Текст книги "Парижские тайны. Том II"

Автор книги: Эжен Мари Жозеф Сю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– А почему, сударыня?

– Потому что мы туда и направляйся.

– На этот остров?

– Да. А почему вас это удивляет?

– Меня и вправду это немного удивляет…

– А если вы встретите там своих друзей?

– Что вы говорите!

– Ваших друзей, собравшихся вместе, чтобы отпраздновать ваше освобождение из тюрьмы? Разве не будет это для вас очень приятным сюрпризом?

– Возможно ли это?! И госпожу Жорж… и господина Родольфа?..

– Послушайте, милая барышня, с вами я чувствую себя как беззащитное дитя… у вас такой тихий, невинный вид, а на самом деле вы заставляете меня говорить то, что мне говорить не положено.

– Значит, я опять их увижу… О, сударыня, сердце у меня так колотится!

– Не спешите, пожалуйста, идите медленнее, мне понятно ваше нетерпение, но я с трудом поспеваю за вами… милая вы моя сумасбродка…

– Простите меня, сударыня, мне так не терпится скорее попасть туда.

– Это вполне понятно… Я вас за это не упрекаю, напротив…

– Теперь дорога круто пошла вниз, и очень она неровная, не хотите ли опереться на мою руку, сударыня?

– Отказываться не стану, милая барышня… вы ведь молоды и проворны, а я уже старенькая.

– Обопритесь же на мою руку сильнее, сударыня, не бойтесь, меня это не утомит…

– Спасибо милая барышня, ваша помощь мне вот как нужна! Здесь такой крутой спуск… Но вот мы и вышли на ровную дорогу.

– Ах, сударыня, неужели я и вправду увижу госпожу Жорж? Не могу в это поверить!

– Еще немного терпения. Через каких-нибудь четверть часа вы ее увидите и тогда в это поверите!

– Одного я только не могу понять, – прибавила Лилия-Мария, на мгновенье задумавшись, – почему это госпожа Жорж ждет меня тут, а не у нас на ферме?

– По прежнему она все такая же любопытная, эта милая барышня, все такая же любопытная…

– Как нескромно я себя веду, не правда ли, сударыня? – с улыбкой спросила Певунья.

– Признаться, меня так и подмывает рассказать, что за сюрприз готовят вам друзья…

– Сюрприз? Они готовят мне сюрприз, сударыня?

– Послушайте, оставьте же меня в покое, милая проказница, вы еще, чего доброго, принудите меня заговорить против воли…

Мы покинем теперь г-жу Серафен – и ее жертву на дороге, ведущей к реке.

А сами поспешим попасть на остров Черпальщика за несколько минут до того, как они перед ним появятся.

Глава XII
ЛОДКА

– Что это? Вы уже уезжаете?

– Уехать! И больше не слышать ваших благородных речей! Нет, клянусь небом! Я остаюсь здесь…

(Вольфганг, сц. вторая)

Ночью вид у острова, где жило семейство Марсиалей, был зловещий; но при ярком свете солнца это окаянное место казалось как нельзя более веселым.

Окаймленный ивами и тополями, почти целиком покрытый густою травой, среди которой змеились тропинки, сверкавшие желтым песком, остров этот был богат фруктовыми деревьями; имелся на нем и небольшой огород. Посреди фруктового сада можно было разглядеть лачугу, крытую соломенной кровлей, в ней-то и хотел поселиться Марсиаль вместе с Франсуа и Амандиной. В этой стороне остров заканчивался остроконечным выступом, превращенным в свайный мол и укрепленным толстыми столбами, с тем чтобы препятствовать оползням.

Перед домом, стоявшим неподалеку от пристани, помещалась беседка; летом она была увита хмелем и диким виноградом и служила достаточно уютным прибежищем, где стояли столики для посетителей кабачка.

К одной стороне дома, выкрашенного белой краской и покрытого черепичной крышей, примыкал дровяной сарай с чердаком – он как бы служил небольшим флигелем, гораздо более низким, чем сам дом. В верхней части этого флигеля можно было различить окно: сейчас оно было плотно прикрыто ставнями, обитыми листами железа; снаружи ставни эти были закреплены двумя поперечными железными перекладинами, плотно сидевшими в стенах благодаря прочным железным скобам.

