Текст книги "Остров гуннов"

Автор книги: Федор Метлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

9

К обители приближалась толпа бородатых «новых гуннов» в штанах с лампасами и с плетками. Он кричали из-за ограды:

– Прокл, отдай пришельца! Он насылает порчу.

– Судить его! Наш суд самый скорый и справедливый!

– Не имам его, – повысил голос старец. – Ушел.

– Отдай по-хорошему!

«Вот и все», – замер я. Глубоко спрятанный первобытный ужас, оказывается, никуда не уходил.

Старик повернулся к стене, что-то сделал, и стена медленно сдвинулась, открыв проход. Он втолкнул меня за стену, и она закрылась.

Здесь, в просторной пещере, горели свечи, был стол и кровать.

В полутьме и неизвестности, я еще раз пытался обдумать свое положение. Как же мне нужна Ильдика! Что-то во мне изменилось. С моей амнезией, опустившей меня на эту серую землю.

Мозг – это лабиринт, где возникают или исчезают нейронные цепочки озарений, порождаемые болью любви, требующей выхода, среди заторов мертвых предрассудков ума, не переварившего чуждый мир. Я пытался заглянуть за их углы, где скрываются гениальные прозрения.

Я вел что-то вроде дневника. На самом деле применял практику «делания себя», как исихасты. Не замечая, что пишу гусиным пером, вгрызался, словно киркой, в серые пласты мироощущения, за которыми чудилась исцеляющая ясность, и мысли нагромождались, опровергая друг друга.

«В душе гунна нет драмы, потому что все его естество боится ее. Он еще не воспринимает себя как отдельную личность».

«Интересы гуннов – обдурить смерть, уходя в коллективное. Отсюда парады войск, переодевания в карнавалах, пустые споры в политике, прятанье истины, иллюзия бессмертия».

Находя верные определения, фиксировал вспышки откровений, но утром все выглядело легким, слишком личным. И вдруг все стало ясно. Озарение пришло внезапно, помимо усилий кирки. Может быть, толчок дает нечто извне: мои прозрения возникают, когда перед глазами раскрывающий безграничную близость взгляд Ильдики?

«Передо мной не мир насилия, в нем таится некая основа, духовное тело, детское и нежное, которое нельзя не любить. Это Ильдика! Разве она – не воплощение гуннской души? Это она изменила меня. Я увидел мир иным».

«Вернулось чувство близости к миру гуннов, и того, что мешает! Оказывается, я был в полосе депрессии!»

Амнезия отступила неожиданно – моя темная судорога мысли исчезла. Это был выход из сна разума. Вдруг без усилий вспомнил прежнюю жизнь.

Выплыло детство в приморском городке, у ослепительного залива. Книги классиков литературы в большой домашней библиотеке, заполонившие душу, как мой сияющий залив.

Что это? Я хотел избавиться от амнезии, вернуть сознание. И вдруг понял, как это сделать. Приоткрыть окно в голубой безграничный мир, куда устремляется все живое.

Материнским теплом

моя родина вечно у сердца,

краем, где над городом море во мгле.

Все, что было потом —

отлученье безверца,

жизнь лимитчика,

тяжесть несущего по земле.

Но всплывает родина —

средиземным своим побережьем,

Словно в ней источник один —

материнская даль…

Оттуда – трепет рождения нигде не бывалого леса, а не из корней или семени, что умирает в продлении. Туда вечно устремляется жизнь – вознесением Христа, порывом великих поэтов и музыкантов.

История человечества – разновидность чего-то, что слепо течет в неведомых превращениях космоса. Нужно увидеть человеческую психологию равной космосу, из элементов которого мы созданы и являемся частью его сущности.

Снаружи, кажется, все затихло. Отверстие в каменной стене отворилось.

– Мы тебя достанем, пéдал! – услышал я крик уходящих «новых гуннов».

В моей памяти снова исчезла найденная ясность, подробности воспоминаний. Не помню почвы и корней, и даже то, как любил.

10

Продолжались подземные толчки. Посреди города молнией протянулась трещина. На вершине вулкана появился небольшой огненный конус, изрыгающий дым и камни.

В обители старца Прокла собралась «Не ограда». Взволнованные, уселись на полу по стене.

