Текст книги "Архангелы и Ко"

Автор книги: Федор Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Конечно, Матвей Молчанов бухгалтером был лишь в той степени, в какой таковые навыки необходимы для успешного аферизма. Но уж в афёрах-то он толк понимал. И авторам всей этой затеи он позавидовал невинной и чистой завистью – как профессионал своего дела профессионалам своего дела.

Затея по сути даже не была афёрой. Во всяком случае придраться к ней с точки зрения уголовного кодекса казалось делом исключительно трудным. Единственная зацепка брезжила в том, что частный владелец приобрёл «Каракал» именно пять лет назад – как раз когда забродили слухи о возможном банкротстве «Шостак энд Сан Глобкэмикал». Но с одной голой зацепкой эротическое шоу не сделаешь…

В экспедиционном компе, естественно, не имелось точных финансовых сведений о доведении «Каракала» до полного технического совершенства. Тогдашние перипетии живописались лишь в приложенном к фрахт-договору чёрт знает где и кем украденном отчёте технического эксперта Ллойдовской страховой компании. Исходя из безукоризненности каракальского состояния эксперт настойчиво рекомендовал своему начальству добиваться заключения страховки на максимальную сумму – десятикратную фактическую стоимость корабля.

Но несмотря на отсутствие точных данных, Матвей не сомневался, что все ремонты-переоснащения «Каракала» финансировались исключительно со счетов владельца. А ещё он не сомневался, что владелец этот – подставное лицо. По-правде корабль наверняка принадлежит которому-то из Шостаков. Хозяева «Глобкэмикал», страхуясь на случай банкротства, приняли меры для перекачки денежек фирмы на частный счёт – независимый и безопасный.

Что ж, всё это было неплохо выдумано и неплохо же сделано.

И всё это понятно.

А вот что по-прежнему нахрен к чёртовой матери НЕ понятно, так это заваренные ящики на корабельном складе.

…У Матвея начинало побаливать под веками – давала себя знать четырёхмесячная отвычка от работы с дисплей-голографом. Да ещё очнувшийся от долгой спячки комп вдруг спохватился, оценил размеры да освещённость каюты, эргонометрию рабочего места, антропометрию пользователя, и затеял оптимизировать видеопространство по всем мыслимым параметрам (операция ну вот абсолютно пользователю незаметная и работе не мешающая… якобы).

В конце концов Молчанов попробовал устало-расслабленно откинуться на спинку кресла, но глаза от этого не перестали болеть. Да ещё прибавилась боль в затылке: сидел-то Матвей ни в каком не в кресле, а острое ребро крышки проклятого гибрида койки с контрвакуумной спасалкой приходилось экспедиционному бухгалтеру как раз напротив места крепления шейных позвонков к основанию черепа.

Помнится, давеча кто-то пускал умилённые слюносопли по поводу кельеобразности крохотной этой каюты. А поправде-то похожа она скорей не на келью, а на стратолайнерное купе: вдоль одной стены – лежбище, у противоположной (с лежбища рукой подать в прямом смысле слова) дитя от брака стола и тумбочки, на нём комп… Ну, и ещё остаётся вполне достаточно свободного места – вполне достаточно для того, чтоб было куда распахнуться крышке люка, ведущего в помещение, где можно не вставая с дестр-унитаза принять душ. Люк этот, кстати, такой же толстый, бронированный да автоматизированный, как и все прочие корабельные люки. Так что не извольте беспокоиться: ежели некоего М.Молчанова вот сейчас же, прямо за компьютером, пришибёт прямым попаданием, скажем, метеорит, сортир останется совершенно работоспособным.

Наверное, про работоспособный сортир Матвей высказался более ли менее вслух. Во всяком случае, комп вдруг принялся тихонько, но очень по-истеричному верещать – небось, запустил акустодешифратор в надежде вылущить из услышанной невнятицы какие-либо ценные руководящие сведения. Процесс грозил затянуться надолго, а потому Молчанов велел счётно-логическому бухгалтеру вырубиться, а сам разлёгся на койке, подложив руки под голову и задрав левую ногу на компконтактор.

Итак, ящики. Заваренные ящики с деликатесами.

