Текст книги "Пустые шкатулки и нулевая Мария. Том 6 (с иллюстрациями) (ЛП)"

Автор книги: Эйдзи Микагэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Но если я могу обнимать ее…

Если я наконец-то, пусть с опозданием, могу согреть ее…

– У… гг…

К о к о н е.

Я* тоже хочу избавиться от этого груза!

Мне* правда можно просто быть самим собой? Я* сделаю для тебя все, К о к о н е. Я* ничего не пожалею, чтобы ты была счастлива.

К о к о н е   продолжает.

– Я все для тебя сделаю, Дайя!

Наконец-то я беру себя в руки.

Хватаю ее за плечи и отталкиваю.

– Дайя?..

Кири готова сделать для меня все?

Я готов сделать все для Кири?

Оба утверждения верны.

И   п о э т о м у – т о   о н и   н е и з л е ч и м о   н е в е р н ы.

Они нездоровые – более того, аномальные.

Мы не всегда были такими; мы были нормальной парой; каждый из нас был совершено нормальным влюбленным, который не стал бы приносить себя в жертву и действовать исключительно ради другого.

Наше изменение – и есть доказательство того, что мы не смогли жить нормальной жизнью.

Мы продолжаем разрушать друг друга тем, что жертвуем собой друг ради друга. Такова наша реальность. Это тем более верно, если учесть ее заявление, что я для нее все.

Да. В конечном итоге – нам таки не вернуться.

Нам не вернуться в то время, когда наши отношения были чисты.

…У тебя есть желание?

Есть.

У меня есть желание.

Я хочу разнести этот богом проклятый мир, который запятнал все наши воспоминания.

В тот день, стоя в красной-красной воде, я поклялся:

«Я изменю этот мир».

Я не брошу моего нового себя.

Я не уберу эти серьги.

Вместо этого я выброшу те чувства, те воспоминания.

– Кири, – громко произношу я. – Научись жить в мире, в котором нет меня.

Таков мой ответ.

Слезы бегут по ее щекам.

Я отвожу глаза и хмуро смотрю на Кадзу.

…Я отбил его атаки. У него больше нет патронов.

Я гляжу на часы. Сейчас 23.44.

– Пора. Раздави «Кинотеатр» Кири. Иначе ты знаешь, что будет с Аей Отонаси.

– Какая жалость, – шепчет Кадзу. – Какая жалость, что все должно закончиться так.

На глазах у Кадзу тоже появляются слезы, он опускается на колени.

– Уу… гхх…

До Кири окончательно доходит, что заставить меня передумать невозможно. Она шатаясь отходит от меня к экрану.

Кадзу встает и направляется туда же.

Мой взгляд автоматически прыгает на экран.

«Я отдам все ради того, чтобы Дайя был счастлив, – с пустым лицом произносит Кири на экране. – Если я буду мешать тебе стать счастливым, тебе ведь будет легче отбросить меня, да?»

– Дайя, – произносит реальная Кири. Она стоит перед экраном посередине, заслоняя изображение. – Ты твердо решил уничтожить себя, да?

– Думаю, так. Мне скоро придет конец, – небрежно отвечаю я.

– И ты думаешь, я тебе позволю?

– А зачем мне твое –

–   Н е   п о з в о л ю!

С этим выкриком –

К и р и   в т ы к а е т   с е б е   в   ж и в о т   н о ж.

Кровь брызжет на экран.

– Э? – только и могу выдавить я, точно придурок.

Стыдно признаться, но я в полной растерянности; я могу лишь смотреть, как ее кровь медленно стекает по экрану.

Кадзу действует без промедления. Он бросается к Кири.

Естественно, я решаю, что он хочет ее спасти, но тут он устраивает мне сюрприз…

– Мне действительно жаль, Дайя, что ты не оставил мне выбора!

…Он подбежал к Кири, чтобы заслонить ее собой.

– Я сделал то, что ты мне приказал.   Э т о   в е д ь   у н и ч т о ж и т   «К и н о т е а т р»,   н е   т а к   л и?

Он стоит в луже крови, вытекающей из Кири, и пальцем не шевелит, чтобы ей помочь.

– О чем… о чем, нахрен, ты таком говоришь?

– Итак, Дайя, – произносит Кадзу, пропуская мимо ушей мои слова. Резким движением смахивает слезы с лица и сверлит меня сердитым взглядом. –   Е с л и   т ы   п о п ы т а е ш ь с я   п о д о й т и   к   К о к о н е,   я   р а з д а в л ю   т в о ю   «Т е н ь   г р е х а   и   в о з м е з д и е».

