Текст книги "Под белой мантией"

Автор книги: Федор Углов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Обеспокоенный, я пошёл к первому секретарю горкома.

– Не беспокойтесь, Александр Иванович, – заверил меня Георгий Иванович. – Всё в порядке. Работайте как работали. Никого не слушайте.

Трудно сказать, чем были вызваны эти слова, но через полтора месяца к нам в институт приходит профессор Нечкин с приказом в руках, что он назначен директором института онкологии вместо меня, а я этим же приказом с данной должности снимаюсь.

Это было для всех как гром среди ясного неба. Никто ничего не мог понять. Многократные обследования института и его научная продукция говорили о полном благополучии в этом учреждении. И только один Александр Иванович понимал, что за свою принципиальность, проявленную на сессии, он получает такой «подарок» почти накануне своей юбилейной даты…

Группа учёных института во главе с профессором А. И. Козероговым поехала в Москву к президенту Академии наук. Тот, выслушав, признал их правыми, а действия администрации по отношению к институту неправильными.

Через месяц А. И. Реброва вызвали в Москву на заседание с участием заместителя министра.

– А почему вы недовольны должностью заместителя директора по науке? – неожиданно спрашивает он Александра Ивановича.

– А мне, – отвечает Ребров, – этой должности никто не предлагал.

– Вот мы вам её предлагаем. – И тут же, связавшись с нашим городом, говорит: – Профессор Нечкин также согласен.

А. И. Ребров стал работать заместителем директора по науке, и все как будто успокоились. Но ненадолго.

Профессор Нечкин никогда онкологией всерьёз не занимался. Он, что называется, «чистый хирург». И можно только удивляться, не зная внутренних мотивов, которые толкнули начальство на этот шаг, почему оно назначает директором специализированного научного учреждения неспециалиста? Не понимая основных задач института и своих обязанностей как директора этого учреждения, хирург ударился в оперативную деятельность. Брал больных с опухолями желудка, кишечника, пищевода и делал расширенные операции. Больные раком значительно хуже переносят любую операцию, чем обычные больные. Тот, кто этого не знает, получит очень тяжёлый урок. Так было и с профессором Нечкиным. У него оказалась очень высокая послеоперационная смертность. Но он, вместо того чтобы остановиться и тщательно проанализировать причины столь высокой смертности, не смущаясь, продолжал много оперировать.

Группа учёных института написала письмо в правительство. Оттуда позвонили в Минздрав. Нечкина сняли с должности директора и оставили заведующим кафедрой хирургии медицинского института.

Вместе с Нечкиным сняли и А. И. Реброва с должности заместителя директора, не предоставив ему никакой работы. Он более пятнадцати лет, будучи вполне трудоспособным, со светлой и ясной головой, выполнял обязанности члена редколлегии журнала «Вопросы онкологии», не имея возможности отдать свои знания и способности народу как крупный специалист-онколог. После снятия Нечкина был поставлен на должность директора также ученик Н. Н. Петрова – Алексей Ионович Козерогов, крупный онколог-хирург. Работа института снова стала входить в свою нормальную колею. Но ненадолго. Вскоре в институт по чьей-то протекции поступил врач Сальман, который проявил удивительную настойчивость в организации лаборатории. Директор и член учёного совета на первых порах шли ему навстречу. Но вскоре все стали убеждаться, что за громкими фразами Сальмана кроется пустота.

Поэтому стали ограничивать его деятельность.

Но у Сальмана откуда-то появились защитники. Звонки, разговоры. А со стороны Сальмана – заявление. Создалась обычная для таких случаев нервозная обстановка, парализующая работу института. Сальман бегал по институту, кричал, требовал, грозил. Но все в институте, в том числе неоднократные комиссии, убеждались, что от деятельности Сальмана нет не только результатов, но в ней нет и здравой мысли. Поэтому когда пришёл срок переизбрать его на следующее пятилетие, как конкурсная комиссия, так и учёный совет абсолютным большинством голосов забаллотировали этого сотрудника.

Несмотря на это, директор института А. И. Козерогов в течение полугода продолжал держать его в этой должности, поддавшись уговорам, что ом «покажет» свою работу. Затем продлил ещё на несколько месяцев и, только убедившись в полной бесперспективности сотрудника, подписал приказ о его увольнении.

