Текст книги "Донья Росита, девица, или Язык цветов"

Автор книги: Федерико Гарсиа Лорка

Федерико Гарсиа Лорка
Донья Росита, девица, или язык цветов
Поэма о Гранаде девятисотых годов, с пением и танцами

Действующие лица

Донья Росита.

Няня.

Тетя.

Первая, Вторая, Третья подружки Роситы, приехавшие из Мадрида.

Первая девица.

Вторая девица.

Третья девица.

Мать девиц.

Первая Айола.

Вторая Айола.

Дядя.

Племянник.

Профессор-экономист (сеньор Икс).

Дон Мартин.

Юноша.

Двое рабочих.

Голос.

Действие первое

Комната. Одна из дверей ведет в оранжерею.

Дядя. А мои семена?

Няня. Они тут были.

Дядя. Теперь их нет.

Тетя. Чемерица, фуксии и хризантемы, «Луис Пасси» фиолетовый и лилия серебристо-белая с лиловым ободком.

Дядя. За цветами надо ухаживать.

Няня. Вы это мне говорите?…

Тетя. Молчи. Не отвечай.

Дядя. Я это всем говорю. Вчера я видел на полу раздавленные клубни георгина. (Входит в оранжерею.) Вы, по-видимому, не понимаете, что такое моя оранжерея. С восемьсот седьмого года, когда графиня де Вандес вывела свою моховую розу, это никому больше не удавалось тут, в Гранаде, даже университетскому ботанику, а мне удалось. Вы должны относиться с уважением к моим цветам.

Няня. Что ж, я их не уважаю?

Тетя. Ш-ш-ш! Оба вы хороши.

Няня. Да, сеньора. Я уж не говорю, что когда целый день поливаешь и всюду вода, жабы разведутся.

Тетя. Ну, ты же любишь нюхать цветы.

Няня. Нет, сеньора. Цветы пахнут мертвым ребенком, монашкой, алтарем. Все вещи грустные. По мне, апельсин или айва хорошая стоят всех этих роз. А тут у нас… розы справа, базилики слева, анемоны, шалфеи, петуньи и эти теперешние цветы, модные, хризантемы, растрепанные, как цыганята. Уж как бы хорошо посадить в саду грушу, вишню или японскую рябину!

Тетя. Чтоб их съесть…

Няня. На что же нам зубы даны?… У нас в деревне говорили:

 
Нам зубы даны, чтобы есть,
а ноги даны для пляски,
но кой-что у женщины есть…
 

(Подходит к Тете и доканчивает шепотом ей на ухо.)

Тетя. Господи! (Крестится.)

Няня. Да уж, в деревне скажут! (Крестится.)

Быстро входит Росита. На ней розовое платье по моде 90-х годов, с буфами и лентами.

Росита. А шляпа? Где моя шляпа? На колокольне у святого Людовика уже отзвонили тридцать раз!

Няня. Я видела на столе.

Росита. Нет ее там.

Все ищут. Няня выходит.

Тетя. А в шкафу ты смотрела? (Выходит.)

Входит Няня.

Няня. Нигде ее нет.

Росита. Неужели никто не знает, где шляпа?

Няня. А ты надень голубую, с маргаритками.

Росита. Ты с ума сошла!

Няня. Не больше, чем ты.

Возвращается Тетя.

Тетя. Вот она!

Росита берет шляпу и выбегает.

Няня. И все-то ей сразу подай! На два дня вперед забегает. Все-то она спешит, и никак ее не удержишь. Когда маленькая была, я ей всякий день говорила сказку, как она будет старушкой: «Моей Росите уже восемьдесят…» И всегда у нее так. Видели вы когда, чтоб она присела и занялась бы кружевами, или прошивками, или мережками или фестоны вырезала на капот?

Тетя. Никогда не видела.

Няня. Вечно она носится.

Тетя. Ты уж скажешь…

Няня. А что, вы сами не видите?

Тетя. Конечно, я никогда не могла ей перечить – как огорчить сироту?

Няня. Да уж, ни отца у нее, ни матери, зато тетя с дядей – настоящий клад. (Обнимает Тетю.)

Дядя (за сценой). Это уж слишком.

Тетя. Господи помилуй!

Дядя. Мало того, что топчут семена, но это уж бог знает что! У моего любимого куста роз обломаны листья. Этот сорт мне дороже всех. Гораздо дороже, чем роза моховая, и помпонная, и дамасская, и шиповник «Королева Изабелла». (Тете.) Иди-ка сюда, посмотри.

Тетя. Сломалась?

Дядя. Нет, все обошлось, но она могла сломаться.

Няня. Так чего ж кричать?

Дядя. Интересно бы выяснить, кто перевернул цветочный горшок?

Няня. На меня не смотрите!