Он ставит рядом с собой пластиковый контейнер.

– Это аптечка. Коконе не умрет сразу же, но если ей не помочь в течение десяти минут, дальше будет поздно. Если ты воспользуешься аптечкой и остановишь кровь, у нее есть шансы выжить. Я очень точно проинструктировал Коконе, куда именно бить. Если ты придешь ей на помощь, она выживет, а если будешь просто стоять на месте, она умрет. До полуночи она не продержится, так что «Кинотеатр» будет уничтожен вовремя и ты сможешь сбежать. Когда ты выберешься из «Кинотеатра», ты наверняка найдешь кого-то, на ком Мария сможет применить «Ущербное блаженство».   Н о   К о к о н е    у м р е т.

Кадзуки Хосино толкает речь на фоне забрызганного кровью экрана.

–   Е с л и   т ы   х о ч е ш ь   е е   с п а с т и,   п о д о й д и   и   п о з в о л ь   м н е   р а з д а в и т ь   т в о ю   «ш к а т у л к у».

Я уверен, он сам не сознает этого.

Но Кадзуки Хосино, существо, уничтожающее «шкатулки», улыбается такой же чарующей улыбкой, что и «О».

– Честно говоря, у меня есть сомнения, – тусклым голосом произносит он. – Ты заявляешь, что выбрал лучший мир без Коконе; но так ли это на самом деле?

Кинув взгляд на окровавленный бинт на своей руке, он продолжает:

–   У   т е б я   е с т ь   ш а н с   э т о   д о к а з а т ь!

– …

У меня отвалился язык.

Я понимаю, к чему он клонит, но я не понимаю его самого. Я в полнейшем замешательстве.

Я ошибался.

Я думал, что Кадзу ненормальный, и я думал, что его ненормальность со временем ухудшается.

Но я его катастрофически недооценил.

Все как сказала Ая: пока у него есть цель, он не сдастся. Он даже опускается до тактики, которая ни одному человеку в здравом уме просто в голову бы не пришла.

Гонясь за своей целью, Кадзу может даже отключить собственные чувства и действовать, как машина.

В каком-то смысле я стремлюсь к этому же. Идеальный способ существования для человека, судьба которого – исполнять чужие «желания».

Разглядывая его улыбку, я думаю:

Однако, хоть мне и хочется подражать Ае Отонаси,   я   с о в е р ш е н н о   н е   х о ч у   с т а т ь   т а к и м,   к а к   К а д з у.

Все молчат. Все, что я слышу, – беспощадно продолжающийся фильм и стоны Коконе.

Разбивает молчание Харуаки.

– Хосии… я об этом ничего не знал! Ты ничего этого мне не сказал!

– Прости, что не рассказал. Иначе ты бы меня остановил.

– Это, блин, точно! Это… ты просто псих! Я спасу Кири, даже если Дайя ничего не будет делать!

– Я добью ее, если ты попытаешься вмешаться.

– Что?!

– Я серьезно.

Да, он настроен серьезно. Иначе он в принципе не прибег бы к такому безумному способу. «Символ» его ненормальности, который он сам нанес себе на правую руку, доказывает, что его слова правдивы на 100%.

Харуаки, тоже осознав это, больше ничего не произносит. Но его плечи трясутся, а глаза распахнуты.

С моих губ сам собой слетает вопрос:

– Кадзу, и тебя устраивает, что ты оставляешь ее умирать?

– Странный вопрос, – отвечает он. – Конечно, это меня не устраивает.

Мне это напоминает ответ некоей девушки, которая потратила целую жизнь в попытках заменить кое-кого.

– Я буду сожалеть об этом до конца моих дней. Возможно, я не вынесу этого груза!

Но в одном отношении они различаются.

– Однако я сделал то, что сделал, держа это в уме.

В отличие от Аи, Кадзу не сделал выбор.

Скорее всего –   о н   п р о с т о   н е   м о ж е т   в ы б р а т ь   д р у г о й   п у т ь.

Возможно, он сам не понимает, почему действует именно так, но по-другому действовать он просто не в состоянии. Такова его форма безумия.

