355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Федор Сологуб » Стрелец. Сборник № 2 » Текст книги (страница 6)
Стрелец. Сборник № 2
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 21:07

Текст книги "Стрелец. Сборник № 2"


Автор книги: Федор Сологуб


Соавторы: Владимир Маяковский,Василий Розанов,Велимир Хлебников,Михаил Кузмин,Николай Евреинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Начались очные ставки. Надеялись многое выяснить из очной ставки графа и г-жи де Ла-Мотт; но на этот раз Калиостро изменил своей важности и красноречию. Едва только ввели ее, как Калиостро закричал и обрушился на свою приятельницу с извозчичьей бранью. Г-жа де Ла-Мотт не осталась в долгу, потому что, окончив браниться, она схватила зажженную свечку и бросила ее в живот Калиостро, но так неудачно, что капли сала попали ей самой в глаз, и она чуть не окривела. Граф воскликнул:

– Небо тебя покарало!

Г-жа де Ла-Мотт показала ему язык и замолкла.

Наконец 31 мая кардиналу и графу Калиостро был вынесен оправдательный приговор. Лоренца была освобождена еще 26 марта. Пленников выпустили на волю ночью, около полночи 1 июня; тем не менее все пространство перед Бастилией было полно народом. Народ же толпился на лестнице, ожидая выхода оправданных. Как-то сразу в объятиях Калиостро очутилась Лоренца.

– Александр, Александр! Небеса видят правду! – восклицала она, покрывая лицо и руки мужа поцелуями.

С улицы доносился шум.

– Что это? – спросил граф. – Или это простой уличный шум я, отвыкнув, принимаю за народное волнение?

– Там народ приветствует освобождение графа, – объяснил подскочивший Франческо. Калиостро прислушался. Внизу гудели голоса на одной ровной ноте, на которой вдруг выскакивало: «Долой убийц!», «Долой фальшивомонетчиков!», «Да здравствует справедливость!» Наконец, кто-то вдали прокричал как петух: «Да здравствует Калиостро!»

Граф улыбнулся. Франческо ди С. Маурицио взял его под локоть и, извиваясь, говорил:

– Добрый французский народ любит графа. Целый день стоит толпа, ожидая вашего выхода. Они простые и чистосердечные; с ними можно делать что угодно: они доверчивы.

Калиостро отстранился несколько, будто не помнил, что это за человек, где он его видел, и зачем он здесь.

– Я – Франческо ди С. Маурицио. Вы меня не помните?

Граф болезненно сморщился. На Франческо почему-то были рабочая блуза и замасленный колпак.

Выйдя на улицу, он снял колпак и, махая им как дирижер, закричал:

– Да здравствует граф Калиостро, невинно пострадавший!

Несколько голосов ему ответило. Шел теплый черный дождь; черная мокрая толпа гудела, кое-где видны были фонари на палках. Калиостро протискался, сжимая руку Лоренце.

– Может быть, это самая счастливая минута моей жизни!

Толпа бросилась бежать за каретой графа, то крича «Да здравствует Калиостро!», то «Смерть палачам!», потом отстала, чтобы громить трактир. Черный дождь гулко лился. Калиостро дремал в карете, покачиваясь, держа руку Лоренцы в своей и всякий раз, когда пробуждался, удивляясь, зачем в их карете сидит Франческо. Дома была приготовлена домашняя встреча графу, и на столе у него лежало письмо от Шарлотты Медем. Калиостро задумчиво покачал его на руке, потом пошел мыться и переодеться.

В письме было несколько строк.

«Граф Калиостро, я вам была верна, покуда вы были верны сами себе. Теперь об этом не может быть и речи. Как человека мне вас жалко, и я готова буду сделать все, что вам нужно, но как учитель и брат вы для меня совершенно умерли, и я могу только плакать о вас и о себе всю свою жизнь. Может быть, даже хуже, чем умерли, потому что человек мрака хуже мертвого тела. Забудьте, что я была когда-то вашей ученицей,

