Текст книги "Путь в ничто"

Автор книги: Ф. Ришар-Бессьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глория подошла к нему, улыбаясь.

– Сидней прав, и все мы на его стороне. Автор никогда не должен покидать своих героев.

Пришлось и Ришар-Бессьеру скривиться в кислой улыбке.

– Да ладно вам, согласен, иначе потом всю жизнь будете меня попрекать.

Деламар предложил нам еще по рюмочке портвейна, а затем вернулся к теме предстоящего эксперимента.

– Я хотел бы обязательно уточнить одну вещь, – сказал он. – Каждый из вас должен четко сознавать ответственность за принимаемое им решение об участии в экспедиции. Не желаю впоследствии слышать никаких упреков в свой адрес, даже если по той или иной причине мы никогда не вернемся в нашу эпоху. Кто знает, ведь с моим аппаратом вполне может случиться авария, и даже серьезная.

– Это может быть ведомо только Господу, – ответил отец Салливан.

– Да, – обронил ученый, осушая свою рюмку.

Никто не решился отказаться от участия. Кости брошены, начиналась игра.

Внезапно у меня в голове молнией промелькнула мысль.

И как это я до нее не допер раньше? Спору нет, было здорово отчалить с Деламаром, чтобы уйти от гнева того, кто решил убить меня. Но в конечном счете, как предполагалось, аппарат все равно доставит нас обратно, в день старта. Следовательно, как легко было догадаться, я все равно не избегну своей судьбы. В сущности, это означало попасть из огня да в полымя.

Деламар ответил, что для меня речь и в самом деле шла лишь о своеобразной отсрочке. С физиологической точки зрения наше пребывание в будущем безусловно скажется на нас в прямой зависимости от того времени, которое мы проведем вне аппарата.

– Понял, – безрадостно отозвался я. – В любом случае трех пуль в следующий вторник мне не миновать.

– Пока нет никаких оснований забивать себе этим голову, – отрезал Деламар. – Извините, но ничего другого сделать для вас не могу. К тому же теперь мне следует думать только о решении той задачи, что я поставил перед собой. Ничем другим я заниматься не могу. Я дал Арчи три дня на то, чтобы вас разыскать. После этого срока я обязан продолжить свой эксперимент. Вылет состоится в назначенное время. А точнее: завтра в девять утра.

Яснее не скажешь.

Глава 3

Итак, мы остались в Фонтенбло в ожидании старта, время которого было определено очень точно. Провожать нас в дальний путь должны были представители французской научной общественности, а также корреспонденты основных мировых информационных агентств.

Деламар не позволил мне связаться с Фанниганом, что взбесило меня, поскольку позволяло парижским корреспондентам «Нью-Сан» обскакать меня в смысле репортажа.

Но и они в свою очередь были ошеломлены, узнав, что я вхожу в состав экипажа.

Наступило утро, и мы послушно потянулись вслед за Деламаром, который повел нас к своему детищу – машине времени.

К этому моменту обслуживающий персонал уже вывез ее из ангара. Можно было подумать, что присутствуешь на тщательно отрепетированном балетном спектакле. Эти люди очень четко представляли свою программу действий.

Создалось впечатление, что они не сделали ни одного бесцельного жеста.

Относительно самого аппарата. Я бы сравнил его с неким подобием очень вытянутого снаряда с шестью соплами по периметру большой окружности. Посередине корпуса виднелись два иллюминатора, расположенные по бокам.

Машина возвышалась на зубчатом постаменте и в высоту достигала примерно двадцати метров.

Глядя на это чудо техники, я испытывал какое-то странное чувство. Ничего подобного раньше мне видеть не приходилось. На лицах товарищей я также читал удивление.

Кругом хлопотали журналисты, спешно делая пометки и проводя съемки. Собравшиеся же здесь ученые, представители самых разных отраслей науки, степенно беседовали о чем-то с Деламаром.

