Текст книги "«Баклан»"

Автор книги: Федор Кнорре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Федор Федорович Кнорре

Известный советский писатель Федор Федорович Кнорре – талантливый мастер прозы. Его всегда и прежде всего отличает интерес к проблемам морально-этическим, к сложной психологии человека.

Острый сюжет, присущий большинству его произведений, помогает писателю глубоко раскрывать внутренний мир наших современников, гуманный строй их чувств и мыслей. Мягкий юмор и лиризм сочетаются в его повестях и рассказах с эмоционалгяюй напряженностью. Интересны сложные, самобытные характеры его героев и их, подчас очень непростые, судьбы и взаимоотношения.

В настоящий сборник включены произведения, дающие представление о различных периодах творчества писателя, о различных тематических его интересах. Федор Кнорре пишет и о войне, и о послевоенном периоде, и о сегодняшних днях.

Наряду с недавно опубликованными повестями «Каменный венок» и «Весенняя путевка» в этот сборник вошли также уже широко известные произведения: «Родная кровь», «Ночной звонок», «Соленый пес», «Шорох сухих листьев», «Кораблевская тетка» и другие.

«Баклан»

Однажды, после того как дедушка окончательно вышел на пенсию, он объявил нам, что теперь он стал совсем старенький старичок. Он перестал спорить с бабушкой, начал разговаривать тихим голосом. С самого утра он надевал мягкие туфли и, постукивая по ступенькам палочкой, спускался во двор.

Там под жестяным грибом-мухомором собирались все дворовые старички. Они все вежливо величали друг друга по имени-отчеству, играли в шашки, вспоминали про старинные времена, когда еще был Днепрострой, а Магнитогорска вообще, кажется, не существовало. Делились своими переживаниями от разных лекарств и поднимали шум, как маленькие, когда кому-нибудь удавалось запереть на доске дамку…

Дедушка, однако, недолго ходил в старичках. В один прекрасный день он, вместо того чтобы идти, по обыкновению, под мухомор, вдруг преспокойно развалился в кресле, заложил ногу за ногу, совершенно бесстрашно, прямо на глазах у бабушки, закурил папиросу и взял читать мою книжку про морских пиратов.

Бабушка подошла и стала против него с грязными тарелками в руках, а он как ни в чем не бывало продолжал читать и даже усмехаться и прищелкивать языком. Настроение у него было просто отличное.

– Бунтуешь? – грозно спросила, немного подождав, бабушка. – Почему это ты не идешь во двор дышать свежим воздухом? Ну-ка, собирайся!

– И не подумаю даже! – дерзко отвечал дед. – Я пришел к выводу!.. Такому слегка пожилому человеку, как я, постоянно вращаться все среди стариков – это все равно что селедке каждый день купаться в рассоле, когда она и без того соленая. Общество этих жизнерадостных пиратов мне гораздо больше по душе!

Бабушка все мрачнела и молчала, и дедушка заговорил вполне серьезно. Оказывается, он задумал отправиться в поход. С группой туристов из его бывшего цеха. Ребята с удовольствием соглашаются взять его с собой. Тем более что старшим в группе будет Кузьма, дедушкин ученик и помощник. И вообще все ребята подобрались знакомые и удивительно хорошие. И по маршруту ходят автобусы, так что часть пути дедушка всегда может проехать, если вдруг почувствует усталость.

Он с большим подъемом все это расписывал, чтобы уговорить бабушку не противиться его замыслу. Папироску он давно уже бросил, она ему была только для бодрости.

Бабушка пожала плечами и ушла на кухню мыть посуду. Она мыла ее, наверное, целый час. Потом вернулась и сказала, что ожидала чего-нибудь похуже. Например, что дед запишется в футбольную команду. Или в кружок любителей подводной охоты. А в туристском походе, в конце концов, если очень повезет, дедушка может отделаться легким солнечным ударом или приступом ревматизма.

Видно было, что она очень злилась, когда это говорила, но дедушка заискивающе хихикал на ее шутки, чтобы задобрить. И тут вдруг бабушка сказала:

– Если ты действительно решился себя погубить именно этим нелепым способом, забирай с собой и Володьку. Он, по крайней мере, после первого же перехода даст мне сразу телеграмму, чтоб я хоть знала, в какую именно больницу ты попал.