Анной-Шарлоттой ф. Медем».
6

Все оправданные тем не менее должны были покинуть Париж как можно скорее, тем более что Мария-Антуанетта, узнав о приговоре, была взбешена и легко могла найти способ избавиться от неприятных и неудобных для нее людей. Кардинал уехал в Оверн, а Калиостро с Лоренцей отправились в Лондон. Вероятно, графу хотелось теперь в расцвете, как ему показалось после 1 июня, своей славы показаться там, где были его первые шаги, но в Англии сейчас же начал против него газетный поход знаменитый журналист Моранд, говорят, подкупленный французским правительством. Калиостро захотел отвечать тем же оружием и помещал статьи, ответы, нападения, письма и брошюры, где чувство достоинства заменялось подозрительным красноречием, а полемика – бранью. Пробыв меньше году в Англии, почти исключительно проведя это время в борьбе с Морандом, так что под конец это перестало интересовать даже любителей скандалов, Калиостро снова переправился на материк. Пробыв некоторое время в Базеле у Сарразенов, он направился через Швейцарию в Рим, куда давно хотелось графине. По пути Калиостро выбирал места, где у него оставались верные друзья вроде Сарразенов или лионского г. С. Костор, или же небольшие городки, где он лечил с переменчивым счастьем, делал кое-какие не сохранившиеся предсказания, да основывал «египетские» ложи. В 3. он встретился с Казановой, но оба великие человека друг другу не понравились. В швейцарском городке Освередо они остановились несколько дольше. Это было в сентябре 1788 года. Дни стояли солнечные и ясные; из окон их номера были видны снежные горы, где вечером и утром горит небесная «альпийская роза».

Лоренца встала очень рано и, открывши окно, выставила голову в свежий прозрачный воздух. Почти не было видно людей, какие-то старухи спешили в капеллу, звонкий колокол которой напоминал пастушьи звонки; внизу на озере ловили рыбу, и вода, и горы, и лодки – все было молочно-голубого цвета; кричали петухи, и куры спокойно, еще по-утреннему, кудахтали; пахло парным молоком и чуть-чуть сеном. Из некоторых труб поднимался уже дым, голубой на голубом небе. Хорошо в такое утро быть проездом в местности, в которую никогда не вернешься.

Лоренца не заметила, как подошел к ней Калиостро и положил руку ей на плечо.

– Ранняя птичка!

– Да. Я теперь и забыла, что значит рано вставать.

Оба помолчали, смотря на голубую радость за окном.

– Какая простая жизнь, как жизнь младенца! – сказал задумчиво граф и вздохнул.

– Тебе некогда и отдохнуть, Александр! Завтра все узнают, что ты приехал, и поплетутся больные, калеки, твои масоны и желающие подачек. А ты устал, мой милый! Я даже устала, а редко женщины, особенно такие пустые, как я, устают от суеты.

– Мой отдых – делать добро.

Лоренца, помолчав, спросила:

– Александр, ничего не случилось?

– Нет, что могло случиться?

– Я не знаю, я спрашиваю.

Помолчав, она снова спросила:

– Зачем около нас этот С. Маурицио? Он – гад. Я не брезглива и плохо разбираюсь в людях, мне не противны мошенники, я даже г-жу де Ла-Мотт могу находить милой, но этот Франческо, зачем он с нами?

– Его ж здесь нет.

– Да, он ждет нас в Риме, готовит там квартиру.

– Рим! Это моя родина и потом город, который нельзя не любить. Но теперь мое чувство как-то делится: мне и радостно видеть место, где я росла, где мы с тобой встретились, и вместе с тем будто чье-то черное крыло все покрывает. Мне кажется, это от С. Маурицио. У тебя плохие слуги! Вителлини, Сакки, но Франческо мрачнее всех.

– Ты пристрастна к нему. Просто он тебе не нравится, вот и все. Он честный малый.

– Дай Бог.

Солнце, вставая все выше, позолотило голубой утренний свет.

Лоренца опять начала:

– У тебя, Александр, мало друзей и будет еще меньше. У тебя один настоящий друг, это – я, но какой же я тебе друг. Ты знаешь, я нашего брата, женщин, не очень-то высоко ставлю, а самое себя вижу хуже многих. Курица какая-то!

– Что ты сказала? – рассмеявшись, переспросил граф. – Курица? Какие у тебя мысли в голове.

Он обнял еще раз Лоренцу и постоял молча. Лоренца еще раз сказала:

– А все-таки что-то изменилось, и я даже скажу, с каких пор.

– С каких же?

– Незадолго до нашего отъезда из Лондона.

Граф побледнел и закрыл окно, по ошибке закрыл и ставни. Утро исчезло.

– Что ты хочешь сказать, Лоренца?

– Зачем ты закрыл окно?

– Холодно.

– В тебе что-то исчезло.

– Лоренца!

– Что-то исчезло…

– Но что?

– Я сама не знаю.

– Не надо никогда этого говорить!

– Хорошо, я не буду, но это так.

