Текст книги "Властелины безмолвия"

Автор книги: Ф. Ришар-Бессьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Ф. Ришар-Бессьер
Властелины безмолвия

Глава 1

С того момента, как игла вонзилась мне в плечо, я неподвижно лежу на спине и постепенно теряю ощущение своего тела.

На глубинном уровне моего сознания вдруг всплывают тайные воспоминания и желания, деталь громоздится на деталь с ужасающей ясностью и четкостью.

Тогда я закрываю глаза, и передо мной, словно в гигантском калейдоскопе, пробегают странные картины, и я растворяюсь в вихре красок и движений.

Все это начинается с гигантской статуи, стоящей в широком световом прямоугольнике.

Каменные жабы теснятся вокруг цоколя, карабкаются по длинной пурпурной тунике, пробираясь из складки в складку, соскальзывая с бронзовой юбки, чтобы снова карабкаться, добраться наконец до корсажа и спрятаться у вызывающе гордо торчащей груди.

Незнакомое солнце освещает багровыми лучами это кошмарное видение, проникая как бы сквозь кружевные зубцы далекой стены.

Мало-помалу все вокруг оживает. Каскадер-клоун с сияющими словно звезды глазами дергается внутри своей бутылки, его голова поворачивается справа налево и слева направо, как и голова жирафа, который только что возник из стеклянного бочонка.

Мерзкая обезьяна висит на маятнике гигантских настенных часов, который рассекает воздух, как стальное лезвие, а ее длинные лапы при качании хватают совсем голеньких детишек, окружающих эту странную машину с разверзнутым ртом вместо циферблата.

Детишки один за другим исчезают внутри часов, проглоченные ненасытной пастью и унесенные потоком времени.

У статуи нет лица, но у меня такое ощущение, что его нет потому, что я не хочу его видеть. А вообще это лицо должно быть одновременно ангельским и демоническим, а отсутствующая на его устах улыбка должна принадлежать Елене Прекрасной, приказывающей поджечь Трою.

«Еще одно усилие, Валери, мы проходим вторую стадию…»

«Я боюсь… О! Грег… я прошу тебя… останови… я не могу больше…»

«Это просто реактивная депрессия… Все нормально…»

«Я больше не хочу, Грег… не хочу больше…»

«Успокойся… еще одно усилие… Мы удерживаем этот путь, Валери… мы его удерживаем…»

Свет танцует и вибрирует, как в разгар лета.

В какой-то адской пляске гудят огромные черные мухи, в то время как других заглатывает черный изъязвленный камень.

Невидимые руки бросают горстями песок, который засыпает глубокие дыры, а на чей-то тревожный зов возникают прочные стальные прутья решетки и закрывают прямоугольник света.

«Нет, Валери… Нет, не это… Освободи себя… Освободи, раскройся…»

«Я не могу… Я не хочу…»

«Убери этот барьер…»

«Грег!..»

Створки решетки качаются на пустом месте. А через зубчатую стену жадные пальцы продолжают перебрасывать песок, который засыпает все щели. Пальцы чудовищно длинные, унизанные золотыми кольцами и перстнями с изумрудами. Они скребут стену, сдирая штукатурку, выцарапывая в ней отверстия, становящиеся гротами и пещерами, откуда доносится дыхание агонизирующего существа.

В полутьме горит черное пламя, и сквозь его ледяные языки видится узкая дорога, ведущая в туннель и далее в бесконечность.

Круглый рот, как бы приоткрытый для поцелуя.

«Грег, нет… это невозможно… Я не хочу».

«Мы достигли третьей степени».

«Грег…»

Вдруг створки решетки сдвигаются, и их соединяет цепь с висячим замком. Каменную стену окутывает темнота, краски бледнеют, растворяются и исчезают совсем…

Не остается ничего, кроме пустого, заполненного призрачным светом экрана

– Все, выключайте!

В этот момент профессор нажимает кнопку, вспыхивает нормальное освещение, и «телевизор» отключается.

Глава 2

Остальное проступает довольно четко сквозь пелену моих воспоминаний по мере того, как я погружаюсь в туманную пустоту.