Столпившийся люд возбужденно зашевелился, когда ученый объявил, что он уже провел предварительное испытание, закончившееся полным успехом. Понятное дело, он ни словом не обмолвился о том, что меня скоро угробят. В целом же я отчетливо почувствовал, что его выступление было выслушано с некоторым скептицизмом. Видно, полагали, что он несколько забегает вперед и выдает желаемое за действительное.

Потом он подошел ко мне и сказал, что не возражает, если я побеседую с шефом. Излишне говорить, что тем самым он доставил мне огромное удовольствие.

Благодаря личному телевисту для установления связи понадобилось всего несколько минут. Как только на экране показалось лицо нашей Обезьяны, я расплылся в широкой улыбке: уж на сей раз он не достанет меня запахом своей итальянской сигары.

Едва услышав, что я вхожу в состав экипажа, он радостно загоготал, воскликнув «браво!».

Я быстро надиктовал на его персональный ондиофон мои предстартовые впечатления. Через электронный скрибиофон, напрямую связанный с ротационными машинами, мой текст тут же ложился на полосу специального выпуска газеты.

– Сидней! – воскликнул Обезьяна. – Вы самый потрясающий тип из всех, кого я когда-либо знал. Как это, черт побери, вам удалось добиться согласия Деламара взять вас с собой?

Я еле удержался, чтобы не покрыть его отборной руганью, поскольку знал теперь, что, сообщив о моей смерти в следующий вторник, он выдаст максимальный тираж. Не было сомнений и в том, что по этому случаю наш гениальный директор, не колеблясь ни секунды, разболтает кое-какие мой похождения, пока еще остававшиеся в секрете.

Об этом мне поведал Арчи, имевший возможность прочитать этот номер «Нью-Сан».

Поскольку Фанниган все еще ожидал от меня ответа, я предпочел довольно бесцеремонно прервать связь, бросив на ходу:

– Возможно, вы узнаете об этом в следующий вторник. В любом случае в этом вопросе я готовлю вам сюрприз.

Когда я вернулся в парк, Деламар все еще давал какие-то объяснения технического характера окружившей его публике.

У меня не было бы возможности выяснить, в чем это он так подробно просвещает любопытствующих – ведь я был занят другим делом, – если бы не Глория, которая быстро ввела меня в курс дела.

Оказывается, сначала Деламар подробно рассказал о своем пробном прыжке во времени. По его словам, все прошло наилучшим образом и позволило ему констатировать, что, за исключением нескольких незначительных событий, ничего существенного на Земле через неделю не произойдет. Между нами, я абсолютно не был согласен с таким выводом.

Затем Глория разъяснила мне, пользуясь технической терминологией, принцип, на котором основывалось действие машины времени.

Деламар обрушился на некоторые еще бытовавшие в научном мире воззрения на время как на нечто безразлично протекающее вокруг и даже сквозь нас. Конечно, признал, он, пока еще невозможно регулировать по своей прихоти его скорость, а его неумолимый ход представляется нам чем-то монотонным и неконтролируемым.

Деламар подчеркнул, что всегда выступал против принципа однообразного и однонаправленного истечения времени, как и против теорий, пытавшихся спаять трехмерное пространство с четвертым – временным – измерением в жесткий четырехмерный континуум. На его взгляд, это четвертое измерение, как и три остальных, должно обладать способностью расширяться и сокращаться. Но это возможно только при условии устранения трех пространственных координат, которые в нашей материальной Вселенной препятствуют эвентуальному разрыву между ними и временем.

При этих революционных по своей сути словах в толпе возникла некоторая сумятица, но Деламар продолжал невозмутимо излагать свои мысли:

– Когда устраняются пространственные измерения и рассматривается только временное, то роль времени, бывшая до сих пор абстрактной, принимает конкретную форму. Это и происходит в том эксперименте, что я сейчас провожу, причем машина, которую я задумал и построил, движется вне материи и пространства. Не отрываясь от Земли, она интегрируется с линией Вселенной, по которой происходит истечение времени, что есть не что иное, как направление движения материи в пространстве.