– Кадзуки Хосино… ты сошел с ума! – Ая закусывает губу. – То, что ты делаешь, даже методом нельзя назвать. Ни одному нормальному человеку такая идея даже в голову бы не пришла. Тем, что ты так делаешь… гнусно пользуешься иррациональной слабостью Кирино в том, что касается Омине… ты сам полностью уничтожаешь повседневную жизнь, которую ты так рвался защищать. Ты ведь и сам это понимаешь, верно? Это и доказывает, что ты сошел с ума.

Конечно же.

– Ты не тот Кадзуки Хосино, которого я знала. Во что ты превратился? Ты что, одержим демоном?

Кадзу отвечает отчетливо и печально:

– Я твой рыцарь.

– Мой что?

– Я всегда приду к тебе на помощь, даже если весь мир будет против. Я одолею и убью всех, кто встанет на моем пути.

– Мне это никогда не нужно было! И уж во всяком случае – не от такого демона, как ты!

– Твои слова значения не имеют, – отрезает он, и Ая теряет дар речи.

Кадзу смотрит на меня.

– Кстати, а чего ты ждешь?

Ему легко говорить!

– Не можешь решить, да? – произносит он, а потом добавляет нечто абсолютно неожиданное: –   Ч т о   ж,   т а к   т о ж е   г о д и т с я.

– Что? – я не могу скрыть изумления. – Так тоже годится, говоришь? Ты так спокоен, хотя она умирает из-за моей нерешительности? Твой план ведь удастся, только если я спасу ее, так?

– Дайя. Ты ведь знаешь, ради кого я все это делаю, правда? – задает он встречный вопрос, игнорируя мой.

Еще бы не знать. Все это ради Аи.

– Мария сейчас обладает «Тенью греха и возмездием» и собирается сделать мир немного лучше, так?

Кадзу поднимает правую руку на уровень лица и сжимает в кулак, словно убедившись в чем-то.

– Я ее раздавлю. Марии не нужна такая тупая «шкатулка».

Наконец-то до меня доходит.

– Неужели…

Он приподнимает уголок рта.

– Похоже, ты наконец понял. Я уже сказал, что сомневаюсь насчет твоей решимости, но решимость Марии я понимаю. Я провел с ней целую жизнь. Я не могу ошибаться.

Ая Отонаси посвятила себя счастью других, поэтому она не приемлет жертвы.

А прямо сейчас человек умирает у нее на глазах.

Значит –

–   А я   с п а с е т   К и р и,   б у д у   я   ч т о – т о   д е л а т ь   и л и   н е т.

Понятно. Я-то думал, он поставил эту ловушку на меня.

Я ошибался.

Он поставил эту ловушку на меня и одновременно на Аю.

Ая с горечью в голосе соглашается:

– Да, я собираюсь спасти Кирино. Мне придется сдаться силе Хосино.

– Ая!.. Но ведь это та самая «шкатулка», которую ты столько искала!

– Да. На поиски этой «шкатулки» я потратила больше времени, чем любой другой. Возможно, она бы выполнила самое заветное мое желание. Возможно, у меня никогда больше не будет такого шанса. Я знаю… я знаю… но… – она сжимает кулак. – Но!

Да.

Таков жизненный принцип Аи Отонаси.

И Кадзу бессовестно этим пользуется.

Ая собирается спасти Кири, и Кадзу раздавит ее экземпляр «Тени греха и возмездия». Благодаря помощи Аи Кири выживет. «Пирсинг в 15 лет» закончится, после чего включится последний эффект «Кинотеатра», и моя «шкатулка» будет уничтожена.

Наши «желания» превратятся в ничто.

У меня есть встречная мера.

Ая Отонаси – мой [раб]; я могу [приказать] ей оставаться на месте.

Но,

но…

– Дайя, – произносит Кадзу. – Надеюсь, ты не думаешь отдать [приказ], который убьет Коконе?

Точно. Все так и есть, как он говорит.

Но разве я не пришел к выводу, что его необходимо остановить любой ценой?

Разве я не решил это с полной убежденностью?

Значит – я отдам Ае [приказ] позволить Кири умереть? Я убью Кири?

Какого?..

Какого?..

Какого ХРЕНА?!

– Аа, гх…

Кири кашляет кровью.

Потом, наклонив голову мне навстречу, шепчет:

– Пожалуйста…

– Даже если мне придется умереть…

– Пусть Дайя обретет истинное счастье.

Слезы текут по ее щекам.

Как и во всех моих воспоминаниях, где она опиралась на меня.

–   К о к о н е.

Все.

Все фильмы, что я увидел в «Кинотеатре гибели желаний», за долю секунды проносятся перед моими глазами.