Дядя. Значит, я сам перевернул.

Няня. А что, разве тут собаки не ходят или кошки? И ветер мог свалить.

Тетя. Пойди подмети в теплице.

Няня. Да уж, в этом доме не поговоришь.

Дядя. Ты никогда не видела такой розы. Это я тебе приготовил сюрприз. Есть замечательные сорта роз – вот, например, Rosa declinala – склоненная, с опущенными бутонами, и Rosa inermis – безоружная, без шипов, вот так чудеса, а? – ни одного шипа, и mirtifolia – миртолистная, ее привозят из Бельгии, и Rosa sulfurata – сернистая, она светится в темноте. Но эта самая редкая. Ботаники зовут ее Rosa mutabilis, что означает: «изменчивая», «меняющаяся». В этой книге ее описание, а вот картинка – посмотри-ка! (Открывает книгу.) Она красная утром, к вечеру становится белой, а ночью отцветает.

 
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и вечер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
а звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
 

Тетя. Она уже расцвела?

Дядя. Один цветок расцветает.

Тетя. И цветет только день?

Дядя. Только день. И весь этот день я думаю провести около куста, чтоб увидеть, как она побелеет.

Входит Росита.

Росита. Где мой зонтик?

Дядя. Где ее зонтик?

Тетя (кричит). Зонтик!

Входит Няня.

Няня. Вот он, зонтик.

Росита берет зонтик, целует Дядю и Тетю.

Росита. Хороша?

Дядя. Прелесть!

Тетя. Лучше всех.

Росита (открывает зонтик). А так?

Няня. Ради бога, закрой зонтик, нельзя открывать в комнате – это к несчастью!

 
Святой Варфоломей колесом,
святой Иосиф хлыстом
и лавра святым прутом
гоните врага мимо
четырех концов Иерусалима.
 

Все смеются. Дядя выходит.

Росита (закрывает зонтик). Вот, закрыла.

Няня. Больше так не делай. Чтоб тебя…

Росита. Ой!

Тетя. Что ты хотела сказать?

Няня. Так ведь не сказала!

Росита (выходит, смеясь). До свиданья.

Тетя. С кем ты идешь?

Росита (опустив голову). С подружками.

Няня. И с дружком.

Тетя. Ну еще бы!

Няня. Не знаю, кого я больше люблю: ее или его.

Тетя садится и принимается плести кружева.

Вот уж парочка, только на них и смотреть, а не дай бог помрут, похоронить в хрустальном гробу. А вы кого больше любите? (Начинает прибирать в комнате.)

Тетя. Я их обоих люблю, они мне оба родные.

Няня. Что одного, то и другую, а все-таки…

Тетя. Росита у меня выросла.

Няня. Это так. Я в кровь не верю, такой у меня закон. Кровь в жилах течет, сверху ее не видно. Троюродный брат, если он при тебе, дороже родного станет. А почему – это я не скажу…

Тетя. Ты лучше убирай.

Няня. Сейчас. У вас слова не вымолвишь. Вот, конечно, воспитай красавицу, а своих детей забрось, а свои-то дрожат от голода…

Тетя. Может быть, от холода?

Няня. Уж от чего-нибудь да дрожат. Своих детей забрось, чтоб тебе потом рот затыкали, а я – прислуга, только молчать не могу, а ответить и думать нельзя, а то бы сказала…

Тетя. Что ты сказала бы?

Няня. Бросьте вы эти коклюшки, у меня голова треснет!

Тетя (смеясь). Пойди посмотри, кто там.

На сцене тихо, слышно только, как постукивают коклюшки. Голос: «Рома-а-шка све-е-жа-ая!»

(Про себя.) Ромашки надо купить… Иногда нужно бывает… Вот когда что случится… тридцать семь… тридцать восемь…

Голос торговца издалека: «Рома-а-шка све-е-жа-ая!»

(Закалывает булавку.) И сорок.

Входит Племянник.

Племянник. Тетя!

Тетя (не глядя на него). Здравствуй, присаживайся, если хочешь. Росита ушла.

Племянник. С кем?

Тетя. С подружками.

Пауза.

(Смотрит на Племянника.) Что-нибудь случилось?

Племянник. Да.

Тетя. Кажется, я догадываюсь. Дай бог, чтоб ошиблась.

Племянник. Нет. Прочтите.

Тетя (читает). Так я и думала. Потому я и не хотела, чтоб вы часто встречались. Я знала, что рано или поздно ты должен будешь уехать туда, к родителям. А это не близко! Сорок дней только до Тукумана.[1]1
  Тукуман – город в Аргентине.


[Закрыть] Будь я мужчиной и помоложе, я дала бы тебе пощечину.

Племянник. Я не виноват, что люблю ее. Неужели вы думаете, что отъезд меня радует? Я хотел бы остаться здесь, потому и пришел.