Володька – это я. И я тут от радости повалился на пол, зажмурился, завизжал и задрыгал руками-ногами, а бабушка принялась приводить меня в чувство, как она это всегда делает, встряхивая и постукивая по затылку. В общем, разговор окончился так благополучно, как я и мечтать не смел.

Мы еле дождались, когда бабушка уйдет в магазин, и сейчас же начали отбирать необходимые вещи в поход. Мы решили предвидеть все случайности, которые могут подстерегать нас в пути: жару, холод, ночевки в пустынной местности без воды и топлива, нападение диких зверей, легкие землетрясения и небольшие наводнения. Все необходимое мы отбирали и складывали в кучу.

Когда бабушка вернулась с покупками, она осмотрела отложенные вещи и только спросила, почему мы забыли мебель. Мы возились до самого вечера, пока разобрали обратно подушки и одеяла, отыскали зубные щетки, мыло и чайник, чтоб можно было помыться, выпить чаю и лечь спать. Но все равно настроение у нас было самое веселое от ожидания похода.

Несколько дней мы с дедушкой делали тренировочные переходы по улицам и возвращались каждый раз усталые как черти, валились сразу рядом на диван и задирали вверх ноги, как делают опытные мастера пешей ходьбы.

Накануне выхода в поход мы весь день отдыхали, и легли спать в шесть часов вечера, и старались глубоко и ритмично дышать, но все время забывали, потому что начинали переговариваться насчет завтрашнего дня и от волнения не смогли заснуть до часу ночи.

Под мухомором еще никого не было видно, когда мы ранним утром промаршировали через двор с рюкзаками за спиной. Бабушка помахала нам с пятого этажа, и мы на первом автобусе проехали через весь город и у конечной остановки сели па лавочку и стали поджидать наших туристов. Они пришли из города пешком, издали крикнули нам «ура», потом все нас окружили и перездоровались за руку с дедушкой все до одного, хотя некоторые из них были в цеху новички и пришли на работу уже после ухода дедушки на пенсию. Но таких было мало. Самый главный тут был Кузьма. Он давным-давно, еще фезеушником, попал к дедушке в ученики и теперь работал вроде как на его месте, и вообще они были большие приятели. Но и другие относились с уважением к моему старичине, и мне за него было ужас до чего приятно. Дома он у нас, бедняга, никогда не считался на первом месте, хотя жили-то мы всего втроем.

Вика заиграл на губной гармошке торжественный марш. Он здорово играл на чем угодно, я его на заводском вечере слышал. Мы построились и двинулись по маршруту в первый переход. Дед наш был, как пишут, в центре внимания. Видно было, что все за него радуются, какой он молодец, рванул в поход вместе с молодыми. И настроение у всех было особенно хорошее из-за того, что они за него радовались. Я, конечно, тоже радовался. Мы с дедом дружим. Такого другого деда поискать. Ничего в нем нет такого нудного стариковского, какой-нибудь там жадности или чтоб ворчать, что в старину было лучше, вообще как у стариков проявляется, особенно в литературных произведениях…

Мы прошли немного вдоль шоссе, свернули в сторону и дальше двинулись через поля по компасу. Скоро мы увидели первое стадо коров, и Вика на ходу сыграл в их честь «Коровий вальс». Потом наш путь пошел по широкой просеке, среди леса, где стояли башни высокого напряжения, и там куковали кукушки.

Уже под вечер мы перешли вброд речку и стали ставить палатки и варить пищу на костре. Дед объявил, что определенно чувствует, что помолодел на десять лет, самое маленькое на восемь.

На другой день мы встретили зайца. Он подождал, пока мы не подошли к нему на несколько шагов, и тогда неторопливо отбежал в кусты, точно собачонка, которую согнали с места. Симпатичный толстый заяц.

Наверное, если бы мы тут остались подольше, он бы приручился и приходил бы в палатку за морковкой. Он всем понравился, и мы долго про него говорили.

Вечером дедушка почувствовал, что помолодел еще никак не меньше чем на пять лет, и похоже было, что так оно и есть.