Казалось, обстановка должна разрядиться, снова начнётся нормальная работа института. Но этого не случилось. Областная газета прислала свою сотрудницу, которая беседовала с членами учёного совета и выяснила причины неутверждения Сальмана. Об этом профессор Ельников после появления статьи рассказал мне следующее:

– Научный сотрудник Сальман, которого Алексей Ионович принял по чьей-то рекомендации, был не только глупым и наглым, он был, по мнению всех учёных, просто шизофреником. Он работал фармакологом, когда неожиданно на учёном совете сделал доклад о радиобиологических методах диагностики и потребовал создать для него такую лабораторию. На мой вопрос, имеет ли он хоть одну научную работу по радиобиологии, Сальман ответил отрицательно, – сказал Роман Александрович. – В лаборатории ему отказали, тогда он хитростью и даже шантажом добился у А. И. Козерогова разрешения на создание патофизиологической лаборатории. Результатов работы этой лаборатории мы так и не увидели, зато своей безграмотностью в сочетании с наглостью он сделался нетерпимым в коллективе.

На учёном совете, где был поставлен вопрос о его переизбрании в должности на пять лет, против него проголосовало 18 из 23. Несмотря на то что всё было сделано законно, областная газета опубликовала статью «Чёрные шары», в которой оскорбительно отозвалась о директоре и других учёных, голосовавших против Сальмана.

– Это не единственный случай, когда эта газета так пишет о наших учёных-медиках, – продолжал Роман Александрович.

Есть там такой Орин, специалист по медицинским вопросам. Но в этот раз была женщина-корреспондент; как бы от его имени она, подобно следователю, вызывала к себе по очереди всех членов учёного совета и задавала им один и тот же провокационный вопрос: что они имеют против Сальмана и почему бросили против него «чёрные шары»?

От некоторых членов совета, которые за многие месяцы эти успели забыть подробности конкурса, она путём хитро поставленных вопросов добилась неопределённых ответов, на основании которых была написана статья «Чёрные шары».

Не выдержал всего этого Алексей Ионович и скоропостижно скончался.

Спустя какое-то время после появления статьи «Чёрные шары» я вновь на одном из заседаний встретился с Р. А. Ельниковым.

– Что случилось с Алексеем Ионовичем Козероговым? Он же казался совсем здоровым? – спросил я профессора Р. А. Ельникова.

– После появления в областной газете статьи «Чёрные шары» Алексей Ионович очень переживал, хотя и отлично понимал, что статья ложная. Знал он и автора статьи Орина, который не раз выступал с подобными статьями. И всё же он очень нервничал.

Слишком уж бесчестно были подтасованы все факты. Опубликование статьи не могло быть без санкции облздравотдела, а это вновь создавало тяжёлую обстановку в институте, в котором работать директору становилось все труднее.

Вернувшись из командировки, куда он ездил с докладом и где несомненно также нервничал, – продолжал Р. А. Ельников, – Алексей Ионович, находясь в трамвае, почувствовал себя плохо. Подошедшим к нему он успел только назвать себя и тут же умер. Сердце не выдержало долгого напряжения.

Вскоре после этого я приехал в город N. Звонит профессор Николай Иванович Раковский. Он всё ещё не может прийти в себя после смерти А. И. Козерогова и просит зайти к нему.

– Мы же были с ним школьными товарищами, – говорил он чуть ли не со слезами. – Это был кристальной души человек, его убили. Я об этом так прямо и написал в редакцию областной газеты.

И он показал мне копию своего гневного письма.

– Конечно же они не опубликовали моего письма, направленного на опровержение клеветнической статьи Орина «Чёрные шары».

…Конкурсные комиссии после случая с Горовым и Ребровым уже не оказывают никакого сопротивления такому произволу.

Один член комиссии говорит:

– Я больше не буду участвовать в работе конкурсной комиссии. Это просто издевательство и над членами конкурсной комиссии и над конкурирующими.

– Чем вы так взволнованы? – говорю. – Расскажите, в чём дело?

– В прошлый раз мы тщательно изучали труды всех кандидатов, а их было человек пятнадцать. Разобрали каждого со всех сторон и, учитывая все данные, а в первую очередь научный уровень и актуальность его трудов, распределили, кого поставить на первое место, кого – на второе, кого – на третье. При этом устроили дискуссию, спорили, доказывали… Вдруг заходит завоблздравом и, не спросив нашего разрешения и даже нашего мнения, заявляет:

– Этого поставить на первое место, этого – на второе, этого – на третье.

