Текст книги "Стихи"
Автор книги: Федерико Гарсиа Лорка
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Камень жадно собирает семена и капли, ласточек костяк летучий и скелеты волчьи; он не даст певучих звуков, пламени, кристаллов, он дает одни арены, серые арены.
Благородный наш Игнасьо распростерт на камне. Он скончался. Что с ним стало? На лицо взгляните: словно смерть его натерла бледно-желтой серой, голова его темнеет, как у минотавра.
Он скончался. Дождь проникнул в рот его открытый. Вылетел из сжатых легких воздух, как безумный, а любовь его, питаясь снежными слезами, греется в лазури горной отдаленных пастбищ.
Что там шепчут? Здесь почило тленье и безмолвье, перед нами только тело в тяжком испаренье. Прежде в этой четкой форме соловьи звучали, а теперь она покрыта синью дыр бездонных.
Кто наморщил саван? Лживы все слова и речи, здесь, в углу, никто не плачет, не заводит песни, шпорами коня не колет и змеи не гонит. Я хочу увидеть взглядом широко открытым пред собою это тело, только не в покое.
Я хочу людей увидеть с голосом, как трубы, укрощающих уздою лошадей и реки; я хочу людей увидеть с костяком звенящим и с певучим ртом, где солнце искрится кремнями.
Здесь хочу я их увидеть. Перед этим камнем. Перед этим торсом бледным с торсом перебитым. Я хочу, чтоб эти люди указали выход для Игнасьо-паладина, связанного смертью.
Пусть укажут эти люди плач такой широкий, чтоб он тек в туманах нежных светлою рекою, чтоб без бычьего пыхтенья яростно-двойного по реке той плыл Игнасьо охладелым телом.
Чтоб река та затерялась на арене круглой, на луне, что притворилась светлым,кротким агнцем; чтоб река исчезла в ночи рыбьего безмолвья, затерялась в белой чаще дымов отвердевших.
Нет, лица его платками вы не закрывайте, чтобы не привык он к смерти,в нем самом сокрытой. Спи, Игнасьо, и не чувствуй жаркого мычанья. Мчись, лети, покойся с миром. Так умрет и море.
IV ОТСУТСТВУЮЩАЯ ДУША Ты чужд быку, смоковнице, и коням, и муравьям у твоего порога. Тебя не знает вечер и ребенок, ушел ты навсегда, навеки умер.
Ты чужд хребту иссеченному камня, атласу черному, в котором тлеешь. Ты чужд своим немым воспоминаньям, ушел ты навсегда, навеки умер.
Придет к нам осень с гроздьями тумана, улитками и снежными горами. Никто в твой взор не взглянет светлым взором, ушел ты навсегда, навеки умер.
Да, потому что ты навеки умер, как мертвые, оставившие землю, как мертвые, которых забывают средь кучи мусора и псов издохших.
Пусть чужд ты всем. Тебя я воспеваю. Я сохраню твой мужественный облик, и зрелость опыта, и жадность к смерти, вкус терпкий губ твоих и привкус грусти в веселой смелости твоих порывов.
Родится ли когда иль не родится с судьбой такою бурной андалузец? О красоте твоей пою со стоном, и грустно шелестит в оливах ветер.
Федерико Гарсиа Лорка
Федерико Гарсиа Лорка
Шесть стихотворений по-галисийски 1935 Перевод Ф. Кельина – Мадригал городу Сантьяго – Романс Пречистой Девы и ее ладьи – Песня о маленьком рассыльном – Ноктюрн маленького утопленника – Колыбельная песня Росалии Кастро, усопшей – Пляшет луна в Сантьяго
МАДРИГАЛ ГОРОДУ САНТЬЯГО
Дождик идет в Сантьяго, сердце любовью полно. Белой камелией в небе светится солнца пятно.
Дожлик идет в Сантьяго: ночи такие темны. Трав серебро и грезы лик закрывают луны.
Видишь, на камни улиц падает тонкий хрусталь. Видишь, как шлет тебе море с ветром и мглу и печаль.
Шлет их тебе твое море, солнцем Сантьяго забыт; только с утра в моем сердце капля дождя звенит.
РОМАНС ПРЕЧИСТОЙ ДЕВЫ И ЕЕ ЛАДЬИ
Это праздник, праздник ночью, праздник маленькой Пречистой и ее ладьи!
Дева росту небольшого, серебром блестит корона, племенных быков четверка впряжена в ее повозку.
А стеклянные голубки дождь несли с собою в горы, сквозь туманы сонм усопших устремился в тесный город.
О Пречистая! Ты лаской кроткий взор согрей коровий, убери цветами плащ свой, сняв их с савана усопшей.