Тетя. «Остаться! Остаться!» Твой долг – ехать. Там большое хозяйство, а отец уже стар. Вот я сама тебя гоню… Ты покинешь меня в большом горе. О Росите не хочу и думать. Ты вонзишь ей стрелу в сердце, стрелу с лиловыми лентами. Теперь она узнает, что шелк годится не только для вышиванья. Им вытирают слезы.

Племянник. Что же вы мне советуете?

Тетя. Уехать. Твой отец – мой брат. Здесь ты гуляешь, там – будешь работать.

Племянник. Я хотел бы…

Тетя. Жениться? Ты сошел с ума. Сперва устрой свое будущее. Увезти Роситу, да? Мы с дядей не разрешим.

Племянник. Я и сам слишком хорошо знаю, что это. невозможно. Только пусть Росита меня ждет. Ведь я скоро вернусь.

Тетя. Если там тебя не окрутит какая-нибудь красотка. И зачем я разрешила тебе за ней ухаживать! Моя девочка остается одна, в четырех стенах, а ты плывешь по морю, совсем свободный, плывешь по реке, скачешь по лимонным рощам, а она все тут, одна, изо дня в день, а ты – там, на коне, с ружьем, стреляешь фазанов.

Племянник. Почему вы так говорите со мной? Я дал слово и сдержу его. И вы знаете…

Тетя (мягко). Не надо…

Племянник. Не буду. Я замолчу из почтения к вам, но помните: совесть у меня есть.

Тетя (насмешливо). Прости, прости. Я забыла, что ты уже мужчина.

Входит Няня.

Няня (в слезах). Если бы он был мужчиной, он бы не уезжал.

Тетя (резко). Молчи!

Няня громко рыдает.

Племянник. Я сейчас вернусь. Скажите ей.

Тетя. Не беспокойся. Нам, старым людям, всегда выпадает на долю все неприятное.

Племянник выходит.

Няня. Ой, бедная моя девочка! Ой, бедная! Ой, господи, бедная! Вот какие теперь мужчины! Я бы по миру пошла, а ее не оставила. Опять у нас в доме слезы. Ох, сеньора! (С внезапной злостью.) Чтоб его съела морская змея!

Тетя. Все в воле божьей.

Няня.

 
Слушайте, кунжут и просо,
и три святых вопроса,
и цветок корицы:
пусть он сна лишится
и никакие клятвы
не принесут ему жатвы.
У святого Николая в колодце
пусть ядом соль для него обернется.
 

(Берет кувшин с водой и крестом кропит землю.)

Тетя. Не кощунствуй, иди по своим делам.

Няня уходит.

Слышится смех. Тетя выходит.

Первая подружка (входит и закрывает зонтик). Ах!

Вторая подружка (так же). Ах, как свежо!

Третья по дружка (так же). Ах!

Росита (так же).

 
Кто слушает нежные вздохи
моих подружек прелестных?
 

Первая подружка.

 
Никто.
 

Вторая подружка.

 
Равнодушный ветер.
 

Третья подружка.

 
Один кавалер неизвестный.
 

Росита.

 
А кто эти вздохи ловит,
чтоб в небо не улетали?
 

Первая подружка.

 
Стена.
 

Вторая подружка.

 
Портрет потаенный.
 

Третья подружка.

 
Стежки на моем одеяле.
 

Росита.

 
Ах, милые! Ах, подруги!
Я тоже с вами вздыхаю.
 

Первая подружка.

 
Кто слышит тебя?
 

Росита.

 
Глаза —
они и во тьме сияют.
Над ними ресницы, как заросли,
в которых заря отдыхает,
и пусть они черного цвета,
но ярче маков пылают.
 

Первая подружка.

 
Не ты вздыхаешь, а радость.
 

Вторая подружка.

 
Ах!
 

Третья подружка.

 
Счастлива ты.
 

Первая подружка.

 
В добрый час!
 

Росита.

 
Меня обмануть не удастся,
Я слышала слухи про вас.
 

Первая подружка.

 
Все слухи – цветы бабьих сплетен.
 

Вторая подружка.

 
Их волны ветрам подпевают.
 

Росита.

 
Я вам расскажу.
 

Первая подружка.

 
Мы просим.
 

Третья подружка.

 
Лишь вымысел слухи венчает.
 

Росита.