Если Шостак желал питаться всей этой роскошью, как он это делал? Прокрадывался ночами на склад с монтажной горелкой? Ладно, допустим, в «груше на кишке» может иметься запас натуральных продуктов на время перелёта. А тогда зачем утром туда направлялись кулинарные шедевры производства корабельного синтезатора? Шостаковский секретарь отлучён от запасов шефа? А тогда почему столиков-доставщиков было два? У секретаря волчий аппетит? В пресловутой груше скрывается засекреченный пассажир? Чем дальше в лес, тем больше сдвиг по фазе…

Так, пошли с другой стороны. Затруднить доступ к содержимому ящиков могли не из страха перед покражей. Это могли сделать, если внутри спрятано нечто, этикеткам не соответствующее. Что? Какое-нибудь бактериологическое средство истребления всадников? Или вся эта дурацкая экспедиция вообще только прикрытие? Более чем вероятно – уж слишком ничтожны её шансы на успех и уж слишком хлоповат состав участников…

Кстати, ремарка. Понятно теперь, отчего так настойчиво не желала обдумываться собственная перспективная идейка. Причина в специфических навыках мыслительного аппарата Эм Молчанова, кои навыки всё-таки не удалось растранжирить ни Чинарёву, ни Бэду Рашну. Идейка-то воплотима только непосредственно на Байсане. А до Байсана еще нужно добраться. Причем желательно добраться до Байсана в составе траханой этой экспедиции. И крайне желательно – живым. Так что проблемы автоупорядочиваются в очередь, согласно своей насущности.

Итак, о чем мы бишь?..

Ах да, прикрытие…

Прикрытие.

Но прикрытие чего? Что есть интересного на Байсане, кроме флайфлауэров? Вынутые алмазы? Может, «Глобкэм» хочет втихаря… Да нет, чушь! Против исключительной монополии, да еще Макрохардовской, Глобкэм не попрёт. Вынутые алики – побрякушки чересчур уникальные (читай: чересчур заметные). Стоит хоть одному вынутому промелькнуть в обход законного монополиста, и источник этого промелька вычислят «ун моменто». После какового вычисления оный источник незамедлительно и законнейшим образом смешают с отходами жизнедеятельности организма. А Шостак как-то не похож на самоубийцу – тем более на самоубийцу, избравшего в качестве средства достижения цели… как это… самоутопитие в дерьме.

Разве что умная мысль прежде молчановской головы уже посещала шостаковскую? Идеи, как известно, носятся в воздухе… Но недоубиенная квазичестной жизнью интуиция подсказывает: не похожа эта идейка на бэ-у. С Шостаками-то схлёстываться приходилось уже – не те они люди, чтобы… Нет, уж скорее «Глобкэмикал» хочет использовать малопосещаемый дикий мир с плохой репутацией для… для… Между прочим, Байсан в одном секторе с Темучином. Может, Шостаки затеяли исподтишка поторговать с Новославией, или с Конфедерацией, или с ними обоими… то есть обеими… И в пресловутых ящиках вместо пива да тушенки – детали боевых роботов… сопространственные снаряды… что там ещё запрещено продавать в отложившиеся миры?

Да, вот на этом, пожалуй, всё и сходится – даже твой дурацкий визит на «Вихрь». Будь в этой экспедиции всё в порядке, тебя с твоей самочинной проверкой попросту отослали бы к едрёной фене, и баста. А тебя на «Вихрь» допустили. С неохотой, то ли после раздумья, то ли посовещамшись… Как если бы думали, будто ты что-то подозреваешь и заопасались отказом эти подозрения укрепить.

Небось, на Байсане, пока вы все, хлопы, будете вожжаться с фиалкотараканами и пока с вами будут вожжаться всадники, деловитые ребята загрузят свой глиссерок десятком-другим ящичков да и слетают себе куда-нибудь в заранее условленное место за тридевять Байсанских земель. На бизнес-рандеву, стало быть. Затем ещё разок слетают… И ещё… Потому-то и возник кодировщик на глиссерном «оживляющем» пульте – а то кто-нибудь из непосвященных сдуру залезет да сдуру же повторит маршрут по записям робот-пилота… Да уж, кодировщик на глиссере… вот сюрпризик будет кое-кому…

Так, не отвлекаться.