Тео ликовал, поднимая длинный нос:

– Рушится старый мир! Наконец, наступает развязка. Пусть все летит в тартарары!

Ильдика тревожно глянула на меня.

– И мы вместе с ним.

Воодушевление споткнулось о панический страх. Впервые каждый остался наедине с собой: никто не поможет! Этот теплый мир может исчезнуть.

– Что делать?

Ильдика прижалась ко мне. Во мне затаилась не уходящая скорбь. Ее не будет, и нечем будет жить. Не нужно мучиться поиском родины, упрямо делать какое-то дело, в котором нет озарений, любить, терять, ссориться, обманывать, изменять, быть недовольным. И самого одиночества тоже не будет. Потому что не будет нас.

Старец был скорбен.

– Още было в древни времена. Вибрация земи. Целая земя е разделена, като купа (чаша). И след това ужасная волна смыла Атлантиду, и страну шумеров. Исчез град Сибарис, где жили разнеженные сибариты. Так природа наказывает безумных, които не внимаваше, отиде против. Многие преступления извершили люди, отклонившись от ветви развития, созвучной с природой. Забыты богове подземные и водные, и небесные, което древние умилостивили.

– Но мир выжил! – возразил Тео.

– Сейчас все по-другому, – сказал я. Эдик посмотрел на меня.

– Как ты был прав! Догадался, что надо думать о спасении земли, а не о нашей победе

– А что делать, сдаться? – не слушал Тео. – Режим будет мешать, как фашисты, о которых ты рассказывал. Погибая, в агонии продолжит сажать инакомыслящих, как ни в чем не бывало.

Его сторонники были в тревоге.

– Есть ли смысл в революции?

Эдик вдохновенно сказал:

– Нужно создать комитет спасения.

Старец скорбно продолжал:

– Целия живот искал я нещо, което излечит страдания моего народа. И достиг заключения, че той трябва только едно – найти смысл истории, чрез самопознание. Практики разработаны, например, христианством и хиндуизмом. Искал значения имен Создателя мироздания, апофатические (това е отрицающие, что Его человеческий ум може помыслить и представить), и катафатические (може представить). И помыслил, че наименовать возвышенное, неотчетное и неизобразимое, превышающее человеческое разумение, това е неможно. Но можно приблизить Неизреченное долгим и болезненным обучением, – когда в душе е такой энтузиазм, че уже няма нужда в думах.

Тео усмехнулся.

– Ну, и что это дало?

– Да, може, сейчас нищо не е необходимо в условиях глобального катаклизмуса. Мы опоздали, потонув в несовершенстве.

Тео встал.

– Нельзя опускать руки! Если погибнем, то в борьбе!

Он был бледным.

* * *

Толчков уже не было. Власть воспрянула. И, как дубинноголовая сила, в которой навеки засела сухая идея, упрямо продолжала делать свое дело наведения порядка отрядами «новых гуннов».

Их отряды собрались на главной площади у здания правительства, в поддержку власти.

«Забороносцы» были испуганы. Атаман «новых гуннов», тот самый толстяк с мощным затылком и плотными цепкими руками, в черной форме с погонами и медальками на груди, визжал, как боров, у которого отнимают жизнь.

– Нова компания гуннов, или смерть! Рушатся освященни традиции!

Вездесущий Савел, как всегда в гуще актуальных событий, скривил коварную улыбку.

– На то они и священные традиции, чтобы их рушить. Погоди, я, конечно, тоже не хочу попрания святынь, но чего ты так боишься смерти? Как ни крути, все там будем.

– Ти… ти чего? Сам за себе я? Слоеве традиции…

– И пласты традиции рушатся. Раньше, вон, поклонялись пню, а теперь где они? Вырубили. Вот как дербалызнет наш вулкан Колоссео, и кто вспомнит традиции. В толще пепла будем существовать вечно. Если не откопают люди из мира пришельца, в виде залитых в полости гипсом корчащихся фигур, и выставят на обозрение.

Атаман звякнул саблей на боку.

– Това е дружок твой, или нещо такова

– И он исчезнет с нами.

– Не исчезнет, ништо его взема. Мы тут организовали охрану улиц, множество поддержало. Оскверневание святынь не допустим.

Кто-то вякнул:

– Спасаться надо, а не поддерживать святыни.

Но хор возмущенных голосов заглушил его.