Я слышу голос Грейсона, который говорит мне:

– Итак, господин Милланд, каково же ваше заключение?

Меня этот вопрос несколько удивляет, и я смущенно опускаю голову.

– Видите ли, я ведь не психиатр. По правде говоря, я даже плохой психолог, но…

– Но?

– Возникают какие-то фрейдистские символы…[1]1
  Фрейдизм – учение австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда, сводившего поведение людей к формам проявления первичных бессознательных жизненных влечений. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] и опять же добровольное самозаточение Валери Ватсон, тоже окруженное символами: бутылка с клоуном, стеклянный бочонок, отверстия в часах и стене, решетка, ритмические качания маятника… На мой взгляд, все это связано с ее бессознательным или осознанным отказом следовать за этим дурацким сном.

– Речь вовсе не идет о дурацком сне, господин Милланд. Лучше скажем, за нормальным сном. Нас интересуют именно эти сенестезические реакции бессознательного, но, кроме того, нас в основном беспокоит сам беспрецедентный эксперимент профессора Грегори Ватсона. Вы совершенно уверены, что профессор ничего вам не рассказывал о сути своих психо-физиологических опытов?

Словно клоун в бутылке, я помотал головой справа налево и слева направо.

Их здесь было четверо, и они смотрели на меня с явным интересом. А я в свою очередь внимательно разглядывал их.

Первым был профессор Энтони Грейсон, руководитель Психо-физиологического центра в Бостоне. Высокий, худой и лысый, с выпуклым, куполообразным черепом. Он пользовался широкой известностью. На его слегка крючковатом носу сидели очки в черепаховой оправе.

Рядом с ним Людвик Эймс, известный фармаколог.

Этот маленький нервный человечек постоянно хрустел своими тонкими пальцами. Лицо его было сильно загорелым, а маленькие, соломенного цвета глазки постоянно выражали настороженное внимание.

Что касается Фреда Линдсея и Герберта Дейтона, то это была парочка всемирно известных психиатров. Долгие годы они дружили с профессором Ватсоном и представляли из себя двух невозмутимых существ, которые, если и говорили, то самый необходимый минимум. Чем больше я смотрел на них, тем больше убеждался, что они напоминают больших говорящих кукол.

Эти четверо вот уже три дня бродили туда-сюда по коттеджу Ватсонов.

Здесь-то я их и нашел час назад, когда позвонил у калитки коттеджа, прибыв по личному приглашению профессора Грегори Ватсона.

Все это я объяснил им в нескольких словах.

Зовут меня Роберт Милланд, я американец и работаю в Центре электроники в Мельбурне уже многие годы, то есть с того времени, как ушел из компании «Дженерал моторс».

До этого я не был знаком с профессором Грегори Ватсоном, как никогда не видел ни Евы, ни Адама, и когда получил от него приглашение через Грехэма Вилея, то очень удивился.

Оказывается, я выбран из двухсот техников в помощники профессору Ватсону для работ в области электроники.

Больше я ничего не знал, если не считать, что мне было обещано ежемесячное королевское вознаграждение.

Несмотря на то что я стремился встретиться с профессором всей душой и очень спешил, я прибыл слишком поздно, чтобы влезть в это приключение.

По крайней мере, мне все это до сих пор казалось приключением, учитывая некоторые объяснения, которые мне успели дать эти ученые.

Оказывается, госпожа Ватсон в припадке безумия убила своего мужа и ее нашли несколько часов спустя в полуразгромленной лаборатории, потерявшую сознание и находящуюся в каком-то подобии летаргического сна, возникшего как защитная реакция на случившееся.

Разобраться во всем этом собирался Грейсон. Надо сказать, что этот человек вызывал во мне какое-то смутное беспокойство, хотя я и не мог понять, на чем оно основывается.

– Мы сделаем все, что нужно, – сказал он мне. – Вы нам скоро понадобитесь, Милланд, а для этого необходимо, чтобы вы все узнали об этом деле. Скажу сразу, что госпоже Ватсон не столь уж многое грозит. Полиция сочтет, что ее поступок связан с потерей рассудка. Наши сведения о супружеских отношениях Ватсонов свидетельствуют о том, что они были самыми нормальными, несмотря на разницу в возрасте. О самой Валери Ватсон у нас тоже достаточно сведений.

