Текст книги "Урман"

Автор книги: Федор Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Подтолкнув Велимира и еще кого-то из случившихся тут же родовичей к рухнувшему без чувств врагу, Кудеслав рявкнул:

– Вяжите его и тащите в лес, бегом! Сами как хотите, а этот чтоб остался живехонек!

Еле успев договорить, он круто развернулся и левой рукой перехватил метивший ему в затылок топор – враг (на голове которого, кстати сказать, не оказалось ни мехового колпака, ни звериной личины), похоже, не насмерть бил, а пытался оглушить Мечника обухом. Глупая была затея, но сам затейник вряд ли успел осознать меру своей глупости. Кудеслав выхватил у него топор, и последним, что суждено было увидеть неведомому человеку, оказалось ринувшееся ему в глаза лезвие собственного оружия.

На какой-то миг перед Мечниковым взором мелькнуло искаженное смертной судорогой лицо с прорубленной переносицей. Незнакомое, никогда прежде не виданное лицо; не понять даже, мордвин или нет, – мокшанские черты и вживе-то не вдруг отличишь от вятских…

И снова, как было в недавнем хворостьном видении, как бывало десятки раз наяву, завертелись вокруг Кудеслава перекошенные страхом, бешенством, болью лица (что с того, если большинство из них спрятаны под звериный мех, – Мечник чувствовал боль, бешенство, страх каждого из своих врагов не хуже, чем почувствовал бы собственную боль, собственное бешенство, собственный страх)… В стремительных взблесках отточенного железа, в черных горячих брызгах; под лязг, рык, крики; под влажное хрясканье, отдающееся в правой ладони привычными толчками рукояти меча… Разум захлебнулся во всем этом, сгинул, исчез, отдав тело на волю чего-то неведомого, которому и названия-то путного не придумано. И все же, захваченный боевым исступлением, оборотившийся в неистового рычащего зверя Кудеслав успевал расслышать непонятные выкрики и брань – вроде бы славянскую, но очужаченную, коверканную («Утро цзеть видь!..» «Собак! Свин вонький!..»). И еще он успел подивиться, что по сию пору ни единой царапиной не отмечен, лишь раз чиркнул по шлему чей-то обух в еще одной дурной попытке оглоушить сноровистого воина… Да, сноровка сноровкой, а все же не диво ли остаться вовсе невредимым в этакой свалке? Пожалуй, диво. И благодарить за него следует Векшу, на прощанье обернувшую вокруг Мечникова запястья наузный оберег от ударов костью, рогом, деревом и железом.

А кроме того, Кудеслав вовремя успел сообразить, что рухнувший ему под ноги волосатый мужик с разрубленным до соска левым плечом миг назад был последним из живых ворогов – во всяком случае здесь, на мысе-когте: еще шестеро или семеро голых, кажущихся совсем белыми в льющемся с ночного неба белесом сиянии, шумно ввалились в протоку и теперь торопливо гребли, помогая быстрому течению нести их прочь от заваленной трупами челновой стоянки. Шум боя затих, и тут же с новой силой вломились в уши стоны и крики раненых, смачная брань – мужская замена бабьего плача…

Пользуясь затишьем (вражьи лучники, угнездившиеся на высоком берегу, почему-то не давали о себе знать), Мечник в три прыжка вернулся туда, где Велимир с помощью которого-то из родовичей все еще возился над полоняником.

Упав на колени рядом с Лисовином, не успевший остыть от внезапно окончившейся резни Кудеслав злобно выдохнул:

– Чего копаетесь?! Я-то думал, будто ваш здешний след уж простыл, а вы…

Он запнулся, потому что разглядел: Велимир и его навязанный Мечником помощник (им оказался Кудлай) возились не над полоняником. Верней сказать, возился один Лисовин. Придавив коленом покуда еще недвижную, связанную по рукам опояской Кудеславову добычу, он пытался как-нибудь приладить на место длинный, окровавленный клапоть кожи, свисающий с головы Кудлая. Кудлай шипел и ругался сквозь зубы, хотя следовало бы ему не сквернословить, а слезно благодарить судьбу-милостивицу. В мешанине только что завершившейся драки юнец дивом каким-то сумел вывернуться из-под погибельного удара, или вражья рука дрогнула в решающий миг – так ли, иначе, но метивший точнехонько в Кудлаеву макушку топор лишь скользнул по его голове, содрав изрядный клок кожи с волосами. Конечно, попади ворог туда, куда хотел, парень бы сейчас вовсе никакой боли не чувствовал, да только по зрелом размышлении он наверняка предпочтет ссадину (пускай даже и столь изрядную) проломленному черепу.