Над Галисией высоко в небесах восходят зори, и Пречистая дорогу направляет в дом свой, к морю.
Это праздник, праздник ночью, праздник маленькой Пречистой и ее падьи!
ПЕСНЯ О МАЛЕНЬКОМ РАССЫЛЬНОМ
В Буэнос-Айресе есть волынка, та волынка над рекой Ла-Платой. Норд на ней играет, влажным серым ртом к ней прикасаясь. Бедный парень Рамон де Сисмунди! Там, на улице Эсмеральды, грязь, и весь он испачкан грязью, пылью ящиков и прилавков. Вдоль по улицам бесконечным, по зеленому берегу пампы той порой галисийцы гуляли, о долинах нездешних вздыхая. Бедный парень Рамон ле Сисмунди! Он в волнах услыхал муиньейру, между тем как пасла его память семь быков луны туманной. Шел по берегу он речному, шел по берегу он Ла-Платы, там, где ивы и кони немые вод стекло в этот час ломали. Но не слышал он стона волынки, великана волынщика в небе не заметил со ртом крылатым. Бедный парень Рамон де Сисмунди! Хоть по берегу шел он Ла-Платы, лишь увидел он дня угасанье да багровую стену заката.
НОКТЮРН МАЛЕНЬКОГО УТОПЛЕННИКА
По берегу к броду пойдем мы безмолвно взглянуть на подростка, что бросился в волны.
Воздушной тропою, безмолвно, пока его в океан не умчала река.
Душа в нем рыдала от раны несносной, баюкали бедную травы и сосны.
Луна над горою дожди разметала, и лилии повсюду она разбросала.
У бледного рта, что улыбкою светел, камелией черной качается ветер.
Покиньте луга вы и горы! Безмолвно глядите: вот тот, кого приняли водны.
Вы, темные люди, – в дорогу, пока его в океан не умчала река.
Белеют там в небе туманы сплошные, там исстари бродят быки водяные.
Ах, как под зеленой луной, средь долин, над Силем деревьев звенит тамбурин!
Скорее же, парни, скорей! Глубока, его в океан увлекает река!
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ РОСАЛИИ КАСТРО, УСОПШЕЙ
Встань, подруга моя дорогая! Петухи новый день возвещают. Встань, любимая, снова! Слышишь? Ветер мычит коровой.
Ходят плуги между тем из Сантьяго в Вифлеем.
В тонкой серебряной лодке ангел в Сантьяго плывет, из Вифлеема в той лодке скорбь Галисии везет.
Галисии тихой, чьи мертвенны дали, поросшие густо травою печали, и той же травой поросло твое ложе, и черные волны волос твоих тоже, волос, что к далеким морям бегут, где тучи-голубки гнездо свое вьют.
Встань, подруга моя дорогая! Петухи новый день возвещают. Встань, любимая, снова! Слышишь? Ветер мычит коровой.
ПЛЯШЕТ ЛУНА В САНТЬЯГО
Посмотри, как застыл, побелел тот влюбленный!
Это пляшет луна над долиною мертвых.
В ночь теней и волков он застыл, как они, стал он черным.
Ах! Все пляшет луна над долиною мертвых.
Конь из камня, кем ранен он был, в царство сна охраняя входы?
Это все луна, луна над долиною мертвых!
Стекла серые туч, кто сквозь них взором облачным глянет мне в очи?
Это все луна, луна над долиною мертвых.
Снится золото мне цветов, умереть мне дозволь на ложе.
Нет! Луна безмолвно пляшет над долиною мертвых.
Дочка! Вдруг я побелела, видно, ветер стал холодным!
То не ветер: грустит луна над долиною мертвых.
Кто ревет, как бык огромный, кто под небом глухо стонет?
Нет, не бык: луна, луна над долиною мертвых.
Да, луна в венце из дрока, да, луна, луна, что пляшет, пляшет, пляшет, вечно пляшет над долиною мертвых!
Федерико Гарсиа Лорка
Федерико Гарсиа Лорка
Диван Тамарита 1936 Перевод А. Гелескула – Газеллы – I. Газелла о неожиданной любви – II. Гзелла о пугающей близости – III. Газелла об отчаявшейся любви – IV. Газелла о скрытой любви – V. Газелла о мертвом ребенке – VI. Газелла о горьком корне – VII. Газелла о воспоминании – VIII. Газелла о темной смерти – IX. Газелла о чудесной любви – X. Газелла о бегстве – XII. Газелла об утреннем рынке
– Касыды – I. Касыда о раненном водой – II. Касыда о плаче – III. Касыда о ветвях – IV. Касыда о простертой женщине – V. Касыда о бездомном сне – VI. Касыда о недосягаемой руке – VII. Касыда о розе – VIII. Касыда о золотой девушке – IX. Касыда о смутных горлицах
ГАЗЕЛЛЫ
I
ГАЗЕЛЛА О НЕЖДАННОЙ ЛЮБВИ
Не разгадал никто еще, как сладко дурманит это миртовое лоно. Не знал никто, что белыми зубами птенца любви ты мучишь затаенно.