На воде покачивались три ялика, привязанные к сваям небольшой пристани.

Присев на корточки в одном из яликов, Николя проверял, легко ли приподнимается люк, который он приладил на днище ялика.

Стоя на скамье перед беседкой, Тыква, приложив ко лбу руки козырьком, смотрела вдаль, в ту сторону, откуда должны были появиться г-жа Серафен и Лилия-Мария, направлявшиеся к берегу, откуда они должны были добраться до острова.

– Пока что никого не видать, ни старухи, ни девчонки, – сказала Тыква, слезая со скамьи и обращаясь к Николя. – Получится, как вчера! Только даром прождем. Если они не подойдут за полчаса, придется уехать, не дождавшись их; дело, затеянное у Краснорукого, куда важнее, а он нас ждет. Торговка драгоценностями должна прийти к нему на Елисейские поля к пяти часам вечера. А нам надо поспеть туда до нее. Нынче утром Сычиха снова нам об этом напомнила…

– Ты права, – ответил Николя, выбравшись из лодки. – Черт бы побрал эту старуху, заставляет столько времени ждать себя безо всякого толку! Люк ходит как по маслу. Но из-за нее мы можем оба дела упустить…

– К тому же Краснорукий в нас нуждается – вдвоем-то они не управятся.

– Это верно; ведь, пока все это будет происходить, надо, чтобы Краснорукий находился перед кабачком, на стреме, а Крючок не так силен, чтобы без посторонней помощи затолкать торговку в подвал… ведь она, тетка эта, брыкаться станет.

– А помнишь, Сычиха с усмешкой говорила нам, что она в этом подвале держит Грамотея… он там у нее вроде как на всем готовом живет!

– Нет, он в другом подвале. Тот, где он сидит, гораздо глубже, и когда вода в реке поднимается, она заливает подвал.

– Он там, должно, совсем одичал, Грамотей-то! Подумать только: сидит там один-одинешенек, да к тому же слепой!

– Ну, будь он зрячим, все равно он ничего бы не увидел: там темно, как в устье печи.

– Так или иначе, когда он, для развлечения, пропоет все романсы да песенки, какие знает, время для него потянется куда как долго.

– Сычиха говорит, что он там развлекается, охотясь на крыс, а их в подвале видимо-невидимо.

– Скажи, Николя, раз уж речь зашла о тех, кто дичает от скуки и тоски, – продолжала Тыква со злобной улыбкой, показав пальцем на забитое листами железа окно, – тот, кто там сидит, должно быть, желчью исходит!

– Ба!.. Дрыхнет, наверное… С утра он больше не стучит, да и пес его перестал лаять.

– Может, он придушил собаку, чтобы съесть ее. Ведь уже два дня они там, верно, подыхают от голода и от жажды.

– Это уж их забота… Если Марсиалю это нравится, пусть еще, сколько хочет, протянет. А когда он кончится… мы скажем, что умер он от болезни, так что все пройдет без сучка без задоринки.

– Ты так думаешь?

– Не думаю, а уверен. Этим утром мать по дороге в Аньер встретила папашу Феро, рыбака; он удивился, что уже два дня не встречает своего дружка Марсиаля, а мать ему и сказала, что Марсиаль в постели лежит, он так тяжело заболел, что нет надежды на выздоровление. Папаша Феро проглотил эту весть как миленький… он о том и другим расскажет, и, когда Марсиаль кончится, это никого не удивит.

– Да, но он ведь не сразу помрет, это еще долго протянется.

– Ничего не поделаешь! Другого-то способа от него избавиться у нас не было. Он, Марсиаль, коли его разозлить, до того свирепеет! А ко всему он зол как дьявол и силен как бык; и он ведь держался настороже, к нему и подойти-то было опасно; а теперь, когда дверь его крепко заколочена, что он может сделать? И окно, сама знаешь, зарешечено на славу.

– Видишь ли… он мог бы выломать брусья… выдолбив перед тем штукатурку своим ножом, он так бы и сделал, но я влезла на лестницу и все руки искромсала ему топориком, била его по пальцам всякий раз, когда он принимался за дело.

– Выходит, ты на своем посту не зевала! – сказал злодей, осклабившись. – Стало быть, ты знатно позабавилась!