Коконе Кирино. Харуаки Усуй. Ая Отонаси. Миюки Карино. Кодай Камиути. Трагедии, трагедии, которые терзают меня. Картины опутывают меня, точно длинная кинопленка, и впечатываются в меня, причиняя боль. Отторжение, отторжение, отторжение, чересчур много отторжения для меня. Ни намека на нежность. Картина перед глазами становится мозаичной, потом цветной, потом цвета сепии, потом снова мозаичной. Эмоции в этих картинах вторгаются в меня, переписывают меня, стирают меня, оставляя лишь Коконе Кирино. Я хотел разнести этот мир на кусочки, потому что мне была нужна только ты, мне была нужна только ты, мне была нужна только ты.

Аа, и вот теперь «тени греха» во мне попируют. Они сожрут меня. Наконец-то они собираются вместе, хватают меня и принимаются пожирать. Боли нет. Черная кровь льется из ран, образованных их острыми когтями, и затапливает мир. Они поглощают все мое тело, ничего не оставляя. Я огромное болото черной крови. Болото неспособно думать.

Поэтому оно лишь пассивно вспоминает.

Холодный красный мир, пойманный в плен закатного солнца. Посреди этого пустого красного мира в одиночестве стоит девушка. Она заходит в холодную красную воду, ее спина постепенно уменьшается. Плеск воды. Обернись обернись обернись я хочу чтобы она обернулась. Я тянусь к ней. Я тянусь к ней и беру ее за руку.

Скажи это.

Я* изменю мир ради тебя.

Время выходит. Но теперь «нулевой момент» – это смерть Коконе, а не уничтожение «Кинотеатром» моей «шкатулки».

Время выходит.

– …Аах.

Я хотел изменить мир. Массовым производством «людей-собак» я хотел заставить людей осознать, что такое на самом деле вина. Я хотел избавить мир от безмозглых людей. Меня устраивало то, что сам я буду уничтожен, если только кто-нибудь подхватит знамя. Я думал, что Ироха Синдо сможет сделать это. Я был убежден, что Ая Отонаси сможет сделать это. Я решил создать теплый, стабильный мир, в котором никогда больше не будет трагедий, в котором никому не достанется наша судьба. Я был готов заплатить любую цену, даже собственную душу.

Теплый мир.

Справедливый мир.

Да, это было чистое и откровенное желание; и я сильнее, чем кто бы то ни было, старался воплотить его в жизнь.

Однако.

Однако.

Я* просто не могу стоять перед этой лужей крови и ничего не делать.

…Я знаю.

…Я знал.

Да,

на самом деле

все, чего я хотел,

когда взял тебя за руку

в том красном мире, –

чтобы ты обернулась.

Где я?

В красном кинотеатре. Да, в кинотеатре.

Это означает, что я смотрю фильм.

Я повторяю движения персонажа на экране.

– Я*…

«Я…»

Я падаю на колени.

Ученик средней школы падает на колени.

– Я* не думал о себе.

«Я не думал о себе».

Я закрываю руками залитое слезами лицо.

Школьник закрывает руками залитое слезами лицо.

– Я* только хотел, чтобы ты была счастлива.

«Я только хотел, чтобы ты была счастлива».

– Коконе…

И –

– Я спасу тебя!

…Я проиграл.

Я открываю глаза.

Они все время были открыты, но я открываю глаза.

Ая тянется к аптечке.

Ни секунды не колеблясь, Кадзу вонзает руку ей в грудь и извлекает «шкатулку». Это копия «Тени греха и возмездия», которую я ей дал.

Она имеет форму идеального куба.

Кадзу давит ее.

Ая, даже не дернувшись, продолжает оказывать Коконе помощь.

Я уже ничего не могу сделать.

Не могу двигаться. Не могу сопротивляться бессилию, которое наваливает на меня «кинотеатр».

Поэтому мне остается лишь стоять на коленях и смотреть концовку «Пирсинга в 15 лет».

Последняя сцена – в коридоре нашей средней школы.

Коконе смотрит на мое правое ухо и печально спрашивает:

«Ты сделал пирсинг?»

Я-на-экране уже с серебряными волосами. Он отвечает:

«Да, потому что я ненавижу пирсинг».

Сохраняя печальное лицо, она спрашивает:

«Это мольба о помощи, да?»

У кого-то начинает звонить будильник.

– Полночь, – вполголоса произносит Харуаки.