 
В Гранаде, в квартале Эльвиры,
живут три мадридских красотки,
одни по ночам в Альгамбру
идут они легкой походкой.
Одна в зеленом уборе,
другая как мальва блещет,
а третья – в пестрой шотландке,
и ленты до полу плещут.
Те, что впереди, – две цапли,
а третья голубки милее.
Таинственные вуали
снимают в темной аллее.
Ах, как же темно в Альгамбре!
Куда подружки шагают,
покамест в тени и прохладе
фонтан и роза вздыхают?
Быть может, юноши ждут их?
Где мирт, чтобы встать на страже?
Чьи руки трепетно снимут
цветок, прикрепленный к корсажу?
Никто не идет за ними:
две цапли, одна голубка.
Но юноши есть и такие,
что прячутся в зелени хрупкой.
В собор не ушли скульптуры,
и ветер целует их вволю;
Хениль волов убаюкал,
а Дарро – бабочек в поле.
И ночь тяжело ступает,
и тени ложатся холмами.
Мелькает ботинок, закрытый
оборками и кружевами.
У старшей глаза раскрыты,
у младшей – опущены скромно.
Так кто ж эти трое подружек
со шлейфом, с повадкою томной?
Зачем платочками машут?
Куда спешат ночью темной?
В Гранаде, в квартале Эльвиры,
живут три мадридских красотки,
одни по ночам в Альгамбру
идут они легкой походкой.
 

Первая подружка.

 
Довольно, не то всю Гранаду
зальет этот слух волною.
 

Вторая подружка.

 
У нас есть вздыхатели?
 

Росита.

 
Нет.
 

Вторая подружка.

 
Ведь это правда?
 

Росита.

 
Не скрою.
 

Третья подружка.

 
Нам иней убор подвенечный
прошил своими стежками.
 

Росита.

 
Но…
 

Первая подружка.

 
Ночь нам нравится очень.
 

Росита.

 
Но…
 

Вторая подружка.

 
Улицы скрыты тенями.
 

Первая подружка.

 
Одни по ночам в Альгамбру
мы ходим неслышной походкой.
 

Третья подружка.

 
Ах!
 

Вторая подружка.

 
Тише!
 

Третья подружка.

 
А что?
 

Вторая подружка.

 
Ах, боже!
 

Первая подружка.

 
Услышат – для сплетниц находка.
 

Росита.

 
В Альгамбре жасмин изнывает,
а месяц покоится кротко.
 

Входит Няня.

Няня (очень грустно). Детка, тетя зовет.

Росита. Ты плакала?

Няня (сдерживая слезы). Нет… Я просто так… Тут просто…

Росита. Не пугай меня. Что случилось? (Быстро выходит, взглянув на Няню.)

После ее ухода Няня молча рыдает.

Первая подружка (громко). В чем дело?

Вторая подружка. Скажи нам.

Няня. Молчите.

Третья подружка (тихо). Плохие новости?

Няня подводит их к дверям и смотрит вслед Росите.

Няня. Сейчас она ей говорит!

Пауза. Все прислушиваются.

Первая подружка. Росита плачет, идем туда.

Няня. Идите сюда, я вам все расскажу. Не трогайте ее сейчас. Пойдем черным ходом.

Уходят. Сцена пуста. Тихо доносится издалека этюд Черни. Пауза. Появляется Племянник, идет до середины сцены и останавливается, потому что входит Росита. Они смотрят друг на друга. Он подходит к Росите, обнимает ее за талию; она опускает голову ему на плечо.

Росита.

 
Зачем глаза твои сталью
коварно мои приковали?
Зачем твои руки скрывали
меня цветочной вуалью?
Какой соловьиной печалью
поишь ты расцвет моих дней!
Ты был мне жизни милей,
ты был мне звездой путеводной, —
уйдешь и порвешь бесплодно
все струны на лютне моей.
 

Он (ведет ее к козетке, и оба садятся).

 
Росита, души упоенье,
ты мой соловей под метелью,
ответь мне ласковой трелью;
твой холод – лишь воображенье:
не лед – мое отдаленье,
мой путь – океан пересечь,
и будет вода стеречь
волной покоя и пены
огонь мой, всегда неизменный,
чтоб он не смог меня сжечь.
 

Росита.

 
Однажды, в дреме, с балкона,
закрыта жасмином, незрима,
я видела: два херувима
слетели к розе влюбленной;
была она белой и сонной,
а стала как будто в крови;
стянув прожилки свои,
ее лепестки запылали
и, раненные, опали,
сгорев в поцелуе любви.
Пенять на тебя я не стану,
в саду среди миртов жила я,
мечты ветрам доверяя,
свою чистоту – фонтану.
Как серна, далась я обману,
глаза подняла, ты возник,
и в сердце впились в тот же миг
иголки – злые тираны;
они причиняют мне раны,
и раны краснее гвоздик.
 

Он.

 
Дано мне вернуться судьбою:
корабль золотой, как птица,
под парусом счастья примчится,
возьму я тебя с собою;
дневной и ночной мольбою
любовь тебя отогреет.
 

Росита.