Очень, очень правде подобны все вышеизложенные догадки.

Конечно, нас в училище учили (недурственно сказануто, а?), будто бы даже самая правдоподобная теория – ничто без экспериментальной проверки. Что ж, нашу теорию мы проверим. Теперь-то нам это, как два пальца об… э-э… обсосать.

Матвей глянул на входной люк, проверил, активирован ли блокиратор запора, предназначенный блюсти тайну его Матвеевой приватной жизни… Только убедившись, что никакой самовольный визитёр в каюту не вломится, бухгалтер Бэд Рашн выволок из столотумбочки короткоствольную ручную лучевку. Отличная штука. Ухоженая. Индикатор зарядки показывает 100%, а это до двухсот импульсов на минимальной мощности либо до сорока на максимальной (каждый такой импульс может расшибить в клочья откормленного слона). А если передвинуть этот вот рычажок, будет двадцать пять минут работы непрерывным лучом – чем не плазмотрон?

Это благодаря Дику Крэнгу у Матвея появился инструмент для взлома.

Возвращаясь из вояжа по Каракаловским внутренностям, Молчанов уже почти у самого люка своей каюты встретился с Дикки-боем. Точней, это Дикки-бой встретился с ним. Ещё точней – налетел и едва не сшиб с ног.

Они с одинаковой поспешностью отпрянули друг от друга и пару мгновений совершали в тесном коридоре перемещения, смахивающие на фигуры какой-то дикарской пляски – уступали друг другу дорогу. Глаза Крэнга опять стремительно особачнели, и голос его тоже стал, как у недоподохшей дворняги (это, естественно, с поправкой на дворняжичье неумение говорить):

– Ты… Ты так и не простишь меня, Мат?

– Кто это здесь Мат? – очень искренне изумился Матвей. – Меня зовут Бэд. И всю жизнь так звали. Забыл?

Он скользнул оценивающим взглядом по фигуре старого своего друга Дикки, и вдруг кривовато усмехнулся, махнул рукой:

– Ладно, не хнычь, скотина. Прощаю.

И обнял скотину, которая действительно принялась уже хлюпать носом. Неловко обнял, сильно задев прощённого друга по правому боку… точней, по правому боковому карману.

С минуту Крэнг истязал Матвеево ухо прочувствованными всхлипами. Потом сказал сожалеюще:

– Ты извини, Ма… как тебя… Бэд. Меня срочно требует Шостак. Я потом к тебе зайду, хорошо?

– Беги, беги, – осклабился Молчанов, разнимая объятия.

И окрылённый нежданным прощением Крэнг радостно понёсся на ковёр к руководству, так и не заметив, что Матвей успел облегчить не только его Кренгову душу, но и его Крэнгов карман. Ладно. Следует надеяться, Дикки-бой ещё не в тех отношениях с начальством, когда опасно входить в руководящий кабинет без оружия (Дикки-бой работает на Глобкэм всё-таки не долго, а Шостак-сын производит впечатление человека исключительно терпеливого и выносливого)…

Да и кстати, какая-то там конвенция Объединённых Рас запрещает использовать энергетическое оружие на планетах с первобытными формами жизни не только разумной, но даже и всего лишь «организованной» (сиречь проявляющей некоторые внешние признаки разума, на деле оного не имея). Так что, заблаговременно изъяв у Крэнга лучевку, Молчанов спас его от… нет, не «от», а «до»: до пяти лет с аннулированием счетов, договоров и всех прав наследования.

…Вздрогнув, Матвей кинулся заталкивать конфискованную у приятеля стрелялку обратно в тумбостол. Потому что вдруг начало происходить то, что вроде бы произойти никак не могло: надёжно заблокированный люк, скрипнув, вздумал медленно открываться.

* * *

Первым в открывающийся люковой проём протиснулся тощеватый, но крепкий и мускулистый зад, обтянутый грязными рабочими брюками. Протиснулся, вильнул туда-сюда, будто осматриваясь, и двинулся дальше, внутрь. По мере этого медленного, но неуклонного вторжения выяснилось, что зад явился не сам по себе, а в составе азиата Клауса. Своеобразная техника проникновения тоже довольно быстро нашла своё объяснение: руки визитёра были заняты небольшим, но увесистым подносом.

