Текст книги "Детство Чика"
Автор книги: Фазиль Искандер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Море?! – переспросил дядя, как бы не веря своим ушам. Теперь голос у него был почти дружелюбный.
– Да, море, – повторила тетушка, снова зажигая недокуренную папиросу и показывая Евгении Александровне, что заминка была совершенно случайной и она, тетушка, как всегда, полностью контролирует положение. – Можешь взять, – добавила тетушка, видя, что Чик снова принялся отгонять мух от персика.
Чик осторожно взял персик, надкусил его сочащуюся нежную плоть и, прежде чем оторваться от надкуса, всосал в рот излишки сока, чтобы он не пропадал.
– Море, море, – радостно забормотал дядюшка и, уже так же радостно обращаясь к Евгении Александровне, стал объяснять ей поступок Чика, окрашивая его в юмористические тона.
– Мальчик фу, фу! – показывая, что Чик дул в его сторону, объяснил дядюшка, похохатывая над глупым чудачеством Чика. – Мальчик дурачок…
Дядюшка пошел в залу за своей удочкой, которая стояла возле его кровати.
– Так на чем я остановилась? – спросила тетушка, прихлебывая уже остывший кофе.
– Вы говорили, что к вам стал свататься персидский консул…
– Да, консул, – подтвердила тетушка, – он проходу не давал ни мне, ни моему отцу…
Через пять минут Чик спускался по лестнице вместе с дядей Колей, у которого за плечом торчала вполне оснащенная удочка, если не считать такой маленькой детали, что на конце лески не было крючка.
– Разрешила? – хором спросили ребята, видя Чика, спускающегося по лестнице вместе с дядей.
– Разрешила, – ответил Чик и добавил: – Только дядю надо будет напоить водой с сиропом…
Чик все-таки чувствовал некоторые угрызения совести за то, что он добился разрешения таким коварным способом.
– Конечно, – согласился Оник, понимая, что финансовое бремя, как обычно, ляжет на него.
– С двойным сиропом, – жестко добавил Чик.
– Конечно, – снова подтвердил Оник. Ведь недаром он был не кем-нибудь, а сыном Богатого Портного.
Животные в городе
Из деревни приехал дедушка с коровой и теленком. Корова эта была записана на имя тетушки, хотя, в сущности, принадлежала дедушке. Но она была записана на тетушку, и деревенское начальство решило, что корову надо отдать тому, на кого она записана. Вот дедушка и пригнал корову вместе с теленком.
Чик сначала на корову и ее теленка не обратил внимания. Внимание его целиком было поглощено лошадью дедушки. Дедушка приехал верхом на лошади, корову вел на веревке, а теленок сам шел за коровой. Дедушка загнал корову вместе с теленком в сарай, лошадь привязал к забору, а сам ушел на базар, помахивая камчой.
Чик подошел к лошади. Она была рыжая. От нее пахло приятным запахом пота и кожей седла. Лошадь искоса смотрела на Чика и клацала удилами. Когда Чик приблизился к лошади, он почувствовал волнение. Точно такое же волнение он испытывал, когда приближался к морю. Чик очень удивился похожести этого волнения на то, потому что лошадь ничем не напоминала море. Может быть, дело было в том, что запах ее напоминал запах моря?
Чик осторожно скинул поводья со штакетника и вывел лошадь на улицу. Лошадь послушно шла за ним. Чик остановил лошадь, закинул поводья к седлу и, задрав ногу, попытался вставить ее в стремя. Задирать ногу было ужасно трудно, но Чик все-таки добрался ногой до стремени. Но когда он попытался оттолкнуться второй ногой от земли, чтобы взобраться на седло, лошадь повернула голову и попыталась укусить его за задранную ногу. Чик ее быстро убрал, и тогда лошадь отвернула голову.
Чик снова задрал ногу и попытался оттолкнуться от земли другой ногой, но лошадь опять повернула голову и хотела укусить его. Чик опять быстро убрал ногу. Чик сильно разволновался. Он никак не мог понять: в самом деле она пытается его укусить или только делает вид? Чик решил перехитрить лошадь. Он так натянул поводья, чтобы она повернула голову в противоположную сторону. Тогда он снова вставил ногу в стремя и снова попытался оттолкнуться от земли, но тут лошадь, обо всем догадавшись, опять повернула к нему голову и попыталась дотянуться до его ноги. Чик снова убрал ногу. Он даже вспотел от волнения. На него уже посматривали прохожие и соседи, те, что стояли на улице или сидели на ступеньках своего крыльца.