– Надо же было дать тебе время заколотить ставни железом, которое ты привез от папаши Мику.

– То-то он, верно, бесился… наш милый братец!

– Он скрежетал зубами как одержимый; два или три раза он пробовал спихнуть меня с лестницы, просовывал сквозь прутья решетки свою дубинку и колотил ею изо всех сил; да только одна рука у него была занята, и выломать решетку он не мог. А нам того и надо было.

– Хорошо еще, что у него в комнате нет печной трубы!

– И что дверь там крепкая, а руки у него изранены! Не будь того, он, пожалуй, проделал бы дыру в полу.

– Ну, там ведь балки крепкие, как бы он сквозь них пролез? Нет, нет, нам нечего бояться, он оттуда не выберется: ставни снаружи обиты железом и закреплены двумя железными перекладинами, дверь снаружи заколочена трехдюймовыми гвоздями. Так что гроб его так же прочен, как дубовый или свинцовый!

– Скажи-ка, а что, как Волчица выйдет из тюрьмы и явится сюда разыскивать своего милого, как она его называет?..

– Ну и что ж! Мы ей скажем: ищи!

– Кстати, если бы мать не заперла этих скверных ребят, они бы способны были, как крысы, прогрызть дверь и вызволить Марсиаля! Этот негодник Франсуа зол как черт с тех пор, как мы – а он об этом догадывается – замуровали старшего брата.

– Вот оно что! Тогда нельзя оставлять их в комнате наверху, когда мы уйдем с острова! Ведь их окошко не зарешечено; достаточно им выйти наружу и…

В эту минуту крики и плач, доносившиеся из дома, привлекли внимане и Тыквы и Николя.

Они увидели, что дверь из кухни, до тех пор притворенная, с шумом захлопнулась; минуту спустя бледное и зловещее лицо вдовы показалось в зарешеченном окне.

Своей худой рукою тетка Марсиаль сделала знак Тыкве и Николя подойти ближе.

– Слышишь, какой там шум? Готов биться об заклад, что Франсуа опять буянит, – сказал Николя. – Ну и негодяй же наш братец Марсиаль! Не будь его, этот мальчишка недолго бы нам противился. Ну, я пошел, а ты гляди в оба! И коли увидишь, что две бабы подходят к берегу, сразу же кликни меня.

Тыква снова залезла на скамью и смотрела, не приближаются ли г-жа Серафен и Певунья; Николя вошел в дом.

Бедная Амандина стояла на коленях посреди кухни и, обливаясь слезами, просила мать сжалиться над Франсуа;

Не помня себя от ярости, мальчик отступил в угол и угрожающе размахивал топориком Николя; видимо, на сей раз он твердо решил отчаянно сопротивляться воле матери.

Как всегда невозмутимая, как всегда, храня молчание, вдова указала Николя на вход в погреб, находившийся под кухней; дверь в погреб была полуоткрыта, и мать знаком велела своему сыну запереть туда Франсуа.

– Нет, меня там не запрут! – закричал мальчик, чьи глаза сверкали, как у дикой кошки. – Нет, – решительно повторил он, – вы хотите уморить нас голодом, меня и Амандину, как и нашего брата Марсиаля.

– Мама… ради бога, позволь нам остаться в нашей комнатке, наверху, как вчера, – упрашивала девочка умоляющим тоном, молитвенно сложив ладони… – в этом мрачном и темном погребе нам будет слишком страшно.

Вдова посмотрела на Николя с нетерпеливым видом, она словно бы упрекала его в том, что он все еще не выполнил ее приказа; затем снова повелительным жестом указала на Франсуа.

Увидя, что брат подходит к нему, мальчик, с отчаянием размахивая топориком, крикнул:

– Если меня попробуют запереть в погребе, не важно кто – мать, брат или Тыква, – тем хуже для вас… Я ударю топориком, а он ведь острый!

Как и вдова, Николя понимал, что необходимо непременно помешать детям прийти на помощь Марсиалю в то время, когда никого другого в доме не будет; надо было также скрыть от них страшную сцену, которая должны была вскоре произойти, ибо из их окна наверху видна была река, в которой злодеи собирались утопить Лилию-Марию.

Но Николя был столь же труслив, сколь свиреп; боясь получить удар опасным топориком, которым размахивал его младший брат, он не решался приблизиться к Франсуа.