При этом назвал кандидатов, которые у нас по их научной значимости стояли на самых последних местах.

Президиум утвердил списки для голосования в том порядке, в каком предложил заведующий. А за всю нашу работу даже спасибо не сказали. Да это не важно. Дело не в их благодарности. Обидно то, что действительно талантливые учёные не проходят в правление, а оно пополняется лицами, умеющими войти в доверие к заведующему облздравотделом и членам президиума.

Очень типичен в этом отношении откровенный разговор со мной на этом собрании профессора В., несомненно способного и прогрессивного хирурга.

– Звонит мне, – говорит он, – знакомый профессор-хирург и говорит:

– Срочно подавай заявление и документы в члены правления общества.

– Но какие у меня шансы на избрание? И по возрасту, и по заслугам есть куда более достойные, чем я. Мне даже неудобно конкурировать.

– Сложилась для тебя очень благоприятная обстановка. Имеется два места в члены правления. Заведующий решил провести двух своих приближенных, О. и Л.

– Но у нас есть куда более достойные, чем они.

– Мы это хорошо знаем, но у О. есть сильная поддержка. Во всяком случае, его, не стесняясь, тянут в правление.

– Кто же второй кандидат, которого тянет шеф? Не я же, он со мной даже не разговаривает.

– Если бы он тебя тянул, моего звонка не было бы. Но он во что бы то ни стало хочет протащить в правление своего заместителя профессора Л. Все, кто услышали это, возмущены. Он же и оперировать не умеет и знает только узкий вопрос, по которому защищал диссертацию. Какой же он член правления?

– Но если шеф решил провести своего заместителя, он всё равно это сделает. Тут лучше не срамиться и не подавать заявления.

– А ты всё же подай. Ситуация как нельзя более благоприятная. К тебе учёные относятся хорошо.

В. срочно подал документы.

Как и предполагалось, шеф настаивал на своих кандидатах, но В. и по возрасту, и по научным заслугам имел явные преимущества перед двумя кандидатами; его отвергнуть было невозможно, и его поставили в списке третьим кандидатом.

При голосовании В. прошёл большинством голосов. Право на перебаллотирование имел только А. Тогда президиум заявляет, что для членов правления выделяется ещё одно место. В нарушение устава ставятся на голосование только эти два кандидата, О. и Л., и оба в конце концов проходят. Между тем если бы соблюдать устав, то для голосования должны быть включены все кандидаты, подавшие заявление. Подобная система протаскивания в правление по признакам родства, знакомства и симпатии ничего общего не имеет с традициями русской науки, когда избрание шло исключительно по научным достоинствам.

Субъективистская же система приводит к тому, что проходят случайные люди, а настоящие учёные оказываются вне правления общества.

Проникновение в правление людей без достаточной эрудиции, а также проводимая в последнее время в городе компрометация ряда больших учёных несомненно грозит упадком медицинской науки в их области, а так как это продолжается не первый год, то ущерб, нанесённый отечественной науке, трудно даже себе представить. Если же мы примем во внимание, что нередко им удаётся протащить своих людей не только в правление, но и на руководящие должности в нём, можно себе представить, как они засоряют правление нашего медицинского общества.

В городе, где мы присутствовали на заседаниях медицинского общества, медицинский администратор сидит на этой должности уже давно, вошёл в доверие к начальству города и творит всё что хочет. Все боятся ему перечить.

Последние годы он решил окончательно прибрать к рукам правление медицинского общества и усиленно протаскивает в него своих учеников и помощников. Пользуясь тем, что правление переизбиралось почти каждый год, он заранее наметит, кого из своих провести в правление, и заблаговременно обрабатывает всех, кто может ему помочь в этом.

Уже года через три после нашего посещения этого города к нам в Ленинград приехал мой добрый знакомый профессор-хирург С. и рассказал о похождениях своего медицинского администратора. Как я уже писал, он постарался занять по совместительству как можно больше должностей. В частности, он был и директором клинического научно-исследовательского института. У него роль «мальчика для поручений» выполнял заведующий торакальным отделением института профессор М. И. Пеман. Хирург он был невысокого класса, но всё же операции на лёгких делал, поскольку до этого несколько лет работал в туберкулёзном институте и делал там довольно часто торакопластики.