И тут же беспросветно черная дыра, бездна, бросается на меня и вонзается мне в грудь. Кинозал вокруг нас начинает затягивать в дыру; он уменьшается, искажается, превращается в сферу.

Меня окутывает абсолютная пустота, но кое-что я ощущаю.

Чувство потери.

И тут же я понимаю, что только что лишился «Тени греха и возмездия».

Кинотеатр полностью потерял форму, превратился в красный шар; а бездна растет и растет, окутывая все больше меня.

Однако внутри ее не чернота, но свет.

Свет.

И в этом море света кто-то кладет руку мне на плечо.

◊◊◊ Кадзуки Хосино – 12 сентября, суббота, 0.00 ◊◊◊

Мы стоим перед кинотеатром на третьем этаже торгового центра. Из «Кинотеатра гибели желаний» нас перенесло туда, откуда мы в него попали.

Я слышу поблизости звук сирен; я вызвал «скорую» заранее. Она вот-вот будет здесь. Та точка, куда я сказал Коконе ударить себя ножом, не настолько фатальна, как я расписал Дайе; уж во всяком случае, за десять минут она бы не умерла. Кроме того, Мария обладает достаточными познаниями в медицине, чтобы правильно оказать первую помощь. Так что при минимальном везении Коконе выживет. Если она полностью восстановится, можно будет считать, что мой план удался на 100%. Но даже в этом случае…

…Прости, Коконе. Мне правда очень жаль.

Не в силах смотреть на нее, я оглядываюсь по сторонам.

Сейчас, когда торговый центр пуст, он производит жутковатое впечатление. Я помню – когда-то мы вчетвером сюда приходили. Хотя меня вынудили тогда одеться в платье, для меня это все равно хорошее воспоминание. Но сейчас мои воспоминания об этом месте заляпаны кровью, и это уже навсегда.

Моя повседневная жизнь разваливается на мелкие кусочки.

Я перевожу взгляд. Рядом со мной   п я т ь   человек. Харуаки, сжимающий кулаки; Коконе, лежащая на полу; Мария, ухаживающая за ней; и –

Дайя, выпучив глаза, смотрит на человека, только что положившего руку ему на плечо.

– Да, Дайя, – говорю я ему. – Ты облажался с самого начала; ты изначально проиграл.

Я смотрю на человека, который нам помог, и продолжаю:

– «Владельцем» «Кинотеатра гибели желаний» была Миюки Карино.

Миюки Карино.

Одетая в форму женской старшей школы, она печально смотрит на Дайю.

Все началось, когда я узнал, что Карино-сан заполучила «шкатулку». «Владельцы» могут чувствовать чужие «шкатулки», и я тоже приобрел сходную чувствительность благодаря постоянному соседству с ними.

Ее «шкатулка» была всецело посвящена Дайе. Когда я это понял, я решил воспользоваться ей и отказался от идеи самому стать «владельцем».

– Если бы ты как следует проанализировал самого себя, ты наверняка заметил бы Карино-сан. И понял бы, что она и есть «владелец». Но ты этого не сделал.

Дайя молча смотрит на меня.

– Ты старательно вычеркивал ее из своей памяти.

Карино-сан молча отходит на несколько шагов. Хоть она и приготовила «шкатулку» для Дайи, ей сейчас нечего ему сказать.

– Ее «желание» было – чтобы ты принадлежал ей одной. Но «шкатулки» воплощают в жизнь и отрицательные чувства, которые прячутся под «желаниями»: хоть ты и очень дорог ей, одновременно она ненавидит тебя за то, что ты не дал ее душе мира. А главное – она понимает, что не можетзаставить тебя принадлежать только ей.

Вот почему «Кинотеатр гибели желаний» терзал Дайю воспоминаниями прошлого и пытался отобрать у него его заветное «желание»… и это длилось целый день.

– Не я, не Коконе. Только Карино-сан могла создать такую искаженную «шкатулку». Ты бы понял это, если бы как следует подумал о самом себе, – но посмотри, что получилось в результате.

Дайя убедил себя, что Коконе – «владелец», и остановился на этом.

Потому что, лишь ослепив себя, он мог идти навстречу своему «желанию».

– Поскольку я знал, кто на самом деле «владелец», я понял, что все твои громкие слова о твоей вере и решимости – полная фигня; они казались осмысленными только потому, что ты перестал понимать самого себя. Знаешь, ты так бросаешься навстречу собственной гибели – мне всегда казалось…

Мой голос вдруг начинает дрожать.