Смотрели сны персидские лошадки на лунном камне век твоих атласных, когда тебя, соперницу метели, четыре ночи обвивал я в ласках.
Как семена прозрачные, взлетали над гипсовым жасмином эти веки. Искал я в сердце мраморные буквы, чтобы из них сложить тебе – навеки,
навеки: сад тоски моей предсмертной, твой силуэт, навек неразличимый, и кровь твоя, пригубленная мною, и губы твои в час моей кончины.
II
ГАЗЕЛЛА О ПУГАЮЩЕЙ БЛИЗОСТИ
Я хочу, чтоб воды не размыли тины. Я хочу, чтоб ветер не обрел долины.
Чтобы слепли ночи и прозреть не смели, чтоб не знало сердце золотого хмеля,
чтобы вол шептался с лебедой вечерней, чтоб, не видя света, умирали черви,
чтобы зубы череп оголил в оскале, чтоб желтел их отблеск и на белой шали.
Я слежу, как бьется ночь полуживая, раненой гадюкой полдень обвивая.
Зелен яд заката, но я выпью зелье. Я пройду сквозь арки, где года истлели.
Только пе слепи ты чистой наготою как игла агавы в лозах над водою.
Дай тоской забыться на планете дальней но не помнить кожи холодок миндальный.
III
ГАЗЕЛЛА ОБ ОТЧАЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ
Не опускается мгла, чтобы не смог я прийти и чтобы ты не смогла.
Все равно я приду и пускай скорпионом впивается зной.
Все равно ты придешь, хоть бы хоть бы губы сжигал тебе дождь соляной.
Не подымается мгла, чтобы не смог я прийти и чтобы ты не смогла.
Я приду, бросив жабам изглоданный мой огнецвет.
Ты придешь лабиринтами ночи, где выхода нет.
Не опускается мгла, не подымается мгла, чтобы я без тебя умирал, чтобы ты без меня умерла.
IV
ГАЗЕЛЛА О СКРЫТНОЙ ЛЮБВИ
В венок я вплел тебе вербену лишь ради колокола Велы.
Гранада, затканная хмелем, луной отсвечивала белой.
Сгубил я сад мой в Картахене лишь ради колокола Велы.
Гранада раненою серной за флюгерами розовела.
И ради колокола Велы я этой ночью до рассвета горел в огне твоего тела, горел, и чье оно – не ведал.
V
ГАЗЕЛЛА О МЕРТВОМ РЕБЕНКЕ
Каждую ночь в моей Гранаде, каждую ночь умирает ребенок. Каждую ночь вода садится поговорить о погребенных.
Есть два ветра – мглистый и ясный. Крылья мертвых – листья бурьяна. Есть два ветра – фазаны на башнях и закат – как детская рана.
Ни пушинки голубя в небе только хмель над каменной нишей. Ни крупинки неба на камне над водой, тебя схоронившей.
Пала с гор водяная глыба. Затосковали цветы и кони. И ты застыл, ледяной архангел, под синей тенью моей ладони.
VI
ГАЗЕЛЛА О ГОРЬКОМ КОРНЕ
На свете есть горький корень и тысячи окон зорких.
Нельзя и рукой ребенка разбить водяные створки.
Куда же, куда идешь ты? Есть небо пчелиных оргий прозрачная битва роя и горький тот корень.
Горький.
С изнанки лица в подошвы стекает осадок боли, и поет обрубок ночи со свежей слезой на сколе.
Любовь моя, враг мой смертный, грызи же свой горький корень.
VII
ГАЗЕЛЛА О ВОСПОМИНАНИИ
Останься хоть тенью милой, но память любви помилуй
черешневый трепет нежный в январской ночи кромешной.
Со смертью во сне бредовом живу под одним я кровом.
И слезы вьюнком медвяным на гипсовом сердце вянут.
Глаза мои бродят сами, глаза мои стали псами.
Всю ночь они бродят садом меж ягод, налитых ядом.
Дохнет ли ветрами стужа тюльпаном качнется ужас,
а сумерки зимней рани темнее больной герани.
И мертвые ждут рассвета за дверью ночного бреда.
И дым пеленает белый долину немого тела.
Под аркою нашей встречи горят поминально свечи.
Развейся же тенью милой, но память о ней помилуй.