Желая, по-видимому, как-то отблагодарить этого профессора за его безотказное служение ему лично, администратор решил его провести в правление медицинского общества и выдвинул его кандидатуру по линии хирургов. Однако при голосовании он получил ноль голосов. Тогда на следующий год он решил перехитрить всех и выдвинул его по линии «лёгочной хирургии». Такой метод выдвижения не выдерживает никакой критики, так как он не имеет под собой научной основы. Если можно выдвигать по «лёгочной хирургии», то завтра выдвинут по «желудочной», а послезавтра – по «печёночной хирургии», и так можно дойти, как смеялись хирурги, до «хирургии пятого пальца левой ноги»!

Ввиду такого необычного предложения никто из хирургов, даже сделавших операций на лёгкие больше, чем М. И. Неман, не подал заявления. Благодаря такому трюку этот небольшой учёный попал в правление. Но, как потом выяснилось, боясь, что на это место будет выдвинут заведующий областным пульмонологическим отделением, профессор Н. М. Плутов, администратор договорился с ним, чтобы он в этот раз отказался от выдвижения своей кандидатуры и что на следующих выборах они его проведут обязательно.

И действительно, он стал заранее принимать необходимые меры, чтобы заручиться поддержкой администратора города. И хотя она была ему обещана, он серьёзно сомневался, что эта кандидатура пройдёт. Поэтому он решил пойти на хитрость. Объявили, что в этот раз в правлении хирургам предоставляется одно место, куда и был выдвинут достойный кандидат профессор Белава. В это время администратор предлагает в качестве второго кандидата поставить кандидатуру Плутова: «Он, конечно, не пройдёт, но пусть будет второй кандидат для солидности выборов». Учёные не стали возражать и на одно место выдвинули двоих. Все не сомневались, что из них обязательно пройдёт Белава.

И вдруг, перед тем как раздать бюллетени для тайного голосования, председатель объявляет, что правление, посоветовавшись, решило для хирургии дать два места. И вопреки уставу общества, не принимая во внимание других, более достойных кандидатов по хирургии, правление поставило на голосование эти две кандидатуры и добилось того, что профессор Плутов прошёл в члены правления.

Все хирурги, да и не только хирурги, были возмущены, так как он как заведующий пульмонологическим отделением не пользовался никаким авторитетом. Более того, он, по существу, развалил пульмонологическую службу. Не будучи достаточно эрудированным в лёгочной патологии и желая показать себя оригинальным, объявил, что хронической пневмонии не существует, а есть только обструктивный бронхит. Однако что это такое – ни сам Плутов и никто из его приближенных пульмонологов объяснить не мог. Самое главное, что, по его мнению, хронической пневмонии не существует. А недавно он читал лекции, где заявил, что 39 % умерших детей умирают от острой пневмонии. Тут же кто-то написал ему записку и предложил подать на открытие, такое чудо в медицине: острая пневмония существует, а хронической нет. Это же единственное явление в медицинской практике; когда записку зачитали, все заулыбались. А Плутов всячески выкручивался из этого щекотливого положения, однако от линии своей не отказался.

Одно это говорит об уровне человека. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда администратор попросил хирургов выступить с выдвижением Плутова в правление, то ни один из них не согласился, и пришлось администратору самому выступать и рекомендовать его.

Так правление «обогатилось» ещё одним «приближённым» администратора, который и без того имеет в нём чуть ли не большинство. И, как в своё время он, будучи главным хирургом области, говорил, что «хирургия – это я», так и теперь он может сказать, что «правление медицинского общества – это я».