Вдова, которую выводила из себя нерешительность сына, схватила Николя за плечо и резко подтолкнула его к Франсуа.

Однако Николя снова попятился и крикнул:

– Если он меня поранит, что я тогда буду делать, мамаша? Вы ведь прекрасно знаете, что мне вскоре понадобятся обе руки, а я все еще чувствую боль после удара дубинкой, который мне нанес этот мерзавец Марсиаль.

Вдова только презрительно пожала плечами и шагнула к Франсуа.

– Не подходите ко мне, матушка! – вне себя от ярости завопил мальчишка. – А не то вы заплатите мне за все колотушки, на которые вы не скупились для меня и Амандины.

– Братец, позволь лучше им запереть нас. О господи, не смей бить нашу мать! – воскликнула в испуге Амандина.

Вдруг Николя увидел лежавшее на стуле большое шерстяное одеяло, которым пользовались, когда гладили белье; он схватил его, сложил вдвое и ловко накинул на голову Франсуа; мальчик, несмотря на свои судорожные усилия, не мог выпутаться из одеяла и воспользоваться топориком, который держал в руке.

Тогда-то Николя кинулся к нему и с помощью матери отнес брата в погреб.

Амандина все еще стояла на коленях посреди кухни; увидя, что брата тащат в погреб, она быстро поднялась с колен и, преодолевая владеющий ею страх, сама направилась в это мрачное убежище. Дверь за братом и сестрой захлопнулась, и ее заперли двойным поворотом ключа.

– Это по вине мерзавца Марсиаля дети теперь будто взбесились и так злятся на нас! – воскликнул Николя.

– С самого утра из его комнаты не слышно ни звука, – сказала с задумчивым видом вдова и вздрогнула, – ничего не слыхать…

– Это доказывает, мать, что ты хорошо поступила, когда намедни сказала папаше Феро, этому рыбаку из Аньера, что Марсиаль вот уже два дня не встает с постели, что он так тяжело болен, что вот-вот околеет. Так что, когда все будет кончено, это никого не удивит.

Наступило короткое молчание; казалось, вдова пытается отогнать от себя какую-то мучительную мысль; потом она вдруг спросила:

– Сычиха приходила сюда, пока я была в Аньере?

– Да, мать, приходила.

– А почему она не осталась, чтобы вместе с нами поехать к Краснорукому? Я ей не доверяю.

– Ну да вы никому не доверяете, мать: сегодня – Сычихе, вчера – Краснорукому.

– Краснорукий разгуливает на воле, а мой сын Амбруаз томится в Тулоне, а ведь кражу-то они совершили вместе.

– И что вы все время об этом твердите?.. Краснорукий выпутался потому, что он известный пройдоха, вот и все. Сычиха тут не осталась, потому что у нее на два часа дня была назначена встреча возле Обсерватории, она должна была свидеться с тем высоким господином в трауре, по просьбе которого она выкрала из деревни какую-то девчонку, а Грамотей и Хромуля ей помогали; чтобы обстряпать это дельце, высокий господин в трауре нанял фиакр, а на козлах сидел Крючок. Вот я вам что скажу, мать: бояться того, что Сычиха нас выдаст, нечего, потому как она рассказывает нам о своих ловких проделках, а мы про наши дела при ней ни гу-гу! Так что будьте спокойны, матушка, как говорится, ворон ворону глаз не выклюет. А денек сегодня должен быть удачный; подумать только: ведь у торговки драгоценностями часто бывает в сумке на двадцать, а то и на тридцать тысяч бриллиантов, не пройдет и двух часов, и мы посадим ее в подвал у Краснорукого!.. Вы только прикиньте: одних бриллиантов тысяч на тридцать!

– Ну а пока мы будем управляться с этой торговкой, где будет Краснорукий? На улице перед кабаком! – сказала вдова подозрительно.

– А где, по-вашему, он должен быть? А если кто пойдет к кабачку, разве не должен он его отвадить и помешать войти туда, где мы будем обделывать свое дело?..

– Николя! Николя! – вдруг закричала Тыква, остававшаяся на своем посту. – Появились две женщины…

– Скорее, скорее, мать, берите свою шаль; я отвезу вас на тот берег, по крайней мере, хоть это будет сделано.