Резкий голос Савела, сделавшего зверское лицо, перекрыл всех.

– Кто может построить новый Ноев ковчег? Вы думаете, только власть, всеми ее ресурсами? Могут и «подзаборные». Не только шуметь призывать к бунту. У них нет ни программы, ни плана, ни ресурсов, да и чертежей не могут начертить. Но вместе с народом…

Толпа безмолвствовала. Кто-то сказал:

– Они возьмут только собственных. А мы с вами останемся едни с катаклизмусом. Думаешь, тебя возьмут?

– Что делать, – фаталистически ответил Савел. – Умрем, если будем только орать.

На острове прошел слух, что власть строит Ноев ковчег – для «золотой тысячи».

Вдруг все очнулись: нас оставляют одних!

Улицы заполнили борцы за права жить в своих в домах, сносимых из-за пролагаемой по ним государственной трассы, за свои лужайки и вырубаемые рощи, на которых олигархи строят доходные дома, а сейчас прямо покушаются на жизнь, заполнили улицы вдоль заборов, и наконец вышли к мощным каменным оградам белого здания правительства.

Положение страны стало угрожающим.

Впервые был собран Большой Круг власти. Пригласили стихийную силу, отстаивающую свои местечковые интересы, и требующих обновления.

Огромная вечевая площадь была набита битком. На зиккурате сидела верховная власть в черных мантиях, ниже на ступеньках «нобили».

Общее настроение выражалось в тревожной, но непробиваемой ребяческой уверенности, что мы будем жить вечно, несмотря на умозрительное предчувствие близкой смерти.

Наверно, один шаньюй, сидящий во главе стола, равнодушно принимал все происходящее. Он вспоминал умершего отца, ремнем вбивавшего гуннские устои, безответную мать, любившую его поверхностно, внешней заботой, без боли в глубине души, отряд «юных гуннов» в зеленой полевой форме, и все лозунги патриотической общности, которые он выполнял с наслаждением, не вдаваясь в смысл.

В сущности он был один, и помрет один. И близкая катастрофа была ему почти безразлична. Она будет концом его холодного отчаяния.

– На повестке один вопрос – как нам сохранить стабильность? – деловито зачитал бумажку лысый секретарь.

Старейшины в черных мантиях, увешанных медальками, приготовили свои бумаги для письма.

Старейшина Органа Заборов остро глянул из-под своих бумаг, показав крючковатый нос.

– Время затягнуть пояса. В условиях безпрецедентного криза на всех не будет достаточно.

Из рядов «обновленцев» крикнули:

– Мы со времен дикарей застегиваем пояса!

– Что делать, перемога е двигатель прогреса.

Шаньюй разлепил узкие глаза.

– Тут вопрос глубже. Куда отидем – по пути мобилизации всички сил на спасение, и тогда треба взять народ в скрепы, или пустить на свободу, и смиренно ждать нашей судьбы.

Красавец Либерал, слывший вольнолюбцем, робко предложил:

– Олигархам нужно отдать народу средства на строительство ковчега для всех.

Костлявый старейшина Органа коррупции испугался:

– Ти что, вражина, предлагашь? Чтобы мы погибли? Разве все выживут?

Удивительно, как собравшиеся вместе сразу слепнут в обсуждении общих задач. Как будто возможно определить логическими строчками планов свою судьбу.

Приглашенный свободный художник Савел, сдерживая лицо, поднялся.

– Ну, теперь все ясно. Или отдать народу власть, и тогда кто-то из вас не спасется, или все взять в свои руки и строить Ноев ковчег. И вы в шоколаде.

Шаньюй хмуро взглянул на него. Одетые в мантии одобрительно загалдели.

Кряхтя встал Старец Прокл, совесть нации. Все замолчали. Есть люди, мнения которых ждешь с нетерпением, отбрасывая всю свою суету.

– Настало время прозрения. Теперь треба ясности всички, что старые формы организации кончились. Экономическая система, основанная для наживания, отворяет свои корни эгоизма. Всеядная культура, от массы до нобилей, показала незнание благородной цели. Наша замора не может продолжиться. Нема никакого смысла возвращать нас в древнюю историю. Теперь, когда мы стоим на краю, нам треба увидеть един другого, простить и покаяться, ведь мы все единое семейство, несем начало от Первоматери. Только внезапно отворенная принадлежность, любовь единого с другим еще может спасти. Объединенная сила универсальной любви – то е Платформа, на коей все спасутся. Она, подобная Лани, отведет нас в плавание к другим плодородным брегам.