Работая напряжённо в течение пяти лет в Институте пульмонологии, я глубоко осознал всю важность этой проблемы. Ведь пневмония имеет значение не только как самостоятельное заболевание. Не меньшее значение она имеет и как осложнение другого заболевания, присоединившись к которому она резко отяжеляет его течение и нередко становится непосредственной виновницей гибели больного. Хотя причиной смерти может считаться и основное заболевание. Скажем, у больного инфаркт миокарда. Течение тяжёлое, но не безнадёжное. Но в это время присоединяется пневмония, и больной погибает. Причиной смерти считается инфаркт, а на самом деле больного в могилу свела пневмония. И так во многих случаях. Мы делаем операцию по поводу холецистита. Но в послеоперационном периоде присоединяется пневмония, и больной погибает. В истории болезни считается, что больной умер от холецистита, а на самом деле причиной смерти является воспаление лёгких. У больного с хронической пневмонией случилось какое-то острое заболевание, потребовавшее операции, например ущемлённая грыжа. После операции хроническая пневмония обостряется, и больной погибает. В карточке учёта считается, что он умер от ущемлённой грыжи, а на самом деле от пневмонии.

Учёные-пульмонологи уже давно отметили, что значение лёгочных заболеваний выходит далеко за рамки, которые им определены в номенклатуре человеческих страданий.

Мы за пять лет смогли значительно продвинуться в понимании всей этой проблемы, и нам виделось время, когда все эти вопросы будут близки к их полному пониманию и разрешению.

Несмотря на то что я ушёл из Института пульмонологии и работал только на кафедре, лёгочные больные продолжали оставаться в центре внимания. Познакомившись с программой проблемной комиссии по пульмонологии, я убедился, что научное направление, данное мною коллективу сотрудников института, не получило дальнейшего развития. Новый руководитель института по-иному смотрел на проблемные вопросы, придерживаясь взглядов зарубежных учёных, поэтому и занял иную позицию по главным направлениям в вопросах пульмонологии. С первых же дней моей работы в институте оргметодотдел объективно изучал пульмонологические вопросы путём массовых осмотров населения, путём обследования контингента больных в поликлиниках и больницах города, путём тщательного анализа историй болезни лёгочных больных, находящихся в стационаре, передо мной предстала ясная картина нарастающей частоты лёгочных заболеваний во всём мире, в том числе и в нашей стране. При этом темпы роста этого заболевания вызвали беспокойство многих учёных мира. Выяснилось, что рост заболеваний идёт главным образом за счёт так называемых неспецифических воспалительных болезней лёгких: хронической пневмонии, хронического бронхита, бронхиальной астмы.

Наши исследования, как внутри института, так и по стационарам и поликлиникам города, показали, что основным заболеванием, приводящим больных к инвалидности и преждевременной гибели, а также дающим тяжёлые осложнения, является хроническая пневмония. Поэтому все отделы института, все его лаборатории были направлены на всестороннее изучение этого заболевания.

Очень скоро нам удалось выяснить многое о сущности этой болезни.

Результаты пятилетней деятельности всех отделов и лабораторий хотя и были частично опубликованы, но только в виде разрозненных сообщений и в таком виде большой научной ценности не представляли. Их надо было проанализировать, обобщить и на этой основе создать учение о хронической пневмонии. Как это будет воспринято современниками – не важно. Главное, чтобы результаты труда всего коллектива и мой почти тридцатилетний опыт работы по этой проблеме не пропали бесследно.

В конце концов, оставив все дела, я принялся за монографию. Изучив основные труды зарубежных авторов, а также русских учёных, я уделил основное внимание изучению работ своих сотрудников и тщательному анализу их результатов.

Наконец монография была написана. В ней с современных позиций представлена не только хроническая пневмония, но и те заболевания, которые тесно к ней примыкают: хронический бронхит, бронхиальная астма, абсцедирование. Главное же, на чем был сделан упор, – выяснение сущности хронической пневмонии, её патогенез.

В основу монографии, кроме массовых осмотров населения и изучения многих тысяч историй болезни стационарных и поликлинических больных, было положено детальное и всестороннее обследование полутора тысяч больных хронической пневмонией. Все эти больные переведены к нам из терапевтических клиник, то есть диагноз ставился не только нами, но и терапевтами.

Для изучения сущности заболевания, помимо всестороннего клинического и биохимического обследования, проведены этим больным более пяти тысяч бронхоскопий и более шести тысяч бронхографий, при которых подвергли изучению детали строения бронхиального дерева. Кроме того, были сделаны большие экспериментальные работы по этой проблеме, а правдивость суждений проверена по полученным непосредственным и отдалённым результатам.