 
Но яд любви овладеет
моей душой одинокой;
в пространстве, в воде глубокой
не радость, а смерть созреет.
 

Он.

 
Начнет ли росистой травою
медлительный конь мой кормиться,
туман ли ночной клубится
навстречу ветру стеною,
горит ли под летней жарою
равнина алых степей,
пронзит ли меня до костей
булавками изморозь злая, —
всегда ты со мной, дорогая,
до самой смерти моей.
 

Росита.

 
Хочу, чтоб вернулся ты
под вечер, пройдя Гранадой,
со светом, с печалью, с отрадой
соленой морской мечты;
лимонных дерев цветы,
бескровный жасмин бледнолицый —
все будет виться, струиться,
твой путь преграждая все выше,
и вихрь ароматов на крыше
сведет с ума черепицу.
Вернешься?
 

Он.

 
Вернусь к тебе.
 

Росита.

 
Какой голубки наитье
объявит твое прибытье?
 

Он.

 
Нет – голубь, верный судьбе.
 

Росита.

 
Покамест тебе и себе
я вышью две простыни, знай!
 

Он.

 
Беру в свидетели рай,
гвоздику, рожденную кровью:
вернусь я с той же любовью.
 

Росита.

 
Прощай же, мой друг!
 

Он.

 
Прощай!
 

Обнимают друг друга, сидя на козетке. Доносятся звуки рояля. Он уходит. Росита плачет. Входит Дядя и идет через сцену к теплице. Увидев Дядю, Росита берет книгу о розах, которая лежала рядом с ней.

Дядя. Что ты делала?

Росита. Ничего.

Дядя. Ты читала?

Росита. Да.

Дядя выходит.

(Читает вслух.)

 
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стекла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и ветер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
а звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
 

Занавес

Действие второе

Гостиная в доме доньи Роситы. Окна выходят в сад.

Сеньор Икс. Я всегда останусь человеком нового века.

Дядя. Новый век будет веком материализма.

Сеньор Икс. Успехи его намного превзойдут достижения века минувшего. Один из моих друзей, сеньор Лонгориа из Мадрида, купил недавно автомобиль, развивающий фантастическую скорость – тридцать километров в час. А шах персидский, без всякого сомнения – человек исключительных достоинств, также приобрел «Панар Левассер» мощностью в двадцать четыре лошадиные силы.

Дядя. Куда они так спешат, спрашиваю я? Припомните хотя бы гонки Париж – Мадрид: их пришлось прекратить, так как все участники погибли, не доехав до Бордо.

Сеньор Икс. Граф Зборонский, погибший при автомобильной катастрофе, и Марсель Рено, или Реноль (оба чтения вполне правомерны), также павший жертвой автомобильной катастрофы, суть мученики науки, и человечество воздаст им должное в грядущие дни торжества положительных знаний. Реноля я знал. Бедный Марсело!

Дядя. Все равно вы меня не убедите. (Садится.)

Сеньор Икс (ставит ногу на стул и играет тростью). Ну что ж! Вряд ли спор между профессором-экономистом и ученым садоводом может оказаться плодотворным. И в наши дни существуют настроения ухода от жизни и возврата к прошлому. В наши дни находят многочисленных последователей некий Хуан Баутиста Саи, или Сэ (оба чтения вполне правомерны), или граф Леон Толстуа, в просторечии Толстой, чьи произведения столь же изящны по форме, сколь глубоки по мысли. Я же ощущаю себя камнем Града Живого и ни в коей мере не могу присоединиться к сторонникам опрощения.

Дядя. Каждый проводит, как может или как знает, свой недолгий век.

Сеньор Икс. Земля, как известно, не самая значительная из планет; и все же наш долг – способствовать развитию цивилизации. Если бы Сантос-Дюмон[2]2
  Сантос-Дюмон Альберто (1873–1932) – бразильский аэронавт, один из пионеров воздухоплавания.


[Закрыть] посвятил свою жизнь выращиванию роз, мы не знали бы дирижабля.

Дядя (с неудовольствием). Ботаника – тоже наука.

Сеньор Икс (пренебрежительно). Да, но прикладная. Предмет ее изучения – соки пупавки душистой, или барбарис, или пульсатила, или наркотические свойства Датуры Страмониум, иначе дурмана.

Дядя (наивно). Вас интересуют эти растения?

Сеньор Икс. Для этого мне не хватает знаний. Меня интересует культура.

Пауза.

А… где Росита?

Дядя. Росита?

Пауза.

(Громко.) Росита!

Голос за сценой: «Ее нет!»

Ее нет.

Сеньор Икс. Очень сожалею.

Дядя. Я также. Сегодня ее именины. Наверное, она пошла помолиться святой Розе.