На третий день мы пересекли шоссе и вышли к берегу моря, но увидели его только на одну минуту, потому что хлынул дождь. Мы все промокли, пока с криком и визгом ставили палатки. Стало темнеть, и идти дальше не было смысла, а после ливня остался дождь, не очень сильный, но упорный такой, точно зарядил навсегда.

Мы в палатках зажгли сухой спирт, согрели чай и консервы и поужинали, пригрелись, и Кузя зажег фонарик. Он светился сквозь мокрую палатку, и в других палатках нам завидовали. У них фонариков не было.

Дедушка достал наши книжки и сказал, что сегодня морские рассказы Станюковича читать не станет – и так кругом слишком много воды, и я стал читать вслух комедию Шекспира «Как вам это понравится».

Сперва на нас в других палатках не обращали внимания, но когда мы начали смеяться, девушки стали хныкать и нам кричать: «Черти!.. Устроились!.. У них и фонарики и веселье!.. Чего хохочете, расскажите!..» В общем, кончилось тем, что в нашу палатку (она одна самая большая) набилось народу столько, что все лежали вповалку, а у некоторых ноги торчали наружу.

У меня книгу отобрали и дали Люсе, которая лучше всех умела читать вслух, начали опять с самого начала и не позволили останавливаться, пока не дочитали до самого конца. Там есть такое место, когда придворного шута, попавшего в лес, пастух спрашивает: «Ну, как вам нравится эта пастушеская жизнь, господин Оселок?» И тот отвечает:

«По правде сказать, пастух, сама по себе она жизнь хорошая; но поскольку она пастушеская, она ничего не стоит. Поскольку она жизнь уединенная, она мне очень нравится; но поскольку она очень уж уединенная, она преподлая жизнь. Видишь ли, поскольку она протекает среди полей, она мне чрезвычайно по вкусу; но поскольку она проходит не при дворе, она невыносима. Так как жизнь эта умеренная, она вполне соответствует моему характеру, но так как в ней нет изобилия, она не в ладах с моим желудком…»

Это место заставили прочитать еще раз, все хохотали и говорили, что это прямо про некоторых наших девочек, которые первые рвались в поход и расхныкались, когда промокли.

После чтения все наперебой стали удивляться, что, оказывается, Шекспира так интересно читать, а не только смотреть в театре. Оказывается, никто почти ничего прежде не пробовал читать из Шекспира, разве только отрывки в школе, по заданию, а от этого уж конечно радости мало.

Дедушка говорил всем: «Ага, вот видите!», очень гордился, что именно он захватил эту книжку, и рассказал, как спорил с бабушкой. Она говорила, что мне Шекспира читать рано, а дедушка ей возражал, что всегда так бывает: сперва рано, потом некогда, а потом уже поздно, и так человек за всю жизнь не поспеет прочитать самого удивительного, что на свете написано… Все решили читать по вечерам перед сном по одной пьесе из нашего сборника…

Дождик все шелестел по кустам, светил фонарик, освещая сырую стенку палатки, и в общем это был самый лучший вечер нашего похода.

Утром мы, ежась под дождем, двинулись дальше, шлепая по лужам, и, перекликаясь, кричали друг другу: «Как тебе нравится эта пастушеская жизнь?» И кто-нибудь нарочно дрожащим голосом отвечал: «Поскольку она протекает среди полей, она мне очень по вкусу, но поскольку тут мне протекает за шиворот, это преподлая жизнь!» И так без конца на все лады, кто как умел придумать посмешнее.

Нам пришлось выйти на твердую дорогу, где ходили машины и автобусы. Дедушка шел молча, видно было, что ему не по себе. Над морем висели грозовые хмурые тучи, и мы уже давно заметили, что в такую погоду его ревматизм устраивает ему всякие пакости. Он бодрился, говорил, что скоро разогреется на ходу, но ноги у него болели, плохо гнулись, он упал духом и еле шел.

Кузя к нему все время приглядывался и вдруг объявил привал под навесом у самой автобусной остановки. Дедушка слабо сопротивлялся, но позволил себя усадить в попутный автобус. Мы условились, что проедем с дедушкой вперед до Рыбачьего, куда все остальные придут только к вечеру или даже на следующий день. За это время дедушка сможет как следует прийти в себя и набраться сил.