В деревне он часто видел, как всадники садятся на лошадь и она точно так же поворачивала голову, чтобы схватить их за ногу, но они успевали вскочить в седло, и лошадь, не дотянувшись до ноги, отворачивалась, и послушно шла в ту сторону, куда направлял ее всадник.
И Чик решил рискнуть. Он подумал, что в крайнем случае ей не так-то легко будет прокусить его сандалию. Он снова приподнял ногу, вставил ее в стремя и, не обращая внимания на голову лошади, изо всех сил оттолкнулся другой ногой. Он упал грудью на седло и, как ему показалось, неимоверно долго докарабкивался до него, так что лошадь за это время могла бы откусить ему ногу. Но она не откусила ему ногу, и он успел перебросить через седло вторую ногу и, усевшись, вдел ее в стремя.
Радость победы пронзила Чика. В деревне он уже несколько раз садился на оседланную и неоседланную лошадь. Но тогда его обязательно кто-нибудь подсаживал и закрывал от лошадиной головы. А тут он сам сел, и лошадь его не укусила. Теперь Чик подумал, что она умница, что она и не собиралась его кусать, но ей надо было испытать, трус он или нет. А раз уж он сел, она пошла, повинуясь поводьям.
Чик шагом доехал до следующего квартала, натянул поводья, и лошадь послушно стала. Потом он потянул один повод, и лошадь послушно повернулась. Чик слегка ударял ее ногой в живот, и она пошла. Но Чик хотел, чтобы она перешла на рысь. Но лошадь его не понимала или делала вид, что не понимает. Чик несколько раз ударял ее ногой в живот (он знал, что это не больно), а она упрямо продолжала идти шагом. Она как бы ему говорила: «Чего ты меня лупишь, я и так иду».
Чик еще несколько раз ударил ее ногой, но она продолжала идти шагом. Тогда Чик покрепче ударил ее, и она, словно догадавшись о его желании: «Ах, ты хочешь, чтобы я пошла рысцой? Так бы и сказал», – затрусила.
Чик почувствовал, как затряслась его голова, затряслась грудь, затрясся живот, и даже почувствовал, что внутри живота затряслась селезенка. По правде сказать, трястись на лошади было не особенно приятно, но Чик понимал, что со стороны это должно выглядеть великолепно.
Трясясь, он видел, что некоторые ребята из соседних дворов стоят у калиток и следят за ним. С его собственного двора вышел Оник с велосипедом, за ним Ника, Сонька и Лёсик.
– Чик, где взял лошадь? Чик, дай сделать круг! – кричали соседские ребята, когда он проезжал мимо.
– Чик, покатай! – крикнула Сонька и запрыгала на месте, когда он поравнялся с ними.
Оник вскочил на свой велосипед и сопровождал Чика до самого конца квартала.
– Чик, а быстрее можешь? – спросил Оник.
– Конечно, могу, – сказал Чик. Ему самому порядочно надоело трястись рысцой. Ему хотелось попробовать галопом.
На углу он повернул лошадь, ударил ее несколько раз ногой, но она как тряслась рысцой, так и продолжала. Тогда Чик въехал на тротуар, подъехал к молодой шелковице, росшей у забора, протянул руку и выломал небольшую ветку. Он очистил ее от листьев и взмахнул хлыстом. Еще когда он только стал выламывать ветку, Чик почувствовал, что лошадь под ним подобралась и уши у нее стали торчком. Он почувствовал, что она изменила к нему отношение. Он почувствовал, что она теперь внимательно следит за его хлыстом.