Сеньор Икс. Прошу вас передать ей этот перламутровый кулон. Как видите, он сделан в форме Эйфелевой башни, которую поддерживают два голубка, а в клюве у них – колесо индустрии.

Дядя. Она будет очень рада.

Сеньор Икс. Я собирался преподнести ей небольшую серебряную трубочку, в которой помещен образ Лурдской (иначе – Люрдской) божьей матери, или пряжку для пояса в виде змеи, украшенную четырьмя стрекозами, но я предпочел эту вещицу, так как она выполнена с большим вкусом.

Дядя. Благодарю.

Сеньор Икс. Я очарован вашим любезным приемом.

Дядя. Благодарю вас.

Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей любезной супруге.

Дядя. Очень благодарен.

Сеньор Икс. Мое нижайшее почтение вашей очаровательной племяннице с наилучшими пожеланиями в знаменательный день ее ангела.

Дядя. Чрезвычайно благодарен.

Сеньор Икс. Остаюсь вашим покорным слугой.

Дядя. Тысяча благодарностей.

Сеньор Икс. Еще раз прошу…

Дядя. Благодарю, благодарю, благодарю.

Сеньор Икс. Желаю счастья. (Уходит.)

Дядя (кричит). Благодарю, благодарю, благодарю!

Входит Няня.

Няня (смеясь). И как это у вас терпения хватает! От этого сеньора и от того, другого, дона Конфусьо Монтес де Ока, масона вашего, у нас когда-нибудь дом загорится.

Дядя. Сколько раз я тебе говорил: не подслушивай.

Няня. Вот неблагодарность! Да, сеньор, я стояла за дверью, только не для слушанья, а чтоб поставить метлу вверх ногами. Метла вверх ногами – гость из дому, такая примета.

Входит Тетя.

Тетя. Ушел он?

Дядя. Да. (Выходит.)

Няня. Что, и этот к Росите сватается?

Тетя. Зачем ты говоришь о сватовстве? Ты не знаешь Роситу.

Няня. Зато я знаю тех, кто сватается.

Тетя. Моя племянница помолвлена.

Няня. Не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить, не заставляйте меня говорить!

Тетя. Ну и не говори.

Няня. Что ж, по-вашему, хорошо это, когда мужчина уезжает, а девушка жди его пятнадцать лет, да еще какая девушка! Ей пора замуж. Сил больше нет беречь все это – белье, накидки, мережки, кружева, скатерти да покрывала, расшитые гладью! Им бы давно износиться, а она и годов не замечает. Седая станет, а все будет пришивать атласные ленты к оборкам свадебной рубашки.

Тетя. Зачем ты суешься не в свое дело?

Няня (удивленно). Как так суюсь? Я во всем этом давно увязла.

Тетя. Я знаю, что она счастлива.

Няня. Ей так кажется. Вчера я с ней целый день простояла у цирка: ей показалось, что там один циркач на него похож.

Тетя. А он правда похож?

Няня. Он красивый, как молодой послушник на первой службе. Рад бы ваш племянник заиметь такую осанку, такую белую шею, такие усы! Ничуть они не похожи. У вас в семье нет красивых мужчин.

Тетя. Вот спасибо!

Няня. У вас все низенькие и немножко сутулые.

Тетя. Ты уж скажешь!

Няня. Чистая правда, сеньора. Просто Росите понравился этот циркач. Он и мне понравился, и вам бы понравился. А она как увидит что хорошее, про жениха и вспомнит. Так бы и завязала ей глаза. Столько на небо смотреть – и впрямь ослепнешь!

Тетя. Ладно, хватит. Говори, да не заговаривайся.

Няня. Что же, я ее не люблю, что ли?

Тетя. Иногда кажется, что не любишь.

Няня. Я бы за нее всю кровь отдала, я бы хлеба не ела для ее-то счастья.

Тетя (с силой). Все это болтовня! Одни слова!

Няня (кричит). И дела! Да, уж я-то доказала, и дела! Я ее больше люблю, чем вы.

Тетя. Ложь!

Няня (кричит). Правда!

Тетя. Не кричи на меня!

Няня (кричит). Для чего ж мне язык дан?

Тетя. Замолчи, грубиянка!

Няня. Сорок лет я у вас живу.

Тетя (почти плача). Можешь уходить.

Няня (очень громко). Слава богу, хоть вас не увижу!

Тетя (плача). Сейчас же вон из дома!

Няня (рыдает). Вон из дома!! (Идет, плача; в дверях что-то роняет.)

Обе плачут.

Пауза.

Тетя (отирает слезы, мягко). Что ты уронила?

Няня. Подставку для градусника в стиле Людовика Пятнадцатого.

Тетя. Да?

Няня. Да, сеньора.

Плачут.

Тетя. Зачем она тебе?

Няня. Росите на именины. (Подходит к Тете.)