Войдя процентов этак на девяносто-девяносто пять, Клаус небрежно произнёс в коридор: «Аллес. Загерметизируй люк и свободен». Из коридора ответили бравым исполнительномеханизмовским бипаньем, после чего люковая крышка, так до конца и недооткрывшись, двинулась в обратный путь.

Тем временем Клаус осмотрелся (на сей раз по-людски, глазами то есть), пристроил поднос рядом с Матвеем, чинно уселся на оставшийся после этой операции свободным коечный пятачок и вымолвил голосом радушного официантмейстра:

– Перенакачивайте стартеры, не отшвартовываясь от терминала.

Матвей поначалу как-то не обратил внимание, что азиат Клаус говорит по-русски (с заметным, правда, но чисто интонационным акцентом). Гораздо больше, чем язык общения и чем даже то, КАК главный корабельщик сумел влезть в заблокированную изнутри каюту, Молчанова интересовали два вопроса. Вопрос первый: ЗАЧЕМ герр Клаус-ага влез в упомянутую каюту? И вопрос второй: с какой целью он приволок сюда то, что он сюда приволок?

На подносе имели место две глубокие тарелки с неким синтез-яством, формою, цветом и, вероятно, вкусом отдалённо напоминающим сосиски. Ещё на подносе имели место два крохотных рюмкоподобных предмета, первоначальное назначение которых явно лежало в области техники, а не пития. А ещё на подносе имела место фляжка – объёмистая, прозрачная и с какою-то подозрительно прозрачной жидкостью внутри.

Вдоволь налюбовавшись приволоченным, Молчанов поднял глаза на приволокшего. Тот немедленно произвёл пальцами правой руки какой-то маневр смутного назначения – не то со лба что-то стряхнул, не то честь отдал – и произнес:

– Мичман-навигатор в отставке, чистокровный афганонемец Клаус Генрих Кадыр-оглы. Ну, что – со знакомством?

– Не понимаю, – выцедил Матвей на глобале, упорно не желая замечать игривого Клаусова подмигивания в сторону фляжки.

– Конечно, не понимаешь, – охотно согласился герр экипаж-хан, тем не менее продолжая упорно придерживаться русского языка. – Никто этого толком не понимает. И командование не поняло. Как это, говорят, получается, что мичман Кадыр-оглы чуть не каждый вечер под лёгкой плазмой, а эрзац-гравитационных осложнений не наблюдается? Не понятно, говорят. Вот так, непонявши, и списали в отставку. На всякий случай.

– Я не понимаю по русски, – Матвей подбавил в голос морозцу.

Клаус пожал плечами:

– А я не понимаю, почему именно стандартный рацион номер шестнадцать-кэй полностью снимает осложнения от пьянства при искусственной гравитации. И не понимаю, почему до сих пор это заметил только я один. А, может, не я один? Может, пол-космофлота втихую попускает под шнорхель?

– Ай донт андэстэнд рашн, – терпеливо повторил Молчанов. – Жэ нэ компран па. Нэ розумию. Ферштейн, мать твою?!

– Чего же тут не ферштейн? – снова пожал плечами афганонемец. – Тут не ферштейн только, как ты, рашн-донт-андэстэнд, на этом самом рашне говорил с Крэнгом. И с Филом – с секретарём Шостака.

Матвей мысленно чертыхнулся, вслух же рявкнул:

– С ними говорил, а с тобой не хочу. И вообще, забирай-ка все свои рюмки-тарелки и вали нахрен отсюда!

– В результате сбоя в работе командного чиф-компа вместо планового отстрела коллектор-контейнера с отходами санитарно-технических персональных устройств был осуществлён внеплановый санитарный отстрел технического персонала, – азиат Клаус полюбовался эффектом и прокомментировал: – Из объяснительной вахтенного офицера. Клялись, что не выдумка. За что и выпьем.

Последние слова он договаривал, аккуратно разливая по эрзац-рюмкам содержимое фляжки.

Матвей с сомнением поднёс одну из посудинок к лицу и принюхался. Вопреки его ожиданиям, кроме всего прочего налитое пахло и спиртом тоже.