Он не очень сильно ударил ее хлыстом, и она пошла рысью. Тогда он резко взмахнул хлыстом и не успел ее ударить, как почувствовал, что его перестало трясти, что могучая сила подхватила его и понесла. Лошадь пошла галопом. Рядом мелькнул школьный двор, школьный сторож старик Габуния, притаившийся в кустах в ожидании разорителей школьного сада, мелькнули ребята, стоявшие в калитке их дома, соседские ребята у соседских калиток, мелькали прохожие, и все время, не отставая от лошади, рядом летел Оник на своём велосипеде. Оник раздражал Чика, потому что Чик боялся, что он попадет под копыта разгоряченной лошади. К тому же Чику хотелось, чтобы Оник отставал от мчащейся галопом лошади, а тот упрямо не отставал.
Проехав квартал, Чик с трудом изо всех сил натянул поводья и, остановив лошадь, повернул ее назад. Выезжать из своего квартала он не решался.
Он снова пустил лошадь галопом и снова почувствовал ровное и сильное качание, почувствовал, как душа его от страха и наслаждения опускается куда-то в живот, а встречный воздух режет глаза и набивается в рот. Да, мчаться галопом – это совсем не то что трястись рысцой!
Доехав до конца квартала, он опять изо всех сил натянул поводья и с большим трудом остановил лошадь. Чик почувствовал приятную усталость. «Пожалуй, хватит», – подумал Чик. Теперь он повернул лошадь и шагом доехал до своего дома. Он остановил лошадь, бросил поводья, вынул ноги из стремян и слез с лошади. Когда он спрыгнул с нее, он почувствовал надежную твердость земли, по ней было непривычно приятно ходить.
Теперь надо было угостить лошадью своих товарищей по двору. Первым он допустил до лошади Оника, предупредив его, что лошадь может его укусить, но он будет удерживать ее голову, коротко взяв поводья. Со свойственной ему ловкостью Оник легко вскочил в седло. Чик сел на его велосипед и поехал рядом.
– Оник, упадешь – убью! – крикнул отец Оника, Богатый Портной, работавший на балконе и хорошо видевший оттуда улицу.
Чик ехал рядом с Оником на его велосипеде и время от времени давал ему указания. Оник хотел попробовать пойти галопом, но Чик ему не разрешил ввиду близости его грозного отца. Проехав квартал сначала шагом, потом рысью, Оник вернулся к дому и слез с лошади.
Потом катались девчонки, и Чик вместе с Оником подсаживал их на лошадь. Чик с удовольствием следил, как Ника красиво трясется на лошади, идущей рысцой, а Сонька рысцой идти не захотела, но и она довольно хорошо сидела в седле.
Теперь очередь была за Лёсиком. Лёсик был инвалидом от рождения, руки и ноги плохо слушались его. Он, конечно, и не мечтал покататься на лошади, но именно поэтому Чику очень хотелось, чтобы Лёсик испытал это удовольствие.
Чик попросил девочек подержать лошадь под уздцы, а сам вместе с Оником стал громоздить Лёсика на седло. Оник поддерживал Лёсика, а Чик, приподняв его непослушную ногу, вдел ее в стремя. Потом Чик подсел под Лёсика, а они вместе с Оником положили его животом на седло. Неумелое тело Лёсика оказалось ужасно тяжелым, и у Чика от напряжения дрожали ноги, и глаза, казалось, выскочат из глазниц. К тому же, когда они громоздили его, лошадь сделала шаг, и Чик чуть не рухнул под телом Лёсика. Он с трудом удержался и, когда они положили Лёсика на седло, выпрямился. Теперь надо было так передвинуть его тело, чтобы он оказался верхом на лошади. Чик велел Онику перейти на другую сторону и там поддерживать Лёсика, чтобы он не рухнул туда, а сам, приподняв его ногу, стал осторожно перекидывать ее через седло. И вот Лёсик оказался в седле.
Все это время Лёсик ужасно сопел и изо всех сил старался облегчить свое тело. Оказавшись в седле и вдев вторую ногу в стремя, он облегченно вздохнул, заулыбался, и было видно, что он доволен и совсем не боится.
– Держись руками за луку! – сказал ему Чик и, взяв лошадь за поводья, повел ее.
Неумело растопырив ноги в стременах, держась обеими руками за переднюю луку, Лёсик, смущенно улыбаясь, сидел в седле.
– Лёсик на лошади! Лёсик на лошади! – кричали соседские ребята и громко смеялись, но Чик, не обращая внимания на их смех, осторожно вел лошадь. Лёсик, покачиваясь, сидел в седле, продолжая смущенно улыбаться. Чик чувствовал, до чего Лёсику приятно ехать верхом, и ему самому от этого было приятно.
