут
Воздыханья да молитвы.
Видишь, демоны глядят, –
Ждет расправы весь их ад,
Словно волки – лютой битвы.
 
 
Быть и нам у них в когтях,
Коль забудем Божий страх,
На миру осуетимся,
Убежим от Божьих паств,
И сластьми житейских яств
Через меру насладимся.
 
 
Не забудем же дорог
В Божий радостный чертог,
В обиталище блаженных,
И пойдём под Божий кров
Мы в толпе Его рабов,
Терпеливых и смиренных.
 

«Не с кольцом ли обручальным…»

 
Не с кольцом ли обручальным
Ты вошла в его покой?
Загорись огнём прощальным
У него над головой.
 
 
Словно капли воска, тая,
С пожелтелого лица
Слёзы пусть падут, лобзая
Золотой обвод кольца.
 
 
Как из дымного кадила,
Ладан трепетной мольбы
К Богу робко и уныло
От Его взойдёт рабы.
 

«Полночь, а не спится…»

 
Полночь, а не спится.
Девочка боится,
Плачет и томится
Смертною тоской, –
Рядом, за стеною,
Гроб с её родною,
С мамою родной.
 
 
Что ж, что воскресенье!
Завтра погребенье,
Свечи, ладан, пенье
Над её родной,
И опустят в яму,
И засыплют маму
Чёрною землёй.
 
 
«Мама, неужели
Ты и в самом деле
В гробе, как в постели,
Будешь долго спать?» –
Девочка шептала.
Вдруг над нею стала
С тихой речью мать:
 
 
«Не тужи, родная,
Дочка дорогая, –
Тихо умерла я,
Мне отрадно спать.
Поживи, – устанешь,
И со мною станешь
Вместе почивать».
 

«Лживые двери твои безучастны…»

 
Лживые двери твои безучастны,
Окна глухие в твоём терему,
Внешние шумы и песни напрасны, –
Им и к порогу не стать к твоему.
 
 
Как же ты там, за стеною ревнивой?
Кто же беседу с тобою ведёт?
Или с улыбкою робкой и лживой
Призрак бессильный тебя стережёт?
 

«Задрожали…»

 
  Задрожали,
  Засверкали
Хоры солнечных лучей,
  Замолчали
  Все печали
Утомительных ночей.
 
 
  Над полями,
  Над реками –
Вереницы звонких птиц,
  И тропами
  Меж хлебами
Ходят стаи небылиц.
 

«Вереницы мечтаний порочных…»

 
Вереницы мечтаний порочных
Озарили гнилые темницы:
В озарении свеч полуночных
Обнажённые пляшут блудницы,
 
 
И в гремящем смятении трубном,
С несказанным бесстыдством во взгляде,
Потрясает сверкающим бубном
Скоморох в лоскуточном наряде.
 
 
Высоко поднимая колени,
Безобразные лешие лают,
И не ищут скрывающей тени,
И блудниц опьянелых ласкают.
 
 
И, внимая нестройному вою,
Исхудалые узники плачут,
И колотятся в дверь головою,
И визжат, и хохочут, и скачут.
 

«Господи, имя звериное…»

 
Господи, имя звериное
Ты на меня положил,
Сердце мне дал голубиное,
Кровь же мою распалил.
 
 
Дни мои в горьком томлении,
Радости нет ни одной,
Нет и услады в молении.
Пламенный меч надо мной,
 
 
Меч беспощадного мстителя, –
Над головою огонь.
Нет мне в пустыне спасителя,
И не уйти от погонь.
 

«В одеянии убогом…»

 
В одеянии убогом,
По тропинкам, по дорогам,
Покаянный труд подъяв,
Без приюта я скитаюсь,
Подаяньем я питаюсь
Да корнями сочных трав.
 
 
Кто ни встретится со мною,
Скажет всяк с усмешкой злою:
«Эту жёлтую свечу
Для чего с собой ты носишь?
Что её давно не бросишь?»
Поневоле я молчу.
 
 
Как сказать, что верю чуду,
Что свечу беречь я буду,
И смиренно буду ждать,
Что сама она зажжётся,
И Господня изольётся
Надо мною благодать!
 

«Тщетное томление моей жизни…»

 
Тщетное томление моей жизни,
Ты возникло в недобрый час,
Но власти не дам укоризне,
  Доколе мой свет не угас.
 
 
Покорно всё в себя претворяю,
Ни жизни, ни смерти не зову,
Медленно каждый день умираю,
  И всё ещё живу.
 

«Во мне мечты мои цветут…»

 
Во мне мечты мои цветут,
Восходят, блещут и заходят,
И тучи гневные несут,
И бури грозные приводят.
 