Чувства, до сих пор наглухо запечатанные внутри меня, теперь, когда я смотрю на Дайю, начинают выплескиваться.

Я гляжу на измазанную в крови Коконе.

Что я наделал?

Ранив Коконе и обманув Харуаки, я не вернусь уже к своей повседневной жизни. Эти шрамы никогда не пройдут. Моя дружба с Харуаки осталась в прошлом.

Во что я превратился?

Но у меня не было выбора – после того как я заполучил «Пустую шкатулку».

– Мне всегда казалось…

Я не могу сдержать слез.

– Что ты молишь о помощи.

В итоге у меня не осталось выбора – мне пришлось загнать в безвыходное положение друга, который молил о помощи.

– Хватит, – шепчет Дайя, глядя в пол. – Плевать.

Произнеся эти слова, он шатаясь идет к Коконе.

–   К о к о н е,   – говорит он, глядя на нее сверху вниз; она дышит часто и прерывисто.

Дайя притрагивается к одной из серег в правом ухе – к самой первой, которую он вставил.

И вырывает ее.

Кровь начинает капать с уха, но он словно не ощущает боли. С ласковым выражением лица он берет Коконе за руку.

– Коконе, – повторяет он. – Я* люблю тебя.

Его лицо сейчас похоже на то, какое я видел только на экране.

Когда опустился занавес

◊◊◊ Кадзуки Хосино – 24 сентября, четверг, 12.25 ◊◊◊

Проходит еще один день, в течение которого я ни с кем в школе не разговаривал.

Сейчас большая перемена. Я потягиваюсь и гляжу в окно. Погода отличная, в класс заглядывает мягкое солнышко, а вот на завтра обещают дождь и ветер.

Внезапно правую кисть пронизывает боль. Рана уже затянулась, но время от времени дает о себе знать.

На кисти остается глубокий, прямой шрам.

Всякий раз, когда я гляжу на него, я думаю:

…Я сделал то, что никогда не исчезнет.

Оглядываю полупустой класс и вздыхаю.

Коконе по-прежнему в больнице. Ее жизни ничего не угрожает, но рану, которую я ей нанес, никак нельзя назвать поверхностной. На животе останется шрам, добавившись к многочисленным отметинам на спине.

Моги-сан тоже еще в больнице. Внешне она не изменилась, но ее отношение ко мне стало более отстраненным.

Юри-сан часто прогуливает школу, видимо, не переварив еще в полной мере события «Кинотеатра». Вот и сегодня ее нет. Когда мы с ней беседуем, она пытается казаться веселой, но мне до боли очевидно, что это лишь маска.

Ироха-сан меня избегает. Юри-сан сказала, чтобы я об этом не беспокоился и что все устаканится, но, думаю, это ложь в утешение.

Харуаки с того дня вообще ни разу со мной не заговорил.

Я выхожу из класса.

Мне вдруг совершено расхотелось оставаться на вторую половину занятий. Если и дальше буду сидеть в этом полупустом классе, только головную боль себе заполучу.

Идя к шкафчикам для обуви, краем уха слышу в разговоре двух проходящих мимо девчонок выражение «люди-собаки».

«Люди-собаки».

В итоге никакого серьезного влияния ни на что они не оказали. Когда все жертвы пришли в себя, загадка потеряла интерес, и СМИ скоро перестали о ней говорить. Ток-шоу, которые постоянно грызли эту тему, тоже переключились на новый скандал: какие-то там внебрачные похождения с участием звезды из популярной группы и ее продюсера.

С учетом масштаба происшествия вряд ли про «людей-собак» забудут совсем скоро, но о них перестают говорить; это уже не тема дня.

Судя по тому, что сейчас происходит, вряд ли люди как-то серьезно задумались над своими нравственными ценностями. В Интернете это дело тоже мало обсуждают. Сейчас обитателей сети больше волнует история какого-то автора аниме, который оскорбил фаната. Информация об этом разлетелась мгновенно; сразу столько дерьма оказалось на вентиляторе. Кого-то там даже арестовали за угрозу убийства. Не могу отрицать: меня малость раздражает, что то, чего пытался достичь Дайя, оказалось на одном уровне с такой тривиальщиной.

Ну, впрочем, не думаю, что усилия Дайи были совсем уж тщетными. Уверен, некоторые из людей задумались над проблемами, которые он вынес на первый план. Но чтобы сохранить интерес масс, конечно, ему надо было бы продолжать. Все темы имеют срок давности, если можно так выразиться.