На него зашикали.

– Вашето время закончилось, совесть нации! Говорите дело, как избягать!

Стихийная сила на галерке воодушевилась.

– Сейчас же, призвать всех строить платформу!

– Сила в единстве!

Кто-то вякнул:

– Долой Шаньюя!

Встал массивный старейшина Органа безопасности в мантии, увешанной медальками.

– Кой е сказал? Взять его!

Отряд «новых гуннов» разостлался по проходам.

– Без строгой дисциплины вы все утонете, как беспомощные котята!

Невозмутимый председатель Комитета обороны с сухим аскетическим лицом коротко сказал:

– Имам другой изход. Большой Круг затворяется.

Было принято единственное решение, что могло спасти народ – тотальное искоренение возмутителей спокойствия и строительство нового Ноева ковчега для тех, кто способен сохранить и продолжить великий народ гуннов.

Поведение власти в этой ветви человечества было задано с самого начала ее возникновения – истреблением племен и захватом их имущества, чтобы выжить самому, ибо кочевники тогда не знали, что можно добывать пищу самим, работая оседло, то есть не на седле, а на земле. Сейчас власти правомерно кажется, что все рассыплется, если дать населению свободу. И уже нельзя повернуть назад, начать сначала, потому что созданное рассыплется и начнется хаос.

11

Наступил новый сезон – гонений. Толерантность показала свои клыки. Толстяк атаман Общеостровного добровольческого войска «новых гуннов» рыскал по городам и весям со своими отрядами в модных шкурах, у них были щиты с зубцами поверху, действительно похожие на заборы.

Население испытывало тот ужас, который, наверно, наводили древние гунны, ворвавшись в деревеньку, заросшие и дурно пахнувшие, заносящие безжалостный меч над головой.

«Неоградные» тайно собрались у Прокла.

Обсуждали политическую обстановку. То есть куда бежать.

– Где Тео? – заволновались прибывшие.

– Собирает силы, – сказал Эдик.

Но всем становилось ясно. Пропустили время для подготовки к самому страшному – концу света.

– Вот бы сейчас найти алюминий, построить корабль и улететь отсюда ко всем чертям, – вздохнул Эдик, кося глаза куда-то мимо. – Когда-нибудь, кто останется жив, научится строить такие корабли, чтобы навсегда улететь и забыть о катастрофах земли.

Я вспомнил что-то.

– Такие корабли уже создали, где-то у нас.

Лицо Ильдики было серьезно. Она шепнула мне.

– Я убежала от преследования.

– Кто!?

– Шаньюй.

Я был растерян.

– Срочно переезжай в обитель. Я переговорю с Проклом.

Мои друзья разбежались по острову, хоронясь у родственников, и в развалинах. Много оппозиционеров пребывали вблизи вулкана, куда боялись заходить войска.

Мы с Ильдикой прятались в монастыре, в обители старца. Тут были тайные пещеры, о которых никто не знал. Совесть нации не смели трогать, во избежание всенародного бунта.

Я поражался деловитости Ильдики. Она не возмущалась. Трезво смотрела на наше положение, словно ее детские чистые ожидания давно выгорели, и осталось только одинокое счастье быть рядом с близким человеком. Она, как предчувствие продолжения рода, не могла быть иной. Даже если бы ее смыло волной.

Что такое близость между нами? Это что-то вне эпохи гуннов. Я представлял нас примерно так: ликующая волна энергии рождения и развития в океане вселенной, которая когда-то растает, а за ней возникнет новая ликующая волна. Сексуальная энергия «инь» и «ян». Наверно, это необходимое свойство в бытии – приманка для продолжения развития.

Ильдика посмеивалась надо мной.

С ней приближающаяся катастрофа меня не пугала. Казалось, сила любви бессмертна, словно в уголках галактики всегда ей найдется райское место, полное цветов. Ведь такой рай должен где-то существовать по закону бесконечного многообразия.

– Мы еще увидим мою родину. Там так просторно, и люди забыли о распрях. Это и твоя родина.