Грейсон раскрыл досье, бросил взгляд на какие-то закорючки и значки на листе, а потом заговорил тоном судебного исполнителя:

– Возраст: тридцать два года; коэффициент интеллекта: сто тридцать пять; пороков не имеет; степень немотивированных поступков: от слегка повышенной к нормальной; отмечается легкое нарастание ритма сердечных сокращений, функциональное, непостоянное; признаков шизофрении не имеет; постоянная половая связь только со своим…

Но он не стал заходить слишком далеко, закрыл досье и опустил голову.

– Впрочем, эти сведения предшествуют опытам, которые проводил на Валери профессор Ватсон. Так что в данный момент они большого интереса не представляют. Вы видели ее энцефалографическую запись и даже сами констатировали наличие некоторых фрейдистских комплексов, связанных с регрессивными реакциями ее нервной натуры. Профессор Ватсон зашел в опытах с Валери слишком далеко, это бесспорно. Проникая в ее мозг, он достиг самых его глубин, спровоцировав шок. Таким образом, ответственность за случившееся лежит на нем.

Грейсон замолчал, чтобы дать возможность Линдсею вынести заключение.

– Однако важно одно, и Ватсон сообщил нам это незадолго до гибели. Он сделал необычайно важное открытие, способное перевернуть все то, что уже было достигнуто в области изучения глубинной психологии. Наша единственная надежда – узнать некоторые подробности этого открытия – основывается на возможности найти средство снять патологическую защиту Валери от реального мира, вывести ее из состояния, из которого она сама выбраться не сможет, да и не желает выходить. Вот почему все мы здесь.

– Где же сейчас Валери Ватсон?

Людвик Эймс ткнул пальцем в потолок.

– Там, в экспериментальном блоке. Мы пытаемся использовать методики реанимации, по которым работал Ватсон, и пользуемся его же аппаратурой. Через несколько дней, если мы не добьемся успеха, придется принимать другие меры.

Я вздохнул, скрывая свое смущение, ибо в конце концов это вовсе не объясняло причин, по которым я был приглашен профессором Ватсоном.

В ответ на мое замечание по этому поводу Герберт Дейтон вроде даже как бы вышел из состояния полной невозмутимости. Эта неподвижная глыба ожила на стуле и вдруг приняла человеческий облик.

По его словам, все было очень просто. Ватсон нуждался в высококлассном технике-специалисте, чтобы доверить ему изготовление электронного аппарата для новых опытов.

Я, пожалуй, с этим согласился, ибо логика его была ясна. Но другой вопрос – зачем же искать так далеко? К чему вся эта таинственность, предосторожности, вся эта исключительная разборчивость в выборе специалиста?

Для меня оставался неясным еще один вопрос, но я предпочел пока промолчать, чтобы не осложнять сверх меры обстановку, поскольку я уже с головой влез в эту игру.

Это дело интересовало меня все больше и больше с момента, когда рука Грейсона легла на массивный блок крупного аппарата в форме ящика, подвешенного на стене.

Над ним располагался прямоугольный пластмассовый экран, слегка скругленный по обеим сторонам.

Это был энцефалоскопический «мыслевизор», изобретенный профессором Ватсоном. Он служил для того, чтобы регистрировать изображение и звук самых тайных человеческих мотиваций.

– Это что-то вроде регистратора снов?

Мой вопрос вызвал усмешку.

– Даже более того, господин Милланд, – проговорил Линдсей. – Сон в чистом виде располагается на первой ступени подсознательных функций. Он предназначен человеку для расторможения и возможности бежать от естественного психического состояния. Но вторая ступень – это уже нечто другое: это имеет отношение к сенестезическим восприятиям коры головного мозга и полностью ускользает от нашего сознания. Это неизвестный и неисследованный район, находящийся рядом с теменной частью головы. И вот им-то и занимался Ватсон, используя свой аппарат. Говоря другими словами, это область другого измерения.

– Не очень-то я все это понимаю…

Грейсон пожал плечами.