– Не бойся, – Кадыр-оглы ободряюще подмигнул поверх своей рюмки. – Это не какой-нибудь синтезат, а натуральная пшеничная водка. Сам гнал. Из натурального кормового рапса. Прозит!

Перед тем, как лихо опрокинуть в рот свой шедевр самогоноварения, он макнул в рюмку мизинец и резким движением отряхнул оный. Потом, роясь в тарелке с сосискообразной закусью, разъяснил:

– Это я принял меры. А то в Коране сказано: «Первая капля вина приведёт тебя в ад». Сказано, конечно, не персонально мне, и это не вино… Но страховка – великая движущая сила нашего свободного общества.

Молчанов внимательно осмотрел подвергнутый окунанию Клаусов палец, затем – блаженно жующую косоглазую физиономию… Ни симптомов химического ожога, ни пены на губах вроде не наблюдалось. И Матвей решился.

На вкус «рапсовка» оказалась даже менее гадкой, чем стандартный рацион номер шестнадцать-кэй.

Некоторое время жевали – молча, сосредоточенно и синхронно. Матвей исподтишка рассматривал экс-мичмана, за пьянку выкинутого из военно-космических сил и кем-то подобранного с помойки в капитаны частного корабля. Чёрт их разберёт, эти азиатские лица… Тем более, азиатские лица, над природными чертами которых потрудились радиационный загар, перегрузки да садистский космофлотский тренаж.

Судя по внешности, лет Клаусу было что-то между двадцатью и пятьюдесятью. Рожа вроде бы приятная, живая, открытая… Да уж, именно открытая. Такой вот открытой рожей можно что угодно прикрыть. И не слишком ли ловко этот афганонемец сумел к тебе подладиться, вроде бы всем своим поведением работая на эффект слегка противоположный? Не напоминает ли он этой ловкостью некоего Мэ Молчанова? Тот, небось, очень многим людям запомнился как приятный, располагающий к себе молодой человек… Интересно, какой процент оных многих людей додумался увязать эту приятность-располагательность с понесёнными на ровном месте убытками?

Небось, вот так же, как сейчас к тебе – нагло, нахраписто, со слабоумными шуточками – этот немец афганского разлива подкатился в своё время и к Шостаковому сыну Шостаку (или кто там для блезира числится хозяином «Каракала»?). Подкатился и пролез в капитаны, хотя при всего-навсего мичманской квалификации да ещё и с такой причиной увольнения из ВКС нанимать его капитаном не имели ни малейшего права… Впрочем, подкатываться-то нужно было даже не к Шостаку. Подкатываться нужно было к чинушам из департамента по кадровому контролю, без визы которых ни один найм-договор не подписывается. А ещё раньше – к заправилам соответствующего профсоюза, которые, между прочим, отставных вояк надух не переносят – ещё даже хуже, чем кораблевладельцев-частников… Ох и скользкий же он, небось, тип, этот Клаус!

А тем временем скользкий тип Клаус, дожевав очередную псевдососиску, полез за пазуху своей обтрёханной офицерки и осторожно, как змею кусачую, выволок оттуда пистолет-деструктор – двумя пальцами за кончик ствола. Выволок, оглянулся – куда бы деть? – и в конце концов пристроил на комп-контактор. И сказал:

– Вот. А лучевку лучше верни Крэнгу. Зачем наживать неприятности на чистой трассе?

Матвей посмотрел на деструктор. Тот был хорош. В магазине такой не купишь даже по спецразрешению (такие по спецразрешению полицейские кладовщики выдают – сами понимаете, кому); а, к примеру, Зинка Глистопродавка, торговый пункт которой некогда располагался под мост-развилкой пятой и восемнадцатой магистралей, за подобные игрушки ломила… нет, не вспомнить уже, но какую-то совершенную несусветицу.

– Сколько? – спросил Матвей.

– Один, – сказал Клаус, наливаючи. – Второй мне и самому пригодится, а больше у меня нет.

– Я спрашиваю, сколько с меня?

Кадыр-оглы поднял глаза от рюмок и хмыкнул:

– Сочтёмся при дележе дивидендов. Если доживём. За что и выпьем.

Выпили за «доживём».