Я открываю свой шкафчик и переобуваюсь в кожаные туфли. Никто меня не ругает за то, что я ухожу из школы раньше времени.

Мой взгляд падает на учеников, играющих в бейсбол и баскетбол на школьной спортплощадке.

В школе тоже почти ничего не изменилось, хоть здесь и было столько [рабов]. Они все забыли о «шкатулке», хотя некоторые, возможно, испытали какое-то серьезное последействие. Но этого недостаточно, чтобы по-настоящему повлиять на школьные будни.

– …

Почему, интересно?

Мне немного неуютно. Да, я остановил Дайю; да, я все время к этому стремился; и все равно мне чуток грустно, что совсем ничего не поменялось.

В смысле, если подумать о том, что вышло, – чего вообще любой из нас способен добиться?

Если Дайя, готовый принести в жертву самого себя, так и не смог ничего изменить, сколько смысла в существовании нас всех? Почему повседневная жизнь школы идет своим чередом, несмотря на то, что одна школьница серьезно ранена, другой ученик покинул школу, а третья исчезла без следа?

…Нет, такая мысль слишком дайяцентрическая.

На самом деле именно поэтому я верю в целительную силу повседневной жизни; именно поэтому я верю, что могу спасти Марию, сделав ее частью саморегулирующихся будней.

Сейчас я так сентиментален потому, что Дайя – хотя он, возможно, уже с этим не согласится – мой друг. Я чувствую, что его усилия заслуживают того, чтобы хоть чуть-чуть окупиться.

– Дайя…

Дайя опять исчез.

После того, что было, я видел его лишь раз. Он перестал красить волосы и убрал серьги; он пришел в школу с заявлением об уходе. Я собрал всю смелость, какую только нашел в себе, и попытался заговорить с ним, но он лишь слабо улыбнулся и больше не обращал на меня внимания.

Понятия не имею, что Дайя собирается делать сейчас.

Покинув школу, я сажусь на поезд и еду до знакомой многоквартирной пятиэтажки. В этом лифте я никогда не нажимал других кнопок, кроме «1F» и «4F»; это не изменится и дальше. Как всегда, я нажимаю «4F» и направляюсь к комнате 403.

Достаю дубликат ключа, который мне дала Мария, и отпираю дверь.

Передо мной пустая комната без мебели.

Никого.

Я быстро снимаю туфли и, как обычно, располагаюсь в пустой квартире как дома. Только здесь теперь нет ни следа Марии.

Нигде.

Я могу вытерпеть отсутствие мебели; в конце концов, здесь всегда было мало вещей.

Невыносимо, что в воздухе не пахнет мятой.

Аромата, который ассоциируется у меня с Марией, больше нет, и я понимаю: Мария сюда не вернется.

– Мария…

Она исчезла.

В тот день, едва закончив обрабатывать рану Коконе, она как испарилась. Я не спускал с нее глаз, но она, должно быть, специально выжидала момента и нашла наконец возможность ускользнуть. Я сразу же обыскал все вокруг, но найти ее не сумел.

Она все еще числится в школе, но вряд ли собирается в нее ходить – особенно с учетом того, что она съехала с квартиры.

Скорее всего, она вообще не хочет меня больше видеть.

Разумеется, я все равно ее верну. У меня обязательно получится.

– …АаахАаааа!

Мне трудно дышать; как будто кислород из легких отсасывают. Грудь болезненно пульсирует, потому что я хочу увидеть Марию, я так сильно хочу увидеть Марию. На глазах выступают слезы. Я даже не могу понять, мне печально, или горько, или это какое-то другое чувство; мне просто так больно, что я не могу сдержать слез.

А потом я думаю:

–   Я   т е б е   н е   п о з в о л ю!

Я не позволю ей сбежать.

Я найду ее, что бы для этого ни потребовалось.   Ч т о   б ы.   Н и.   П о т р е б о в а л о с ь.   Е с л и   м н е   п р и д е т с я   у б и т ь   н а   э т о й   п л а н е т е   в с е х   л ю д е й   д о   е д и н о г о,   я   г о т о в   у с т р о и т ь   г е н о ц и д   –   т о л ь к о   з н а к   п о д а й т е.

Я достаю мятный ароматизатор воздуха, который купил только что, и начинаю ходить по квартире, капая им на пол то тут, то там. Однако распространившийся в воздухе знакомый запах не приносит успокоения. Его недостаточно. Нескольких капель ароматизатора никогда не будет достаточно.