– Это неважно, – бросил он. – В любом случае, мы тоже не слишком уверены в этой теории Ватсона, поскольку она довольно туманна. Но основные работы Ватсона, если судить по его словам, были направлены на то, чтобы человек за два часа сна восстанавливал свои силы и аккумулировал энергию, то есть в конечном итоге на то, чтобы человечество могло максимально использовать предназначенную каждому жизнь и увеличить активный срок пребывания на Земле. Заманчивая перспектива, не правда ли?

Я согласно кивнул головой.

– И это тот самый секрет, который вы хотели бы получить от госпожи Ватсон?

– Именно об этом мы и думаем. Конечно, еще много надо сделать, чтобы прийти к подобным результатам, поскольку несчастный случай с психикой госпожи Ватсон подтверждает наши наихудшие опасения. Но мы готовы продолжить дело нашего коллеги и восстановить формулы, часть которых обнаружена в его рабочих записях. Эти вещества использовались им во время опытов и касаются «психорастворений».

– Вы говорите о наркотиках и галлюциногенах?

– Не совсем так. Вещества, которые использовал профессор Ватсон, являются только стимуляторами мозговой деятельности, призванными изменить состояние сознания. К несчастью, явления, происходящие в мозгу, зависят от кислородного потенциала, а это вызывает опасения, что вещество, использованное Ватсоном, может иметь довольно длительное воздействие, что и вызвало в мозгу Валери нарушение кислородного питания. Именно это могло спровоцировать сумасшествие с манией убийства.

В этот момент засветился красный сигнал на табло, и Грейсон резко прервал свои объяснения.

Он подал мне знак.

– Пойдемте, – проговорил он.

Я последовал за ним. Мы вышли из кабинета, а другие ученые сразу же углубились в свои пыльные досье.

По правде говоря, я не люблю подобного рода типов.

Может быть, это и смешно, но я нахожу их странными, вызывающими у нормальных людей внутреннее беспокойство и не обладающими нормальной человеческой основательностью.

Они напоминают мне каких-то нелепых, бредовых, чокнутых второстепенных персонажей.

В них все какое-то механическое, я бы даже сказал буквоедское. Слишком размеренное и не живое. У меня такое впечатление, что…

Ах, да! Конечно, этот укол! Эта мягкая кушетка… это ощущение, что ты плаваешь в темноте…

Мало-помалу я погружаюсь в сон… Это-то, вероятно, и деформирует мои суждения… Вполне может быть…

Однако последующее помнится ясно и четко.

Я до мелочей помню наш маршрут внутри коттеджа Ватсонов… и со вкусом отделанный холл… Мы поднимаемся на второй этаж по деревянной лестнице, покрытой толстым шерстяным ковром… Площадка, коридор и многочисленные двери… Я вижу двух медсестер, которые идут по коридору…

Одна из них, встретив Грейсона, протягивает ему белый халат, который он тут же надевает. Он вводит меня в круглую комнату с белыми стенами.

В полутьме чуть слышно гудят странные аппараты.

Кроме этого, не раздается ни звука.

Пока Грейсон готовит шприц для подкожного вливания, мой взгляд останавливается на кровати.

На ней я вижу неподвижно лежащую под белым покрывалом женщину, самое восхитительное создание, которое только может существовать на этом свете.

Ее лицо покрывает легкая бледность, а черты его – просто редкостной чистоты… Это какой-то ангельский лик, который может только пригрезиться во сне.

Между прочим, это Валери Ватсон.

Глава 3

Профессор Грейсон отложил шприц в сторону и повернулся ко мне. Медленным жестом он указал на Валери. А я и так смотрел на нее, не отрываясь.

– Боюсь, что все наши усилия ни к чему не приведут, если она не перестанет заворачиваться в свой внутренний кокон.

– И что же может произойти?

– Уходя все дальше и дальше вглубь, она кончит тем, что полностью расстанется с реальным миром. А в результате – безумие, сумасшедший дом и смерть.

– Должно же быть какое-то средство вытащить ее из этого подобия комы?

Грейсон усмехнулся моему невежеству и наивности.