Вдова сняла свою траурную косынку и надела чепец из черного тюля. Потом она завернулась в большую шаль из шотландки в серую и белую клетку, заперла дверь на кухню, а ключ положила за ставень на первом этаже; после чего последовала за сыном на пристань.

Почти против воли она, перед тем как покинуть остров, бросила долгий взгляд на окно комнаты Марсиаля, нахмурила брови и плотно сжала губы; при этом она снова сильно вздрогнула и чуть слышно прошептала:

– Это по его вине, по его собственной вине…

– Николя, ты их видишь?! Там, внизу, на склоне холма, одна одета как крестьянка, а другая как городская! – воскликнула Тыква, указывая рукой на берег реки.

Госпожа Серафен и Лилия-Мария спускались по узкой тропинке, огибавшей довольно крутой и высокий откос, откуда была видна печь для обжига гипса.

– Подождем условного знака, а то как бы не опростоволоситься, – ответил Николя.

– Ты что, слепой! Разве ты не признал толстуху, что позавчера к нам приходила! Гляди, она в той же оранжевой шали. А как торопится эта молоденькая крестьяночка! Вот дуреха-то, она, видно, не подозревает о том, что ее ждет.

– Да, теперь я признал толстуху. Пошли, дело идет на лад, дело идет на лад! Да, вот мы как с тобой уговоримся, Тыква, – прибавил Николя. – Я усажу старуху и девчонку в ялик с люком, а ты поплывешь за мной на другом ялике, след в след, и смотри – греби повнимательнее, чтоб я мог одним прыжком перескочить в твою лодку, как только я открою люк и мой ялик пойдет ко дну.

– Не бойся, я не впервой на веслах сижу, ведь так?

– Да я не боюсь потонуть, ты-то ведь знаешь, как я плаваю! Но, коли я вовремя не перескочу в твою лодку, бабы, барахтаясь в воде, чтобы не утонуть, еще, чего доброго, уцепятся за меня… А это уж спасибо! Не хочу я наглотаться воды вместе с ними.

– Старуха машет носовым платком, – сказал Тыква. – Они уже у самой воды.

– Давайте, давайте, мать, садитесь в лодку, – сказал Николя, отчаливая. – Когда они обе увидят, что вы в моей лодке приплыли, они ничего бояться не станут… А ты, Тыква, прыгай в другой ялик и греби получше, сестра. Ах да, прихвати-ка мой багор и положи его рядом с собой, он острый, как копье, и может мне пригодиться. Ну, в путь! – прибавил разбойник, положив в лодку Тыквы длинный багор с острым железным наконечником.

Через минуту оба ялика, в одном из которых сидели Николя и его мать, а в другом – Тыква, причалили к берегу, где г-жа Серафен и Лилия-Мария уже ожидали их несколько минут.

Пока Николя привязывал свою лодку к колу, воткнутому к землю, г-жа Серафен подошла к нему и чуть слышным шепотом проговорила:

– Скажите, что госпожа Жорж нас ждет.

Затем, уже громко, домоправительница нотариуса прибавила:

– Мы немного опоздали, мой милый?

– Да, сударыня: госпожа Жорж уже несколько раз про вас спрашивала.

– Вот видите, милая барышная, госпожа Жорж нас ожидает, – проговорила г-жа Серафен, поворачиваясь к Певунье, которая, несмотря на доверие, каким она прониклась, почувствовала, как у нее сжалось сердце при виде зловещих лиц вдовы, Тыквы и Николя.

Но, услышав имя г-жи Жорж, она успокоилась и ответила:

– И мне тоже не терпится увидеть госпожу Жорж; хорошо, что добираться на остров нам недолго.

– А как она будет довольна, эта милая дама! – воскликнула г-жа Серафен. Потом, обратившись к Николя, она попросила: – Вот что, молодой человек, подгоните вашу лодку еще ближе к берегу, чтобы нам удобнее было сесть в нее. – И, снова понизив голос, она прибавила: – Надо непременно утопить девчонку; если она всплывет на поверхность, снова погрузите ее в воду.

– Сказано – сделано! А вы сами не бойтесь: как только я подам знак, протяните мне руку. Она в одиночку пойдет ко дну, для этого все готово, а вам страшиться нечего, – так же тихо ответил Николя.