Закусывая, Клаус бубнил невнятно:

– Ты его спрячь. И вообще, веди себя осторожней. Имей в виду: этот корабль проектировался под армейцев, тут на тайну личной жиэни плёвано и растёрто. В каждой каюте гляделки. И в коридорах. Везде. Гляделки и подслушки. И блокировки на дверях совсем как настоящие. КАК. Понял? – Он дожевал «сосиску» и речь его несколько повнятнела. – Между прочим, Фил приказал, чтоб пульт контроля всех этих сверчков-светлячков перенесли в Шостаковский отсек. Только не вышло. Что-то там у них поломалось кажется – я не в курсе.

Молчанов посмотрел на его лучащуюся самодовольством физиономию, осклабился:

– Про «не в курсе» – это ты новоэдемским хлопам мозги форматируй. А вот с кем я на каком языке говорил… Ты это, что ли, по своим подслушкам да гляделкам вычислил?

– Ага, – корабельный капитан как-то уж слишком деловито принялся разливать по третьей. – Прём сквозь сопространство, работы – сам, небось, понимаешь… Вот и нашел себе развлечение. Проще говоря, дер цэрстрёунг.

«Врёшь ты, сука, а не развлекаешься! – подумал Матвей. – С Филом твоим я по-русски всего парой слов перекинулся, и то в номере. Даже если Новоэдемскую гостиницу тоже строили вояки, то уж в ней-то ты капитаном не состоял! И отчего это, по-твоему, должен я „сам понимать“, до какой степени у тебя нет работы во время сопространственного перелёта? Выходит, ты знаешь, что я училище Космотранса окончил, что три года налетал на кросстаре… И, конечно, всё это тебе тоже Каракаловские подслушки нашептали, конспиратор ты хренов?!»

Вслух Молчанов ничего этого не сказал. Вслух он продекламировал со значением:

 
«Смакуя риск, как дитя помадку,
Под градом брани и злых острот
Мы смело резали правду-матку,
Законопатив ей кляпом рот.»
 

– Не понял, – сказал Клаус.

– Подумай, – сказал Матвей.

Они немного посидели молча, потом выпили, потом ещё раз выпили, а потом Клаус Кадыр-оглы сказал:

– Их ферштейн. Мне эта экспедиция тоже не нравится.

Бухгалтер Рашн едва не подавился псевдососиской:

– Это всё, что ты понял?

– Я многое понял, – герр космолёт-баши… то есть (пардон!) экипаж-паша Клаус Генрих вдруг сделался неподдельно серьёзен. – Например, я понял, что ты – летун с опытом. Это ж видно! Как по кораблю ходишь, как смотришь… И вообще – у тебя в глазах сопространство.

Матвей опять чуть не подавился. Вот ещё новость! Выходит, он, Матвей – такой же в лоб галактикой звезданутый шиз, как и сам Клаус?! Во открытие-то!

А Клаус изрёк:

– В общем, я думаю, ты тут единственный, на кого я могу расчитывать в случае чего-нибудь нештатного.

– А твой экипаж? – поинтересовался Молчанов, жуя.

– Экипаж у меня два человека. Программист якобы предпенсионного возраста (без сомнения врёт, что «пред») и бортинженер, восемь лет назад объявленный в глобальный розыск: он тогда был контакт-оператором и при швартовке к Альбе Орбитальной раздавил взлёт-посадочник – всего лишь навсего перепутал терминалы. Теперь объясни: как они оба получили о'кэй на найм?

– А ты как получил? – ехидно осведомился Матвей.

– Будешь хохотать, но представления не имею. Один малознакомый доброжелатель насквозь уши проплазмотронил, нагар дюзовый… «Рискни, попробуй, а вдруг…» Ну, и рискнул – чтоб только отплавился. А оно возьми, да и удайся. Словно бы в профсоюзе и в департаменте не соображают: малейшая нештатность, даже пусть и не по моей вине… Я понимаю, конечно, что они работодателей-индивидуалов терпеть не могут, но есть же предел! Им же всем, если что, сидеть – не пересидеть! Не кораблевладельцу, не Шостаку – им! Ну, и мне тоже, но кому, кроме меня, до этого дело? Вот и думай.