– Мозг является наиболее прочной крепостью, а его подсознательная воля – наиболее мощное оружие защиты. С нашей стороны это равносильно попыткам пробить скалу мягкой губкой. Мы ведь именно и боремся с ее волей, господин Милланд… ибо она спит, это несомненно. Мы продолжаем регистрировать некоторые физиологические процессы в железах внутренней секреции… и…

Тут я отвлекся от его объяснений и взглянул на Валери с еще большим интересом.

Мне показалось, что она со своими длинными черными волосами, тонкими руками, красиво очерченными губами, большими закрытыми глазами, которые смотрели сейчас во что-то неведомое, плавает где-то между фантазией и реальностью.

Она едва дышала, и медленные колебания груди являлись единственным признаком жизни, которая теплилась в этом чарующем теле античной богини.

Она производила странное впечатление, которое я не мог ни четко проанализировать, ни даже определить. Поэтому я все смотрел и смотрел на нее.

Голос Грейсона возвратил меня к реальности.

Реальность? Что же реального было в том, что показывал мне Грейсон?

На небольшом экране, расположенном на спинке кровати, я увидел большую черную дыру. Было такое впечатление, что я гляжу в глубокий колодец, в какую-то бездонную пропасть.

Фрейдистские символы непрерывно возникали в глубине сна Валери.

– Целиком ее сны ускользают от нас, – закончил объяснения Грейсон, отключая контакт энцефалоскопа. – Так-то вот, господин Милланд. Теперь вы знаете столько же, сколько и мы.

Однако сюрпризы были явно еще не исчерпаны.

Вот Грейсон выводит меня из палаты, и мы спускаемся на первый этаж. Грейсон направляется в глубь коридора и открывает тяжелую металлическую дверь.

Я следую за ним по узкой винтовой лестнице, которая ведет в подземелье, и мы попадаем в громадную лабораторию, где царит неописуемый беспорядок.

На полу разбросаны какие-то детали, обрывки проводов, а оголенные провода высокого напряжения свисают со стен; развороченная аппаратура жалко выставляет свои искалеченные внутренности…

И все это сотворила Валери!

Грейсон показывает мне место, где был найден обугленный труп профессора Ватсона. Рядом висит без предохранительного щитка розетка, которую приложили к бедному Ватсону. Она так и болтается в нескольких сантиметрах от пола, напоминая о случившейся драме.

Грейсон мне объяснил:

– Все аппараты, которые здесь находятся, созданы нашим коллегой Ватсоном. Несмотря на то что они разбиты, некоторые нам удалось идентифицировать, другие будут идентифицированы потом командой специалистов.

А теперь идите сюда.

Он показал мне на небольшой эбонитовый ящичек, закрепленный на двух опорах, который тоже носил следы разрушительного безумия Валери.

– Вот это, в частности, сильно нас интересует. Его механизм явно противоречит здравому смыслу. Никто из тех, кто его изучал, не догадался о его предназначении. Эта штука, кажется, приспособлена для марсианского разума.

Я оценил его юмор и улыбнулся.

– Даже так?

– Я хотел бы, чтобы вы сами заглянули в него.

– Но я же не марсианин.

Он одарил меня кислой улыбкой, но тоже не удержался от реплики:

– Вы ведь и не психиатр, и не психолог, не говоря о том, что не уроженец планеты Марс… С этим я согласен… Но вы инженер-электронщик. Ко всему прочему, вас пригласил профессор Ватсон, который, выходит, доверял вашей профессиональной подготовке и опыту. Я полагаю, что вы сделаете все, чтобы проникнуть в тайну этого аппарата. В любом случае вам ничто не мешает попытаться сделать это.

Я приподнял крышку и посмотрел на сеть проводов, скопище катушек и трансформаторов… На первый взгляд трудно было вынести какое-то четкое мнение, и я смущенно почесал лоб.

– Нужны кое-какие приборы и материалы… чтобы попытаться…

– Все, что вам потребуется, находится в шкафчике в глубине зала. А если понадобится еще что-либо, то звоните.

Сказано это было достаточно ясно. Иначе говоря: «Займитесь своим делом, не теряя времени. Это ваша, а не наша работа».

Через два часа я потерял всякую надежду.

С примерным терпением я щелкал выключателем, свинчивал и развинчивал составные части таинственного аппарата.