Дойдя до угла, Чик осторожно повернул лошадь и сказал Лёсику:
– Хочешь, дам поводья?
Это было опасно, но Чик чувствовал, что Лёсик совсем-совсем будет счастлив, если он даст ему поводья и Лёсик сам поведет лошадь.
– Да, – сказал Лёсик и еще шире улыбнулся своей смущенной улыбкой.
Чик завел поводья за голову лошади и дал их в руки Лёсику. Лёсик неумело ухватился за них.
– Прижимайся ногами к животу, – сказал Чик.
Лёсик прижался ногами к животу лошади, но все равно ноги у него как-то неловко висели и неумело торчали в стременах. Лошадь стояла.
– Ударь ногой! – сказал Чик.
Лёсик ударил сильней, но лошадь продолжала стоять. Она чувствовала бессилие Лёсика. Чик сбоку подошел к лошади и, думая, как бы она не понесла, ладонью шлепнул ее по ляжке. Лошадь пошла. Чик шел сзади, все время следя за телом Лёсика, боясь, что он не сумеет удержать равновесие и сверзится. Лёсик, пыхтя, сидел на лошади и довольно сносно держался.
Вдруг впереди появилась машина, и Чик сильно испугался. Он не знал, что делать. Лошадь шла посреди дороги, и Чик не знал, чего ожидать: то ли она понесет, то ли она прыгнет в сторону и Лёсик рухнет, то ли машина наедет на них.
– Поворачивай! – крикнул Чик, когда машина была совсем близко, и Чику захотелось закрыть глаза, чтобы ничего не видеть.
В последние мгновения лошадь сама сделала несколько шагов в сторону, и машина, подняв столб пыли, проехала мимо.
Когда пыль улеглась, Чик увидел, что лошадь идет себе по краю улицы, а Лёсик сидит в седле как ни в чем не бывало. «Какая же она умница, – подумал Чик, – какой же молодец Лёсик, что не растерялся!»
Когда лошадь поравнялась с их домом, Чик забежал вперед, чтобы остановить ее, но Лёсик потянул поводья и остановил ее сам. Он сидел в седле, смущенно и горделиво улыбаясь, и вся улица смотрела на него. Чик велел девочкам держать лошадь под уздцы, а сам вместе с Оником помог Лёсику слезть с лошади. Успех окрылил Лёсика, и тело его сделалось гораздо более послушным, и Чику с Оником было намного легче спускать его с лошади, чем громоздить на нее.
После Лёсика ребята с других дворов стали проситься на лошадь, но Чик сказал, что лошадь устала, надо сделать перерыв и попасти ее. На противоположной стороне улицы была крошечная лужайка, где росла довольно густая трава. Чик повел туда лошадь, и она с хрустом, не обращая внимания на удила, стала рвать траву и есть. Все хотели держать лошадь за поводья, пока она пасется, но Чик разрешил держать ее одному из мальчиков, который еще не катался.
Впрочем, больше никому не удалось покататься на лошади, потому что пришел хорошо известный на этой улице драчун и заводила по прозвищу Кабан. Это был очень здоровый восемнадцатилетний парень, и на улице Чика никто не смел ему прекословить.
– Чья кляча? – спросил он, останавливаясь напротив ребят и лениво оглядывая лошадь. Руки он держал за поясом.
– Это к Чику дедушка приехал, – сказал Оник.
– Он корову привез с теленком, – пояснила Сонька, словно пытаясь своим пояснением избавиться от Кабана. Но избавиться от него было невозможно.
– Попробуем, что за штучка, – сказал Кабан и, подойдя к мальчику, державшему поводья, взял их у него.
Он вывел лошадь на улицу. Ему и в голову не приходило, что надо бы попросить разрешения у Чика. Чику было неприятно, что он назвал дедушкину лошадь клячей, и было неприятно, что он собирается на ней кататься, но помешать ему было невозможно. Кабан делал все, что хотел, и никогда ни у кого не спрашивал разрешения.