Отпихнув Велимира, Мечник безжалостным и точным движением пришлепнул стесанный клок наместо (Кудлай пронзительно вскрикнул, но отстраниться не посмел). Рана обильно кровоточила, и следовало бы чем-нибудь примотать норовящую вновь отвалиться кожу. Но ничего путного под руку не подворачивалось, драть одежду не было времени, и Кудеслав попросту сорвал с себя шлем да нахлобучил его на Кудлая: небось железная шапка до более спокойного времени послужит не хуже тугой повязки.

Отодвигаясь от раненого парня, Мечник задел плечом липкие смоляные доски челнового борта. И вдруг ему, Мечнику то есть, померещилось, будто невольное это прикосновение вышло столь могучим, что челн подался к середине протоки. Да нет, не показалось! Между бортом и берегом обозначилась ширящаяся полоса быстрой воды.

Только Кудеславово прикосновение, конечно же, было здесь ни при чем.

Еще один челн стронулся, сам собой развернулся поперек протоки. Кто-то из родовичей пытался впрыгнуть в него, но из-за борта вымелькнула мокрая рука с длинным ножом в кулаке, и неудачливый спаситель общинного достояния, смертно хрипя, опрокинулся в воду.

И опять с обрыва ударили стрелы – по тем, кто прятался за разворачивающимся поперек теченья челном, по тем, кому прятаться стало негде. А мокрая рука с ножом рубила туго натянувшуюся носовую припону…

Вот так-то. Одни, стало быть, отвлекли внимание нападением, а другие тем временем… Отсидеться теперь негде; ни единой надежды спасти общинный товар не осталось… И времени на раздумья не осталось тоже.

Мечник и не раздумывал. Он сорвал с руки Векшин подарок-оберег, торопливо обвязал им Велимирово запястье. И рявкнул:

– Хватайте полоняника, и чтоб духу вашего здесь!.. Ему не пришлось ни договаривать, ни тем более повторять – приказание, отдаваемое таким голосом, не то что названый, а и родной отец-господин кинулся бы выполнять с полуслова.

Волоча под локти стонущую, но все еще беспамятную Мечникову добычу, Лисовин и Кудлай метнулись к кустам. На бегу они пригибались к самой земле, но, конечно же, их превосходно было видать лучникам, угнездившимся на вышнем берегу.

И бег-то получился не бегом, а сплошным недоразумением: сноровистый да могучий Велимир волок за собой и полоняника, и вцепившегося в полоняникову руку Кудлая.

Было, было у вражьих лучников достаточно времени заприметить беглецов, без особой спешки выцелить их и… И ничего.

Вслед Велимиру и заслонявшему его от стрелков ссутуленному Кудлаю мелькнула лишь одна-единственная стрела. Да и та прошла как-то слишком уж высоко, словно бы лучник в самый последний миг, уже спуская тетиву, вдруг убоялся попасть.

Кудеславу вроде послышался короткий и властный окрик на отделенном от него протокой и бортами челна обрыве. Но и за окриком этим ничего не последовало.

Трудно было понять, что именно происходит во вражьей засаде; Мечник лишь одно сообразил: у напавших случилась какая-то заминка, и не попробовать воспользоваться ею – глупая глупость.

Наклонив голову, заслоняя ладонью рот (чтоб звучанье его голоса шло над самой землей), Кудеслав негромко, но очень внятно проговорил немногословный приказ.

Они вскочили одновременно и одновременно же бросились бежать-ломиться через кусты (конечно, только те, кто мог вскочить и бежать). Не тратясь на лишние слова, Мечник пинками да тумаками вынудил наиболее дюжих мужиков взвалить на плечи нескольких раненых – не всех, первых попавшихся, тех, ради которых не пришлось бы чересчур мешкать. А сколько неспособных бежать сородичей осталось на глум и расправу неведомому врагу? Об этом он старался не думать. Найдись возможность ценою одной собственной жизни спасти всех – Кудеслав без колебаний отдал бы судьбе спрошенное. Но губить одних ради других… всех из-за нескольких… Что ж, необходимость этого выбора он тоже припомнит врагу.