Из представленных кратких данных любой непредубеждённый человек увидит, сколь важна проблема, над которой в течение пяти лет работал коллектив института, и как важно итоги этой работы обобщить и опубликовать. Так думал и я, когда писал заявку в редакционно-издательский отдел Академии медицинских наук.

Еще до монографии о хронической пневмонии я решил опубликовать небольшую книжечку по методике бронхологических исследований лёгочных больных. Эта методика не была знакома большинству терапевтов и хирургов, а без знания её полное обследование, а следовательно, установление диагноза у подобных вольных практически невозможно. Мне казалось, что академия, учитывая актуальность проблемы, ухватится за эту тему и книга получит зеленую улицу. Но вышло не так. Продержав заявку около года, редакционно-издательский совет академии прислал ответ за подписью председателя и ответственного секретаря, где говорилось кратко: «В связи с невозможностью издать в ближайшие годы, отклонить предложение академика Ф. Г. Углова «Бронхологическая диагностика заболеваний лёгких», 10 авторских листов, протокол № 3 от 16 марта 1973 года».

Я был крайне удивлен таким ответом, но, подумав, решил, что писавших ответ понять можно. Председатель редакционно-издательского совета – патофизиолог, занимается вопросами теоретической медицины и вполне может не понять значения пульмонологической проблемы для теории и практики медицинской науки и здравоохранения. Что же касается женщины-секретаря, насколько можно было судить по непродолжительным разговорам с ней, она к медицине не имеет отношения вообще или, по крайней мере, последние многие годы. Не зная близко работы президиума, я не стал ломать голову и отклонённую заявку оставил бея последствий.

Я никак не думал, что здесь все значительно серьёзнее.

Работа над монографией «Хроническая пневмония» была а полном разгаре. Передо мной уже вырисовывались контуры будущей книги не только в общем, но и по отдельным главам. Поэтому в 1973 году, приблизительно за год до окончания работы, я подал заявку в академию с просьбой включить в план издание книги на 1975 год.

Моя заявка опять попала к тем же людям. Долго я не получал никакого ответа, наконец когда я пришёл лично поговорить с председателем, он мне заявил, что они не могут удовлетворить моей просьбы, и, как особую милость, он разрешает отпустить на монографию 20 печатных листов, причём включает её в план не ранее 1978 года, т. е. через 5 лет.

Я тут же написал в редакционный совет заявление мотивировкой.

В апреле 1974 года я получил следующий ответ:

«От 2.04.74 г. за № 25–62.

Глубокоуважаемый Фёдор Григорьевич!

К моему глубокому сожалению, жесткий лимит бумаги, которым располагает редакционно-издательский совет, не позволяет увеличить объём Вашей монографии «Патогенез, клиника и лечение хронической пневмонии» с 20 до 30 листов, к тому же в редакционном портфеле, как Вам известно, есть монография над эту тему…

Председатель А. М. Чернух».

Кстати о названии. Когда был разговор относительно включения моей монографии над названием «Хроническая пневмония» в план 1975 года, он мне сказал, что название надо изменить, так как подобное название уже есть у книги, которая находится в портфеле редакции и выйдет в ближайшее время. Это монография Н. С. Молчанова, которого, к сожалению, уже не было в живых, но который после себя оставил готовую книгу. Я не хотел вступать в пререкания перед светлой памятью большого учёного и согласился на изменение названия, хотя, как оказалось, сведения были неточными. Книга эта не вышла до сих нор, т. е. до конца 1977 года, и это, оказывается, не монография, а сборник работ под его редакцией, что, как известно, не одно и то же.

Меня долго занимал вопрос: зачем понадобилось во что бы то ни стало изменить название? Как-то спросил своего приятеля академика, работавшего несколько лет в издательском отделе.

– Всё это очень понятно. «Хроническая пневмония», при злободневности проблемы, – слишком броское название. А так, как они предложили, это всё смазано.

– Почему же он так негативно относится к моей заявке?

– Это не только к твоей. В этом отделе, как на подбор, сидят люди, начиная от председателя и кончая секретарём, которые ко всем таким, как ты, учёным относятся с той же «симпатией».

Мне пришлось пойти к президенту Владимиру Дмитриевичу Тимакову, человеку большой эрудиции и государственного ума. Выслушав меня, он сказал:

– Тут какое-то недоразумение. Проблема и тема слишком важны и животрепещущи, чтобы мы стали сокращать листаж. Кроме того, у нас так редко книги пишут сами академики, что мы их стараемся не урезать в объёме. Об этом есть и специальное указание партии.