VIII
ГАЗЕЛЛА О ТЕМНОЙ СМЕРТИ
Хочу уснуть я сном осенних яблок и ускользнуть от сутолоки кладбищ. Хочу уснуть я сном того ребенка, что все мечтал забросить сердце в море.
Не говори, что кровь жива и в мертвых, что просят пить истлевшие их губы. Не повторяй, как больно быть травою, какой змеиный рот у новолунья.
Пускай усну нежданно, усну на миг, на время, на столетья, но чтобы знали все, что я не умер, что золотые ясли – эти губы, что я товарищ западного ветра, что я большая тень моей слезинки.
Вы на заре лицо мое закройте, чтоб муравьи мне глаз не застилали. Сырой водой смочите мне подошвы, чтоб соскользнуло жало скорпиона.
Ибо хочу уснуть я – но сном осенних яблок и научиться плачу, который землю смоет. Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном, который вырвать сердце хотел в открытом море.
IX
ГАЗЕЛЛА О ЧУДЕСНОЙ ЛЮБВИ
Огонь и гипс безжалостной пустыни, была ты в сердце влагой на жасмине.
Огонь и блеск безжалостного неба, была ты в сердце шелестами снега.
Пустырь и небо руки мне сковали.
Пустыни неба раны бичевали.
X
ГАЗЕЛЛА О БЕГСТВЕ
Я не раз затеривался в море, с памятью, осыпанной цветами, с горлом, полным нежности и боли. Я не раз затеривался в море, как в сердцах детей я затерялся.
Нет ночей, чтоб отзвук поцелуя не будил безгубые улыбки. Нет людей, чтоб возле колыбели конских черепов не вспоминали.
Ведь одно отыскивают розы лобной кости лунные рельефы. И одно умеют наши руки подражать корням захороненным.
Как в сердцах детей я затерялся, я не раз затеривался в море. Мореход слепой, ищу я смерти, полной сокрушительного света.
XII
ГАЗЕЛЛА ОБ УТРЕННЕМ РЫНКЕ
Я под аркой Эльвиры буду ждать на пути, чтоб узнать твое имя и, заплакав, уйти.
Что за луны льдом озерным на лице твоем застыли? Как в заснеженной пустыне твой костер собрать по зернам? Твой хрусталь колючим терном кто задумал оплести?..
Я под аркой Эльвиры буду ждать на пути, чтобы взгляд твой пригубить и, заплакав, уйти.
Ранит голос твой весенний среди рыночного крика! Сумасшедшая гвоздика, затерявшаяся в сене! Как близка ты в отдаленье, а вблизи – не подойти...
Я под аркой Эльвиры буду ждать на пути, чтобы бедер коснуться и, заплакав, уйти.
КАСЫДЫ
I
КАСЫДА О РАНЕННОМ ВОДОЮ
Хочу спуститься в глубь колодца, хочу подняться лестницей крутою, чтобы увидеть сердце, ужаленное темною водою.
Теряя силы, бредил мальчик в венке из инея и крови. Ключи, колодцы и фонтаны клинки скрестили в изголовье. О вспышки страсти, всплески лезвий, о белой смерти пение ночное! О желтый прах сыпучего рассвета среди пустыни зноя! Один на свете, бредил мальчик с уснувшим городом в гортани. Прожорливую тину заклинало приснившихся фонтанов бормотанье. Агония дугою выгибалась и, выпрямляясь, холодела. Сплелись двумя зелеными дождями агония и тело.
Хочу спуститься в глубь колодца, и черпать смерти снадобье густое, и впитывать ее замшелым сердцем, чтобы найти пронзенного водою..
II
КАСЫДА О ПЛАЧЕ
Я захлопнул окно, чтоб укрыться от плача, но не слышно за серой стеной ничего, кроме плача.
Не расслышать ангелов рая, мало сил у собачьего лая, звуки тысячи скрипок на моей уместятся ладони.
Только плач – как единственный ангел, только плач – как единая свора, плач – как первая скрипка на свете, захлебнулся слезами ветер и вокруг – ничего, кроме плача.
III
КАСЫДА О ВЕТВЯХ
В Тамарите – сады и своры, и собаки свинцовой масти ждут, когда опустеют ветви, ждут, когда их сорвет ненастье.
Есть там яблоня в Тамарите, грозди слез ее ветви клонят. Соловей там гасит рыданья, а фазан их пепел хоронит.
Не печалятся только ветви одного они с нами склада: в дождь не верят и спят так сладко, словно каждая стала садом.
На коленях качая воду, ждали осени две долины. Шло ненастье слоновьим шагом, частокол топча тополиный.
В Тамарите печальны дети, и всю ночь они до восхода ждут, когда облетят мои ветви, ждут, когда их сорвет непогода.