Кустарник в кровь рвал лица и плечи; под ногами сухо хрустел горелый камыш; потом этот хруст сменился чавканьем молодой росной травы, кусты расступились, и навстречу беглецам выстелился голый пологий склон, а над головами взметнулась выцветшая, бесконечно далекая небесная твердь да россыпи по-предрассветному блекнущих звезд.

Вновь послышался Мечнику повелительный выкрик – не то за спиной, не то где-то сбоку. На чужом ли языке кричали, изувечил ли слова до неузнаваемости перекрывающий их стремительный многоногий топот бегущих родовичей – так ли, иначе, но разобрать что-либо снова не удалось.

И опять ничего не последовало за этим криком.

Черная стена венчающей склон опушки дыбилась, росла, подменяла собою сереющее небо; казалось, что самые прыткие вот-вот нырнут под защиту матушки-чащи…

И ни одной стрелы вдогонку.

А ведь расстояние до засады не так уж и велико; при этаком свете да на голом склоне бегущие видны с оставшегося за спиной обрыва, как мыши на чисто выметенном полу… При желании лучники могли бы шутя перебить если не всех, то почти всех…

Может быть, у них кончились стрелы?

Может быть, нужно было не убегать, а попробовать спасти хоть один-два челна? Людей для подобной попытки хватило бы; их оказалось неожиданно много, людей-то: похоже, многие рухнувшие наземь под первыми стрелами просто-напросто притворялись, спасая жизни.

Так не переосторожничал ли ты, Кудеслав Мечник, прозываемый и Урманом?

Возможно, и переосторожничал.

Но всего скорее, что нет: ворог ведет себя непонятно, а все непонятное на деле оказывается во сто крат опаснее, чем мнится с первого взгляда.

Да еще это предчувствие – может, вздорное, а может, и нет, – словно бы каждая сбереженная нынче мужская жизнь завтра будет означать для общины куда больше, чем все утерянные товары. Да и не удалось бы ничего спасти: вниз по течению дорога заказана, это и глупому ясно, а пока будешь выгребать вверх… Несколько щелчков тетивы на обрывистом берегу, и грести станет некому.

Кудеслав почти догнал волокущих полоняника, когда Лисовин вдруг споткнулся и как-то чудно, неловко сунулся в землю. На него рухнул полоняник, следом – Кудлай…

Мечник кинулся помогать. Вздернул на ноги постанывающего парня, обхватил поперек туловища и поднял перед собой так и не опамятовавшего связанного врага… А Велимир поднялся сам, бережно придерживая древко впившейся в левое предплечье стрелы.

Словно бы сердитый шмель прогудел в воздухе; за ним другой; и что-то тупо ударилось в грудь задергавшегося и тут же вновь обвисшего полоняника; что-то отскочило от забранного железом Мечникова плеча…

Стрела.

Такая же, как те, что торчали из Велимировой руки и из груди полоняника, ставшего для Кудеслаза живым щитом. Налетела, ударила, разможжила свое костяное острие в тщетной попытке проклюнуть панцирное железо…

Три одинаковые стрелы. Они прилетели спереди. От опушки. Из спасительной чащи-матушки.

Мечник был там незадолго до невесть чьего нападения на челновую стоянку и ничего опасного не почувствовал. Если не почувствовал, значит, чувствовать было нечего. Если тогда чувствовать было нечего, значит, теперь этих здесь не может оказаться много. Уж лучник-то, похоже, здесь был один, и по направлению полета стрел Кудеслав безошибочно понял, где нужно его искать.

Выпустив мертвеца – пока тот падал, в его голый живот впилась еще одна летучая смерть, – Мечник сбил с ног оторопело стоящего во весь рост Кудлая. А потом…

Давненько уже Мечнику не приходилось бегать вот так – во всю прыть, навстречу собственной гибели. И несмотря на всякие его ухищрения (нырки, раскачивания, прыжки из стороны в сторону), гибель лишь на миг опоздала встретиться с ним.