Тетя (всхлипывая). Она такая красивая!

Няня (плачущим голосом). Она бархатная, и на ней фонтан из настоящих ракушек, а из фонтана течет вода. Рядом беседка, вся в розах, она из проволоки; вода в бассейне – из голубых хрусталиков, а ручей и есть сам градусник. Лужи вокруг нарисованы масляной краской, и там сидит соловей, весь расшит золотыми нитками. Я хотела, чтоб он был заводной и пел, но это нельзя.

Тетя. Нельзя.

Няня. Да ему и незачем петь. У нас в саду есть живые.

Тетя. Правда.

Пауза.

Зачем ты потратилась?

Няня (плача), Я для Роситы ничего не пожалею.

Тетя. Никто ее так не любит!

Няня. Вы ее больше любите.

Тетя. Нет. Ты ей дала свою кровь.

Няня. А вы ей отдали жизнь.

Тетя. Я это делала из долга, а ты – по доброте.

Няня (упрямо). Не говорите так!

Тетя. Ты доказала, что любишь ее сильнее.

Няня. Большое дело – кормить! Я прислуга. Вы мне платили.

Тетя. Ты всегда была своя в доме.

Няня. Я простая прислуга, давала, что могла, вот и все.

Тетя. Ты говоришь – все?

Няня. А разве не все?

Тетя (раздраженно). Как тебе не стыдно! Не могу я тебя слушать, уйду.

Няня (раздраженно). Я тоже уйду.

Быстро выходят в разные двери.

Тетя сталкивается у выхода с Дядей.

Дядя. Надоели вы друг другу. У вас и кружева превращаются в колючки.

Тетя. Ей бы только поставить на своем.

Дядя. Не объясняй, я все это знаю наизусть. А все-таки ты не можешь без нее обойтись. Вчера я слышал, как ты ей подробно рассказывала о наших денежных делах. Ты не умеешь себя поставить. С прислугой так не говорят.

Тетя. Она не прислуга.

Дядя (мягко). Хорошо, хорошо, не хочу с тобой спорить.

Тетя. Что же, со мной невозможно разговаривать?

Дядя. Нет, возможно, только я предпочитаю молчать.

Тетя. А в душе меня упрекаешь.

Дядя. Зачем ты так говоришь? Чтоб только не спорить, я готов сам стелить постель, чистить платье и ковры у себя в комнате.

Тетя. Ну, что ты прибедняешься? Все в этом доме только и думают о твоих вкусах и о твоем удобстве.

Дядя (мягко). Напротив, дорогая…

Тетя (серьезно). Нет, именно так. Вместо того чтобы плести кружева, я вожусь с твоими цветами. А что ты делаешь для меня?

Дядя. Прости. Приходит такое время, когда люди, прожившие вместе жизнь, ссорятся из-за пустяков. Наверно, это оживляет давно умершие чувства. Когда нам было двадцать лет, мы так не говорили друг с другом.

Тетя. Нет, когда нам было по двадцать, настежь распахивались окна…

Дядя. Холод врывался в комнату, и мы с ним играли.

Входит Росита. Она в розовом широком платье. Мода изменилась, и больше не носят буфов. Быстро идет через сцену, в руках у нее ножницы. Дойдя до середины, останавливается.

Росита. Почта пришла?

Тетя. Пришла?

Дядя. Не знаю. (Кричит.) Почта пришла?

Пауза.

Нет, еще не пришла.

Росита. Она всегда приходит к этому часу.

Дядя. Должна была прийти.

Тетя. Она так часто запаздывает.

Росита. На днях я видела, что почтальон сидит с тремя мальчишками, играет с ними, а письма валяются на земле.

Тетя. Он сейчас придет.

Росита. Скажите мне тогда. (Быстро идет к двери.)

Дядя. Зачем тебе ножницы?

Росита. Я нарежу роз.

Дядя (удивленно). Что? Кто тебе разрешил?

Тетя. Я. Сегодня ее именины.

Росита. Я хочу поставить их в жардиньерки и в вазу у входа.

Дядя. Всякий раз, как вы срезаете розу, вы словно отрезаете мне палец. Для меня это одно и то же. (Смотрит на жену.) Не хочу спорить, я знаю, что они быстро отцветают.

Входит Няня.

Так поется в «Вальсе роз» – это самая приятная из новых песенок. А все-таки я не могу видеть срезанные розы. (Выходит.)

Росита (Няне). Почта пришла?

Няня. Розы только на то и годятся, чтобы их в комнатах ставили.

Росита (раздраженно). Я тебя спросила, пришла ли почта.

Няня (раздраженно). А что, я себе письма забираю?

Тетя. Пойди нарежь цветов.

Росита. В этом доме во всем найдешь каплю дегтя.