IV
КАСЫДА О ПРОСТЕРТОЙ ЖЕНЩИНЕ
Видеть тебя нагой – это вспомнить землю. Ровную землю, где ни следа подковы. Землю без зелени, голую суть земную, замкнутую для времени: грань алмаза.
Видеть тебя нагою – постигнуть жажду ливня, который плачет о хрупкой плоти, и ощутить, как море дрожит и молит, чтобы звезда скатилась в его морщины.
Кровь запоет по спальням, и станет эхом, и тишину расколет клинком зарницы но не тебе дознаться, в каких потемках спрячется сердце жабы и сон фиалки.
Бедра твои – как корни в борьбе упругой, губы твои – как зори без горизонтов. Скрытые в теплых розах твоей постели, мертвые рты кричат, дожидаясь часа.
V
КАСЫДА О БЕЗДОМНОМ СНЕ
Жасмин и бык заколотый. Светает. Булыжник. Арфа. Карта. Полудрема. Быком жасмина девушка рядится, а бык – исчадьем сумрака и рева.
Будь это небо маленьким ребенком, полночи бы жасмином расцветало и бык нашел бы синюю арену с неуязвимым сердцем у портала.
Но это небо – стойбище слоновье, жасмин – вода, но тронутая кровью, а девушка – ночной букет забытый, у подворотни брошенный на плиты.
Жасмин и бык. И люди между ними в пустотах сна подобны сталактитам. Слоны и облака сквозят в жасмине, и девичий скелет – в быке убитом.
VI
КАСЫДА О НЕДОСЯГАЕМОЙ РУКЕ
Я прошу всего только руку, если можно, раненую руку. Я прошу всего только руку, пусть не знать ни сна мне, ни могилы.
Только б алебастровый тот ирис, горлицу, прикованную к сердцу, ту сиделку, что луну слепую в ночь мою последнюю не впустит.
Я прошу одну эту руку, что меня обмоет и обрядит. Я прошу одну эту руку, белое крыло моей смерти.
Все иное в мире – проходит. Млечный след и отсвет безымянный. Все – иное; только ветер плачет о последней стае листопада.
VII
КАСЫДА О РОЗЕ
Роза, уже становясь неземною, искала не утренний проблеск искала иное.
Не жаждала света, ни тьмы не просила, ни зноя рубеж полусна-полуяви, искала иное.
Роза, застыв под луною, на небе искала не розу искала иное.
VIII
КАСЫДА О ЗОЛОТОЙ ДЕВУШКЕ
В воде она застыла и тело золотое затон позолотило.
Лягушками и тиной пугало дно речное. Пел воздух соловьиный и бредил белизною. Ночь таяла в тумане, серебряном и светлом, за голыми холмами под сумеречным ветром.
А девушка вздыхала, над заводью белея, и заводь полыхала.
Заря горела ясно, гоня стада коровьи, и, мертвая, угасла с венками в изголовье. И соловьи рыдали с горящими крылами, а девушка в печали расплескивала пламя.
И тело золотое застыло цаплей белой над золотой водою.
IX
КАСЫДА О СМУТНЫХ ГОРЛИЦАХ
Две горлицы в листьях лавра печалились надо мною. Одна из них была солнцем, другая была луною. Спросил я луну: Сестрица, где тело мое зарыли? Над сердцем моим, – сказала, а солнце раскрыло крылья. И я вдалеке увидел, по пояс в земле шагая, две снежных орлицы взмыли, п девушка шла нагая. Спросил я у них: Сестрицы, где тело мое зарыли? Над сердцем, – луна сказала, а солнце сложило крылья. И я двух нагих голубок увидел в тени орлиной и были одна другою, и не было ни единой. """"""""
Федерико Гарсиа Лорка
Стихи разных лет ЭТО – ПРОЛОГ
В этой книге всю душу я хотел бы оставить. Эта книга со мною на пейзажи смотрела и святые часы прожила.
Как больно за книги! Нам дают они в руки и розы, и звезды, и медленно сами уходят.
Как томительно видеть те страданья и муки, которыми сердце свой алтарь украшает!
Видеть призраки жизней, что проходят – и тают, обнаженное сердце на бескрылом Пегасе;
видеть жизнь, видеть смерть, видеть синтез вселенной: встречаясь в пространстве, сливаются вместе они.
Стихотворная книга это мертвая осень; стихи – это черные листья на белой земле,
а читающий голос дуновение ветра: он стихи погружает в грудь людей, как в пространство.
Поэт – это дерево с плодами печали: оно плачет над тем, что любит, а листья увяли.
Поэт – это медиум природы и жизни, их величие он раскрывает при помощи слов.
Поэт понимает все, что непонятно, и ненависть противоречий называет он дружбой.