Я пытался все соединить согласно логике. Я останавливался и все начинал сначала, терпеливо ожидая результата.

У меня создалось впечатление, что я занимаюсь работой, которая выше не только моего, но и вообще человеческого разума.

Но наконец две, а затем и три лампочки загорелись внутри аппарата, и это поддержало мое мужество.

На какое-то время мне пришлось прерваться, чтобы поужинать. Ужин по моей просьбе принесли в лабораторию. Присутствие тех, кто бродил по коттеджу, вызывало у меня глухое раздражение.

Я сомневался, что смогу работать в контакте с этими людьми, не обладающими простыми человеческими чувствами, а измеряющими все в жизни какими-то символами и рефлексами.

Когда наступила ночь, я счел за лучшее снова приняться за работу, чтобы подавить свою нервозность.

Однако нет ничего более удручающего, чем непонятная тебе работа.

Мне не нравилось то, что я делал. Нет, действительно не нравилось!

Решительно вооружившись паяльником, я принялся за провода, сгоревшие явно из-за короткого замыкания. Один за другим я устанавливал их входы и выходы, а также места припаивания целых пучков.

Желая проверить, работают ли лампы, я щелкнул переключателем. На этот раз все они вспыхнули и начали мигать в каком-то бесконечном световом танце. Стерженьки на своих подставках завибрировали, а катушки стали медленно вращаться.

Смотри-ка, а ведь любопытно! Я почувствовал удовлетворение, а потом сразу беспокойство, когда, сделав неловкое движение, уронил на пол отвертку.

Падение инструмента на твердые плитки пола не произвело никакого звука!

Я удивился, поднял отвертку и повторил опыт. Инструмент опять упал, ничем не нарушив окружающей меня тяжелой тишины.

Боже мой! Что же происходит?

Я вдруг ощутил себя как бы парящим в тишине и пустоте, где нет никаких звуков, словно окружающий мир перестал существовать.

Где-то внизу живота начал рождаться страх, я взглянул на странный аппарат и хотел закричать.

Но, о ужас! Ни единого звука не вырвалось из моего напряженного горла. Но это же невозможно!

Мои пальцы суетливо хватались за выключатель, но он не поддавался моим усилиям. Он был заблокирован.

Охваченный страхом, я схватил отвертку, когда вдруг увидел, что тяжелая стальная дверь поворачивается на петлях, пропуская Грейсона и Эймса.

Я их видел, но не слышал. Они оживленно жестикулировали, направляясь ко мне, и по движению их губ я догадался, о чем они спрашивают.

Это был диалог глухих, где значение имеют только жесты.

Я показал им на аппарат, сопровождая жест, насколько это было возможно, мимикой и четкой артикуляцией:

– Все исходит оттуда… Ничего не бойтесь… Дело минутное…

Я сунул отвертку в щель выключателя, нажал, и стрелка на шкале тут же вернулась в положение «ноль».

– …дьявольский Китай? Что случилось, господин Милланд?

Голос Грейсона показался мне просто райской музыкой, но в то же мгновение донесшийся с верхнего этажа жуткий нечеловеческий вопль заставил застыть кровь в жилах.

Это был ужасный, зловещий крик, который пробудил эхо в спящем доме, как отголосок какого-нибудь кошмара.

Бледный, без кровинки в лице, Грейсон резко обернулся.

– Что это?..

И он первым бросился вверх по лестнице, а за ним я, подгоняемый почти не контролируемым страхом.

Мы бежали молча, никто не произнес ни единого слова. Но когда мы добрались до первого этажа, крик уже смолк.

Здесь мы столкнулись с профессорами Дейтоном и Линдсеем, которые тоже выскочили, побросав свои досье.

– Это где-то выше, – сообщил нам Линдсей. – Скорее!

Мы взлетели на второй этаж вместе с охваченной ужасом одной из медсестер, которая встретилась нам на пути, и когда добрались до площадки, то обнаружили там того, кто издал этот леденящий душу крик.

Я узнал старшую медсестру мисс Фойл. Несчастная девочка лежала в странной позе, на спине, с лицом, искаженным ужасом.