Чик надеялся, что лошадь его укусит, но Кабан, приподняв свою толстую ногу, сунул ее в стремя, оттолкнулся от земли и грузно уселся в седло. Лошадь даже не повернула голову. Чику показалось, что она прогнулась под тяжестью Кабана.
Кабан шагом проехал до конца квартала. Чик очень боялся, что поедет куда-нибудь дальше, но Кабан завернул лошадь и поехал назад. Грузно трясясь на лошади, он рысцой проехал мимо них и доехал до конца квартала. Чик опять испугался, что он куда-нибудь уедет, но Кабан и тут завернул лошадь и шагом поехал назад. Чику показалось, что ему надоело кататься и он сейчас слезет с лошади. От этого Чика охватила тайная радость. Он подумал, что, кажется, все кончится мирно.
Кабан доехал до них, и по его ленивой посадке Чику показалось, что он собирается слезть с лошади. Но Чик ошибся. Кабану и в самом деле надоело просто так кататься, и он, вынув ноги из стремян, перевернул свое тяжелое тело и уселся на лошади задом наперед.
Все стали смеяться, а Кабан погнал лошадь, и она пошла. Поводья ее волочились по земле, и она шла с нелепо повернувшимся к хвосту всадником. Чик почувствовал ужасное унижение за лошадь и за дедушку. О, если б она сейчас взбрыкнула и сбросила его с седла! Но лошадь спокойно шла, ничем не угрожая унижающему ее всаднику. Неужели она этого не понимает?
Как же он ее повернет на углу, думал Чик, надеясь, что во время попытки повернуть ее, лошадь что-нибудь сделает с этим хулиганом. Доехав до угла, Кабан попытался повернуться и дотянуться до поводьев, но не сумел дотянуться и слез с лошади. Он повернул ее назад и сел нормально верхом. Чик облегченно вздохнул, но, когда лошадь пошла, Кабан снова повернулся в седле и сел задом наперед. Теперь он подъезжал задом наперед, иногда с улыбкой оглядываясь, и многие взрослые смеялись его выходке и кричали:
– Вот Кабан дает!
Чику горько было слышать этот подхалимский смех. Он чувствовал, что они смеются не столько оттого, что им смешно, сколько для того, чтобы угодить Кабану.
Поравнявшись с ними, Кабан вдруг наклонился и, схватив лошадь за хвост, потянул его наверх. Теперь он двумя руками держал за кончик нелепо вскинутый лошадиный хвост, и лошадь, окончательно униженная, шла с обнаженным задом и не пыталась сбросить и растоптать своего угнетателя.
Чик чувствовал себя раздавленным подлым унижением, которому Кабан подвергал дедушкину лошадь. Мучительный ком сдерживаемого возмущения стоял в горле Чика, и он его сглатывал судорожными глотками, потому что ясно осознавал свое бессилие. Он мог бы на коленях умолять его не издеваться над лошадью, но это только еще сильней унизило бы Чика, а Кабан все равно бы не послушался.
– Чик, вон дедушка твой идет! – крикнула Сонька с таким отчаянием в голосе, что Чик мгновенно уловил: она чувствует все, что он сейчас переживает.
Чик посмотрел в ту сторону, куда она показывала, и увидел дедушку, который шел, помахивая камчой, навстречу своей лошади. Что же сейчас будет, подумал Чик, предчувствуя что-то неслыханное. Чик понимал, что дедушка не вынесет унижения своей лошади, но что может сделать маленький, хотя и жилистый дедушка против могучего Кабана?
Дедушка уже заметил свою лошадь и заметил задом наперед сидящего на ней всадника. Он только не видел, что тот еще держит ее за хвост.
Не спуская глаз со своей лошади и еще, видимо, до конца не поняв, что делает над ней этот человек, сидящий задом наперед, дедушка приближался. В походке его появилась какая-то воинственная вкрадчивость. Казалось, он боится вспугнуть дичь и, сам удивляясь ей, идет на нее. В нескольких шагах от лошади он остановился. В правой руке он держал приподнятую камчу.
Но Кабан, сидевший на лошади задом наперед, его не видел.
– Клянусь Аллахом, – воскликнул дедушка по-абхазски, словно осознав смысл происходящего, – этот человек глумится над моей лошадью!