Она соглашалась, что и она оттуда же.

– Наверно, моя родина там. Но там твоя семья! – отстранялась она. – Как ты совместишь меня с семьей? Ты не будешь любить меня!

Я не думал о прежней жизни, словно давно похоронил ее.

– Там привязанность родственников, с кем уже ничто не может разлучить.

– Но была любовь!

Я не знал, что сказать.

Несмотря на наше положение, она слишком любила и ревновала, чтобы быть объективной. Боялась расспрашивать о моей чудесной родине, сравнивая и находя параллели, убеждающие в моей нелюбви к ней, и что я не могу простить того, что до меня у нее кто-то был.

Действительно, мне ударяло в голову от мысли, что к ее телу прижимался другой.

На что опереться? Мы жили одним днем, забывая о тупиках, поднятые волной любви в вечно надежное, не подлежащее прекращению. Обнимали друг друга, словно прощаясь. Я обрел новую родину, и вот теперь приходится прощаться. Ничто не делает так бесконечно дорогим другого, как страх потерять его.

– Это не страх потери, а сама смерть, – сказала она.

Единственно, что было первоочередным – найти наших рассеянных по острову друзей. Вместе можно было что-то придумать.

Она порывалась пойти искать их одна, потому что я был только гостем, и мне угрожал самосуд.

Старец Прокл не мог смотреть на нашу счастливую обреченность, был того же мнения – нельзя сидеть и ждать. Большая толпа «новых гуннов» с зачесанными назад волосами, завязанными в хвостик, одетых в штаны с лампасами, окружила обитель. И видел выход только в побеге.

Он решительно стал открывать вход в стене, большой камень отъехал в сторону. Осторожно ступая, мы пошли во тьму, старец освещал путь шахтерской лампой.

Мы вошли в грот. По гипсовымм стенам были вырыты странные углубления, в них зловеще отсвечивали белеющие скелеты в остатках саванов, черепа отделены от скелетов.

– Древние погребения жертв гуннов, – сказал старый Прокл. – Такой был обычай у семейств погребать здесь своих.

Я вообразил, как на них набрасывались с мечами. Неисправимый след прошлого! И был поражен постоянством характера девиантной ветви развития «хомо сапиенс». Это было еще одно подтверждение, что человеческое существо по натуре своей такой же хищник, как и все выживающее живое. Да, животные, начиная с динозавров, жуют себе подобных, как пищу, преодолевая помеху дерганья и криков.

Ты хочешь сказать, что таково естество человека? А кто те, кто отзывается страданиям, кто кричит от боли?

Старик вел нас в темноте своими путями, спокойный, словно потерял страх, выполняя свою последнюю миссию. Видно, знал все эти проходы с детства, в выпавшую ему эпоху резни племен.

Вскоре открылся еще один грот, со свежими захоронениями.

– Здесь есть и мои роднини, – сказал Прокл. – Давно старик, а все еще боюсь, что старшие будут ругать. Каждый год проводим страву (поминки). Вот какие цепи висят на целой нашей жизни. Факты новых трагедий, которые скрывают властные. И теперь этот свет скоро исчезнет.

Мы постояли, с тяжестью на сердце, и снова побрели нескончаемыми кротовыми норами темной вселенной. Где-то под нами земля была горячей, и глухо ворчала. Но температура была постоянной и прохладной.

Наконец, увидели свет. Оттуда нас ослепило. Радостные возгласы вернули нас к людям. Это были наши «отрадные».

Нас обнимали. Эдик болтал:

– Мы думали, что вас захватили! Живы!

Ильдика уложила обессилевшего старика на рогожу.

Тео деловито сказал:

– Мы кое-что успели сделать. Наши ячейки по всей стране пробудились. Я боялся, что почувствуют бесполезность борьбы. Но нет, несмотря на открытые преследования местных властей с их ресурсами, сопротивление усилилось. И у томящихся в срубах нет безысходности. Мы сейчас создаем план спасения. Поможет заграница, у нас там много друзей. Родина или смерть!

– Родина или смерть! – закричали все вокруг, зловеще отсвечивая в свете факелов. Видимо, во все времена этот лозунг звучит одинаково.

Мы с Ильдикой отвлеклись от мыслей о гибели. Снова жизнь показалась бесконечной.