Он знает: все тропы равно невозможны, и поэтому ночью по ним он спокойно идет.
По книгам стихов, среди роз кровавых, печально проходят извечные караваны;
они родили поэта, и он вечерами плачет, окруженный созданьями собственных вымыслов.
Поэзия – горечь, мед небесный, – он брызжет из невидимых ульев, где трудятся души.
Она – невозможность, что внезапно возможна. Это арфа, но струны пламена и сердца.
Она – жизнь, по которой мы проходим с тоскою, надеясь, что кормчий без руля проведет наш корабль.
Стихотворные книги это звезды, что в строгой тишине проплывают по стране пустоты и пишут на небе серебром свои строки.
О глубокое горе и навек, без исхода! О страдальческий голос поющих поэтов!
Я хотел бы оставить в этой книге всю душу...
ПЕСНЯ ЛЮБВИ
Песня любая заводь любви.
Звезда голубая заводь времен, завязь эпох.
А заводь крика чуть слышный вздох.
* * *
Я чувствую, как в жилах у меня, расплавив сердце раскаленной страстью, струится ток багряного огня.
Так погаси же, женщина, пожар.
Ведь если в нем все выгорит дотла, одна зола взойдет на пепелище, одна зола...
* * *
Потупив взор, но воспаряя мыслью, я брел и брел... И по тропе времен металась жизнь моя, желавшая желаний. Пылила серая дорога, но однажды увидел я цветущий луг и розу, наполненную жизнью, и мерцанием, и болью.
Ты, розовая женщина, – как роза: ведь и ее девичье тело обвенчали с твоим тончайшим запахом разлуки, с тоской неизречимой по печали.
САД СМУГЛЯНОК
(Фрагменты)
ПОРТИК
В серебряные барабаны бьют струи фонтана.
Ткут полотна ветра листья и лозы, подкрашивают ароматом дикие розы.
И с ними в ладу паук обращает луну в звезду.
ВСТРЕЧА
Мария – Утоли мои печали, тебя мне видеть довелось в лимонной роще, где пели струи источника слез. Ты лучшая из роз!
Мария – Утоли мои печали, тебя мне видеть довелось. Твои глаза хрусталей светлее, туманы кос. Ты лучшая из роз!
Мария – Утоли мои печали, тебя мне видеть довелось. Где та перчатка лунного цвета и первых рос? Ты – лучшая из роз!
ЛИМОННАЯ РОЩА
Лимонная роща. Зов моих младенческих снов.
Лимонная роша. В гнездах янтарных грудей твой воздух.
Лимонная роща. В чаще ты бризы морские нянчишь.
Лимонная роща. Сад апельсиновый. Без чувств, недугом сломленный и обескровленный.
Лимонная роща. Не ты ли видала, как взмахом руки любовь мою подрубили.
Лимонная роща. Любовь моя детская, сердца тоска без роз и без посошка.
Лимонная роща.
СЮИТА ВОДЫ
СТРАНА
В черной, черной воде деревья погребены, маргаритки и маки.
По дороге, выжженной солнцем, идут три вола.
А по воздуху летит соловей сердце дерева.
ДРОЖЬ
Я сохранил бы в памяти, как сувенир серебряный, частицу глыбы росной.
Среди равнин безлесных прозрачный пруд светлеется, родник потухший.
АКАЦИЯ
Кто срубил длинный стебель луны? (Нам оставил корни подводные.)
Как легко могли бы мы срезать белоснежные венчики акации вечной!
КРИВАЯ
Снова с букетом ириса я тебя оставляю, прощаясь. Любовь моей ночи! И вдовушкой звездного света тебя нахожу, встречая...
Властитель сумрачных бабочек! Я иду по своей дороге. Через тысячу лет меня ты увидишь. Любовь моей ночи!
По тропинке лазурной, властитель сумрачных звезд, я своей дорогой последую. Пока не вместится в сердце мое вселенная.
УЛЕЙ
Мы жили в сотах стеклянных улья, воздушного улья! Целовались мы сквозь стекло.
Замечательная тюрьма, ворота которой луна!
СЕВЕР
Холодные звезды висят над дорогами.
Проходят люди и звери по дымным лесистым тропам. И тихо вздыхают хижины, когда заря занимается.
Раздается хряск топора.
Горы, леса, хутора сотрясаются, как цистерны. Под уларами топора!
ЮГ
Юг, мираж, отражение.
Можно сказать что угодно: апельсин или звезда, русло реки или небо.
О, стрела, стрела! Юг это стрела золотая, блуждающая над ветром.
ВОСТОК
Гамма благоуханий, ниспадающая на юг (ансамблем полутонов).
ЗАПАД
Гамма лунных сияний, возрастающая на север (двенадиатииветная).