 
Всё предстоящее – лишь тень,
И всё мгновенно, всё забвенно, –
Но где ж сияет вечный день,
Какая тайна неизменна?
 
 
О чём мечтаю я землёй,
Водой, огнём и небом ясным,
Ночною быстрой тишиной,
И днём медлительным, но страстным?
 
 
Один ли я томлюсь во всём,
В томленьи вечно неутешном,
Иль жизнь иная есть в ином,
В блаженном Духе, или в грешном?
 

«Мы грех совершили тяжёлый…»

 
Мы грех совершили тяжёлый, –
Владыке, горящему Змию,
Над телом распутницы голой
Служили в ночи литургию.
Кощунственны были моленья,
Бесстыдные длились обряды,
И тусклым огнём вожделенья
Горели смущённые взгляды.
 
 
О злая, о мрачная сила!
В чаду богохульных курений
Не ты ли меня напоила
Отравой больных вдохновений?
Не ты ль, простодушную веру
Сгубивши в томительном блуде,
Сжигаешь зловонную серу
В нечистом и смрадном сосуде?
 

«Воздухом дольным дышать…»

 
Воздухом дольным дышать
  Трудно и больно.
Звёзды сияют опять.
Как мне о них не мечтать!
  Это невольно.
 
 
Лучших в пространство миров
  Брошено много.
Я к умиранью готов,
И недосказанных слов
  Смолкла тревога.
 
 
Здесь невозможно цвести
  Чистому цвету.
Тёмны земные пути,
И невозможно идти
  К вечному свету.
 

«Напрасно исчисляю годы…»

 
Напрасно исчисляю годы,
Напрасно измеряю даль, –
Просторы жизни и природы
Объемлет тусклая печаль.
 
 
Черты иные или те же
Опять горят в моём мозгу,
И чаще ль смена их иль реже, –
Всё быть свободным не могу.
 

«Я воскресенья не хочу…»

 
Я воскресенья не хочу,
И мне совсем не надо рая, –
Не опечалюсь, умирая,
И никуда я не взлечу.
 
 
Я погашу мои светила,
Я затворю уста мои,
И в несказанном бытии
Навек забуду всё, что было.
 

«Любовь моя сладкая…»

 
Любовь моя сладкая,
  Одинокая!
Радость твоя краткая,
  Но глубокая.
 
 
Желанный час воскресения
  Золотого огня,
Утоления, забвения
  Недужного дня.
 
 
Любовь моя сладкая,
  Одинокая!
Радость твоя краткая
  И глубокая.
 
 
Претворяются все страдания
  В сладкий, радостный яд.
О, любовь моя без лобзания,
  Нежный, таинственный взгляд!
 

«Медленный обычай…»

 
  Медленный обычай
Жизни бледной да скупой,
Груз обрядов да приличий,
Разделяемый с толпой.
 
 
Роковое угнетенье
  Творческой мечты,
Есть в тебе и утешенье, –
  Усыпляешь ты.
 

Простая песенка

 
  Под остриями
  Вражеских пик
  Светик убитый,
Светик убитый поник.
 
 
  Миленький мальчик
  Маленький мой,
  Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
 
 
  Били, стреляли, –
  Ты не бежал,
  Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.
 
 
  Конь офицера
  Вражеских сил
  Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.
 
 
  Миленький мальчик
  Маленький мой,
  Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
 

«Не сияет весна моя…»

 
Не сияет весна моя.
Холодна, как луна, она.
Не звенит волна у ручья, –
У ручья не звенит волна.
 
 
Не цветут на полях цветы, –
По стеблям только яд течёт.
Ожидает лес темноты,
Из-за гор он колдунью ждёт.
 
 
И плывёт по реке ладья, –
И сидит в той ладье она,
Чародейка злая моя,
Как луна, холодна, бледна.
 

«Моя усталость выше гор…»

 
Моя усталость выше гор,
Во рву лежит моя любовь,
И потускневший ищет взор,
Где слёзы катятся и кровь.
 
 
Моя усталость выше гор,
Не для земли её труды,
И смотрит потускневший взор
На злые, страшные плоды!
 

«Что говорить, что жизнь изжита…»

 
Что говорить, что жизнь изжита,
  Истощена!
Могильной сенью не прикрыта
  Ещё она.
 
 
И даже тёмный сон могилы
  Не так глубок, –
У бледной смерти кратки силы,
  Блеснёт восток.
 
 
И всё, что жило и дышало
  И отцвело,
В иной стране взойдёт сначала
  Свежо, светло.
 

«Обрыв из глины…»

 
Обрыв из глины,
Вверху – берёза да сосна.
Река мелка, но гул стремнины
Звучит, как мощная волна.
 
 
На камнях пена,
У берега – водоворот,
А выше – в воду по колена
Забрался мальчик, рыбы ждёт.
 