В следующее мгновение он схватил лошадь под уздцы. Лошадь остановилась, и Кабан, не понимая, в чем дело, повернул голову.
– Слезь! – крикнул дедушка по-абхазски, но по движению камчи в его руке можно было понять, что он имеет в виду.
В ответ Кабан только рассмеялся, и теперь дедушка заметил, что тот сжимает в руках кончик хвоста его лошади.
– Брось хвост моей лошади! – крикнул дедушка по-абхазски и, не дожидаясь, пока тот станет бросать хвост лошади, сам схватил хвост лошади и дернул его вниз. Но Кабан, смеясь, смотрел вниз на дедушку и продолжал сжимать в руках кончик хвоста. Огромный Кабан на лошади выглядел как памятник перед маленьким дедушкой. Чик почувствовал, что унижение дошло до предела: Кабан лошадь унизил, Чика унизил, а теперь унижал самого дедушку. Но что можно было сделать против него? Что?!
В это мгновение в воздухе мелькнула дедушкина камча, и плеть хлестнула Кабана по рукам. Кабан бросил хвост и с криком затряс руками, словно окунул их в кипяток.
– Слезь с моей лошади! – крикнул дедушка по-абхазски.
– Ну, старый хрыч, держись! – взревел Кабан и, перекинув ногу, сполз с лошади.
Лошадь сделала несколько шагов вперед, и маленький дедушка остался один на один с огромным Кабаном.
Кабан ринулся на дедушку. Не отступив ни на шаг от ринувшегося на него тела Кабана, дедушка снова взмахнул камчой, и Чик увидел, как в воздухе откинулась назад голова Кабана и красный рубец перерезал его лицо. На мгновение Кабан замер и снова ринулся, пытаясь схватить дедушку своими могучими лапами, и снова дедушка, не отступив ни на шаг, взмахнул камчой, и голова Кабана отдернулась с такой силой, что он рухнул на спину.
В следующее мгновение Чик с восторженным ужасом увидел, что дедушка сидит верхом на Кабане и, держа его одной рукой за горло, другой бьет его рукояткой камчи по лицу. Всесильный Кабан не только не перевернул дедушку, не перебил его одним ударом, но он, по сути, даже не сопротивлялся. Он только пытался вырваться и орал как зарезанный, а дедушка методично колотил его по лицу рукояткой камчи. Сколько это длилось? Минуту, две, три? Чик не мог понять. Наконец Кабан вырвался из-под дедушки и, отбежав шагов на двадцать, повернулся окровавленным лицом и истерическим голосом стал кричать ему всякие непристойности, которые дедушка все равно не понимал, потому что Кабан кричал их по-русски.
– Над лошадью вздумал глумиться! – то и дело повторял дедушка, отряхивая той же рукояткой камчи свои брюки и оглядывая их со всех сторон. Кабан, чувствуя, что дедушка его не понимает, сделал похабный жест и крикнул:
– Вот тебе!
Дедушка, увидев этот похабный жест, сделал несколько быстрых шагов в сторону Кабана, но тот с неожиданным проворством побежал и бежал до самого угла. Дедушка победно взглянул в его сторону, пригрозил ему еще раз камчой и, поймав свою лошадь, пошел во двор.
Чик ликовал. Никогда в жизни никто так не мог напугать Кабана, как напугал его дедушка, ничего не знавший о его славе первого хулигана этой улицы. В тот же день дедушка на своей лошади уехал в деревню, а Кабан хоть и не перестал быть одним из первых хулиганов, но в квартале, где жил Чик, он вел себя довольно тихо. Слишком многие люди видели, как дедушка Чика лупцевал его, а он ничего не смог сделать.
Одним словом, дедушка уехал, а корова с теленком остались. Чик пас ее вместе со своим сумасшедшим дядей Колей на собственной и близлежащих улицах, хотя это и не разрешалось. Вместе с дядюшкой и ребятами своего двора Чик пас корову и рвал траву для нее и ее теленка.
Иногда тетушка вместе с Чиком и дядей рвала траву. Вечерами она показывала мужу свои натруженные ладони и говорила, что он сделал из нее несчастную женщину, и спрашивала, что бы сказал бывший муж, персидский консул, если бы увидел, как она руками рвет траву для пропитания коровы. Муж ее, дядя Чика, отворачивался и молчал, потому что не знал, что бы мог сказать персидский консул при виде натруженных рук тетушки. В такие минуты Чик жалел дядю и с раздражением думал о неведомом персидском консуле.