СЮИТА ЗЕРКАЛ
СИМВОЛ
У Христа по зеркалу. в каждой руке. Дрожит его лик и множится. А черные взгляды сердцем его полнятся. Верую!
ОГРОМНОЕ ЗЕРКАЛО
Мы живем под зеркалом огромным. Человек – живая лазурь! Осанна!
БЛИК
Донья Луна. (Может, ртуть пролилась?) Навряд ли. Что за мальчик засветил ее фонарик? Мелькнет мотылек, и все погрузится во мрак. Молчите... тишина! Ведь этот светляк луна.
ЛУЧИ
Все вокруг – раскрытый веер. Брат, открой свои объятья. Бог – лишь точка впереди.
ОТЗВУК
Птица поет от одиночества. Воздух множится. Мы слышим не ушами, а зеркалами.
ЗЕМЛЯ
Все мы ходим по зеркалу незрячему, по стеклу прозрачному. Если б ирисы росли лепестками вниз, если б розаны цвели лепестками вниз, если б корни видели звезды и высь, а умерший спал с открытыми глазами, 'все мы явили бы – лебедями.
ФАНТАЗИЯ
За гладью зеркальной погасшие звезды и девочка-радуга, спящая крепко.
За гладью зеркальной покой бесконечный, гнездовье затиший бескрылых и вечных.
Зеркальная гладь это мумия водная, ты в полночь закроешься ракушкой света.
Зеркальная гладь первородные росы, упавшая в вечер раскрытая книга и эхо, ставшее плотью.
СИНТОИЗМ
Золотые колокольчики. Пагода – дракон. Дзинь, дзинь, дзинь над рисовым простором. Родник изначальный, источник правды. А где-то вдали розовые цапли и вулкан увядший.
ГЛАЗА
В них столько тропинок, распахнутых настежь. Там – два перекрестка тенистых и влажных. Смерть – частая гостья с полей этих тайных. (Срезает садовницей слезные маки.) В зрачках горизонтов вовек не отыщешь. В глазах мы блуждаем, как в девственной сельве. И в замок "Войдешь, а назад не воротишься" проходим по радужной оболочке. О, мальчик безлюбый, да спасет тебя бог от зарослей красных плюща. Елена, ты галстуки вышиваешь, но бойся захожего странника.
НАЧАЛО
Адам и Ева. Стараньями змия разбилось зеркало на сотню осколков. А камнем яблоко было.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СПЯЩЕМУ ЗЕРКАЛУ
Баю-бай, не бойся взглядов беспокойных. Баюшки-баю.
Сон не потревожат бабочка ночная, слово, или фраза, или луч-пролаза из замочной шелки. Баюшки-баю.
Ты похоже, зеркало, на мое сердечко. Сад мой, где любовь Ждет со мною встречи.
Спи себе спокойно, пробудись же, если на губах моих умрет поцелуй последний.
ВОЗДУХ
Бременеющий радугами воздух разбивает над листьями зеркала в звезды.
СМЯТЕНИЕ
Неужели сердце мое это сердце твое? Кто же мысли мои отражает? Кто мне эту страсть беспочвенную внушает? Почему мой наряд меняет цвета? Все – скрещение дорог на свете. Отчего же ты видишь на небе столько звезд? Брат, это ты или я? И чьи это руки так охладели? Я вижу себя в огнях зарницы, и людской муравейник в сердце моем копошится.
ПОКОЙ
Филин устал размышлять, очки протирает со вздохом, светляк катится кубарем под гору, падучие звезды мерцают. А филин, хохлясь, крыльями бьет и о чем-то мечтает.
БЕЗНАДЕЖНАЯ ПЕСНЯ
Сливаются реки, свиваются травы.
А я развеян ветрами.
Войдет благовещенье в дом к обрученным, и девушки встанут утрами и вышьют сердца свои шелком зеленым.
А я развеян ветрами.
ИЗВЕЧНЫЙ УГОЛ
Земля и небо, извечный угол (а биссектрисой пусть ветер будет).
Дорога и небо, гигантский угол (а биссектрисой желанье будет).
ТОПОЛЬ И БАШНЯ
Тень живого великолепья и тень столетий.
Тень певуче-зеленая и тень, с землей обрученная.
Камень и ветер смотрят врагами, тень и камень.
ПЕСНЯ
Пора проститься с сердцем однозвучным, с напевом безупречнее алмаза без вас, боровших северные ветры, один останусь сиро и безгласо.
Полярной обезглавленной звездою.
Обломком затонувшего компаса.
СИРЕНА И КАРАБИНЕР
(Отрывки)
Впечатанная в сумрак трехгранная олива, и треугольный профиль взметнувшая волна... И розовое небо на западе залива напряжено, как будто купальщика спина.