 
Везде – смертельные обманы,
Но разве страшно умереть!
Уж если храбры мальчуганы,
Так нам-то, взрослым, что робеть?
 

«Змий, царящий над вселенною…»

 
Змий, царящий над вселенною,
Весь в огне, безумно-злой,
Я хвалю Тебя смиренною,
Дерзновенною хулой.
 
 
Из болотной топкой сырости
Повелел, Великий, Ты
Деревам и травам вырасти,
Вывел листья и цветы.
 
 
И ползущих и летающих
Ты воззвал на краткий срок.
Сознающих и желающих
Тяжкой жизни Ты обрёк.
 
 
Тучи зыблешь Ты летучие,
Ветры гонишь вдоль земли,
Чтоб Твои лобзанья жгучие
Раньше срока не сожгли.
 
 
Неотменны повеления,
Нет пощады у Тебя.
Ты царишь, презрев моления,
Не любя и не губя.
 

«Мгновенное явленье красоты…»

 
Мгновенное явленье красоты,
Взволнован я тобою, –
Чуть различимые черты,
Уже похищенные тьмою.
 
 
Прошла перед моим окном,
И на меня не поглядела, –
За скучным я сидел трудом,
И я уйти не смел от дела.
 
 
И как уйти, куда идти?
Нигде нельзя найти
Руководительные знаки, –
Бесчисленны пути,
Следы повсюду одинаки.
 

«Мечи отчаянья свергаются с небес…»

 
Мечи отчаянья свергаются с небес,
Наряжены чарующим сияньем,
И говорят, что древний Змий воскрес,
Что он царит и жжёт своим дыханьем.
 
 
Он сотворил, чтоб поглотить,
Он равнодушно беспощаден, –
Равно любить, равно губить
Превозносящихся и гадин.
 
 
Мечи отчаянья! Стремительное зло!
Весь свет похитивши от мира,
Ты царствуешь спокойно и светло,
И говоришь: «Не сотвори кумира!»
 

«Никто не узнает моей глубины…»

 
Никто не узнает моей глубины,
  Какие в ней тёмные сны,
    О чём.
 
 
О, если бы кто-нибудь тайну открыл,
  И ярким её озарил
    Лучом!
 
 
Не я эту долю притворства избрал,
  Скрываться и лгать я устал
    Давно.
 
 
Но что же мне делать с безумством моим?
  Я чужд и своим и чужим
    Равно.
 
 
Готов я склониться пред волей иной,
  Любою дорогой земной
    Идти.
 
 
Но строги веления творческих сил.
  Начертаны вплоть до могил
    Пути.
 

«Всю жизнь меня медлительно томила…»

 
Всю жизнь меня медлительно томила
  Любовь к иному бытию.
Я скоро к вам, жемчужные светила,
  Направлю алую ладью.
 
 
И говорит мне тёмный голос ныне,
  Что надо жизнь перенести,
Что нет иных путей к святыне,
  Что я на истинном пути.
 

«В душе моей затхлая мгла…»

 
В душе моей затхлая мгла.
В ней древо соблазна сокрыто.
Цветенье его ядовито,
Отравлена злая смола.
 
 
Колышатся ветви, как тени,
И листья на них не шумят,
И льётся больной аромат
Печали, истомы и лени.
 
 
И если восходит луна
Над мёртвой моею пустыней,
На ветвях повиснувший иней
Осветит печально она.
 
 
Внизу же, где шепчутся воды,
Где всходит таинственный ствол,
Сидит, безобразен и гол,
Растленный хулитель природы.
 

«Пойми, что гибель неизбежна…»

 
Пойми, что гибель неизбежна,
  Доверься мне,
И успокойся безмятежно
  В последнем сне.
 
 
В безумстве дни твои сгорели, –
  Но что тужить!
Вся жизнь, весь мир – игра без цели!
  Не надо жить.
 
 
Не надо счастия земного,
  Да нет и сил,
И сам ты таинства иного
  Уже вкусил!
 

«Привиденья нас боятся…»

 
Привиденья нас боятся
Иль стыдятся, может быть,
И порою к нам стремятся,
Но не могут с нами жить.
 
 
Мы ли бешены и злобны
Иль на них печать суда?
Мы же им во всём подобны,
Кроме знака: «Никогда».
 

«Веришь в грани? хочешь знать?..»

 
Веришь в грани? хочешь знать?
Полюбил Её, – святую девственную Мать?
Боль желаний утоли.
Не узнаешь, не достигнешь здесь, во мгле земли.
 
 
Надо верить и дремать
И хвалить в молитвах тихих девственную Мать.
Все дороги на земле
Веют близкой смертью, веют вечным злом во мгле.