Тетушка доила корову два раза в день, а потом пускала под нее теленка. Корова оказалась хитрая. Иногда она прятала молоко, и тогда тетушка почти ничего не могла надоить. Тетушка прикладывала к вымени грелку с теплой водой, чтобы корова расслабилась и пустила молоко, но она, как уж ей втемяшилось в башку прятать молоко, крепко его держала при себе и отпускала только тогда, когда теленок тыкался ей в вымя. В конце концов тетушка приспособилась пускать под нее теленка и одновременно доить ее – из одного сосца тянет молоко теленок, а из другого сосца выдаивает его тетушка.
В первое время Чик пас корову рядом с домом во дворе грузинской школы. Там была, густая, летняя, неистоптанная школьниками трава. Корова с удовольствием ела эту траву, и все были довольны, что нашли ей такое близкое и удобное пастбище.
Но это длилось не более недели. Видно, школьный сторож, вздорный старик Габуния, куда-то уезжал или был болен. Однажды он появился на школьном дворе и прогнал оттуда Чика вместе с коровой. Как Чик его ни упрашивал, старик был неумолим, хотя на кой ему черт эта школьная трава, было непонятно.
Кроме школьного двора и самой школы, старик Габуния охранял и школьный сад. Он иногда часами сидел притаившись в кустах, ждал, не вздумают ли мальчишки с их улицы забраться туда. Чик уговорил Оника и Лёсика похаживать за забором возле сада, чтобы возбуждать бдительность старика Габуния. Старик затаивался в кустах, и Чик, воспользовавшись этим, успевал несколько часов попасти корову в школьном дворе. Но это длилось недолго. Старик Габуния догадался о хитрости Чика и стал прерывать засаду внезапными обходами школьного двора. Чику пришлось переместиться на новое место.
За три квартала от дома была большая поляна, на одной стороне которой строился Дом правительства, так называлась эта стройка, другая сторона представляла собой большую зеленую лужайку Здесь-то Чик и приспособился пасти свою корову.
Около десяти безмятежных дней провел Чик вместе с коровой на лужайке. Хотя Чик знал, что здесь корову пасти нельзя, он не думал никуда уходить отсюда, тем более что здесь его никто не трогал.
В сущности, пасти корову нельзя было нигде, хотя держать корову разрешалось. Чика удивляло и потрясало это противоречие. Из разговоров взрослых Чик знал, что корову в городе разрешают держать. Но из этих же разговоров он знал, что пасти ее нигде не разрешают. Чик никак не мог одно соединить с другим. Он решил, что это произошло так. Один взрослый начальник разрешил держать коров, из чего следовало, что пасти их в городе можно. Но другой взрослый начальник запретил пасти коров, из чего следовало, что держать их в городе нельзя. Получалось, что первый взрослый начальник ничего не знал о запрете второго начальника, а второй взрослый начальник ничего не знал о разрешении первого начальника. Чик считал, что это противоречие кому-то из взрослых начальников надо растолковать, но кому именно, он не знал.
Однажды, когда на этой лужайке он пас корову вместе со своим сумасшедшим дядюшкой, к ним подошел милиционер.
– Уходите домой, – сказал он, – здесь корову пасти нельзя.
– Почему? – спросил Чик миролюбиво.
– Потому что здесь Дом правительства строят, – сказал милиционер и кивнул на стройку.
– Дом правительства пускай строят, – согласился Чик со строительством, – корова им не мешает.
– Мешает, – возразил милиционер.
– Чем мешает? – спросил Чик.
– Дом правительства строят, – терпеливо повторил милиционер, – комиссия может из Москвы приехать… Что, они на вашу корову будут смотреть?
– Зачем им смотреть на корову, – сказал Чик, – они будут смотреть на строительство.
– А если посмотрят на корову? – спросил милиционер.
– Ну и что, – сказал Чик, – посмотрят и отвернутся.
– Комиссия отвернуться не может, – строго заметил милиционер, – а корову в черте города пасти не разрешается.