Итак, я собираюсь сделать бросок навстречу времени, остановив машину в двенадцатитысячном году, то есть перенестись примерно на десять тысяч лет вперед.

Хотелось бы добавить еще вот что: я собрал вас здесь сегодня утром для того, чтобы вы имели возможность объявить всему миру о том, что мы отправляемся в полет по времени в будущее. С той секунды, как мы войдем в темподжет, мы покинем наш четырехмерный мир. Для вас, остающихся здесь, жизнь будет идти своим чередом. Мы же достигнем двенадцатитысячного года. Однако наше возвращение может произойти в то же самое мгновение. Ведь возвращаясь во времени, мы вольны войти в свой мир в тот же самый миг, когда мы его покинули. Следовательно, нельзя исключать, что мы вновь встретимся еще до того, как вы успеете сделать хотя бы малейший жест, поскольку для вас «еще ничего не произошло». Понимаю, что вы вправе заподозрить меня в мошенничестве, – он улыбнулся при этих словах. – Поэтому я решил назначить вам новую встречу здесь же, но послезавтра, то есть ровно через сорок восемь часов. Для этого мне понадобится всего лишь остановить темподжет в тот момент, когда я буду в контакте с отрезком времени, соответствующим девяти часам предстоящего воскресенья. Таким образом, вы будете располагать всеми возможностями для того, чтобы подготовить мир к тем заявлениям, которые я буду в состоянии сделать.

И он закончил, покачав головой:

– Разве что мы вообще не вернемся к вам в результате какого-нибудь происшествия, которое просто невозможно предусмотреть. Но нас это не волнует. Мои спутники, как и я сам, отлично понимают, что наука иногда требует жертв.

Лично меня это выступление Деламара не очень-то убедило. Но, видя, с каким энтузиазмом восприняли его Брент и Глория, я в конце концов поверил, что опыт должен был удаться.

– А что вы думаете на этот счет? – спросил я у Ришар-Бессьера.

– Право же, должен признаться, что испытываю к ученому доверие и ничуть не жалею, что принял сделанное мне любезное приглашение. К тому же это меня действительно слегка встряхнет, а то плывешь себе по течению вслед за событиями. Тем более что в данный момент в Париже меня ничто не удерживает. А пара суток – это же не человек помер.

– Прошу без намеков, пожалуйста, – рассердился я.

К счастью, к нам подошла Глория, это отвлекло меня и помешало черным мыслям захлестнуть мой разум. А затем, лучась улыбкой, припорхнула и Маргарет.

Разумеется, она абсолютно ничего не поняла в объяснениях Деламара, что, однако, не помешало ей заявить отцу Салливану:

– Что значит все же гений, а! И в то же время посмотришь на него никогда не скажешь, что его котелок так варит.

Между тем время для дискуссий закончилось. Настал момент отлета, и нам ничего другого не оставалось, как направиться к темподжету. Все мои спутники – я имею в виду тех, кто отправлялся в неведомое впервые несколько побледнели, даже Маргарет помалкивала, что само по себе было событием экстраординарным.

Люк тщательно задраили. Сквозь иллюминаторы был хорошо виден окружавший нас пейзаж, и мы жадно впитывали напоследок каждую его деталь.

Там, снаружи, по-прежнему колыхалась в волнении толпа, но до нас не доходило никакого шума. Мы оказались в полной изоляции от внешнего мира, что, судя по виду Деламара, его ни в коей мере не волновало. Он деловито орудовал какими-то кнопками и рычажками на приборной панели.

Зашумели окружающие корпус машины сопла. Раздался какой-то тонкий свист. Затем аппарат словно завис в пустоте и все вдруг разом исчезло из глаз.

Мы, разумеется, так и остались у иллюминаторов, различая снаружи длинные, светящиеся красные полосы.

Деламар пояснил, что это стареет наше окружение. Машина еще не достигла максимума мощности, хотя уже вышла за пределы материи и шла сейчас вдоль линии Вселенной по направлению времени.