Провыв в самое ухо, стрела хлестнула оперением по Мечниковой скуле; еще одна разлетелась вдребезги, грянувшись о его прикрытую железной чешуей грудь…

Но ближе, все ближе был утопивший подножие в густом кустарнике ветвистый, полуусохший от своей немыслимой древности дуб; и все четче виделось в его безлистой прозрачной кроне темное пятно – слишком большое для прошлогоднего грачиного гнезда… Мечник готовился с ходу вломиться в колючую путаницу терновых ветвей, когда навстречу ему бесшумно вскинулись две человеческие фигуры. Излюбленная мордовская повадка: затаившаяся на дереве кукушка отмеряет срок человеческих жизней длинными стрелами, и затаившаяся под деревом охорона – на случай, ежели выследят дальнострелыцика. Эти – рослые, широкие в плечах и в кости – не прятали лица под звериным мехом. Серенький предутренний свет боязливо взблескивал на железных остриях двух коротких копий; цветные мордовские (конечно же, мордовские!) узоры-вышивки на воротах да передах холщовых рубах казались темными гадючьими выползками; глаза цепко ощупывали набегающего Мечника, выискивая место для злого беззамашного удара, после которого не понадобится бить еще раз…

Один из засадщиков медленно двинулся навстречу Кудеславу, другой скользнул в сторону, норовя зайти сбоку, а после – сзади.

Не рановато ли они себя обнаружили? Сорвались, не выдержали?.. Может, и так. Только слабо верится, будто вот этим двоим могло оказаться не под силу спокойное ожиданье врага, слепо несущегося прямиком на засаду.

Впрочем, подобные гадания были не ко времени и не к месту.

Не добежав два-три шага до врагов, Мечник внезапно прыгнул, вытягиваясь плашмя в нырке под выставленное навстречу копье; Кудеславов меч, будто голова нападающей змеи, стремительно дернулся вперед-назад, на треть клинковой длины ужалив ближнего мордвина чуть ниже пояса. И тут же, едва коснувшись травы, в перекате, Кудеслав достал клинком сперва колено, а через миг и горло второго.

А еще через миг к вершине дуба взметнулось подхваченное Мечником мордовское копье, и там, в вершине, что-то тяжелое, мягкое, сорвалось и пошло валиться с ветки на ветку – ниже, все ниже…

7

Костерок негромко потрескивал, пощелкивал, а то вдруг принимался звенеть – так жаркой полуденной порой звенят вплавленные в неподвижный воздух цветочные мухи. На какой-то миг Кудеславу даже примерещилось, будто невесомый сизый дымок вместо прозрачной горечи сосновой живицы пахнет горьковатым медом млеющих на солнцепеке алых цветов смолевки. Но цветов еще не было, не было солнцепека, и солнца не было тоже.

Была ночь. Тихая и светлая, почти во всем под стать предыдущей – с той лишь разницей, что нынче Мечнику не приходилось убивать и спасать. Зато ему пришлось пробираться в град своей же общины опасливым татем-скрадником.

Да, ночь была светла и тиха; по верху частокола бродила неусыпная стража; в окружающем градскую поляну порченом редколесье Кудеслав заметил дозоры с собаками…

И тем не менее задуманное удалось с ужасающей легкостью.

Он-то заметил дозорных, а вот они его – нет. Даже собаки не помогли родовичам-охоронникам: умелому человеку не составит большого труда обмануть песье чутье.

Было, было, было чему ужасаться. Встревоженный туманными угрозами нежеланных гостей, внезапной строптивостью кователей-слобожан да необычным поведением извергов, Яромир увеличил число сторожи против обычного едва ли не вдвое. При этом старейшина наверняка озаботился каждому охороннику растолковать, что нынче следует проявить особое тщание. И тем не менее Кудеслав спокойно переплыл Истру (правда, не в виду градской поляны, а чуть ниже по течению); прокрался к тыну, перелез через него (тын стар, давненько не чинен, однако же мест, где можно преодолеть его в одиночку, не много, и эти-то места следовало бы стеречь прилежней всего)…

Никем не примеченный, Мечник из заречья добрался до самой общинной избы. Конечно, в оправдание сторожам можно было бы помянуть Кудеславово редкостное воинское умение…

Только подобным умением обладает не один Кудеслав. При такой охороне Волк с десятком своих за ночь бы пол-общины вырезал. Да и мордовские удальцы небось охулку на руку не положат…

Кажется, впервые в жизни Кудеслав, войдя в общинную избу, не воздал Навьим ничего, кроме положенных приговорок – это если можно считать приговорками беззвучное шевеление губ. Говорить вслух помешала боязнь разбудить кого-нибудь из Яромировых домочадцев.