Еще по дороге, в автобусе, среди пассажиров только и было разговоров про шторм на море. На открытых местах ветер ударял в машину так, что нас даже слегка покачивало.

Кондукторша спросила, до какой остановки нам ехать, а потом расспросила, зачем и почему нас столько народу провожало на остановке, и мы ей все рассказали, и она сразу дала нам адрес своей тетки-рыбачки, у которой нам можно остановиться, чтобы не таскаться по такой погоде в поисках пристанища. Она даже остановила автобус не доезжая Рыбачьего, высадила нас и показала дорогу. Тетка действительно сразу пустила нас в дом и сказала: «А, живите себе на здоровье, хоть день, хоть год, у нас помещение свободное». Она расспросила, как здоровье племянницы-кондукторши. Потом рассказала, что муж ее плавает, ловит рыбу, сын тоже плавает и теперь вроде начальника над отцом, а дочка в техникуме, так что дом пустой, даже у нее является мысль достать себе какого-нибудь сиротку, а пока сиротки нет, можем пожить хоть мы с дедом, хоть кто другой, она не против…

Дедушка все старался бодриться, но видно было, что ему плохо. Он то присаживался у окошка, которое все время дребезжало от ветра, и смотрел в море, то уходил в дальний угол, закутывался с ушами в одеяло и пробовал задремать.

Хозяйка несколько раз выбегала на пригорок и все высматривала что-то в море. Потом она заходила к нам, вздыхала и ругательски ругала какого-то Ваську Упрягина и проклинала его «ослячью дурь». Оказалось, весь поселок сейчас волнуется из-за того, что пропал баркас, которым командует Васька.

– Баркасик старый, – объясняла нам хозяйка. – Он в нашем колхозе на разных посылках работает. Мелкий груз таскает. Овощи в город на базар возит. В такую погоду ему в море делать совершенно нечего. Вон, глядите, даже сейнеры заходят в бухту. Главное дело, из дома отдыха нам в правление звонили; Васька, оказывается, самовольно подхватил каких-то отдыхающих катать, да теперь с ними вместе и пропал…

– Что ж вы думаете, они погибнуть могут? – спросил я.

– Типун тебе на язык! – прикрикнула хозяйка. – Если Васька с мотористом оба не пьяные, и горючего хватит, и, главное дело, у них мотор не заглохнет, они вполне могут выбраться, окаянные…

Она немного подумала и добавила:

– Конечно, если Васька выпивши, он в крайнем случае еще может выбраться. А уж если мотор!.. Поминай как звали и Ваську, и пассажиров, и «Бакланчика» нашего.

– Ему «Баклан» название? – вдруг живо спросил дед. – «Баклан» – это я знаю!..

Видно, он был очень уж не в себе. Ну что он мог знать про суда и названия, кроме того, что мы с ним вместе вычитали у Станюковича. Я ему так и сказал, и он не стал спорить. Объяснил только, что бывают такие серии одинаковых судов, которые называют именами городов, а другие – птичьими именами: «Альбатрос», «Баклан», «Чайка» и так далее.

Весь этот день у нас ничего не клеилось, мы сидели в комнате и томились, пока хозяйка не посоветовала нам сходить в кино, в рыбачий клуб. Мы и этому обрадовались.

Когда мы отворили дверь, ветер чуть не втолкнул нас обратно в дом. Мы пошли, согнувшись, держась за шапки. В бухте ходили большие волны, и сейнеры низко клевали носами, а за каменным молом в море было мутно, там все двигалось и кипела пена. Волны со стороны моря ударялись о каменный мол, взлетали веером вверх и далеко мчались, скользя вдоль стенки.

Мы боялись даже, что сеанс в кино отменят из-за погоды, но его не отменили. Правда, народу собралось немного. Картину я плохо запомнил. Какой-то стиляга с нахальной мордой пил чай и грубиянил матери, а в это время ветер с моря свистал и завывал так, что плохо было слышно и казалось, что море ревет прямо за экраном. Наверное, от этого все эти мелкие неприятности, какие нам показывали на экране, казались ужасно глупыми. Тут такое творится, – может, по радио передают сигналы о помощи, люди пропадают в шторме, а мы будем расстраиваться, что он маму не уважает и огорчает коллектив.