Затем со свирепым безразличием, ибо его не тронули ни красота, ни молодость Лилии-Марии, он протянул девушке руку.

Слегка опершись на нее, Певунья вошла в лодку.

– Теперь ваш черед, любезная дама, – сказал Николя г-же Серафен.

И протянул руку старухе.

Было ли это предчувствие, недоверчивость или просто страх, что она не успеет перебраться из лодки, где сидели Николя и Певунья, когда суденышко пойдет ко дну, но домоправительница Жака Феррана, попятившись, сказала Николя: – Пожалуй, я лучше сяду в лодку той барышни. И она уселась рядом с Тыквой.

– В добрый час, – ответил Николя, обменявшись выразительным взглядом с сестрою.

И, упершись веслом в берег, он сильно оттолкнул лодку.

Дождавшись, пока г-жа Серафен устроится возле нее, Тыква оттолкнула от берега свою лодку.

Неподвижно стоя на берегу, сохраняя полную невозмутимость и полное равнодушие ко всему происходящему, вдова, задумавшись и целиком уйдя в свои мысли, упорно не сводила глаз с окна в комнате Марсиаля, которое можно было различить сквозь ветви тополей.

Тем временем оба ялика, в первом из которых сидели Певунья и Николя, а во втором – г-жа Серафен и Тыква, медленно отплывали от песчаного берега.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Глава I
КАКОЕ СЧАСТЬЕ – СВИДЕТЬСЯ ВНОВЬ!

Прежде чем рассказать читателю о развязке драмы, которая происходила в лодке с подъемным люком, принадлежавшей Марсиалям, мы вернемся немного назад. Через несколько минут после того, как Лилия-Мария покинула в сопровождении г-жи Серафен тюрьму Сен-Лазар, вышла на свободу и Волчица.

Благодаря хорошим отзывам г-жи Арман и начальника тюрьмы, которым хотелось вознаградить ее за доброту, проявленную к Мон-Сен-Жан, любовницу Марсиаля выпустили на волю досрочно.

Надо сказать, что в душе этой испорченной, опустившейся и неукротимой женщины произошла необыкновенная перемена к лучшему.

Мысленно рисуя себе картину мирной, хотя трудной и одинокой жизни, о которой ей говорила Певунья, Волчица теперь с отвращением думала о той жизни, которую, она вела прежде.

Удалиться в глубь лесов вместе с Марсиалем – такова была отныне ее единственная цель, ее навязчивая мысль, против которой восставали, но тщетно, ее прошлые дурные инстинкты; эта странная женщина неотвязно думала о возможных пе ременах, после того как, желая избежать все возраставшего влияния на нее со стороны Певуньи, попросила перевести ее в другое отделение тюрьмы.

Для того чтобы добиться столь быстрого и искреннего «обращения» Волчицы, которое стало еще более надежным и упрочилось, после того как Волчица преодолела свои дурные привычки, Лилия-Мария, следуя своему наивному здравому смыслу, рассуждала приблизительно так:

«Волчица, женщина решительная и сильная, страстно любит Марсиаля; поэтому она должна с радостью встретить возможность переменить ту позорную жизнь, которой она впервые начала стыдиться, и всецело посвятить себя заботам о том крутом и нелюдимом человеке, чьи вкусы и наклонности она хорошо изучила, человеке, искавшем одиночества не только потому, что оно было ему по душе, но и потому, что он хотел избавиться от всеобщего презрения, каким была окружена его отвратительная семья».

Опираясь на эти простые соображения, возникшие у нее во время разговора с Волчицей, девушка сумела повлиять на дерзкий нрав своей собеседницы, страстно любившей Марсиаля, й ей удалось преобразить эту падшую женщину в женщину достойную и порядочную… Ибо разве не была владевшая отныне Волчицей мечта выйти замуж за Марсиаля и удалиться вместе с ним в глубь лесов, чтобы жить там своим трудом, не боясь лишений, разве не была уже эта мечта мечтой порядочной женщины?