12

Мы пробирались в кротовых норах туннелей, так долго, что они уже стали нашим существованием. С неотступным ощущением голода и жажды.

Наконец, вышли в ослепительный свет.

Воображали опасную границу с гиксосоми, где мечутся «черноголовые» абреки на быстрых лошадях, там чудилась страшная страна с частоколом зловещих боевых орудий, не вызывающих сомнений. Снаружи увидели людей, смуглых, одетых в зеленую защитную одежду, бритых и в париках. Они молча защелкнули наручники на наших руках.

– Незаконное пересечение границы! – сказал один из них, словно прочитал приговор. Они знали язык гуннов.

Нас повезли на колеснице по зеленой равнине. Оказывается, это земля гиксосов.

Вскоре мы оказались в пригороде столицы. Дверь открылась, и нас повели в одноэтажный дом с колоннами, и парком. На его куполе колыхалось синее знамя с белым крылатым сфинксом.

Нас встретил подтянутый смуглый старик в белом парике со спускающимися вниз ушами, одетый в костюм, похожий на современный.

– Сар, – сказал стражник. – Адон всего нашего народа. Поклонитесь.

Сар подал нам руку. Это был верх демократии.

– Жертвы деспотизма? Изменники родины? Иностранные агенты? У нас тут целая колония.

Тео сдержано рассказал о массовой резне противников гуннского режима и нашем бегстве.

– Деньги есть? – неожиданно спросил Сар.

Тео сказал:

– Есть касса повстанцев.

– Тогда предлагаем поселиться в отелях у моря. Платить будете вы, власть не располагает лишними средствами, и не имеет влияния на бизнес.

Мы поселились у моря в колонии изгнанников, в дешевом отеле. В каждом номере была крошечная гостиная, спальня, кухонька и ванная. Пол покрыт пыльным зеленым подиумом, не чищенным, наверно, десятилетиями. Сразу обнаружились большие черные тараканы.

Наконец, мы с Ильдикой оказались в безопасном пространстве, где нет постоянной угрозы гибели. Это было самое счастливое время нашей жизни. Не хотелось думать о будущем.

Мы были отпущены на свободу, как в командировке, выходили на улицы, залитые электрическим светом реклам, мимо блистающих ярких и шумных борделей, магазинов, где было много товаров, которые только могли предчувствовать бедные воображением гунны. У кассы улыбающийся молодой человек в модном парике торжественно нес в кассу голую резиновую женщину, натуралистичную до мельчайших подробностей, как в криминалистической скульптуре. Продавщица даже не покраснела, здесь это ходовой товар не удовлетворенных естественным сексом.

Разговаривали в кафе с опрятными смуглыми посетителями, бритыми (здесь за бороду брали пошлину) и в париках.

Посещали музеи с артефактами древних племен, где видели мумии забальзамированных вождей гиксосов. На выставке современного искусства вглядывались в гармонические черные брызги на вечном белом фоне – полотно местного художника-авангардиста, пытающегося избавиться от натуралистических картинок-образов, чтобы выразить суть своего мироощущения. Я стал понимать картины Ильдики: она шла к себе. И я хотел всю жизнь избавиться от бездумно засасывающей картинки внешнего мира, пробиваясь в немыслимую мечту о себе. Как трудно отвязаться от внешнего, убрать это препятствие натуральности, стать свободным! Авангардизм времени – это попытка увидеть его суть, не заслоняемую образами-картинками. Гунны преследуют авангард потому, что не желают вырваться из привычных представлений.

Чего мы хотели, одинокие в этих чужих мирах? Чтобы нас не разлучали и не мешали любить.

Как рассказали нам колонисты-диссиденты, суть системы этой страны – крайняя степень полной свободы. Главное – индивидуальное творчество (делай что хочешь!), которое путем сближения и отталкивания само отрегулирует отношения в обществе, а в какие новые формы гармонизации и нового гуманизма они превратятся, покажет будущее.

Когда-то у них было божество – Сетх, изображаемый человеком с головой осла, олицетворявший стихийные силы природы, бог грозы, воитель с огненным копьем. С тех пор природное естество свободы стало нутром этого народа.