Посреди картины мы услышали с моря сирену, и несколько человек выскочило из зала посмотреть, что за корабль входит в бухту.

В конце концов стиляга сиганул с моста в воду, чтоб доказать, что он не стиляга, и вдруг еще оказалось, что он даже потихоньку сделал какое-то изобретение на производстве, но только я что-то не очень в это поверил, глядя на его морду. А главное, смешно было глядеть, как тот парень бултыхается в тихой водичке и пыхтит, а мы должны за него переживать, когда тут с моря идет такой гул и все прислушиваются к сирене.

Последних слов в картине никто не слушал, потому что вернулись те, кто выбегал после сирены. Все стали спрашивать, в чем дело. Оказалось, что это вошел морской буксир «Мга» вместе с «Бакланом». Никто не потонул, все пассажиры с «Баклана» сейчас уже сушатся! Картина кончилась, и все, весело переговариваясь, стали выходить в соседний зал. Там заиграла радиола, и несколько пар начали танцы. Мы с дедушкой сели на лавочку и стали смотреть, потому что нам рано было возвращаться домой и тут было весело. Дедушка улыбался, глядя на танцующих, и некоторых похвалил. Плохое настроение у него прошло.

– Замечаешь вон ту, в полосатой юбочке? Правда, лучше всех танцует? – шепнул мне дед.

Здравствуйте. Я раньше его заметил.

– Просто тебе хорошенькие нравятся, – сказал я деду. – Не забыть бы бабушке рассказать!

– Расскажи, не забудь, сделай милость, – потешался дед. – Полосатенькая – эта как раз ее напоминает. Честное слово, что-то такое похожее в ней есть.

Я подмигнул:

– Ловко выкручиваешься! – Мне хотелось его как-нибудь раззадорить, чтоб опять не напала на него хандра.

Наглядевшись на танцы, мы вышли на улицу и спросили, как пройти к буфету-столовой.

Там у нас была условлена встреча с нашими туристами. Мы все еще не теряли надежду, что они до ночи придут в Рыбачий.

Мы сели за столик в уголке и стали есть как можно медленнее. Сначала мы съели винегрет, посидели некоторое время без дела и тогда взяли котлеты. После котлет мы опять отдохнули, взяли чаю со сдобными плюшками и остались сидеть, отщипывая по кусочку от черствых плюшек и прихлебывая, через пять минут по глоточку, чай.

Человек семь матросов с разных сейнеров сидели за одним столом, не спеша курили, пили пиво и разговаривали. Видно было, что это своя компания, и они ни на кого не обращали внимания. С ними была собака, которую они звали Клотик. Когда один матрос, которому пора было идти на вахту, встал, собака обрадовалась и побежала к двери. Все засмеялись и стали рассказывать, до чего это заядлый морской пес, что даже не любит надолго отлучаться на берег и с первым попутчиком всегда бежит обратно к себе на корабль.

На улице громко заиграл баян.

– Вот является Васька Упрягин со своим мотористом, – объявила буфетчица.

Дверь распахнулась настежь, и ввалилась новая компания. Впереди, ухмыляясь, шел Васька Упрягин, за ним его моторист с баяном и несколько отдыхающих, которые тонули с ними вместе на баркасе.

Васька шел будто против воли и все отваливался как-то назад и набок. Будто его вели под руки да еще и подталкивали. Оказывается, что это отдыхающие привели его угощать за подвиг.

Матросы на них даже не обернулись. Отдыхающие суетились, сдвигая два столика, а баянист играл во всю силу, стоя в проходе за спиной Васьки Упрягина.

– Тыреодор, смелее в бой!.. – сказал матрос с сейнера, и все за их столиком усмехнулись. Конечно, им было завидно. С ними ничего не случилось, а эти пережили почти что настоящее кораблекрушение. Тут любой позавидует.