Уверовав в ту поддержку, которую, по словам Певуньи, окажет новобрачным неизвестный благодетель, Волчица спешила теперь сделать столь заманчивое предложение своему возлюбленному, немного страшась в глубине души его отказа: ведь Певунья, заставив ее покраснеть и устыдиться прошлой жизни, одновременно объяснила Волчице, в каком ложном положении та находилась, будучи всего лишь любовницей Марсиаля.

Оказавшись на воле, Волчица думала только об одном: о встрече со своим милым, как она говорила. Уже несколько дней она не получала от него никаких известий. Надеясь застать его на острове Черпальщика, она решила, что если даже не встретит его там, то дождется его возвращения: а потому она, не торгуясь, наняла кабриолет и попросила как можно быстрее доставить ее к Аньерскому мосту, по которому она и проехала за четверть часа до того, как г-жа Серафен и Певунья, которые шли от заставы пешком, вышли к берегу реки неподалеку от печи для обжига гипса.

В тех случаях, когда Марсиаль не приезжал за нею на лодке, чтобы отвезти ее на остров, Волчица обращалась к старому рыбаку по имени Феро, который жил возле самого моста.

В четыре часа пополудни кабриолет остановился в самом начале небольшой улочки городка Аньер. Волчица уплатила пять франков кучеру, одним прыжком выскочила из экипажа и поспешила к жилищу папаши Феро, рыбака и лодочника.

Волчица успела сменить тюремную одежду на собственную: она была теперь в платье из мериносовой шерсти темно-зеленого цвета, в красной кашемировой шали с разводами и тюлевом чепце, украшенном лентами; ее вьющиеся волосы были только слегка приглажены. Ей так не терпелось как можно скорее увидеть Марсиаля, что она одевалась не столько старательно, сколько поспешно.

Всякая другая женщина после долгой разлуки, без сомнения, не пожалела бы времени, чтобы выглядеть красивее во время первого свидания, но Волчицу мало интересовали все эти «тонкости», требовавшие времени. Прежде всего ей было важно увидеть своего милого: это неудержимое стремление было вызвано не только ее страстной любовью, которая часто приводит почти в исступление женщин такого рода, но также и властной потребностью рассказать Марсиалю о том благотворном решении, которое она приняла после разговора с Лилией-Марией.

Волчица довольно быстро дошла до дома рыбака.

Сидя на пороге, папаша Феро, старик с совершенно белыми волосами, чинил свои рыбацкие сети. Заметив его, Волчица еще издали крикнула:

– Вашу лодку, папаша Феро, скорее, скорее!..

– Ах, это вы, барышня. Добрый день… Давненько мы вас тут не видали.

– Да, верно, но готовьте свою лодку… быстро… и едем на остров!..

– Ах, вот оно что! Ну, это просто судьба, милая вы моя, – нынче это никак невозможно.

– Это еще почему?

– Мой малый взял ялик и отправился в Сент-Уэн, там сегодня молодые состязаются в гребле… На всей реке, вплоть до пристани, не осталось ни одной лодки…

– Черт побери! – крикнула Волчица, топнув ногой и сжимая кулаки. – Это, как нарочно, для меня придумали!

– Верно!.. Даю вам слово, я очень огорчен, что не могу отвезти вас на остров… Потому как он, видать, очень плох…

– Очень плох! Кто? Марсиаль? – воскликнул Волчица, схватив папашу Феро за воротник. – Марсиаль болен?

– А вы разве не знаете?

– Марсиаль болен?

– Именно он; но вы мне блузу порвете. Сохраняйте спокойствие.

– Он болен? А давно?

– Дня два или три как он хворает.

– Быть того не может! Он бы мне написал.

– Как бы не так! Он так тяжко болен, что и писать не может.

– Так тяжко болен, что и писать не может?! А он где, на острове? Вы знаете наверняка?

– Сейчас вам все расскажу… Представьте себе, нынче утром я повстречал вдову Марсиаль. Обычно я, как только ее увижу на улице, то, сами понимаете, перехожу на другую сторону, потому как не по душе мне ее общество; так вот…

– Но что мой милый, что мой милый? Где он?

– Не торопитесь. Столкнувшись с вдовою носом к носу, я на сей раз не мог уклониться от разговора; у нее всегда такой злобный вид, что оторопь берет, а я этого не выношу. «Вот уже два дня, как я не видел вашего Марсиаля, – сказал я ей. – Он что, в город уехал?» В ответ она уставилась на меня своими глазищами… такими глазищами… что, будь это не глаза, а пистолеты, она бы сразила меня наповал, как кто-то сказал.