Хорошо, что родовые обычаи обязывали старейшину жить близ Неугасимого Огнища. При мутных сумеречных отсветах прогорающих угольев Мечник без труда распознал на полатях старейшину, спавшего меж двух своих жен.

Чуть размыслив, Кудеслав все-таки запалил от Огнища лучину (не лучину даже – подобранную с пола тонкую щепочку) и, держа ее возле своего лица, вновь склонился над Яромиром.

Старейшина очнулся, едва лишь Мечниковы пальцы коснулись его плеча. Опасения Кудеслава оказались напрасными – Яромир не вскрикнул, не дернулся. Его могучее тело напряглось было на какой-то миг и тут же обмякло: узнал.

Поняв, что шуметь нельзя, старейшина осторожно выбрался из ложа.

– Оденься и пойдем, – выдохнул Мечник, гася догоревшую до пальцев щепку. – Оденься хорошо – нам не близко.

Всю дорогу обратно Кудеслав примерял происходящее на себя: а ему самому – воину – хватило бы выдержки делать, что велят, и безропотно ждать объяснений? Может, и хватило бы, а может, и нет. Скорее всего, нет. Еще одно объяснение единоголосности схода, избравшего Яромира главою общины.

Выскользнуть из града вдвоем оказалось не сложнее, чем прокрасться в него в одиночку. По пути Мечник несколько раз оглядывался, удостоверяясь, что старейшина все еще идет следом, – даже так, держась всего на шаг позади, тот не выдавал своего присутствия ни единым звуком.

Охотник. Да такой, которому почти не было равных, покуда племя не поставило его над собою.

Ну почему даже самые умелые охотники не могут сторожить хоть вполовину так хорошо, как умеют красться?

Пробираясь сюда с заречного берега, Кудеслав одолевал Истру вплавь, толкая перед собой плотик с одеждой. Обратно они с Яромиром переправились куда удобней и проще. Вообще-то Мечник предпочел бы вернуться так же, как и приплыл, но старейшина отправился прямиком к общинному причалу, а на осторожный Кудеславов протест ответил лишь нетерпеливым хмыканьем.

Сторожившие на причальных мостках мужики спокойно похрапывали, доверившись псам. Псы же (действительно надежные, хорошо ученные всяким премудростям охоронного дела) издали распознали в Яромире да Мечнике неопасных, своих, а потому не стали пустобрешничать. За ложную тревогу благодарность известно какая: хороший пинок или удар древком рогатины. Так что попусту лезть из шкуры желания нет – она, шкура-то, чай, своя, не от общины жалованная. А вот Белоконевы хвостатые сторожа, не привычные к собой опаске ни от леса, ни от чужих людей, ни (тем более!) от хозяев, бывало, вели себя по-иному. И где они теперь? То-то…

Да, охоронные собаки в общине умны да храбры. Лишь перед волками робеют, прочим же ворогам – будь они хоть о четырех, хоть о двух ногах – спуску не дадут. Вот только при неумелых людях даже от самых умелейших псов толку на жабий чох.

Кудеслав и старейшина спокойно забрались в небольшой челнок, разобрали короткие весельца (такими орудуют без уключин, стоя на коленях), распутали привязь и неторопливо погребли через реку.

Их никак не могли не увидеть с тына. Мечник то и дело оглядывался, надеясь рассмотреть или расслышать хоть какие-нибудь признаки тревоги на градском частоколе. Д-да, именно надеясь – ведь не может же общинная охорона оказаться аж настолько беспечной!

Тихо было в граде. Спокойно и тихо. Единственное, что удалось разглядеть Кудеславу, – огонек факела, неспешно двигавшийся над зубчатым верхом тына. Добравшись почти до самых ворот, факельщик приостановился – верно, осматривал поляну и реку.