Отдыхающие были все пожилые. Похожи на работников умственного труда. А может быть, работники прилавка. Или какого-нибудь управления делами. В общем, смирные такие, сухопутные люди. Рядом с Васькой они совсем терялись и смотрели на него как на своего спасителя. Ясное дело, без него пропали бы ни за грош.

Они натаскали себе на стол закусок и разных бутылок и, когда баян на минутку переставал играть, поднимали торжественные тосты за Ваську Упрягина, а он в ответ только усмехался, пожимал плечами и насмешливо мотал головой.

Один лысый отдыхающий сказал самый длинный тост про то, какой Васька мужественный и еще какой-то, не помню уж точно, вроде негнущийся, что ли, человек. Он припомнил, как они боролись с бурными волнами и над ними нависла гибель, и нос у него покраснел, а щеки побелели от этих воспоминаний.

Васька замотал головой в ответ, засмеялся и сказал, что они делают из мухи слона, что все это самые обыкновенные будни морской жизни и говорить об этом не стоит.

За их столом был большой шум и все говорили разом, так что все слова я не мог расслышать, но в общем Васька отвечал здорово. Я слушал и воображал, как я стану таким, как Васька, и буду так здорово отвечать и называть пустяками свой подвиг. Почище чем у Стивенсона или Джека Лондона…

Я взглянул на деда и увидел, что он восхищается еще больше моего. Лицо у него стало радостное, даже какое-то ребячье. Ну просто вроде как у маленького пацанчика. Стоит босиком, смотрит, как ребята гоняют футбол, и весь сияет от восторга, даже и не мечтает, что его самого примут в игру.

– Володька, бесчувственная душа, – сказал он мне. – Ведь надо же понимать, до чего это замечательно: люди от смерти спаслись и вот радуются, а? Такое не каждый день увидишь! Это надо понимать!..

Предложили тост за «Баклана».

Дедушка ухватил меня за руку, он так волновался, прямо-таки на месте не мог больше усидеть.

– Володька, – зашептал он торопливо, тиская мою руку. – Ведь как оно получается. Эти моторы-то нашего завода производство. Самая наша первая серия, послевоенная… Все они пошли на суда с такими птичьими наименованиями: «Баклан», «Альбатрос» или «Гагара»… «Нырок» тоже… Наши! Все в нашем цеху собраны… Завод был разрушен, чуть не вручную работали… Пятнадцать лет прошло – и вот пожалуйста: еще выручает людей… семейных даже… и радость… Это и мне вроде праздника, честное слово… Ребятам, Кузьме бы показать…

– Ну конечно здорово! – Я поддержал деда, хотя мне это все показалось не очень-то интересным. Я знал, что завод выпускает двигатели к большим кораблям, а что было в старину, мне было сейчас неинтересно. Я даже как-то не очень понимал, чего это дед так уж восторгается, ерзает на месте, привстает и каждое слово ловит с того стола.

– Как ты думаешь, это не будет как-нибудь… нетактично, если я к ним подойду? Ведь они как раз сами поднимают тост за «Баклана»?..

– Да они уже выпивши, дед, – сказал я. – А ты еще там наговоришь лишнего. – Я знал его характер.

Дед слушать ничего не стал.

– Я только вставлю всего несколько слов к месту. Я ведь не про себя… Для них будет интересно, это как бы взаимосвязь нашей жизни…

Дед встал и пошел к стойке. Буфетчица два раза меняла по его просьбе рюмки и наконец, улыбаясь, достала какую-то самую маленькую и налила ее до половины. И дед, волнуясь от радости, подошел к Васькиному столу.

Он торжественно держал рюмочку в поднятой руке, улыбался и раза два принимался откашливаться и открывал рот, но за шумом и суматохой никто его не замечал.

Наконец моторист с баяном обратил на него внимание, обернулся и спросил:

– Ну, что такое?

За столом чуть притихли. Дедушка вдруг весь напрягся, точно выступал на торжественном собрании, и начал неживым голосом:

– Извините, друзья… В настоящее время я пенсионер!..

– Поздравляю… – дурацким голосом сказал отдыхающий. За столом засмеялись.

– Не робей, давай веселее!.. – ободряюще сказал Васька.