Каракальский капитан снова потянулся было наливать, но Молчанов, у которого рапсовка уже изрядно пошумливала в голове, перехватил его руку. Не те пошли разговоры, чтобы терять контроль над собеседником, и уж тем более над собой.

Клаус Генрих не стал упорствовать. Клаус Генрих сказал:

– По-моему, в эту экспедицию специально собрали людей, которые заведомо не помчатся в полицию. Вот смотри… Новоэдемцы в полицию точно не пойдут: они просто не знают, где это и зачем; Крэнга и его бицепсоидов полиция наверняка уже измечталась увидеть, а вот они её – вряд ли; я и мои – сам понимаешь… А ты… Думаешь, Шостак и Фил дураки, что проглотили твою блефотину про имя-фамилию?

– Не, – сказал Молчанов. – Не дураки, а сволочи. Работают на перспективу. Когда дойдёт до подтверждения прав первопоселенцев, заявят, что личность Бэда Рашна не идентифицируется, оттрахают его, горемыку, через задний проход да так и пустят по галактике бесштанненьким-неподмытеньким.

– Вот-вот. И ты что, заявлять на них побежишь? У тебя же наверняка у самого пробоотборник в вареньице!

Бухгалтер Рашн медленно растянул губы в улыбке:

– Уж за меня-то не изволь опасаться. Если дело дойдёт до идентификации, не отвертятся.

– Ага, – кивнул Клаус насмешливо, – знал я одну такую. Тоже всё время повторяла: «Смотри, если залетим – не отвертишься». И точно, не отвертелся. Никто. Так в рубрике «отец» и зафиксировали: «Тринадцатая отдельная образцово-показательная бронебригада». – Он прихлопнул ладонями по коленям, явно собираясь на выход. – Напомни-ка, куда ты меня посылал полчаса назад? Нахрен? Ну, хоть и с задержкой, но команду принято. Выпивку я, с твоего разрешения, заберу, а жратву оставляю. И кончай ты замаривать себя голодом, ходи в столовую! Понимаю, конечно: на виду у всего коллектива светить истараненным фэйсом удовольствие маленькое, но уж сцепи зубы и вытерпи.

– А что, ещё заметно? – огорчённо протянул Матвей.

– Не бери в голову, теперь модно носить губы такого размера. – Кадыр-оглы спрятал фляжку за пазуху и встал.

Уже открывая люк он небрежно полуобернулся:

– Судя по тому, что углядели мои гляделки, тебя заинтересовала тушенка в нашей каргокамере. Так вот, не сочись слюной. И не вздумай взламывать ящики. Я уже в них заглядывал, там нет ничего съедобного. Наверное, у Шостака на Байсане погибла нежнолюбимая бабушка, и он решил отвезти на её могилку родной землицы. Всего получается тонн, приблизительно, двадцать – бабушка, наверное, была женщиной крупной. Ну, всё. Ауфвидерзеен, о нежносладчайший рахат-лукум моего взора.

Минут этак с десять Матвей просидел, как в трансе, безотрывно глядя на прихлопнувшуюся за Клаусом люковую крышку и тщетно пытаясь хоть приблизительно рассортировать в голове мешанину из набитых грунтом ящиков, приваренных крышек, Шостаков, шостаковских бабушек и алкогольных паров. Мешанина поддаваться какому-либо упорядочению не желала. В конце концов бухгалтер Рашн отчаялся, аккуратно снял на пол поднос с замаскированной под сосиски тошнотиной, растянулся на койке и устало смежил очи. Ушибленный рапсовкой мыслительный аппарат требовал не умствований, а сна. Но требовать ещё не означает получить.

Милостью азиата Клауса у отставного хакера появилась добавочная забота: пистолет-деструктор. Такой подарок чуть ли не первому встречному… при том, что об означенном «встречном» даритель знает заметно больше, нежели должен бы…

Полицейский дестр – оружие сложное, многоцелевое и весьма «себе на уме». Помимо очень мощного процессора недра подобных смертоубоек как правило содержат эллипсетку, каковая содержит на себе разнообразные и строго индивидуальные поведенческие алгоритмы – в том числе и для случая попадания в нехозяйские руки. Так что подарочек – штука очень, очень опасная в самом широком смысле данного слова. Не обязательно, конечно, капитан «Каракала» умыслил какую-то пакость; он вообще запросто мог не знать о такой особенности полиц-дестров – информация сия не из легкодоступных… Но… Но Бог, как правило, соглашается беречь только тех, кто сам к себе относится не наплевательски.