Кудеслаз даже о гребле забыл.

Наконец-то заметили! Ну?!

С прежней неспешностью огонек двинулся дальше.

Мечнику ясно представился этот факельщик, как он постоял миг-другой (потягиваясь, зевая длинно и сладко), да и пошел себе, лениво гадая: кто же это из родовичей поволокся средь ночи на другой берег? А затревожиться… С чего бы вдруг?! Гребут не ко граду – прочь; не спешат, не скрываются… Разве задумавшие худое станут вот этак-то? Да ни в жизнь!

Небось это кому-то на щуку вздумалось по-ночному – с острогой да лучиной.

– Весло не вырони, – с хмурым смешком процедил оглянувшийся Яромир. – Или ты чего иного ждал? Позабыл, что ли, с запрошлого-то года, каковы они в этаких делах? Чтобы их растревожить, немалая кровь нужна. Но уж коли растревожатся – ни ворогов, ни друг друга, ни сами себя не станут жалеть. Вот и думали. Может, уж лучше пускай остаются такими, как нынче?

Кудеслав отворотился от вспучившейся средь поляны черной громады обиталища рода-племени и бесшумно обмакнул в воду лопасть весла.

Прав Яромир. А только такими, как нынче, быть родовичам осталось вовсе недолго – до тех самых пор, пока не узнают они о крови.

О большой крови, которая уже пролилась.

Потому-то Мечник и крался в град тайком, потому и Яромира тайком же с собою выманил. Сокрыть приключившееся на мысе-когте, конечно, не удастся. Но прежде чем град взбурлит страшным известием, нужно хорошенько размыслить, что с этим бурлением делать да как его вывернуть ежели и не к пользе общинной, то хоть не во вред.

Они ждали в маленьком сосняке, скрытом за стеной камыша и густыми прибрежными зарослями вербы.

Восемнадцать человек.

Все, кто уцелел из четырех с лишним десятков крепких мужиков, посланных Яромиром на нынешний весенний торг.

То есть именно ждали-то лишь бродившие дозором вокруг сосняка Кощей, Злоба да Велимир. Все трое были поранены и усталы, однако же здешняя охорона оказалась куда лучше градской. Не успели Мечник и старейшина проскользнуть меж гибкими ветвями-прутьями влаголюбивых кустов, как перед ними бесшумно выросли сумрачные мужики с топорами (сперва двое, но через миг-другой к ним добавился третий). Выросли – это потому, что узнали пришлых. А в ином случае они, пришлые то есть, вряд ли бы успели понять, откуда рухнуло избавляющее от житейских тягот отточенное железо. А в соснячке вповалку спали остальные. Спали…

Кто-то стонал; кто-то вскрикивал; кто-то тянулся скрюченными пальцами к существующей лишь в его мутных виденьях вражеской глотке и при этом сам хрипел, как удавленник…

Все переживалось опять. Ночная схватка на мысе-когте, бегство невесть от кого, обратный путь, когда Кудеслав не давал им ни мгновения передышки, понимая, что лишь необходимость идти да помогать вконец ослабевшим мешает усталости, отчаянью, злости и боги ведают чему еще подмять остатки людского, едва теплящиеся в душах его сородичей… А вот теперь-то не стало помех всему тому, что выплеснулось в муторную круговерть обморочных терзающих снов.

Несколько долгих мгновений Яромир сумрачно рассматривал спящих. Потом подошел к укрытому в мелкой колдобине костерку и сел возле него, глядя на шныряющие по обугленному хворосту синеватые огоньки.

Кощей и Злоба, перехватив короткий взгляд Мечника, двинулись прочь: один к реке, второй тенью вдоль опушки сосняка.