Глаза ее вылезли из орбит, а рот был раскрыт, словно она все еще кричала. Но когда Грейсон склонился над ней, я сразу понял, что уже поздно.

– Она мертва, – глухо проговорил он. – Сердце не выдержало…

Дверь палаты, где лежала Валери, была широко растворена, и я заскочил туда, влекомый смутным беспокойством, но там все было в порядке.

Валери продолжала грезить, совершенно бесчувственная и безучастная к драме, которая здесь только что разыгралась.

И вдруг я заметил на плитках пола вокруг кровати черноватые пятна.

Пятна вели на площадку и обрывались в нескольких метрах от тела мисс Фойл.

Ужаснувшись тому, что обнаружил, я позвал Грейсона.

– Смотрите! Смотрите!

И тут же я понял, что наступаю на что-то вроде черной слизи, которой запачкан пол в комнате Валери.

Все сбежались, сбитые с толку необычным и непонятным феноменом. В том месте, куда, должно быть, попала струя, плитки пола обесцветились и напоминали теперь расплывчатое изображение, как на фотопластинке.

– Великий боже! – прошептал Дейтон. – Откуда же все это могло появиться?

– Следует сейчас же разобраться, – подхватил Эймс.

И фармаколог показал нам на стену возле несчастной мисс Фойл.

То, что я увидел, вызвало у меня приступ тошноты. Вся поверхность стены здесь была покрыта какими-то липкими лохмушками, напоминающими кусочки плоти, как если бы какое-то существо было взорвано посреди площадки гранатой. Из каждого кусочка сочилась темная слизь, стекая тонкими ручейками вниз по белой стене.

Это было ужасно и мерзко. Особенно непереносимым был запах. Я, кажется, никогда в жизни не нюхал ничего более вонючего и противного, чем эта липкая субстанция, пристававшая к моей обуви.

Тут до меня дошло, что все собрались в комнате у Валери, и я им показал на следы на простыне и металлической спинке кровати.

Уф! Что же за мерзкая штука!

Медсестра, которая была с нами, стала терять сознание.

Грейсон ее поддержал и повел к лестнице.

– Уходите, – приказал он. – Вам не следует здесь оставаться. Когда будет нужно, вас позовут.

Он говорил это, не задумываясь, что произносит, тоже оглушенный и потрясенный кошмарным зрелищем, которое никто не мог объяснить.

Грейсон стал как бы сам с собой разговаривать сквозь зубы:

– Это, должно быть, проникло в комнату… но тут возникает вопрос, каким образом…

– О чем ты говоришь, Энтони? – возбужденно пробормотал Дейтон.

– Да вот… об этой штуке…

– Блок, где проводятся опыты, полностью изолирован от проникновения снаружи. Ради всего святого, Энтони, не давай разыграться своему воображению. Я полагаю, что всему этому существует какое-нибудь вполне реальное, нормальное объяснение.

Однако в голосе его не было особой уверенности, и Грейсон пожал плечами. Мне показалось, что он разом потерял весь свой апломб и уверенность.

– Ладно, я жду твоих объяснений, Герберт.

Тут уж вмешался я:

– Поверьте, господа, мне тоже очень хотелось бы узнать и понять все это. – И я указал на простыню, покрытую отвратительными частичками, которые, расплываясь, образовывали широкие коричневые пятна. Но постепенно они превращались в тонкую блестящую пленку, которая на глазах разлагалась и рассыпалась, превращаясь в пыль.

То же самое происходило и на, плитках пола, все исчезало, как по волшебству, а тут еще с площадки донесся удивленный голос Эймса:

– Ну и ну! Эй вы, там, идите сюда, скорее, посмотрите!

Висевшие на стене обрывки плоти исчезли, не оставив никакого следа. Это было просто невероятно. Исчез даже мерзкий запах.

Осталась только мисс Фойл, лежащая в углу, как куча тряпья, унесшая с собой жуткую тайну, которую мы так и не узнаем никогда.

Только вылезшие из орбит глаза еще свидетельствовали о каком-то последнем для нее ужасном видении.

– Вот вам и все объяснение! – проговорил Дейтон.

Бедный тип! Всезнайка!