Няня. Да, в каждом углу отрава.

Тетя. Ты довольна?

Росита. Не знаю.

Тетя. Отчего так?

Росита. Когда я одна, я довольна, но я совсем не бываю одна…

Тетя. Ну вот! Мне не нравится твой образ жизни. Жених совсем не требует от тебя одиночества. Он всегда пишет мне, чтобы ты всюду бывала.

Росита. Когда я не дома, я чувствую, как бежит время, а я не хочу расставаться с мечтами. Вот на площади построили еще один дом. Я не хочу знать, как бежит время.

Тетя. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты ему написала и вышла здесь за другого. Ты привлекательна. Я знаю, у нас многие в тебя влюблены – и юноши, и взрослые мужчины.

Росита. Тетя, послушай. Я очень сильно его люблю, очень крепко. Если бы я не видела людей, мне все бы казалось, что с его отъезда прошла только неделя. Я жду, как в первый день. Что же мне год, или два, или десять?

Звонок колокольчика.

Вот почта.

Тетя. Что-то он пишет на этот раз?

Входит Няня.

Няня. Там пришли эти старые девы.

Тетя. Господи помилуй!

Росита. Проси.

Няня. Мамаша и три доченьки… Разоделись, а самим есть нечего… Ух, надавала бы я им по…! (Выходит.)

Входят три безвкусно одетые старые девы в сопровождении Матери. На них огромные шляпы с дешевыми перьями, претенциозные платья, перчатки до локтя, браслеты поверх перчаток, на длинных цепочках висят веера. Мать в тускло-черном платье, шляпа украшена старыми лиловыми лентами.

Мать. Поздравляю.

Целуются.

Росита. Спасибо. (Целует девиц.) Амор! Каридад! Клеменсия!

Первая девица. Поздравляю!

Вторая девица. Поздравляю!

Третья девица. Поздравляю!

Тетя (Матери). Как ваши ноги?

Мать. Все хуже и хуже. Если бы не девочки, я бы из дому не выходила.

Садятся.

Тетя. А вы не пробовали растирать лавандой?

Первая девица. Каждый вечер растираем.

Вторая девица. И отваром из мальвы.

Тетя. Любой ревматизм пройдет.

Пауза.

Мать. Как ваш супруг?

Тетя. Хорошо, благодарю вас.

Пауза.

Мать. Все со своими розами?

Тетя. Да, со своими розами.

Третья девица. Я так люблю цветы.

Вторая девица. У нас есть розовый куст сорта «Святой Франциск».

Росита. Эти розы совсем не пахнут!

Первая девица. Они пахнут слабо.

Мать. Я больше всего люблю жасмин.

Третья девица. Фиалки тоже прелестны.

Пауза.

Мать. Девочки, вы принесли открытку-барометр?

Третья девица. Да. Видите, тут две фигурки. Когда барометр падает, юбки у красотки поднимаются, а отсюда выглядывает капуцин.

Росита (читает).

 
На поле однажды утром
соловьи распевали песни,
и в песнях они повторяли:
«Росита, ты всех прелестней».
Ну, зачем вы так затруднялись!
 

Тетя. Это выбрано с большим вкусом.

Мать. Да, вкуса у меня хватает, а вот денег нет!

Первая девица. Мама!..

Вторая девица. Мама!..

Третья девица. Мама!..

Мать. Девочки, здесь я могу говорить откровенно. Никто не услышит. Вы же сами прекрасно знаете: с тех пор как скончался мой бедный муж, я буквально творю чудеса, чтобы прожить на его наследство. Как сейчас слышу, отец этих бедных малюток говорит мне со свойственным ему благородством: «Энрикета, не жалей денег, я зарабатываю семьдесят дуро». Но прошло то время! И, несмотря ни на что, мы не опустились, мы сохранили положение в обществе. Сколько забот положено, чтобы одевать моих девочек не хуже других! Сколько слез пролито из-за какой-нибудь ленты или прически! Сколько бессонных ночей мне стоили эти перья и корсеты…

Третья девица. Мама!..

Мать. Дитя мое, я говорю чистую правду. Мы буквально ничего не можем себе позволить. Сколько раз я спрашивала: «Что вы хотите, яйцо на завтрак или кресло в парке?» И всякий раз они отвечают мне, все три: «Кресло!»

Третья девица. Мама, перестань. Вся Гранада это знает.

Мать. А что ж им, бедняжкам, сказать? Так мы и идем на прогулку, съедим винограду и немного картошки, но зато все у нас как полагается: накидка, и пестрый зонтик, и свежая блузка – все как надо. Ведь иначе нельзя. Но мне это стоит жизни, и как же мне не плакать, когда их подругам все так легко дается!

Вторая девица. Ты идешь сегодня в парк, Росита?

Росита. Нет.