– Можно веселей, – покладисто улыбаясь, согласился дед. – Хотя в настоящее время я пенсионер, дорогие товарищи…

Васька разглядел наполовину налитую рюмочку у него в руке и обрадованно крикнул:

– Папаше тоже охота клюкнуть. Налей папаше!

Дедушка отдернул руку, но Васька схватил его за руку и притянул к себе, подставляя рюмку к наклоненной бутылке, из которой водка уже лилась на стол.

Дедушка побагровел и с силой выдернул руку, и рюмочка покатилась по столу.

Васька Упрягин вдруг уставился на матросов, которые все не обращали на него никакого внимания. Он отодвинул дедушку рукой, встал, подошел к матросам и полез через плечи сидящих наливать всем из бутылки. Они и не мешали ему наливать и не подставляли стаканов, и Ваське это было обидно.

– Ах, тыреодор!.. – с насмешливым восхищением сказал один матрос, глядя, как Васька льет ему в стакан водку.

– И ничего подобного! – обидчиво ответил Васька.

– Нет, ты все-таки герой! – с такой же притворной похвалой добавил другой матрос. – Вон на экой посудине – и прямо в шторм. Ай Вася!

Васька засмеялся:

– А что? Ведь чуть-чуть бы – и дошли!

– Ну правильно. А еще чуть-чуть – и пустил бы «Баклана» со всеми пассажирами в подводное плавание!

– Это точно! – с удовольствием согласился Васька. – А почему? Потому что он есть двугорбый верблюд, утильсырье!.. Волны во!.. А у него мотор чихает и вовсе стал глохнуть. Хочешь такого?

– Ой нет, – с притворным испугом сказал матрос. – Не хотим! Мы же не герои. Мы плавать поверху привыкши, а не то чтобы вглубь!

– Да. А после и вовсе начисто заглох!

– Приятное ваше положение. Кабы тут «Мга» вас не подобрала…

– Им-то на таком броненосце легко!.. А нашего «Баклашку», я председателю все время говорю, давно пора списать, камнем нагрузить да посередь моря утопить от греха… Ей-богу, я так ему и говорю, вот люди подтвердят!..

– Веррно! – крякнул моторист с баяном и мотнул головой.

– Чего хлопотать! – мягко заметил матрос. – Другой раз ты его и сам утопишь!

Васька окрысился:

– Ты бы не потоп, если в море мотор стал?

– Оправдываться будешь перед морским царем с русалками, на дне.

– Говорят тебе, мотор… барахло!.. – кричал Васька.

– То ли дело Васе реактивный бы двигатель! – мечтательно подперев щеку, вступил в разговор еще один матрос.

Васька злился все больше, у него даже рот перекашивать начало, но матросы сидели как каменные. Такие серьезные и дружные и так пошучивали вскользь, но очень обидно. Ваське не хотелось с ними заводиться.

Дедушка все это время стоял в стороне, он очень растерялся. Я подошел к нему, и стал тянуть за руку, и говорить, что нам пора уходить, наши ребята уж сегодня не придут. И тут как раз Васька наткнулся на нас, возвращаясь к своему столу.

– А зачем тут мальчишки в кабаке? – крикнул Васька. – Это разве мальчишкам место?

– Мальчик со мной, – сказал дедушка.

Васька сделал вид, что только что его разглядел, и крикнул:

– A-а, это ты с рюмочкой по столам ходишь?

– Ты глупый!.. – сказал дедушка. – Груб и глуп… Вот ты кто… – Губы у него так тряслись от обиды, что он неясно стал выговаривать. Мы пошли поскорей к выходу.

– Давай, давай отсюдова со своим поводырем! – с торжеством говорил нам вслед Васька. – Нечего по столам ходить!

– Что ж ты, на нас обижаешься, а на старом постороннем человеке зло срываешь? – насмешливо, врастяжку спросил Ваську матрос, когда мы уже были в дверях.

Больше мы ничего не слышали. На улице стало темнеть, море по-прежнему шумело, и ветер налетал и толкал нас, точно со злости.

– Пускай ты герой, а все-таки свинья! – сказал дедушка.