Дельфин проделал "мостик", резвясь в воде вечерней, и крылья расправляют, как птицы, корабли. Далекий холм сочится бальзамом и свеченьем, а лунный шар неслышно отчалил от земли.
У пристани матросы запели на закате... Шумит бамбук в их песнях, в припевах стынет снег, и светятся походы по ненадежной карте в глазах, глядящих хмуро из-под опухших век.
Вот взвился голос горна, впиваясь звуком нервным, как в яблочную мякоть, в пунцовый небосвод... Тревожный голос меди, сигнал карабинерам на бой с пиратским флагом и со стихией вол.
Ночь кобылицей черной ворвется в тишь залива, толкнув в латинский парус нерасторопный челн, и море, что вздыхало, как грация, стыдливо, внезапно страсть познает в гортанных стонах волн.
О тающие в танце средь луга голубого, примите дар мой, музы, и услужите мне: пусть девять ваших песен в единственное слово сольются голосами в небесной вышине!
ЭСТАМП НЕБА
Звезды ни с кем не помолвлены.
Ни с кем! А такие красивые! Они ждут поклонника, чтоб он их отвез в их Венецию, идеально счастливую.
Они каждую ночь подходят к решеткам оконным тысяча этажей на небе! и подают сигналы влюбленным в морях темноты, где сами тонут.
Но, девушки, подождите, чтоб я умер, и утром, рано, вас похищу одну за другою на кобылице тумана.
ТРИ РАССКАЗА ПРО ВЕТЕР
I
Был красным ветер вдалеке, зарей зажженный. Потом струился по реке зеленый. Потом он был и синь и желт. А после тугою радугой взошел над полем.
II
Запружен ветер, как ручей. Объяты дрожью и водоросли тополей, и сердце – тоже. Неслышно солнце за зенит склонилось в небе... Пять пополудни. Ветер спит. И птицы немы.
III
Как локон, вьется бриз, как плющ, как стружка завитками. Проклевывается, как ключ в лесу под камнем. Бальзамом белым напоит ущелье он до края и будет биться о гранит, изнемогая.
ШКОЛА
Учитель
Кто замуж выходит за ветер?
Ребенок
Госпожа всех желаний на свете.
Учитель
Что дарит ей к свадьбе ветер?
Ребенок
Из золота вихри и карты всех стран на свете.
Учитель
А что она ему дарит?
Ребенок
Она в сердце впускает ветер.
Учитель
Скажи ее имя.
Ребенок
Ее имя держат в секрете. (За окном школы – звездный полог.)
ОДИНОЧЕСТВО
В ПАМЯТЬ ЛУИСА ДЕ ЛЕОН
Красота недоступная! Ищет ли мир это белое, вечное и завершенное небытие? Хорхе Гильен
Погруженное в мысли свои неизменно, одиночество реет над камнем смертью, заботой, где, свободный и пленный, застыл в белизне полета раненный холодом свет, напевающий что-то.
Не имеющее архитектуры одиночество в стиле молчанья! Поднимаясь над рощею хмурой, ты стираешь незримые грани, и они никогда твою темную плоть не поранят.
В твоей глубине позабыты крови моей лихорадочный трепет, мой пояс, узором расшитый, и разбитые цепи, и чахлая роза, которую смяли песчаные степи.
Цветок моего пораженья! Над глухими огнями и бледной тоскою, когда затухает движенье и узел разрублен незримой рукою, от тебя растекаются тонкие волны покоя.
В песне протяжной лебедь свою белизну воспевает; голос прохладный и влажный льется из горла его и взлетает над тростником, что к воде свои стебли склоняет.
Украшает розою белой берег реки божество молодое, роща запела, звучанье природы удвоив и музыку листьев сливая с журчащей водою, Бессмертники хором у неба бессмертия просят и своим беспокойным узором ранят взоры колосьев и на карту печали свои очертанья наносят.
Арфа, ее золотые рыданья охвачены страстью одною отыскать в глубине мирозданья (о звуки, рожденные хрупкой весною!), отыскать, одиночество, царство твое ледяное.
Но по-прежнему недостижимо ты для раненых звуков с их кровью зеленой, и нет высоты обозримой, и нет глубины покоренной, откуда к тебе доносились бы наши рыданья и стоны.
НА СМЕРТЬ ХОСЕ ДЕ СИРИА-И-ЭСКАЛАНТЕ
Кто скажет теперь, что жил ты на свете? Врывается боль в полумрак озаренный. Два голоса слышу – часы и ветер. Заря без тебя разукрасит газоны.
Бред пепельно-серых цветов на рассвете твой череп наполнит таинственным звоном. О, светлая боль и незримые сети! Небытие и луны корона!