Это был мир холодной открытости отношений, с нередкой стрельбой увесистых пистолей-«пушек» конкурентов, и оттаскиванием убитых («извините, ничего личного»). Ибо свобода тесно повязана взаимодействием «своего» и «чужого». Одна национальная идея: разбогатеть. Пусть неудачник плачет! Они приветствовали друг друга словами: «Привет, как преуспел?»

Защищенность гуннов ореолом показной нравственности и веры здесь не работала. У гиксосов вообще не было понятия истины, нравственных ценностей. Они тут были не нужны. Нет культа чего-то высшего, оценочные стандарты высокого и низкого уравниваются в правах. Высшее – это лишь достижение передовых технологий, позволяющее насладиться новинками, богатым в первую очередь.

Предельно правдивое дно откровенности и абсолютной естественности, лишенной провинциального стыда гуннов, под его покровом вершащих постыдное. Только правда рациональности. Полная свобода от любви – голый секс. Что-то уже не человеческое, безжалостное и роковое, как – вспомнил! – в Освенциме. Изнанка жизни.

Но было в гиксосах своеобразное обаяние: совсем не было лицемерия и лжи, при таком образе жизни им неоткуда было появиться. И совсем не употребляли мата, его заменяла опасная интеллигентность речи. Постоянное присутствие голой правды обходилось без него.

У гиксосов гуманные законы, вернее, их совсем не было, как не было и суда. Они бы мешали свободе. Главным был деловой контракт, он обозначал все. Неудачник сам вершил суд – кончал с собой.

Здесь жили гораздо богаче. Успех стал признаком достоинства и добродетели. Утвердившаяся дарвиновская теория естественного отбора – элиминации особей, отклоняющихся от средней нормы, давала успешным право быть честными.

Здесь тоже считали, с большей правотой, что гунны нарушают права человека, и обвиняли их в коррупции. Ее тут не могло быть. Коррупцией считалось, если Сар не делится со своей элитой.

Гиксосы гордились своей свободной страной, и считали, что так должно быть во всем мире. Противостояние с соседями перешло в этические и психологические формы, хотя никто не знал, зачем оно. Просто пушки были наведены друг на друга. Видимо, это было выражением животной жажды захватить новые пространства, полные сокровищ.

Мы уже не бежали панически от такой обнаженности. В ней была некая честность, лишенная лицемерия. Не здесь ли истина, в этом оскале бездны?

У гиксосов я был известен как пришелец из неведомой земли. Был интересен, и местная элита разбирала меня нарасхват. Меня приглашали на встречи местные интеллектуалы. Они мало отличались от элиты гуннов, но в них было нечто благотворное – широта и разнообразие стоически и безнадежно сражающихся со временем. Их девизом было древнейшее гиксосовское учение «Ничего не дорого, кроме сладостной жизни» и «Все бренно, живи и радуйся, пока не умер».

В их культуру входили легенды и ритмизованные стихи-предания:

«Никто еще не приходил оттуда,

чтобы рассказать, что там.

А потому утешь свое сердце,

следуй его желаньям.

Свершай свои дела на земле – себе на благо.

И не изнуряй себя трудом»

Но до сих пор сохранился древний обычай бальзамировать умерших – след древней веры в загробную жизнь.

И здесь я рассказывал им о нашей чудесной науке, хотя все больше сомневался в информационно-визуальных технологиях. Не происходит ли исчезновение человека в мире, как и здесь на Острове? Высохнет ли наша живая душа или, наоборот, безгранично обогатится, ибо все будет делать за нас сверхспособная техника, и мы станем жирными, как коты, и духовное нам добавит все та же техника. А где же буду я, моя уникальность? И могут ли технологии сделать более прекрасной мою Ильдику?

В отличие от гуннов они отнеслись к моим рассказам серьезно. Подсуетились бизнесмены, смекнув, что из меня можно извлечь выгоду.

Они предлагали мне остаться, но я уже принял в свое сострадательное сердце культуру гуннов, и не мог остаться с гиксосами.

«Неоградные» жили только одним – скорым возвращением. Власти гиксосов не мешали нам – им было все равно, они готовили корабли к отплытию. Да и были не против заслать к гуннам их врагов.

Ильдика тоже капризничала. Мы ссорились.

– Я знаю твою ахиллесову пяту, – зло бросала она. – Ты всегда будешь одиноким – слишком погружен в себя.

Я понял, что она беременна.