– А держать корову в городе разрешается? – спросил Чик.
– Держать разрешается, – ответил милиционер.
– Но раз держать разрешается, – сказал Чик, – значит, и пасти разрешается.
– Нет, не значит, – ответил милиционер, – ты меня не путай, я законы знаю.
– Но раз держать разрешается… – начал было Чик.
– Держать разрешается, но пасти не разрешается, – перебил его милиционер.
– Это неправильно, – сказал Чик.
– Это правильно, – сказал милиционер.
– Но раз держать разрешается… – сказал Чик.
– Еще одно слово, – сказал милиционер, – я оштрафую корову.
– Все равно, это неправильно, – сказал Чик.
– Все, – сказал милиционер, – штраф пять рублей.
– У меня денег нет, – сказал Чик.
– А это кто такой, – спросил милиционер, – он глухонемой?
– Нет, – сказал Чик, думая, что милиционер довольно близко попал, – он мой дядя.
– Вот он и заплатит, – кивнул милиционер на дядюшку Чика.
– Батум, Батум, – сказал дядя, чувствуя непорядок и начиная раздражаться.
– В Батуме то же самое, – сказал милиционер, – законы везде одинаковые.
– У него тоже нет денег, – сказал Чик.
– Это мы выясним, – сказал милиционер.
– Он сумасшедший, – сказал Чик.
– Как штраф платить, все сумасшедшие, – сказал милиционер.
– Батум! Батум! – более четко повторил дядя.
– Он правда сумасшедший, – сказал Чик.
– Тогда почему он не в сумасшедшем доме? – удивился милиционер, как и все в таких случаях.
– Ему разрешается, – сказал Чик, – он вреда никому не приносит.
– А справка есть? – спросил милиционер.
– Да, – сказал Чик, – он всегда с нами живет.
– А почему он вспомнил про Батум? – спросил милиционер.
– Он всегда про Батум вспоминает, – сказал Чик.
– Очень интересно, – загадочно сказал милиционер, – но в Батуме граница.
– Он всегда про Батум вспоминает! – воскликнул Чик, чувствуя, куда гнет милиционер, и стараясь отвлечь его от этих мыслей.
– Шпионы ходят по стране, – сказал милиционер.
– Знаю, – согласился Чик.
– В том числе и под видом сумасшедших, – сказал милиционер.
– Знаю, – согласился Чик, потрясенный тем, что милиционер подозревает дядю в том, в чем Чик сам подозревал его когда-то. – Но он настоящий сумасшедший. Его доктор Жданов проверял.
– Этот номер не пройдет, – сказал милиционер, – я вас всех забираю в милицию. Там все выяснят… Корова не бодается?
– Нет, – сказал Чик, – она мирная.
– Вот и хорошо, – сказал милиционер и отобрал у Чика веревку, за которую была привязана корова. – Я ее поведу.
– Мы уйдем домой, – сказал Чик, чувствуя, что опоздал с этим предложением.
– Поздно, – сказал милиционер, наматывая веревку на руку. – Ты попался через свои ехидные вопросы.
С этими словами он повел корову через поляну в сторону милиции. Чик с дядей шли рядом. По дороге Чик еще несколько раз просил милиционера отпустить их домой, но тот был непреклонен.
Они пошли во двор милиции, и милиционер крепко привязал корову к забору. Там росла густая трава, и корова тут же начала ее есть, но милиционер на это не обратил внимания, хотя корова начала есть траву, когда он ее только привязывал.
Велев им ждать у входа, милиционер вошел в небольшой дом, стоявший во дворе милиции. Чик был сильно расстроен случившимся и не знал, что думать. В те времена очень многих людей подозревали в шпионаже. Чик сам в этом подозревал дядю, но потом понял, что все это чепуха. Он понимал, что в конце концов через доктора Жданова они докажут, что дядя не шпион. Но сколько времени на это понадобится? И не продержат ли их все это время в милиции? Сколько Чик ни думал, как выйти из этого положения, он ничего не мог надумать. Одна надежда оставалась на доктора Жданова. Доктор Жданов был известным в городе психиатром. Когда про кого-нибудь хотели сказать, что он псих, говорили: «Тебя надо к доктору Жданову отправить!»