– Это не так, глупая курица!

Калиостро начал одеваться, потом действительно поплелись больные, калеки и т. п., и он позабыл об этом разговоре и лишь гораздо позднее, в римской тюрьме, вспомнил о вызвавших его досаду словах единственного и глупого своего друга, Лоренцы.

7

Франческо ди С. Маурицио, в самом деле отправившись раньше в Рим, снял там на испанской площади помещение для Калиостро и убрал его по своему усмотрению. Особенно поражала своим устройством приемная зала: огромная комната была вымощена зеленым мрамором, по стенам висели чучела обезьян, рыб, крокодилов, по карнизу вились греческие, европейские и арабские изречения, стулья стояли полукругом, в центре треножник для графа, а посредине зала стоял большой бюст Калиостро, сделанный с оригинала Гудона.

Тайные занавески, потайные выходы, скрытые лестницы в изобилии разнообразили помещение. Граф остался не очень доволен, но ничего не сказал, тем более что Франческо уверял, что подобным образом обставленная комната производит непобедимое впечатление на римскую публику, вкусы которой он будто бы отлично знает. Лоренца просто боялась входить в эту залу, особенно когда Калиостро восседал на треножнике и давал ответы собравшимся.

Но все в Риме изменилось за эти пятнадцать лет; почти никого из прежних друзей и знакомых не было, и общество собиралось смешанное, легкомысленное и непостоянное, пожалуй, еще более жадное до диковинных зрелищ и опытов, нежели парижская публика, так что С. Маурицио был отчасти прав, устраивая для него такую балаганную обстановку. Калиостро не удалось в Риме устроить собственную ложу, а от существующих он сторонился, так что даже почти не был ни на одном из братских собраний. Можно было подумать, что он следует первому совету Франческо помириться с Апостольскою Церковью, но сдержанность графа объяснялась другими причинами. Не закрывая уже глаз на то, что силы его слабеют, знание и влияние утрачиваются, опыты часто не удаются, он предпочитал делать сеансы у себя, где система портьер, зеркал, выдуманная С. Маурицио, много помогала в том случае, когда приходилось прибегать к механической помощи, а странные чучела и тексты отвлекали внимание.

Лоренца, единственный друг, была как-то в стороне, проводя большую часть времени в прогулках по разным частям Рима не только там, где она выросла и где встречалась с графом, но и там, где она никогда раньше не бывала. Словно она хотела насмотреться досыта ненаглядной и торжественной красотою унылого и прекрасного города.

Графине шел тридцать седьмой год, она пополнела, и хромота ее стала менее заметна, а свежее, без единой морщинки лицо действительно заставляло подозревать, что Калиостро знает секрет молодости.

Лоренца зашла как-то в церковь; это была маленькая приходская церковь, день был будний, и молодой священник с мальчиком служили тихую обедню для трех-четырех человек. Графиня удивилась, она, кажется, со дня своей свадьбы не была в церкви. Она не растрогалась – ей стало жаль себя и на кого-то обидно. Она опять вспомнила про Франческо.

Время шло, приближалось Рождество Христово. Однажды на праздниках Лоренца, сидя у окна, вдруг услыхала дудки и волынку, то пифферари шли с вертепом поздравлять христиан с праздником. Лоренца упросила графа позволить пригласить к ним пифферари, сама ветром сбежала с лестницы. Дул холодный ветер, и казалось, скоро пойдет снег. Такая тишина на площади, мальчики везут свой картонный пестрый вертеп.

Лоренца, накинув шубку на одно плечо, крикнула весело, как девочка:

– Мальчики, зайдите к нам!

Маленький сделал было шаг к синьоре, но старший взял его за руку и, посмотрев на дом и Лоренцу, ответил, не снимая шапки:

– Нам некогда!

– Почему некогда? Пойдите, поиграйте. Вон какая у тебя славная волынка.

Мальчик нахмурился.

– Мы к еретикам и жидам не ходим. Вы проклятые. Для вас Христос не родился.

Графиня осталась стоять на пороге, шубка на одно плечо, рукой опершись о косяк, улыбаясь, будто замерзла. Потом тихо побрела по лестнице, когда уж маленькие пифферари с своим вертепом скрылись из виду. Придя домой, Лоренца бросилась на кровать и громко зарыдала. Калиостро, даже позабывший про пифферари, спрашивал жену с тревогою:

– Но что с тобою, Лоренца? Курочка, что с тобою?

– Мы проклятые, для нас Христос не родился, и даже дети, уличные мальчишки, гнушаются нами.