Велимир торопливо заозирался (прикидывал, где нужнее второй дозорный, а где хватит и одного), но Кудеслав изловил его за рукав, дернул легонько:

– Тебе бы остаться, а? Две головы, конечно, хорошо, но уж три…

Лисовин кивнул. Он растормошил одного из валяющихся близ костра мужиков, сунул ему в руки топор и негромко (остальных-то будить вовсе незачем!) забормотал, тыча пальцем туда, где меж сосновых стволов мелькала удаляющаяся Кощеева спина. Мужик встал, двинулся вслед за Кощеем – чуть ли не при каждом шаге спотыкаясь и сильно встряхивая одурелой со сна головой. Пробираясь меж спящими, он наступил на чью-то руку (обиженный взвыл дурным голосом, но не проснулся), потом зацепился плечом за ветку и начал громкое и пространное повествованье о том, что он думает про все-превсе ветки, сколько их ни есть в чаще-кормилице…

Мечник встревоженно глянул на Велимира, но тот лишь рукой махнул:

– Не бери на ум. Через миг-другой оклемается – станет не хуже меня.

Лисовин подергал себя за бороду, вздохнул. Придвинулся к костру. Сел напротив Яромира, положил на раскаленные уголья несколько веток. А потом вдруг сказал с надрывом:

– Да не молчите же вы! Засну ведь!

Мечник тоже пристроился близ костра. Яромир терпеливо выждал, пока он усядется, и проворчал хмуро:

– Ну, так как же оно все вышло? Уж поведайте…

Кудеслав выжидательно обернулся к названому родителю, но Велимир именно в этот миг завозился с костром. Сосредоточенно так завозился, деловито. Очень деловито. Чересчур.

Мечник вздохнул и принялся «поведывать» сам.

Он говорил скупо (было, мол, сперва это, а после – то), покамест держа при себе подозренья и домыслы. Пускай Яромир сам все обдумает, а уж потом придет время сравнивать догадки – его, свои, Велимировы…

Негромкие, размеренные (а можно бы и так сказать: убаюкивающие) Кудеславовы речи действовали на спящих вовсе нежданным образом. Вымотавшиеся мужики просыпались. А ведь лишь миг назад казалось, что их хоть бей, хоть покатом валяй, хоть пестами толки – все одно не добудишься. Ан нет…

Просыпались, стягивались к костерку, сбивались за спинами сидящих в плотную, бесщельную стену. Спасибо хоть молчали, не лезли подсказывать да подправлять.

Не прерывая рассказа, Мечник время от времени досадливо поглядывал на обступивших костер сородичей.

Ишь, стоят – насупленные, хмурые, заспанные…

Битые.

Ограбленные.

Не сумевшие воздать за погибших родовичей.

Бросившие мертвых да пораненных на поталу ворогу. Ну, пускай не всех пораненных – разве от этого легче?!

Стоят потупясь, не смея глянуть один на другого, боясь даже подумать о возвращении, о том, что придется смотреть в глаза детям да бабам – своим и не своим… Смотреть в глаза, которые спрашивают: почему ты жив, а он нет?

Эти вот неполных два десятка своих же родовичей сейчас опаснее любого врага.

Даже самому Светловиду нынче не ведомо, до чего они додумаются, на что решатся, стараясь обелиться перед общиной, смыть самими же для себя выдуманный позор.

И вообще… Мечник-то собирался открыть старейшине кое-что, не предназначенное для лишних ушей. Теперь настоящий разговор придется откладывать, а дело отлагательств не терпит…

Кудеслав закончил рассказ, но этого поначалу вроде и не заметили. Наконец Яромир спросил:

– Так что же, мордва? Велимир пожал плечами:

– Личины мокшанские. Повадка мокшанская: лучник на дереве, а внизу – охорона-засада… – Он принялся шуровать хворостиной в огне, занавесившись от Мечника и старейшины трескучим роем взметнувшихся к небу искр. – И стрелы мокшанские – сам глянешь потом. И бранились они вроде по-нашему, а только коверканно на мокшанский лад: слова ломили на первом слоге…

– Утро цзеть видь… – припомнился Кудеславу непонятый, а потому накрепко засевший в голове выкрик.

– Во-во! – Лисовин снова шевельнул перекормленное, ленивое пламя. – Проклятие, стало быть: «Утра ты не увидишь». «Цзеть» – мокшанское словцо, у нас ему однословного подобия вовсе нету. Означает оно «ты не». А, к примеру, «цзень» – это по-нашему будет «я не» что-нибудь там… В общем, не молвь у них – брех собачий.

– Все они псы, вот и гавкают по-песьи!