Так что экс-хакер, подумав, решил отдохнуть минут этак с пять, а затем немножко помочь Господу в бережении береженого. Занятие и само по себе предстояло не из ерундовых, а вдобавок следовало ещё выдумать меры против подслушек-подглядок… И ещё следовало непременно успеть до условно-бортовой ночи, до включения гипнопассиватора (оный прибор, конечно, можно «отрегулировать», но тогда центральный брэйн бортовой сети мигом заподозрит неладное и поднимет никому не надобный шум)…

…Вскинувшись на койке и очумело тряся головой, Матвей с третьей попытки нащупал так и оставшуюся валяться на комп-контакторе дарёную смертоубойку. Нащупал и принялся торопливо заталкивать её под коечное покрывало. Он вдруг осознал, что успел задремать и собственные обстоятельные рассуждения о трудностях предстоящей работы ему приснились. А ещё он осознал, что к нему в каюту весьма назойливо скребутся, причём, кажется, уже довольно давно.

После резонного (хотя и несколько экспансивноватого) Молчановского «какого хрена?!» люк приоткрылся и образовавшаяся щель явила бухгалтерскому взору видение испуганно выпученного глаза, одной ноздри, половины рта и чего-то мочалкообразного, бывшего, вероятно, фрагментом курчавой неопрятной бородки.

– Степан Степанович, можно к вам? – вполголоса вымямлила половина рта, до мелогубости напуганная собственной храбростью.

Матвей начал подробно и очень убедительно объяснять, что никакой Степан Степанович здесь и не ночевал, а если бы и ночевал, то ещё утром такого Степана Степановича непременно бы выгнали, потому что обитателю этой каюты, Бэду Рашну (знаете Бэда Рашна?) сто лет нахрен не нужен здесь какой-то Степан с сербской фамилией. Где-то на самом интересном месте этого объяснения Матвей сообразил, что «Степанович» может быть не фамилией, а отчеством. Конечно, он не преминул поделиться своим открытием с заглядывающими в каюту фрагментами полуобморочной от страха физиономии, добавив, что отчеством называется архаичное восточнославянское именование по личному имени отца, до настоящего времени сохранившееся лишь в некоторых обособленных социумах с патриархальным укладом. Ещё он успел рассказать, будто лично знавал одного Степановича по фамилии Чинарёв, какового в последний раз видел в каталажке – на Новом Эдеме и на музейном унитазе.

Тут Матвей, наконец, опомнился, и подумал, что сосикообразный рацион шестнадцать-кэй не так уж хорошо снимает последствия эрзац-гравитационного пьянства, как полагает наивный Клаус. Но вот этого-то Молчанов вслух не сказал.

Вслух он сказал обречённо:

– Заходи.

Разрешение пришлось повторить несколько раз, ибо личность, по ту сторону щели находящаяся, от всего услышанного впала в глубоченный ступор.

Визитёр был из новоэдемцев – щенячьи глаза и щенячья же неуклюжесть при теле, которому бы позавидовал любой из Крэнговых долболомов. Войдя, гость первым делом вступил в стоящий на полу поднос, поскользнулся и смаху сел на койку (Матвей едва успел поджать ноги, чудом избежав множественных переломов и раздроблений).

Пока возжаждавший приключений обитатель золотого рая ладонями счищал с огромных ступней давленые псевдососиски, а ладони в свою очередь вытирал о штаны, Молчанов сел и попробовал отодвинуться от него как можно дальше.

Завершив очистные мероприятия, новоэдемец посмотрел на хозяина каюты предаными голубыми глазами и вопросил (почему-то шепотом, с мимолётной оглядкой на люк):

– Степан Степанович, вы не будете так добры сказать: что там дальше?

– Где это «там»? – раздраженно осведомился Матвей.

– Ну, в тех стихах, которые вы заказали в ресторане. «Райская баллада», да?