Деламар, похоже, колебался, стоит ли запускать аппарат на полную катушку. С самого начала нашего необыкновенного путешествия никто не проронил ни слова. Гробовое молчание нарушил Арчи.

– Пока мы находимся на борту, то физиологически не стареем, поскольку клетки не подвержены здесь этому нормальному процессу. Но стоит нам покинуть темподжет, как они восстановят свой нормальный ритм. Так что находящиеся здесь запасы продовольствия нам понадобятся только в том случае, если придется задержаться в будущем. Организм остановлен в своих функциях, пока он находится внутри машины, только мозг продолжает работать нормально.

Ей-богу, то была святая правда. Я действительно не испытывал ни жары, ни холода. Мне даже не хотелось ни закурить, ни пропустить стаканчик. Я с изумлением отметил полную нечувствительность тела – до такой степени, что даже при самом резком ударе о какой-нибудь предмет боли не чувствовалось. Ну а что касается Маргарет, то она, казалось, развлекалась от души, щипая всех подряд, чтобы лишний раз убедиться, что мы находимся в крайне странной обстановке. Пришлось вмешаться.

Отец Салливан с момента нашего выхода на эту пресловутую линию Вселенной, не переставая, молился, благодаря Бога за то, что тот позволил ему стать свидетелем такого чуда.

Но вскоре этот очаровательный человек вернулся к реальности и с улыбкой заявил:

– В сущности, ваше бракосочетание задержится всего на сутки, поскольку мы вернемся в воскресенье, а церемония должна была состояться в субботу. Хотя нет, подождите… Воскресенье – день Божий, так что обвенчать вас я смогу не раньше понедельника.

– Как не раньше понедельника? – возмутился я. – Это ведь существенно сокращает мой медовый месяц: вспомните, что ждет меня во вторник утром.

– Дорогуша, – медовым голосом произнесла Маргарет, – бывает в жизни и так, что люди женятся in extremis.[2]2
  В последний момент (жизни), перед самой кончиной (лат.).


[Закрыть]

При этих словах отец Салливан воздел руки вверх (надо полагать, обозначая этим жестом небеса) и произнес:

– Над такой постановкой вопроса я еще не задумывался. Имею ли я право соединять две жизни, зная об уготованной вам почти тотчас же смерти, когда скорое вдовство будущей супруге уже обеспечено? Да и сами-то вы имеете ли в этих условиях право жениться на Маргарет?

Откровенно говоря, я тоже не рассматривал эту проблему под таким углом зрения.

Деламар намеревался сделать промежуточную остановку в семитысячном году, то есть почти на полпути по ходу нашей прогулки во времени. Все было предусмотрено для успеха этой попытки. Вся Земля должна была поджидать нас. В момент рематериализации нас должны были официально встретить земляне будущего, поскольку предполагалось, что после нашего путешествия сведения о действиях первых «временавтах» будут передаваться из поколения в поколение.

Предположениям, как именно это произойдет, не было конца. Особенно нас забавляли рассуждения насчет того, как будет выглядеть обыденная жизнь в этом году.

Так, отец Салливан посетовал, что мы рискуем нарваться на ситуацию, когда во время остановки праздничное угощение сведется к поглощению питательных пилюль. На что Ришар-Бессьер кисло заметил:

– Да вы просто прочли об этом в одном из моих романов.

Чтобы убить время, мы с Маргарет отправились осматривать наше «транспортное средство». Потрясающее впечатление производило машинное отделение, расположенное на втором этаже. Оно было напичкано инструментами и приборами самого странного вида и совершенно мне незнакомыми. Я не смог бы идентифицировать самый наипростейший из них. А что тогда говорить о наиболее сложных, которые, сдается, прямиком овеществились в результате горячечного бреда.

Другой зал был отведен под исследовательские работы.

Присоединившийся к нам Брент пояснил, что имелась возможность проводить эксперименты над временем и в будущем. Здесь же был пульт управления.

Я взглянул на стрелку прибора, перед которым стоял Деламар. Она четко обозначала год четыре тысячи сотый и продолжала двигаться. Предстояло еще несколько потерпеть, чтобы попасть в намеченный семитысячный.

В иллюминаторе мелькали все те же различной ширины и интенсивности светящиеся полосы. Это было диковинное и привлекательное зрелище.

Наш бросок во времени начался в общем-то в некоторой спешке, и все мы до сих пор были настолько поглощены впечатлениями от разительной смены обстановки, что совсем забыли о взятом с собой скромном багаже. Он так еще и валялся в рубке управления темподжетом.

Неизменно практичный Деламар не постеснялся сделать нам небольшую выволочку, заметив, что вместо праздношатания лучше бы нам заняться этими вещами, тем более что на верхнем этаже для каждого пассажира были предусмотрены личные каюты.

Обе наши женщины – Глория и Маргарет – вызвались навести порядок в них и принялись возиться с чемоданами и сумками.

Впрочем, Маргарет тотчас же воззрилась на меня:

– Эй, Сидней, ты что же, собираешься спокойно созерцать, как мы тут вкалываем?

– Ну конечно, нет, дорогая.

И мы быстренько поднялись на этаж, где вдоль небольшого коридора тянулся ряд раздвижных дверей, ведущих в помещения для членов экипажа.

Я только-только начал открывать одну из них, как раздался вопль Глории, заставивший меня развернуться всем корпусом. Маргарет не замедлила присоединиться к ней, отскочив назад, будто опасаясь смертельного укуса змеи.

При этом она вытянула руку, показывая на что-то в глубине коридора. Признаюсь, сначала я ничего ненормального не заметил, но в то самое мгновение, когда Глория уже собралась что-то произнести, увидел…

Рука… да, да, живая человеческая рука высунулась в щель приоткрытой двери, безуспешно пытаясь ухватиться за внешнюю щеколду.

Глава 4

Мы оцепенели. Я весь подобрался, чтобы броситься вперед, как и подобает мужчине, и выяснить, в чем тут дело. Но таинственная рука наконец-то нащупала головку запора и резко сдвинула дверь в сторону.

Из каюты с растерянным видом и выпученными глазами выскочил какой-то тип.

Маргарет испуганно юркнула мне за спину. Человек двинулся в нашу сторону, и я, приготовившись достойно встретить незнакомца, решительно заслонил Глорию. Но та вдруг вцепилась в меня, воскликнув.

– Ба, да это никак Жюль – племянник…

– Господи, каким образом ты здесь очутился? Что случилось?

Паоло, видимо, начал приходить в себя.

– Каким образом? Да я со вчерашнего вечера торчу в этой клетушке.

В нескольких фразах он поведал нам, что накануне простился с дядей, поскольку утром должен был срочно выехать в Италию, где ему привалило наследство. Но тот попросил его до отъезда из Фонтенбло проверить, все ли правильно уложено в темподжет согласно его указаниям.

Во время этой процедуры неожиданно захлопнулась дверь, и, как ни пытался он выбраться из этого чулана, все было напрасно.

Бедняга! Глядя на него, я подумал, что пороху этому парню явно не выдумать, и внутренне усмехнулся в предвкушении ожидавшей его головомойки от профессора. Что и состоялось, как только они очутились лицом к лицу.

Но удивление итальянца сменилось настоящим ступором, когда, бросившись к иллюминатору, он обнаружил, что мы уже в «полете». Это подтвердил и взгляд, брошенный им на указатель пройденного «временного» пути: тот указывал год четыретысячи трехсотый.

– О, мадонна миа, – заголосил он. – А как же быть с моим наследством… Ну и влип же я в историю!..

Ну и ну! В такие минуты и огорчаться по поводу какого-то там наследства. По вполне понятным причинам я решительно и весьма круто высказался против его требования немедленно вернуться обратно. Нас примирил профессор Деламар, объяснивший, что раз темподжет был настроен на рематериализацию в семитысячном году, то остановить его или повернуть вспять теперь уже невозможно.

Так что воленс-ноленс пришлось примириться с обстоятельствами. Впрочем, Паоло уже успел увлечься полным отсутствием ощущений, чего он не мог не заметить.

Маргарет оказалась тут как тут и начала деловито объяснять ему суть явления, естественно, не без налета фантазии. А чтобы слова не расходились с делом и ради демонстрации, она ставшим ей уже привычным жестом несколько раз ущипнула итальянца.

Паоло, хотя ничего и не почувствовал, похоже, шутку не оценил. Он поджал губы, напустил на себя высокомерный вид и повернулся к Маргарет с грацией собачки, потревоженной в разгар послеобеденного отдыха.

– Позвольте, – отчеканил он на причудливом английском, – мы с вами здесь не в Диснейленде.

Маргарет, как известно, не нужно было лезть за словом в карман, и она немедленно парировала:

– Тем не менее мне почему-то показалось, что вы должны были послужить для тамошнего парка моделью Буратино.

К счастью, дальше этого полемика не пошла, но я не сомневался, что Паоло составил себе ясное представление о Маргарет.

По нашей с Ришар-Бессьером просьбе Арчи объяснил, что за «шлейф» тянется за темподжетом.

– Вселенная, – сказал он, – нечто вроде мыльного пузыря, поверхность которого состоит из материи и излучения, а внутренняя полость – из тесной смеси чистого времени и пустого пространства. Наблюдаемые вами узкие полоски – это след излучений, широкие – материи, имеющей тенденцию к образованию компактных масс в силу закона гравитации. Ближайшая к нам широкая лента формируется Землей и состоит из совокупности жгутов, оставляемых всеми ее объектами, вплоть до атома.

– Если я правильно понял, это немного похоже на ковер, который материя оставляет позади себя на поверхности нашего пузыря.

– Верный образ, Сид. Удачно выразились.

– Получается, что так мы можем путешествовать до бесконечности? Полюбопытствовал Ришар-Бессьер.

Арчи вздернул брови и отрицательно помотал головой.

– Все зависит от того, как понимать этот термин. Время похоже на пространство. Его следует рассматривать как конечную величину, потому что мы можем подняться до его истоков. Иными словами, достигнем периода, когда нынешней Вселенной не было и в помине. В этой Вселенной, дорогой мой, все рано или поздно дойдет до своего конечного состояния.

– Смею надеяться, – заметил отец Салливан, – что эта оригинальная теория неприменима к Богу. Для него не существует ни начала, ни конца.

– Это так, если рассматривать его как силу, выражающую себя вне времени и пространства.

– Я не одобряю такие сопоставления.

– И напрасно. Я считаю, что подобного рода сравнения показывают Бога как чистого математика, чей гений недостижим для человеческого разума, поскольку мы развиваемся в иной, чем он, среде. Природе чужд вечный двигатель, ибо она не выносит механицизма. Следовательно, мы вынуждены допустить, что с того момента, когда всякий прогресс станет невозможным, Вселенная прекратит свое существование. Там, где останавливается продвижение вперед, начинается смерть. Не забывайте, что это – закон Природы.

Ришар-Бессьер не смог удержаться от ухмылки.

– Это тот самый закон, который, полагаю, называется «увеличением энтропии». Это действительно весьма своеобразная философия.

Он повернулся к итальянцу, который, судя по его виду, с великим трудом следил за ходом дискуссии.

– А что думаете по этому поводу вы, Паоло?

Тот с трудом проглотил слюну, а его кадык перекатился от подбородка аж к галстуку.

– Вы что, не видите, что смущаете душу этого бедняги-ребенка? – вмешалась Маргарет, вложив в интонацию все, на что она была способна с точки зрения иронии и лукавства. – Все эти россказни – не для его возраста, не правда ли, мой друг?

Итальянец скорчил гримасу, которая обезобразила его еще больше. Ну вылитый разъяренный Франкенштейн!

– Мадонна миа, – выдохнул он, – скажите проще, что я – дурень.

– Это не имеет ровным счетом никакого значения, – подвела итог Маргарет. – Раз ваш дядюшка – гений, – то равновесие в семье достигнуто.

И она повернулась, чтобы направиться к Глории, а Паоло едва слышно процедил сквозь зубы:

– Теперь я начинаю понимать, почему находятся люди, которым доставляет удовольствие расчленять женщин на куски.

Меня заинтриговал тот факт, что, несмотря на отсутствие реального времени на борту темподжета, стрелки моих часов продолжали двигаться вот уже, как я посчитал, восемь часов. Но Глория тут же все поставила на место.

– Не пытайтесь как-то определиться со временем. То, что часы нормально идут, это вполне естественно, потому что та специфическая среда, в которой мы сейчас находимся, на них не влияет, как и на механизмы нашей машины. Видите ли, Сидней, то, что показывают ваши часы здесь, не имеет никакого смысла, и ваше субъективное восприятие общей продолжительности истекшего на борту с момента старта времени – иллюзорно.

– Ладно, ладно. Понял. Но который будет час в момент нашего прибытия в семитысячный год?

– Тогда об этом и поговорим, объяснять придется слишком долго, а я вижу, что вам не терпится привести в порядок ваши заметки. И, кстати, мой дорогой Сидней, советую вам перестать говорить о прошлом и будущем. Ограничьтесь настоящим. Вспомните прекрасные слова Платона: «Прошедшее и будущее суть аспекты созданного нами времени. Мы говорим „было“, „есть“, „будет“, но на самом деле с полным основанием можно употреблять только „есть“.

Да, нечего сказать, Глория – прямо ходячая энциклопедия. Быстренько записав ее высказывания, я направился в каюту с твердым намерением уединиться в тиши, чтобы написать свой следующий репортаж.

Но за мной увязалась Маргарет под предлогом, что ей надо „навести марафет“, поскольку она хотела выглядеть достойно во время предстоящей остановки.

– Понятия не имею, – добавила она, – как будут выглядеть женщины в семитысячном году, но я желаю произвести приятное впечатление.

– А ты не боишься, что будешь смотреться в эту эпоху несколько старомодной?

– Что за вздор, – поведя плечами, вымолвила она. – Когда-то Марлон Брандо[3]3
  Знаменитый американский актер.


[Закрыть] создал ставшую знаменитой прическу, начесав волосы на лоб. А ведь он всего-навсего скопировал моду времен Юлия Цезаря или Нерона. Так что…

Я лег на кушетку и лишний раз убедился, насколько нечувствительным стало мое тело: от того, что так удобно устроился, я не получал ровным счетом никакого удовольствия. По правде говоря, поразительно…

Перечитав наспех сделанные записи, я намарал несколько страниц. Понадобилось некоторое время, чтобы привести все в более или менее приемлемый вид.

Машинально взглянув на Маргарет, натягивавшую новую пару чулок, я вдруг понял, что это ничуть меня не волнует. Излишне, видимо, добавлять, что сие меня несколько обеспокоило.

Но мне не довелось поразмышлять над этим пикантным обстоятельством, ибо Маргарет тихонько позвала меня:

– Сид… Сид…

– Что такое?

– Мне кажется, я схожу с ума.

– Успокойся, для тебя это уже давно пройденный этап.

– Мне не до шуток.

Я взглянул в ее глаза и поразился их выражению. Она что-то рассматривала у меня над головой. Но поначалу я как-то не придал этому значения.

– Ты разве не видишь, что я работаю?

– Сид, взгляни на металлический брус… прямо над тобой.

– Ну и что в нем такого? Если тебя раздражает его цвет, перекрасим.

Но она показала пальцем все на то же место и чуть ли не взвизгнула в ответ:

– Такое впечатление, что он увеличивается в размерах… и даже раздувается… Сидней, он продолжает скручиваться… Ну скажи мне, что я не сплю и что это не привиделось мне. Посмотри и убедись сам.

Я со вздохом покорился, решив оторвать глаза от бумажек и посмотреть на заинтриговавший ее предмет. Эта перекладина поддерживала верхнюю койку, расположенную над моей. Как будто ничего особенного, брус как брус, непонятно, чем он так поразил Маргарет.

Но потом я увидел такое, что, захоти я, – все равно не смог бы пошевелить пальцем. Думаю, что если бы мой организм не находился в особой обстановке, царившей в темподжете, то наверняка у меня в жилах застыла бы кровь.

Представившаяся моему взору картина была настолько невероятной, что я продолжал лежать как истукан.

Металлическая балка как бы распухала, и на ее поверхности появлялись морщинки, которые словно трепетали от спазматических содроганий. Потом ее дернуло, вытянув в длину. В середине вспучился бугорок, как живой мешочек.

Он продолжал медленно раздуваться.

Я наконец очнулся от оцепенения, вскочил и, схватив потерявшую дар речи Маргарет в охапку, пулей ринулся на середину комнаты, успев лишь сдавленно выкрикнуть:

– Если это будет продолжаться, то и у меня мозги поведет набекрень.

Скатившись по винтовой лестнице, я ворвался вместе с Маргарет в рубку управления, где собрались уже все члены нашего экипажа.

Я даже не успел толком ничего рассказать об этом странном явлении, как Деламар, оторвавшись от приборов, не своим голосом заорал:

– Кто вам позволил дотрагиваться до приборов?

Продолжения я уже не слышал, так как он сломя голову помчался в нашу каюту, успев, однако, включить автопилот.

Разумеется, все гурьбой бросились за ним и встали в кружок под брусом, который все еще продолжал вспухать и увеличиваться в размерах.

Более других напуганным казался Паоло. Он выпучил глаза и даже, как ребенок, прикрыл рот ладошкой.

Деламар молча устремился в соседнее помещение и кинулся к нише, заставленной какими-то сложными приборами.

Он сразу же опустил ручку одного из них – довольно объемистой полусферы. Только после этого он успокоился и, вернувшись к нам, будничным тоном произнес:

– Вовремя я успел.

Затем вдруг подскочил к Паоло и стал трясли его изо всех сил.

– А ну, вспомни, трогал ли ты этот прибор, когда я вчера вечером просил тебя проверить заодно и электромагнитную цепь темподжета?

Итальянец уставился на диковинный прибор, на который указывал ему профессор, и покачал головой.

– Я опускал рычажки, как вы приказали и как я это уже проделывал перед пробным полетом. Возможно… в общем, теперь уж и не помню…

Деламар, глубоко вздохнув, пожал плечами.

– В конце концов, это мое упущение. Следовало тебя предупредить.

Затем он долго смотрел на нас, прежде чем продолжить.

– Надо было бы и вам сказать об этом. Но мне так хотелось сохранить в тайне мое новое изобретение, на которое я потратил несколько лет жизни. Я специально забрал его с собой в темподжет, чтобы уберечь от людской алчности в случае, если мы не вернемся. В принципе оно, конечно, предназначается для человечества, но я мечтал, чтобы его использовали рационально и оно не стало бы новым яблоком раздора. Это изобретение не должно превратиться в монополию какой-то одной нации на Земле.

Он медленным шагом провел нас к нише, в центре которой возвышался этот необычный аппарат.

– Я назвал его „пресиптроном“. Он и есть нечто вроде циклотрона в миниатюре с необыкновенной мощностью порядка многих десятков тысяч электрон-вольт. С другой стороны, мне удалось создать специальный сплав, совершенно новый вид металла, который под воздействием пресиптрона начинает увеличиваться в объеме…

Покачав головой, он продолжил:

– Вскоре на Земле не останется природных металлов, а я нашел способ снабдить людей этим ценным сплавом, столь необходимым в той механизированной жизни, на которую нас обрекает прогресс. Причем в любом количестве, поскольку даже с малым исходным материалом его можно получить сколько угодно.