Около мола мы увидели большой черный буксир. На палубе шла какая-то работа. За его корпусом, у воды, виднелось яркое пятно электрического света. Мы подошли поближе и увидели, что это прожектор светит на воду, туда, где плавает привязанный канатами полузатопленный маленький баркас. Он бессильно мотался вместе с волнами. Было похоже, что он захлебывается. Это и был «Баклан».

Мы не стали долго смотреть и молча пошли домой.

– Что ж, каждой вещи свой срок, – немного погодя сказал дед. – И всему на свете свой срок…

Дома он сел на неудобную табуретку у темного окна. Все смотрел в темноту и томился. Даже слегка покачивался из стороны в сторону. Тоска его одолевала.

Несколько раз он заговаривал о том, что хорошо бы наши пришли поскорей, а когда я его расспрашивал, как он себя чувствует, он сознался, что неважно, и объяснял, что это, наверное, от котлет. Жир какой-нибудь кладут туда, а мы избалованы на домашнем питании, вот и получается тяжесть на желудке, так что даже на сердце отдает.

– Ясно дело, котлеты. Когда что-нибудь рубленое, никогда не знаешь, чего туда напихали, не разбери-поймешь!..

Мы припомнили все котлеты, какие мы в жизни ели в разных столовых, и всех их поругали. Нам стало немного вроде легче на душе, когда мы все свалили на котлеты.

Дед попросил меня почитать Станюковича вслух.

В том месте, на котором мы остановились прошлый раз, корабль как раз подходил к Гонолулу, и наступала ночь. Дедушка прилег на постель и, закрыв глаза, стал слушать, а я читал про то, какая там была тишина, нарушаемая только гулом океана из-за барьерного рифа, как слышались гортанные звуки песни с невидимых шлюпок, сновавших по рейду в виде огоньков, и как сыпались с весел алмазные брызги насыщенной фосфором воды, про миллионы ярких звезд и про красавицу звезду Южного Креста, как она лила свой нежный свет и какая в воздухе стояла прохладная нега тропической ночи… И тут вдруг я заметил, что дедушка, отвернувшись лицом к стене, тихонько плачет.

Я сконфузился и замолчал, потому что никогда не видел, чтоб дедушка плакал. Я даже не знал, что он это умеет.

– Ты слушай-ка дальше, дед, – говорил я, стараясь ничего не замечать. – Как этот парень съехал на набережную со своего корабля, а там под зелеными навесами из листьев, освещенными цветными фонариками, темнокожие туземки в живописных одеждах продают разные фрукты… Брось ты, дед, расстраиваться…

– Обидно, – слабо выговорил дед. – Так мне обидно…

Ветер тряс окна у нас в комнатке, и море сердито шумело в темноте.

– Все мне обидно вдруг стало… Ведь я этих Гавайских островов не увижу никогда. И огонька… Пожалуйста, мне про них больше не читай.

Я стал говорить деду, чтоб он плюнул на это дело, стоит ли обижаться, тем более на какого-то пьяницу. Про Гавайские острова он уже позабыл говорить, а я дальше ничего не мог придумать и только долбил: «брось расстраиваться» да «брось расстраиваться»…

Дедушка перестал вздыхать и тихо заговорил:

– Ты пойми, тут какое дело, Володька… Вот я проделал всю работу моей жизни. Закончил и сложил руки. Пускай работа моя была малозаметная. Пожалуйста, я спорить не стану… А душа-то ведь вся в ней осталась? А?.. Вот в чем дело… Который человек работает во имя ОТК, а мы ведь как во спасение жизни каждую гайку нарезали. Который это до первого поворота, а мы ведь каждый болтик затягивали, чтоб на двадцать лет. И тут вся наша гордость и совесть… В общем, ты, главное, поскорее ложись, Володя, давай спать… Я уже успокоился. Я сам сознаю, что я комичный старичок, да другой раз сделается немножко обидно… до того, знаешь, хоть ворот на себе рви. А ты спи, спи, Володенька… Будем отдыхать. Была жизнь, и прошла жизнь. Я вот чего-то бунтуюсь и не желаю признавать, а чего уж храбриться-то?.. Спи, спи и не приставай ко мне больше…