– А почему вы говорите, что академики мало сами пишут?

– Посмотрите наши издательские планы. Там редко фигурирует фамилия академика, а если где и стоит она, то обязательно в соавторстве или под редакцией, что, как вы знаете, не одно и то же.

– Как же мне всё-таки быть с листажом?

– Мы постараемся вас удовлетворить полностью. Во всяком случае, вы пишите. А когда напишете – приходите. Мы тогда листаж утвердим окончательно.

Через несколько дней, когда я зашёл к А. М. Чернуху, он мне сказал, что редакционно-издательский отдел утвердил мне 25 печатных листов. Я понимал, что этого явно недостаточно, но, успокоенный заверениями президента, не стал ни на чём настаивать. Уехал к себе в Ленинград и продолжал работать над книгой.

В назначенный срок я повёз свою монографию в редакционно-издательский совет. Секретарь, подсчитав мои рисунки и пересчитав страницы, заявила:

– Рисунки тоже входят в объём, а они занимают у вас пять листов, а всего у вас 35 листов. Сократите до 25 и приносите.

Мне пришлось снова пойти к президенту и напомнить ему наш разговор. Он позвонил председателю, на ближайшем заседании редакционного совета мне был утверждён лимит в 30 печатных листов.

Мне пришлось недели две вплотную посидеть за книгой, чтобы сократить пять листов. Прихожу в редакционный отдел. Меня столь же нелюбезно (мягко выражаясь) встретила секретарь. Бегло перелистала мою рукопись и, возвращая её мне, говорит:

– Здесь у вас лишний лист. Принять не могу. Сократите до нужного объёма.

– Вы неточно сосчитали. Там имеются недопечатанные страницы и вычеркнутые разделы по полстраницы и более, так что объём не превышен. Кроме того, книга пойдёт на рецензию. Может быть, рецензент подскажет, какой раздел сократить, какой, наоборот, развить. Я обещаю, что при окончательной сдаче после рецензента рукопись будет должного размера.

– Я вам сказала, что у вас лишний лист. В таком виде рукопись не приму. Или сдавайте в том виде, как я говорю, или мы вообще её не примем. Скорей – завтра последний день сдачи рукописи.

Я увидел, что доказывать здесь что-либо совершенно бесполезное дело, что, не принеси я рукопись вовремя, они воспользуются своим формальным правом и вычеркнут меня из плана.

Чтобы не создавать конфликтной ситуации, я решил убрать одну главу, чтобы не коверкать другие разделы. При этом, так как моя рукопись рассчитана в основном на терапевтов и пульмонологов, я убрал главу об особенностях хирургического лечения хронической пневмонии. Кроме того, я твёрдо знал, что объём не превышен и при окончательной сдаче рукописи в издательство я главу поставлю на место. Рукопись была принята. При этом мною было сдано два экземпляра, в том числе и рисунки полностью. Никакой расписки о том, что рукопись сдана и какого числа, мне не было выдано. Между тем, как показывает опыт, эта деталь имеет немаловажное значение. Рукопись сдана в срок, до 15 сентября. Прошло пять месяцев. За всё это время мне никакого сообщения, а на мои телефонные звонки – стандартный ответ: «Рукопись на рецензии».

Захожу сам.

– Рецензент отказывается давать заключение о вашей рукописи, поскольку там нет главы о хирургическом лечении хронической пневмонии.

Немедленно привожу эту главу в двух экземплярах.

Прошло ещё два месяца. При любой ситуации семь месяцев на рецензию – это более чем достаточный срок. Прихожу к главному учёному секретарю академику и прошу его узнать, кто рецензент, и поторопить его.

Спустя месяц рукопись вместе с рецензией была прислана в редакционный отдел. Как выяснилось, рукопись была на рецензии у профессора, хирурга с профилем по туберкулёзу лёгких. По правилам монографию академика должен был рецензировать также академик или, в крайнем случае, член-корреспондент и обязательно пульмонолог, поскольку хроническая пневмония – это центральный вопрос пульмонологии и по нему у представителей другой специальности могут быть самые различные и нередко неверные суждения.