Калиостро, помолчав, сказал ласково:

– Ведь ты знаешь, что это вздор. Охота верить и придавать значение словам детей.

Однако Римская курия рассуждала не лучше маленьких пифферари и 27 декабря арестовала графа и графиню Калиостро как еретиков, колдунов, масонов и безбожников.

В доносе, на основании которого был произведен этот арест, было так охотно описано все странное убранство графского помещения и так любовно поставлена каждая мелочь в вину, что сделать это мог только человек, устроивший это убранство, т. е. Франческо ди С. Маурицио, который как раз куда-то исчез.

Так как масоны думали, что арест графа повлияет на их судьбу, то все в ту же ночь бежали: и Вивальди, и Танганелли, и художник Любель; маркиза Вивальди, та даже переоделась венгерским гусаром для бегства. Никто не разделил участи с Калиостро, кроме несчастного приятеля и спутника его на всю жизнь, бедной Лоренцы.

8

Римская курия на все привыкла смотреть с точки зрения вечности, потому срок от 27 декабря 1789-го до 20 апреля 1791 г. ей казался довольно коротким для того, чтобы вынести свой приговор над несчастным заключенным. Сначала графа заточили в крепость Св. Ангела, потом перевели в тюрьму С.Лео близ Урбано. Редко кто выходил к милой жизни из этих мрачных затворок. Разве только для того, чтобы увидеть в последний раз золотое вечное римское небо сквозь дым и искры еретического костра!

Графиню убеждали давать показания против мужа, как против простого мошенника и шарлатана, уверяя, что таким образом наказание будет легче; Калиостро оправдывался, делая логические и богословские доказательства своей правоты и чистоты своего сердца. Соединяя все вместе, получали смешную и чудовищную жизнь учителя, самозванца, целителя, благодетеля человеческого рода и антихриста.

Вспомнили все лондонские, парижские, варшавские, петербургские, страсбургские и лионские сплетни. Книги против Калиостро, компиляции фантазий и клевет, появились во всех странах. Вольфганг Гете ездил по Италии собирать материалы о первых годах Калиостро. Даже Анна-Шарлотта бросила свой камень в покинутого и заблудившегося учителя.

На допросах присутствовал папа Пий VII, что случалось нечасто. Говорил ли граф как философ, его обвиняли в масонстве, говорил ли как христианин – его обвиняли в иезуитстве, а масоны и иезуиты были почти одинаково ненавистны святому отцу. Все были напуганы великим шатанием, которым уже раскачивалась грозно растерянная Франция. Искали и ненавидели виновников сбиравшейся бури. Когда Калиостро провозили арестованного в крепость Св. Ангела, римская толпа мрачно бросала каменья, крича: «Смерть французам». Граф вспомнил свой выезд из Бастилии, тоже среди толпы, и заплакал. Что могли сделать друзья, деньги, влияние? Калиостро был слишком ценным и нужным узником для Ватикана. Оставалось одно: публично отречься от заблуждений, чтобы избавиться от позорной смерти.

Граф и исполнил этот обряд. Босой, покрыв голову черным покрывалом, прошел он от крепости Св. Ангела до церкви Св. Марии и там пред пастырем прочитал свое отреченье, между тем как на соседней площади сжигали его рукописи, письма и бумаги.

Конечно, будь он прежним Калиостро, трудно ли бы ему было сделать, чтобы дождь залил костер, распались цепи, сам учитель был перенесен в Париж, Лондон, Варшаву, чтобы освободить Лоренцу. Лоренца была заключена в монастырь. Там тихо, на Рождество, наверное, приходят мальчики с вертепом и играют на дудках!..

Но теперь Калиостро был не тот. Он пробовал в тюрьме и напрягать волю, и говорить заклинанья, и кричать от желанья. Только стуки слышались в сырой стене да проносились лиловатые искры. Тогда он бросался на пол и кусал палец, чтобы не выть от досады и боли. А то и кричал, требовал себе вина, просился гулять, бился головой о стену.

Что же? Он как флакон, из которого вылили духи: легкий запах остался, но он пустой, а с виду такой же.

Покинутый, воистину покинутый. А у него был путь, была миссия. Ведь не в том смысл его жизни, чтобы дать пример школьникам или исцелить несколько тысяч больных. Но если б он даже умалился до разума дитяти, что бы было? Разве он может теперь мыслить как ребенок, разве напрасно даны были разум и сила и свободная (увы!) воля?