Дайте мне воздуха!

– Хаа… аа… хаа!

О Мария.

Настоящая Мария без «шкатулки». Чистая Мария, которую я никогда не видел.

…Нулевая Мария.

Где ты?

Если это тебя освободит, я с радостью вскрою кожу Аи Отонаси!

Щелк.

Внезапно поворачивается дверная ручка.

Я страшно нервничаю. Излишне говорить, что я не имею никакого права здесь находиться, но тем не менее спокойно разливаю тут ароматизатор, как у себя дома. Если сейчас войдет кто-то из управляющей компании, у меня проблемы.

Но когда я вижу, кто вошел, тут же понимаю, что мое беспокойство было просто глупым.

Все намного хуже.

Худшее, что только могло быть.

– «О».

Она вновь приняла облик, немного напоминающий Марию.

Мы уже несколько раз встречались. Не все наши встречи приводили к тому, что ситуация менялась в худшую сторону, но сейчас – другое дело.

«О» стоит передо мной как враг.

Она пришла, чтобы сразиться со мной.

С такой же отталкивающей, как и всегда, улыбкой, она спрашивает:

– Ты готов?

…К чему?

«О» отвечает:

– Попрощаться с этим миром!

♦♦♦ Дайя Омине – 24 сентября, четверг, 10.45 ♦♦♦

Даже лишившись «Тени греха и возмездия», я [3]3
  В этой главе Дайя всегда говорит «боку». Здесь я не буду выделять.


[Закрыть]сохранил большую часть своих знаний о «шкатулках». Не знаю, почему; возможно, это из-за того, что я знал о них еще до того, как сам заполучил такую.

Я иду по Синдзюку. Здесь полно народу. Но, в отличие от прошлого раза, на меня не накатывает головокружение. Я не вижу никаких грехов, когда наступаю на чьи-то тени. Я знаю, что все эти люди прячут под кожей грязную грязь, но толпа больше не напоминает мне шевелящуюся мусорную кучу.

Они просто люди.

Я тянусь рукой к серьгам, но вспоминаю, что ничего металлического в моих ушах больше нет. Я криво улыбаюсь.

Прямо посреди толпы я вдруг опускаюсь на колени. Прогнув спину, грациозно опускаю лоб до земли.

Как ни гляди, мое поведение не назовешь иначе как «странным».

…Так.

Я поднимаю голову. Несколько человек кидают на меня косые взгляды, но большинство меня просто игнорируют и не вмешиваются. Вот как я могу влиять на людей, совершая странные поступки. Вот и вся степень моего влияния теперь, когда я никем не могу управлять.

Я бессилен чего-либо достичь.

– Хех…

Ну и ладно.

Люди проходят мимо, им все равно.

Да, так нормально. Для меня мир превратился в кучку людей, к которым я не имею никакого отношения и никогда не буду.

И это невероятно приятное чувство.

Однако –

Как только я встаю на ноги, кто-то хлопает меня по спине.

Я разворачиваюсь.

– А, это ты? – я морщусь. Говоря откровенно, это лицо я предпочел бы больше никогда не видеть. – Тебе от меня еще чего-то надо?

В ответ на мою реакцию она пучит глаза и принимается без умолку трещать. Она так взбудоражена – я ни слова не могу разобрать из того, что она несет; впрочем, терпеливо послушав некоторое время, я наконец понимаю, чего она от меня хочет. Судя по всему, она хочет, чтобы я вел себя как подобает богу и спас мир.

– Ты хочешь, чтобы я тебя направлял? Это исключено; у меня нет больше этой силы. …Что? Тебе неважно, есть она у меня или нет? Это же глупость. В общем, хочу сказать предельно ясно: я не хочу и не собираюсь больше делать чего-то такого.

Мой ответ ее явно не порадовал. Она становится вся такая взволнованная и принимается переубеждать меня. Что за упрямая девчонка. Она ведь даже не помнит «шкатулку», которую я к ней применил.

– Ответственность? Да, я собираюсь сдаться, как только Коконе станет лучше. В конце концов, убийство Камиути – большой грех. …Мм? Ты не это имела в виду? Тогда что ты называешь «ответственностью»? …Ответственность за то, чтобы направлять тебя? Но я тебя отпустил, не так ли? И чего еще тебе надо? …Что? Ты ошибаешься. Твоя жизнь мне не принадлежит. И никогда не принадлежала. Она только твоя и ничья больше.