– У меня все внутри кипит! Ну а дальше? Дальше?

Папаша Феро немного помолчал, потом прибавил:

– Постойте-ка, любезная девица, раньше пообещайте мне сохранить все в тайне, тогда я вам расскажу, что знаю.

– Это о моем милом?

– О нем. Ведь Марсиаль добрый малый, хоть голова у него дурная; и коли с ним случится беда по вине это старой мерзавки, его мамаши, или по вине его негодяя брата, это будет куда как досадно.

– Но что с ним происходит? Что мать и брат с ним сделали? И где он сейчас? Говорите, говорите же!

– Ладно, куда ни шло! Но вы опять ухватились за мою блузу! Отпустите ворот! Если вы меня будете все время перебивать и рвать на мне одежду, я никогда не кончу свой рассказ, и вы ничего не узнаете.

– Ох, где только набраться терпения! – воскликнула Волчица, гневно топая ногой.

– А вы никому не передадите того, что я вам расскажу?

– Нет! Нет! Нет!

– Честное слово?

– Папаша Феро, меня из-за вас удар хватит!

– Ох, что за девица, что за девица! Голова у нее совсем дурная! Ну ладно, вот что было дальше. Во-первых, надо вам сказать, что Марсиаль все чаще и чаще ссорится со своими родичами, и, коли они выкинут с ним какую плохую шутку, меня это не удивит. Вот почему мне так досадно, что ялика моего нынче нет, потому как надеяться, что они вас на остров отвезут, нечего. Ни Николя, ни эта мерзавка Тыква вас туда не доставят.

– Я это и сама хорошо знаю. Но что все-таки вам сказала мать моего милого? Он что же, на острове заболел?

– Да не сбивайте вы меня, вот как все было, нынче утром я и говорю вдове: «Вот уже два дня, как я не видел Марсиаля, а ялик его стоит на приколе; он что, в город уехал?» В ответ на это она злобно на меня поглядела и отвечает: «Он болен, лежит дома, на острове, да болен так тяжко, что, должно, не поднимется». Ну, я говорю сам себе: «Как это так? Всего три дня тому назад я…» Что такое? Куда вы?! – воскликнул папаша Феро, прерывая свой рассказ. – Да куда вы?! Куда вас черт понес?!

Решив, что жизни Марсиаля угрожают его родственники, Волчица, потеряв голову от страха за него и охваченная яростью, не дослушала старого рыбака и пустилась во всю прыть вдоль Сены.

Для того чтобы читатель хорошо понял следующую сцену, необходимы некоторые топографические данные.

Остров Черпальщика расположен ближе к левому берегу реки, нежели к правому, где сели в лодки г-жа Серафен и Певунья.

Волчица находилась на левом берегу Сены.

Остров Черпальщика не слишком холмист, однако он по всей своей длине покрыт пригорками, что с одного берега не увидишь того, что происходит на противоположном берегу, а уж тем более на противоположном берегу реки. Вот почему – возлюбленная Марсиаля не видела, как Певунья садилась в лодку, а достойные члены семейства Марсиалей не могли видеть Волчицу, когда она подбегала к противоположному берегу Сены.

Напомним, кстати, читателю, что загородный дом доктора Гриффона, где временно поселился граф де Сен-Реми, стоял на склоне косогора, возле отлогого берега реки, куда, не помня себя от волнения, примчалась Волчица.

Она проскочила, не заметив их, мимо обоих мужчин, которые, ошеломленные ее потерянным видом, обернулись и долго смотрели ей вслед. Два эти человека были граф де Сен-Реми и доктор Гриффон.

Узнав о том, что ее милому грозит опасность, Волчица, не долго думая, понеслась что было сил к тому месту, где он сейчас находился и где над его жизнью нависла угроза. Но чем больше она приближалась к реке против острова, тем яснее понимала, что попасть на остров Черпальщика ей будет очень трудно. Как ей уже говорил старый рыбак, рассчитывать на лодку, принадлежащую какому-нибудь постороннему человеку, она не могла, а никто из членов семейства Марсиалей перевозить ее на остров не стал бы.