Так, это уже начали подавать голос сгрудившиеся вокруг мужики. И не кто-нибудь, а Кудлай, черед которого по возрасту да по делам как бы не самый последний.

Велимир и старейшина одновременно оборотились на голос. Под из: взглядами Кудлай потупился, однако же с дерзким упрямством продолжал гнуть свое:

– Ясно же, что это мордва челны отбила! Надо было еще тогда, в запрошлом году, самый корень мокшанский выжечь! Так нет, пожалели…

– Дурням сопливым помолчать бы, покуда старшие держат совет! – тихо, но очень зло сказал Лисовин.

А Яромир невесело усмехнулся:

– Да пускай уж… Говорят, будто и у дурня на сто сот пустобрешных словец пробивается одно мудрое.

– Пойди вынайди его, единственное, среди сотен-то! – пробурчал Велимир, вновь отворачиваясь к огню.

– А вот скажи… – Старейшина глядел на Кудлая так, будто впрямь ждал от него путного рассуждения. – Скажи: чего бы это мордве именно теперь на нас броситься? Не прошлой весной, не осенью – именно нынче? А?

Кудлай вскинул голову, тряхнул колтуном склеенных засохшей кровью волос:

– Известно чего… – Он шмыгнул носом, скривился. – Поди, гости твои давешние как-то смогли натравить. Может, и напали мокшане не без ихней помощи. Все знают: этот, волчина-то заезжий, грозил сварой с мордовским родом…

Яромир крякнул и сгреб бороду в горсть. Вот ведь как оно: лишних ушей при беседе с гостями не было, а слухи по всему граду кишат, будто блохи в собачьей шерсти…

– Ладно, молчи покуда. – Старейшина продолжал рассеянно мять-теребить свою бороду. – Слышь, Кудеслав! Скажи-ка…

– Да, пускай скажет! – Вовремя не одернутый Кудлай, похоже, совсем обнаглел. – Пускай скажет, почему велел на том гибельном мыске привал обустроить?! Почему средь бела дня велел на ночлег становиться?! В таком месте, где никогда прежде не чалились, но где очень удобно чинить засады… Не было ли у него заранее все уговорено с воеводой-волчиной, а? Пусть скажет: отчего мы все пораненные, а на нем – ни царапинки?! Ты не молчи, Кудеслав Урман, ты ответь! Ответь, как вы с волчиной перемаргивались в общинной избе, не стесняясь ни духов-охранителей, ни старейшины с Белоконем!

Стало тихо – так тихо, что Мечнику отчетливо слышался плеск речных волн у неблизкого берега. Сгрудившиеся вокруг мужики упорно прятали от Кудеслава глаза, и тому стало ясно: нехорошие догадки о нем копошились не в одной лишь Кудлаевой голове.

А ведь Кудлай да прочие не могли заметить всего…

Ладно, нужно не смолчать; нужно ответить – да так, чтобы впредь никто и никогда не осмелился допустить на ум подобные вымыслы.

Мечник начал медленно подниматься с усыпавшего землю толстого слоя мертвых сосновых игл. Медленно-медленно. Не сводя спокойного, вроде бы даже сонного взгляда с бледнеющего лица пащенка-оскорбителя.

Нет, Кудеслав не успел ответить. Велимир, чуть привстав, рванул Кудлая за подол рубахи, подтащил, поставил рядом с огнем – так близко, что у ошалевшего парня едва не задымились штанины. – Ты скольких ворогов погубил?! – В горле у Лисовина клокотало, как у давящегося злобой пса. – Одного, – растерянно протянул Кудлай, безуспешно пытаясь вырвать одежду из прочной хватки Велимировых пальцев. – Одного… зацепил… – Одного – и то всего-навсего зацепил! – Лисовин выпустил наконец Кудлаеву рубаху, и потерявший равновесие парень едва не упал. – А он, – кивок в сторону Мечника, – у меня перед глазами порешил четверых! Это лишь то, что я видел, а скольких еще он к их собачьим праотцам отправил, небось и сам не упомнит! – Велимир вскочил и, шипя разъяренным змием, надвинулся на растерянно моргающего Кудлая: – Кабы не Мечник, нам бы всем голов не сносить! Кого хулишь, стервь?! Своего же спасителя хулишь!