Вместо блестящей звезды взлетела ракета и теперь дымится, медленно угасая на земле.

Калиостро умер в тюрьме 26 августа 1795 года в 3 часа утра и погребен на холме без отпевания и креста. Лоренца умерла несколько недель спустя, не выходя из монастырской ограды.

19 февраля 1797 года французские войска заняли С. Лео, генерал Добровский спрашивал, здесь ли Калиостро. Ему сказали, что узник два года как умер. Тогда генерал освободил остальных пленников, а крепость взорвал.

Известно, что Бастилия тоже была разрушена 14 июля, какой-нибудь мечтатель подумает, что эти неодушевленные сооружения постигла кара за то, что они скрывали в своих стенах Калиостро, но не следует забывать, что много тюрем, где сидел Бальзамо, стоят до сих пор, а если развалились, то от ветхости, а также и того, что есть крепости, в которых никогда не было Калиостро, а они между тем были взорваны. Впрочем, мечтателям закон не писан.

Василий Розанов

Из книги, которая никогда не будет издана

Египтянки, провожая в Серапеум нового Аписа, заглядывали в глаза юношам и напевали из Толстого

 
Узнаем коней ретивых
По таким-то их таврам…
Юношей влюбленных
Узнаем по их глазам.
 

Тут встретил их пьяный Камбиз:

– Из Толстого?! Запрещено! Святейшим Синодом!

И пронзил Аписа.

* * *

В Мюнхене я видел остатки – мумии Аписов. Так, как их бальзамировали как людей, как равных себе и близких. Увы, мертвые они были отвратительны. Чудовищные бока и страшенные рога. Правда, и соображение: умерший, даже архиерей не стоит живого дьячка. И вот, когда Апис пал, о нем запели:

– Умер!.. Умер, Возлюбленный!..

Женщины рвали на себе одежды и головы посыпали пеплом.

Так и египтянки, вспоминая длиннокудрого Владимира Соловьева, процитировали из него при выходе пьяного Камбиза:

 
Ныне так же, как и древле
Адониса погребаем…
тяжкий стон стоит в пустыне:
жены скорбные – рыдаем…
 

Дьякон подтягивает:

– И ныне и присно и во веки веков . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

– Едем на тройке кататься.

И все оживляются. Всем веселее. Ей-ей, на эту минуту – все добродетельнее: не завидуют, не унывают, не подкапываются друг против друга.

«Маленький кабачок» – не только отдых тела, но – и очищение души. И недаром saturnalia завелись даже в пуристическом Риме, где были все Катоны.

– Ты нас Катоном не потчуй, а дай Петра Петровича Петуха с его ухой.

Вот русская идея; часть ее . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Как задавили эти негодяи Страхова, Данилевского, Рачинского… задавили все скромное и тихое на Руси, все вдумчивое на Руси.

Было так в Египте – «пришествие гиксосов». Черт их знает, откуда-то «гиксосы» взялись, «народ пастырей», пастухи. Историки не знают, откуда и кто такие. Они пришли и разрушили вполне уже сложившуюся египетскую цивилизацию, существовавшую в дельте Нила две тысячи лет; разрушили дотла, с религией, сословиями, благоустройством, законами, фараонами. Потом, через полтора века, их прогнали. И начала из разорения она восстанавляться; с трудом, медленно, но восстановилась.

«60-е годы у нас» – такое нашествие номадов.

«Откуда-то взялись и все разрушили». В сущности, разрушили веру. Церковь, государство (в идеях), мораль, семью, сословия

* * *

Кто силен, тот и насилует. Но женщины ни к чему так не влекутся, как к силе. Вот почему именно женщины понесли на плечах своих Писарева, Шелгунова, Чернышевского, «Современник».

Наша история за 50 лет – это «История изнасилования России нигилистами». И тут свою огромную роль сыграл именно «слабый пол». В «первой любви» Тургенева влюбленный в девушку мальчик видел, как отец его, грубый помещик, верхом на лошади, ударяет хлыстом ловушку, которую любит этот мальчик, но ему соперником-победителем оказался отец. Мальчик заплакал, закипел негодованием. Но девушка робко пошла за ударившим ее.

Вот история «неудач» Достоевского, А. Григорьева, Страхова, всех этих «слабых сердец», этих «бедных людей».

– Толпа похожа на женщину: она не понимает любви к себе (Страхов. Григорьев, Достоевский).

Она просит хлыста и расправы.

– « Фу, какая ты баба», хочется сказать человечеству.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю