Текст книги "Долина юности"
Автор книги: Эжен Мельц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
4. Почтовая посылка
Листья деревьев в парке Чишмиджиу в центре Бухареста начинают краснеть, и на улицах появляются люди в пальто. Но мы с братом еще не уехали к папе с мамой в страну, где находится Швейцария. Эта страна кажется такой загадочной! Моя тетя объясняет мне, что Швейцария – это шоколадный рай.
– Хор…рошо, нн…но где точно она находится?
– На том же материке, что и Румыния.
– А что такое материк?
– Материк – это большой кусок земли, на котором может поместиться несколько стран. На земле – пять материков.
Тетя достает из шкафа большой голубой шар, на котором нарисованы маленькие пятнышки.
– Вот – Земля, – показывает она. – Вот – Европа. Бухарест расположен в левом углу Европы, а Швейцария – в правом. Ты видишь?
Когда я выхожу из дома, Швейцария – это направо или налево? Вот вопрос, который мне хотелось бы задать. Но я не решаюсь признаться, что до сих пор не умею различать право и лево.
– Но почему они не могли нас взять с собой? – спрашивает Алекс, подходя к нам.
– Я тебе уже сто раз говорил, – объясняет ему, затягиваясь сигаретой, дядя Проспер, – на таможне…
– Что такое таможня? – перебивает мой брат.
– Государственная граница.
– Что такое граница?
– Это дверь, через которую выходят, – продолжает дядя Проспер. – Видишь, на другом конце нашей квартиры есть дверь. Так вот, в государстве точно так же. Там тоже есть выход.
– Ладно, я понял, – говорит Алекс.
– К сожалению, выход из нашего государства охраняется милиционерами. Они никогда не позволяют целым семьям покинуть страну. Только родителям. Дети должны остаться. Таким образом родителей обязывают вернуться обратно.
– Но тогда как же мы с ними встретимся, я и Эжен? – спрашивает мой брат с таким страхом, словно задает этот вопрос в первый раз.
– Мы будем бороться с администрацией и добьемся того, чтобы вы могли выехать. На самом деле, вам нужна одна единственная бумажка. Она называется «виза». Мы получим для вас эту визу. Вы с Эженом не должны беспокоиться.
Несмотря на это, я все-таки переживаю. И на всякий случай открываю дверь нашей квартиры. Все в порядке: милиционеры не ждут нас на лестничной площадке. Покинуть квартиру легче, чем Румынию. Вдруг в гостиной звонит телефон. Не могу объяснить, как мне это удается, но я сразу же догадываюсь, что это наши родители. Может быть, телефонный звонок не такой, как обычно? Я несусь в гостиную. Тетя Эжени разговаривает с папой! Вся семья столпилась около телефона. Но я чувствую, что тетя говорит как-то осторожно, выбирая слова. Тогда я спрашиваю дядю Проспера, почему она так странно говорит.
– Милиционеры могут подслушать наш разговор, – шепчет мне он.
Потом трубку берет мой дядя. Он говорит недолго, потому что разговор стоит дорого. Обычно каждый из нас говорит одну минуту. Наконец приходит моя очередь. Я беру в руку уже влажную трубку. Еле-еле слышу мамин голос, похожий на пищание мухи, попавшей в паутину.
– Б-б…бунэ зиуа, – волнуясь, начинаю я. – Еуджен ла т-телеф…фон. Че ф…фаче, мами? [1]1
Ззз…дравствуй… Эжен у т…телеф-фона. Что делаешь, мама? (рум.)
[Закрыть]
Мне стыдно, что я так сильно заикаюсь.
Следующий. Короче, в одну минуту я успел покраснеть, расстроиться от того, что не смог сказать, что хотел, и передать трубку другому члену семьи. Я смотрю на Алекса. По его глазам вижу: он все больше убежден в том, что папа с мамой забыли нас.
И вот, в один прекрасный день бабушка Кларисса возвращается от почтового ящика с маленьким листочком желтой бумаги. Он сообщает о посылке из Швейцарии, которая ждет нас на районной почте. Часы пробили полдень: сегодня мой брат уже пришел из школы. Мы устремляемся к бумажке и не верим своим глазам. Тут же бабушка Кларисса кладет квитанцию в надежное место в шкафу, ключ от которого прячет в кармане.
– Сначала мы обедаем, потом ложимся спать, – объявляет она. – И только потом пойдем на почту.
Мы протестуем, возражаем, сердимся, карабкаемся на мебель.
– В любом случае, почта открывается не раньше двух часов, – добавляет она, пожимая плечами.
Мы еще пытаемся спорить:
– Н-нам ост…тается проломить дверь атомным оружием! – предлагаю я.
– Неужели ты не понимаешь? – орет мой брат, чтобы вернуть бабушку Клариссу к действительности. – Эта посылка пришла из ШВЕЙЦАРИИ!
– Из Швейцарии или нет, борщ готов. Садитесь за стол!
В одно мгновение жирный-прежирный борщ, в котором плавают кусочки говядины, исчезает у меня во рту. Побит мировой рекорд. Салат? Я поглощаю его пятью ударами вилкой. Побит галактический рекорд. Большой стакан воды? Его нет: он уже у меня в животе. Теперь дело за тихим часом. Я бегу ложиться в кровать и делаю вид, что храплю, как медведь в лесу. Я жду с закрытыми глазами целый век, пока бабушка Кларисса откроет шторы, чтобы разбудить нас. Мы вскакиваем и одеваемся; пижамы летают по комнате. Вот мы уже на улице.
Мы задыхаемся от радости, шагая за бабушкой Клариссой. Запряженная поникшей лошадью телега с пустыми ящиками из-под бутылок неспешно переезжает через перекресток. Башня, сложенная из ящиков, такая высокая, что касается огромного плаката, висящего над дорогой. На деревянной доске нарисован портрет дяденьки, окруженного колосьями пшеницы. Он долго раскачивается и с шумом падает на мостовую. Бабушка Кларисса не может сдержать испуг. Прохожие боязливо покачивают головами. На перекрестке воцаряется тишина.
– Бабушка, скажи, – тереблю ее я. – Кк…кто там нарисован на доске?
– Что, ты не видишь, деточка, это же Чаушеску, – шепчет она. – Президент Румынии. Теперь я не знаю, что будет с этим несчастным крестьянином.
Решительным шагом к перекрестку приближаются два милиционера. Затем неизвестно откуда появляется машина. На запястьях крестьянина защелкиваются наручники.
– Отпустите меня! Меня ждет работа! – кричит он.
– Мне наплевать, – заявляет милиционер. – Ты это специально сделал. Сейчас пройдешь с нами в отделение, и мы отобьем у тебя охоту бросать портреты Чаушеску на мостовую.
В это время постовой размахивает своей палочкой, показывая, какая колонна машин, застрявших в пробке, должна двигаться вперед, а какая – в сторону. Весь квартал оцеплен. Прохожих оттесняют от портрета, упавшего на землю. С глубоким пиететом два милиционера поднимают Чаушеску и рукавами вытирают его запачканную дорожной грязью здоровенную улыбку, зубы которой кажутся пораженными кариесом.
Мы вынуждены ждать, чтобы перейти улицу. Оглянувшись вокруг, я вдруг осознаю, что в городе полно изображений Чаушеску. Огромный, написанный красками на холсте портрет закрывает фасад здания: президент наклоняется к целующим его детям моего возраста – понятно, что он открывает новую школу. На другом плакате в конце улицы мы видим Чаушеску за рулем трактора в момент сбора урожая. На третьем президент аплодирует группе танцовщиц, одетых по-деревенски в вышитые рубашки и пестрые платки.
– Он делает много полезных вещей, этот Чаушеску, – говорю я. – У него доброе лицо.
Бабушка Кларисса глядит на меня с ужасом, но не отвечает. Почта находится на углу третьего микрорайона. К сожалению, когда мы приходим, нас ждет длиннющая очередь. Мы с Алексом вздыхаем, тогда как бабушка Кларисса молчаливо занимает место в очереди. Нужно сказать, что в Бухаресте бабушка стоит в очередях за всем: за помидорами, маслом, сахаром, мясом. И даже иногда за мылом.
Наконец мы оказываемся перед почтовым окошком. Так как я беспрестанно подпрыгиваю, чтобы не пропустить момент, когда появится посылка, бабушка сажает меня на край стойки. Работник почты одет в рубашку с короткими рукавами. Его лицо блестит от пота. У него еще более усталый вид, чем у сдувшегося футбольного мяча.
– Здравствуйте, – говорит бабушка Кларисса. – Я получила извещение о посылке. Из Швейцарии, – добавляет она шепотом.
– Разумеется. Могу я на него посмотреть?
Бабушка закрывает глаза и кусает губы.
– У… у меня его нет с собой, – говорит она, понимая, что забыла извещение в шкафу, запертом на ключ. – Но я…
– Я сожалею, мадам. Мне необходима эта квитанция. Без нее я не могу выдать вам вашу посылку.
Бабушка пытается возражать: она напоминает, что ей уже перевалило за шестьдесят. Что ей хотелось бы избежать похода домой. Что к тому же лифт не работает. И она живет на пятом этаже с двумя маленькими детьми. Нельзя ли сделать для нее исключение и забыть об этой несчастной квитанции?
– Нет.
Бабушкины волосы наэлектризованы от негодования; она хватает меня под руки и резко ставит на пол. С висящими на руках внуками она идет обратно домой. Я никогда не видел ее в таком состоянии.
– Ну что вы уставились на меня? Ваш отец – это мой сын. Я так же, как и вы, хочу узнать, что в этой посылке.
Мы возвращаемся домой. Поднимаемся пешком на пятый этаж. Спускаемся с пятого этажа. Снова идем на почту. После нового ожидания в очереди опять стоим перед окошком. Служащий улыбается нам и протягивает руку, чтобы взять желтую квитанцию. Он исчезает за дверью и возвращается с большим пакетом, обмотанным коричневым скотчем. Мое сердце ушло в пятки. Брат открывает рот, но не произносит ни звука. Бабушка Кларисса не может унять дрожь в руках.
– Можно попросить ваше удостоверение личности? – требует работник почты.
– Но зачем оно вам понадобилось? – возмущается бабушка. – Я же принесла извещение.
Служащий переворачивает желтую квитанцию. На ее обороте маленькими буквами написано, что удостоверение личности должно быть предъявлено в обязательном порядке. До тех пор, пока бабушка не предъявит его, работник почты готов подержать посылку под своим окошком.
– Спасибо, – цедит сквозь зубы бабушка.
На обратном пути она разражается ругательствами.
– Грязная тля этот чиновник! Паршивая собака. Ему завидно, что честные люди получают посылки из Швейцарии. Вот он и выдумывает всякие гадости, чтобы отомстить. Ах, как я их всех ненавижу! Всех!
– Кого ты ненавидишь, бабушка?
– Коммунистов!
Тогда я услышал это слово в первый раз. Быть коммунистом, кажется, действительно очень плохо. Мы снова одолеваем пешком пять этажей. После нового стояния в очереди снова оказываемся перед окошком. На этот раз посылка – наша. Ох, какая же она тяжелая! Мы несем ее втроем. Я целую ее со всех сторон – настолько велико мое счастье. В третий раз за сегодняшний день мы поднимаемся на пятый этаж. Бабушка Кларисса показывает на кухонный стол, куда мы кладем посылку. Вооруженная своим самым острым ножом, она освобождает пакет от белых веревок.
Нашим глазам открывается невиданное разноцветие: красная коробка шоколада с голубыми горами на фоне зеленого озера. Пара чулок, упакованных в невероятную фиолетовую картонку. Цветные карандаши в коробочке, на которой нарисована радуга. И наконец на самом дне, упрятанный под грудой одежды, оказывается небольшой пакетик.
Мой брат, который уже умеет читать, выхватывает пакет и бежит в гостиную, чтобы его открыть. Я срываюсь с места вслед за ним.
– Осторожно, ничего там не разбейте, – умоляет нас бабушка из кухни.
Мы открываем пакетик. Папа с мамой прислали нам игрушки. Ура-а-а-а-а-а! Гоночные машинки и грузовик с прицепом. На прицепе прикреплен супербульдозер. Никогда в жизни ни я, ни мой брат не держали в руках таких прекрасных машинок с такими обалденными детальками. Там видно фары, выхлопную трубу, сиденья с рулем и даже панель управления. Чесслово! Машинка размером в пять сантиметров, но внутри все-таки можно разглядеть панель управления. Если взять лупу, то можно и прочитать на циферблате, на какой скорости она едет! К тому же у каждой тачки есть рессоры. Нет, я не верю собственным глазам!
До этого дня мы играли только с алюминиевыми игрушками, сделанными в Китае! Но эти, которые нам прислали родители, – настолько красивые, потрясающие, сияющие, что могли бы сойти за украшения, подаренные инопланетянами. Мы с братом выстраиваем в одну линию на ковре наши богатства, организуем парад, имитируем шум моторов. Узор ковра превращается в дороги, перекрестки и озеро.
Через какое-то время бабушка Кларисса приближается к нам, не говоря ни слова.
– Теперь у нас есть доказательство того, что родители нас не забыли, – заявляет мой брат с особой серьезностью в голосе.
5. Румынский букварь
Опять приходит месяц под названием сентябрь. Алекс начинает свой второй учебный год. В первый раз, когда я его увидел в школьной форме, то чуть животик не надорвал. Я буквально повалился на пол со смеха.
– Никогда не напялю на себя эту дурацкую школьную форму, – заявил я. – Это некрасиво и глупо.
Но к концу недели меня замучала зависть. Я тоже захотел темно-синие брюки, рубашку в голубую клетку и кожаный портфель. Прожжужав все уши тете Эжени о том, как я хочу пойти в школу, я наконец ее достал. Она согласилась записать меня в городскую бухарестскую школу. Почти одновременно моей семье удалось выбить для нас с братом желанную выездную визу в Швейцарию. А мне наплевать: я хочу ходить в школу.
Сегодня я выучил новый день недели: понедельник. В понедельник, я не знаю, в курсе ли вы, начинаются занятия в школе. Тетя Эжени ведет меня туда за ручку. Я так горд, что мои сандалии едва касаются тротуара. Кто знает? Может быть, сам Чаушеску будет принимать школьников, как на плакате, который я видел в городе.
Школа – это огромное здание с большими окнами. Школа – это спортивные площадки с глубокими ямами, как после бомбардировки. Школа – это запахи: смесь жидкости для мытья окон, пота, мела и клея в тюбике. Школа – это книги. Нам выдают букварь и тетрадки в синюю линейку. Мне нравится школа.
Во вторник учитель впервые задает нам домашнее задание: прочитать первые три страницы букваря и воспроизвести двадцать раз три первые буквы алфавита в нашей тетради «Румынский язык». Я учу урок с тетей Эжени за тем же столом, что и мой брат. Я повторяю за Алексом его манеры и позы: помахиваю карандашом над тетрадкой и аккуратно ставлю ноги на цветастый коврик.
Сначала я жульничаю: вместо того, чтобы нарисовать буквы «А», рисую длинный зигзаг на одной строчке и перечеркиваю его горизонтальной линией. Это напоминает пилу, которую я однажды видел в загородном домике на окраине Бухареста. Тетя Эжени улыбается и объясняет мне, что в румынском языке никогда не встречается слов, состоящих из одних заглавных букв «А». Я должен начать сначала, ставя пробел перед каждой «А». Тетя Эжени следит за мной краем глаза, пока они с Алексом повторяют задачи по арифметике. Я перехожу к букве «В». Можно подумать, что это человечек из министерства, куда мы втроем приходили дюжину раз, чтобы получить разрешение уехать в Швейцарию к родителям. Этот дядька всегда был за своим рабочим столом, за исключением одного раза, когда он провожал нас к двери. Я заметил, что его большая круглая голова покоилась на еще более круглом теле. Два жирных шара, нанизанных на позвоночник – настоящая «В» в движении! Буква «С» – это клешни краба. Я уже видел одного на Черном море, два лета тому назад. На входе в отель стоял аквариум, в котором прогуливался краб. Я не знаю, сколько знаков содержит румынский алфавит, но было бы забавно, если бы каждая буква соответствовала какому-нибудь воспоминанию.
В среду я вхожу в класс уверенным шагом. Меня прямо-таки распирает от гордости. Я знаю наизусть первые три страницы букваря. Возможно, учитель решит, что я гений? Возможно, он отправит меня в отдельный класс, для особо одаренных гениев! Возможно, Чаушеску повесит мне на грудь медаль…
Мы входим в класс. У меня еще нет приятелей, только несколько знакомых ребят из нашего района, которые пошли в школу вместе со мной. Но мне известно одно: я всех их поражу своими знаниями. К сожалению, учитель начинает урок не с повторения алфавита. Он рисует на доске яблоки, а потом спрашивает, сколько будет, если прибавить к двум красным яблокам два зеленых. Я сгораю от желания выложить на парту свою тетрадь «Румынский язык» и открыть букварь, чтобы показать всему миру свое первое домашнее задание.
Вдруг в дверь стучат. Два отрывистых и нервных стука. Учитель встает и идет открывать. Перед нами предстает женщина в белой блузке и серой юбке. Ее маленькие очки, балансирующие на кончике носа, так и грозят упасть при каждом ее шаге.
– Ну что же! – повышает голос наш учитель. – Вы не знаете, кто вошел?
Мы отрицательно качаем головами.
– Это госпожа директриса! – объявляет он.
Мы впадаем в ступор. Никто еще не видел госпожу директрису. От вида этого таинственного и пугающего персонажа у нас становится сухо во рту. Мы выпрямляемся, как поле тюльпанов.
Директриса пристально оглядывает по очереди каждого из нас.
– Эжен Мельц! – провозглашает она.
Ее голос, произносящий мое имя, кинжалом вонзается мне в сердце. Я, наверное, белее, чем блузка директрисы. Мысленно зову на помощь маму, папу и даже дядю Марселя. Он, во всяком случае, знал бы, как себя вести с этой ужасной теткой.
– Да, – с трудом выдыхаю я.
– Дай сюда свой букварь, пожалуйста…
Малюсенькая надежда рождается в моей душе.
Может быть, речь идет о внезапной проверке домашнего задания. Несмотря на страх, я чувствую себя готовым. Если вдруг директриса попросит меня выйти к доске, чтобы написать три первые буквы румынского алфавита, я приведу ее в изумление. Пытаясь скрыть дрожь во всем теле, я открываю свой кожаный портфель и вынимаю букварь. Госпожа директриса делает два шага в мою сторону. Моя голова достает ей до пояса.
– Твои родители предали Социалистическую Республику Румынию, – говорит она с холодной злобой. – Я только что узнала, что ты получил визу, чтобы покинуть нашу родину. Поскольку ты – тоже предатель, убирайся отсюда! Но этот букварь тебе не принадлежит. Он является собственностью румынского государства. Отдай его мне и уходи из моей школы!
Я смотрю на нее, не понимая. Не могу взять в толк, о чем она говорит.
– Давай мне свой букварь и возвращайся домой. Ты понимаешь по-румынски или ты – полный кретин?
Я протягиваю директрисе книгу. Двадцать пять пар глаз устремляются на меня. Я опускаю голову и собираю свои вещи. Я едва могу идти. Мне кажется, что на мои плечи обрушился непосильный груз, а ноги ступают по болоту. Учитель смотрит на меня с сочувствием, но не решается прийти на помощь. Внезапно я оказываюсь в коридоре, а затем на улице. В голове все путается из-за слез, застилающих глаза.
И тут, помимо моей воли, из моей груди вырывается пронзительный вопль.
– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Криком наполняются мои голова и сердце, крик выплескивается на тротуар и заполняет сначала улицу, а потом и всю столицу Социалистической Республики Румынии. Это крик на весь материк. Неужели вы его не слышали? Я не помню точно, какого числа это было: мне только известно, что букварь у меня конфисковали в сентябре 1975 года.
Все-таки моя тетя ошибалась: слово из двадцати «А» существует. Это – слово, выкрикнутое учеником, у которого директриса школы отняла его букварь. Когда я возвращаюсь домой, от меня остается лишь комок рыданий. Бабушка Кларисса берет меня в свои объятия. И утешает: вытирает щеки, сведенные судорогой, гладит по голове. Она умоляет меня рассказать, что происходит. Но проходит не менее часа, прежде чем я прекращаю повторять слово, состоящее из одних «А».
Вечером возвращается с работы тетя Эжени. Ее лицо искажается, когда она видит меня распростертым на диване. Потихоньку я начинаю выговаривать членораздельные звуки и говорю, используя все буквы алфавита. Я объясняю, как могу, что со мной случилось. Обе женщины изо всех сил стараются меня успокоить, но слова не способны мне помочь. У меня отняли слова.
– Все они – мерзкие коммунисты!
– Они отомстили тебе, потому что ничего не могут сделать твоим родителям!
– Там, в Швейцарии, нет коммунистов. Это – свободная страна, слава богу.
– Ты скоро уедешь. Осталось подождать всего несколько недель, мой малыш.
– Ты ждал пятнадцать месяцев, но скоро это кончится. Я тебе обещаю.
Я-то думал, что слово «коммунист» принадлежит только миру взрослых. Мне принадлежат красные машинки и грузовички с бульдозерами на прицепах, а им – Наполеон, Египет и коммунисты. Нужно покинуть эту страну, пока коммунисты не отобрали у меня мои машинки и бульдозер.
6. Солдатик из Долины Юности
Мой брат возвращается из школы с восторженным видом, а я лежу перед цветным телевизором. Мы с Алексом вот уже шесть месяцев живем в Швейцарии. Наша квартира находится в Лозанне, на шестом этаже большого небоскреба, такого же, как в «Нюорке». Перед нами сияет голубое озеро, а за озером – голубые же горы, на вершинах которых лежит белый снег. Точно так же, как на коробке шоколадных конфет, присланных нам родителями в посылке. Мы живем перед крышкой от коробки с конфетами.
«Мы перебрались на край света», – повторяет мама. И точно, здесь все не так, как там. Например, сериал «Кожак и Маннике», который я смотрел по румынскому телевизору, – цветной. Румынский Маннике сидит за рулем серой машины. В Швейцарии у него красная машина. В Румынии, когда машина взрывалась, то пламя было грязно-серое. В Швейцарии оно желтое, как огонь у зажигалки.
Но это еще не все! В Швейцарии у цветного телевизора есть пульт управления без провода. Гномик в маленькой коробочке шепчет приказания своему братику, который живет в телевизоре. И это не все! В Швейцарии мы поднимаем металлические шторы с помощью ручки, расположенной рядом с окном. Швейцарская спускалка воды в туалете – это не кусок дерева, привязанный к ржавой цепочке, а красивенький рычажок, на который нужно осторожно надавить. В первые дни после нашего приезда в лозаннскую квартиру мы с братом постоянно перекликались из одной комнаты в другую: «Эй, посмотри, что я нашел!» Мы обнаруживаем, как работает вытяжка над плитой в кухне и мусоропровод. Десятки предметов неизвестных форм и цветов.
Но принесли ли мне эти вещи радость или горе? Ни то, ни другое. Моим первым важным предметом в Швейцарии был солдатик из Долины Юности, об этом я и хочу рассказать.
Итак, мой брат возвращается из школы с восторженным видом и объявляет:
– Сегодня мы всем классом ходили в одно потрясающее место.
– Правда? А куда? – спрашивает мама, готовя «кифтеле» [3]3
Котлетки с пряностями, зажаренные на растительном масле, которые я проглатываю дюжинами раз в неделю. – Здесь и далее прим. перев.
[Закрыть].
– Это недалеко от нашего дома, – рассказывает Алекс, широко открывая глаза от возбуждения.
– Там есть огромный-преогромный парк со скалами и туннелями, в которых можно скользить. Это типа катальных горок, представляешь? Кроме того, там есть качели и большие цветные холмы. Это так здорово!
Мама хмурит брови. Она не верит, что такое место может существовать рядом с нами.
– Я тебе клянусь, что это правда! – уверяет ее братец.
Вечером, когда папа возвращается с работы, брат пытается убедить его, что он не врет. Но вечером никто не может заинтересовать папу чем бы то ни было. Папа приходит всегда уставший. Он работает в офисе, где высчитывают всякие штуки-дрюки. «Программы для автоматических устройств» – как он иногда пробует нам объяснить. Папа – программист, но фиг его знает, что это значит. Пожарный тушит огонь, рыбак ловит рыбу, а программист – он программирует что? Неизвестно. Одно я знаю наверняка: программист устает как собака к шести часам вечера. Алекс рассказывает ему чудеса, которые он видел с другими ребятами. Папа слушает и наконец соглашается. В следующую субботу мы пойдем на разведку в поисках Долины Юности.
Мы уходим в десять часов утра. Я хотел взять с собой спасательную флягу и смастерить защитную каску, но мама говорит, что это необязательно. Держа папу за руку, мы поднимаемся по улице Монтуа. Проходя мимо длинных и очень плоских камней, папа объясняет нам, что это скульптуры:
«Художник создает из камня самые странные формы. Иногда в них можно увидеть дядю или тетю, а иногда – ничего не распознать. Это – современное искусство». Я хотел бы задать ему тысячу вопросов по поводу камней, но время не ждет. Вот мы уже подошли к исходному пункту нашей экспедиции: школе Алекса. Брат показывает нам нужное направление, и мы продолжаем идти по маленькой улице. Через полкилометра проходим мимо большого грязного пустыря, полного железяк и старых шин. Он похож на гараж или свалку машин, где пахнет кошками и заплесневевшим смазочным маслом. Это такое безобразное место, что можно подумать – мы вернулись обратно в Румынию! Но мы не обращаем внимания и идем дальше. Вдруг прямо перед нашим носом проезжает длинная черная машина. Папа объясняет нам, что на ней перевозят умерших к «их последнему дому».
– Что это – «последний дом» умерших?
– Это могилы, – отвечает папа. – Вроде тех, что можно видеть из окна нашей спальни. Мы живем рядом с кладбищем Монтуа и во время прогулки обогнули его, дойдя до ворот, откуда выезжают похоронные машины.
– Почему мертвые умерли? – спрашивает Алекс.
– Я не знаю, – говорит папа, смеясь. – Иногда от болезни, иногда от несчастного случая.
– Это чт…то значит – б-быть мертвым?
– Это значит, – объясняет папа, – что мертвому уже нет ни до чего дела здесь на земле.
– Да ну! А-а-а где же он?
– Он – в раю. То есть, его тело остается здесь, а душа поднимается на небо.
– А чт-то дел…лает его т-тело здесь?
– Хватит, – говорит папа, – мы пришли сюда, чтобы найти Долину Юности, а не для того, чтобы говорить о мертвецах.
Мы по-прежнему идем прямо. Через какое-то время брат предлагает нам свернуть с большой дороги на тропинку, которая спускается в лес.
– Долина Юности находится прямо за этими деревьями, – сообщает он.
Мое сердце начинает биться все сильнее и сильнее. За деревьями мы различаем яркие цвета. Смех детей раздается в воздухе, наполненном сладковатыми запахами. Лицо моего братишки озаряется огромной улыбкой удовлетворения. Ему удалось привести папу в место, которое знает только он один. И вдруг зеленый занавес открывается, являя нам волшебный мир: три желто-красных холма, по очертаниям напоминающие кашалотов, вырастают из черного асфальта. Мальчишки на велосипедах забираются на спины зверей, замирают в равновесии на мгновенье, а потом съезжают с другой стороны. Вдали компания счастливчиков играет в прятки между круглыми валунами, виднеющимися на поросшей елками горке. Мы с папой обнаруживаем тропинку между камнями и в одну секунду оказываемся на вершине горки. Там становится понятно: мы действительно находимся в долине.
Сотни розовых кустов клубничного, персикового и кремового цвета усеивают многочисленные террасы этого волшебного места. Справа на ветру покачивается странное дерево, похожее на ель. Но вместо того, чтобы тянуться к небу, его ветки падают на газон. Я воображаю, что это – мамонт с бивнями, по мановению волшебной палочки превращенный в растительного монстра. В глубине долины мы различаем также голубой пруд, за которым аллея превращается в полоску из бетона. Эта полоска закручивается вокруг гигантского здания с крышей в форме ракушки. Я не верю своим глазам: куда ни посмотришь – повсюду видишь что-нибудь чудесное или невероятное!
Внезапно мне в глаза бросается зеленая точка на земле. Я приглядываюсь и обнаруживаю: там лежит пластиковый солдатик. Фантастический коленопреклоненный солдатик, целящийся из ружья во врага. Сколько времени он ждет меня на вершине этой горки? Годы? Столетия? Или всего лишь с прошлой недели? Понятия не имею. Время – это сложная штука. Так или иначе, я вовремя покинул Бухарест, чтобы встретиться с пластиковым солдатиком.
– Что ты там нашел? – спрашивает папа.
– Солдатика. О…он мой.
– Покажи.
Я протягиваю ему мою находку. Папа осматривает фигурку и сообщает мне, что это – американский солдат. По его словам, они побили немцев во Второй мировой войне.
– Американцы входили в число союзников. С англичанами и русскими они спасли мир.
Я был уверен в этом! Мой солдатик принадлежит к непобедимой армии. Я прячу его в карман. С ним я готов дать отпор любым опасностям: как злодеям на улице, так и самым дерзким атакам монстров, спрятавшихся в темноте. В следующий раз, когда какое-нибудь существо, увиденное по телевизору, будет пугать меня во сне, я скажу ему: «Иди вон! На ночном столике меня охраняет американский солдат, и он уже взял тебя на прицел. Так что имей в виду!» После того, как дядя Марсель выгнал из моей жизни маленького гномика с его волшебным перышком, я нашел ТМС. Но новый Только Мой Секрет в десять тысяч раз сильнее предыдущего.
От этих мыслей меня отвлекает Алекс, пихающийся в бок. Он показывает пальцем на два больших отверстия, пробитых в скале. Я наклоняюсь и вижу черные туннели, круто спускающиеся внутри холма. Единственные и неповторимые на свете горки! Алекс прыгает обеими ногами на край туннеля.
– Ты готов? – спрашивает он меня.
– Да! И еще как!
В первый раз в жизни я собираюсь скатиться с горки в Долине Юности. Мой отец обходит горку, чтобы ждать нас на выходе из туннелей. Он кричит в отверстия: «Приготовься! На старт…» В тот момент, когда до меня доносится «Вперед!», я торпедой бросаюсь вниз, изо всех сил сжимая в руке своего американского солдатика. Я знаю, что через несколько секунд окажусь в объятиях папы. И приказываю своему солдату выстрелить по всем часам в мире. Один приятель сказал мне, что если сломать все часы на земле, то время остановится.
