Текст книги "Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах"

Автор книги: Евсей Гречена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

* * *

И русские армии продолжали спасительное отступление.

11 (23) августа князь Багратион, оказавшись перед угрозой обхода своего левого фланга, сам предложил отойти к Дорогобужу, утверждая, что там имеется очень сильная позиция. Барклай де Толли, напротив, располагал совершенно другими сведениями: его квартирмейстеры нашли позицию при Дорогобуже негодной, да и сам он счел ее «слишком тесной».

После этого Михаил Богданович и послал генерала Трузсона и полковника Толя к Вязьме с целью выбора там позиции для сражения. Но они вернулись с донесением, что около Вязьмы подходящей позиции нет, но зато она была найдена за Вязьмой, у селения Царево – Займище.

Безусловно, давать генеральное сражение сильному противнику на плохой позиции – это было бы безумием. Тем не менее решение Барклая идти к Царево-Займищу вызвало в армии уже просто крайнюю степень неудовольствия. Больше всех усердствовал конечно же князь Багратион: он не скрывал своего бурного негодования и не жалел обидных упреков. В результате уже никто не верил обещанию Михаила Богдановича сражаться, а самого его штабные остряки-самоучки стали за глаза звать вместо «Барклай де Толли» – «Болтай да и только».

* * *

В это время Барклай написал императору: «Кажется, теперь настала минута, где война может принять благоприятнейший вид, потому что неприятель, невзирая на его усилия соединить все силы <…> слабеет на каждом шагу, по мере того, как подается вперед, и в каждом сражении с нами. Напротив того, наши войска подкрепляются резервом, который Милорадович ведет к Вязьме. Теперь мое намерение поставить у этого города в позиции 20 000 или 25 000 человек, и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходящего неприятеля, чтобы с большею уверенностью можно было действовать наступательно. Этому до сих пор препятствовали важные причины: главнейшая – та, что пока обе армии не были подкреплены резервами, они составляли почти единственную силу России против превосходного и хитрого неприятеля. Следовательно, надобно по возможности сохранять армии и не подвергать их поражению, чтобы действовать вопреки намерению неприятеля, который соединил все свои силы для решительного сражения. Доныне мы имели счастье достигать нашей цели, не теряя неприятеля из вида. Мы его удерживали на каждом шагу, и, вероятно, этим принудим его разделить его силы. Итак, вот минута, где наше наступление должно начаться».

При этом в ночь на 12 (24) августа обе русские армии отошли к Дорогобужу, а 13 (25) августа продолжили отступление к Вязьме.

Князь Багратион, крайне недовольный оставлением Дорогобужа без боя, писал в те дни графу Ф. В. Ростопчину:

«Продолжаются прежние нерешительность и безуспешность. Послезавтра назначено быть обеим армиям в Вязьме, далее же что будет, вовсе не знаю, не могу даже поручиться и за то, что не приведет [Барклай. – Авт.] неприятеля до Москвы. Скажу в утешение, армия наша в довольно хорошем состоянии, и воины русские, горя истинной любовью к своему Отечеству, готовы всякий час к отмщению неприятеля за его дерзость, и я ручаюсь, что они не посрамят себя».

А тем временем Барклай де Толли приказал вывезти из Вязьмы все, что возможно, и начать укреплять позиции за этим городом.

Получив сообщение о спешном отступлении к Вязьме, князь Багратион немедленно написал Михаилу Богдановичу:

«Я уже сего утра приказал графу Сен-При объявить Ермолову, что я на все согласен».

Он уверял, что его желание «сходственно» с желанием Барклая и что должно «иметь ту единственную цель защищать государство и, прежде всего, спасти Москву», но при этом он отмечал, что «отступление к Дорогобужу уже все привело в волнение».

Свое письмо он завершал следующими словами: «Когда узнают, что мы приближаемся к Вязьме, вся Москва поднимется против нас».

Князь Багратион уверял Барклая, что он «на все согласен», но в тот же день докладывал графу Ф. В. Ростопчину в Москву:

«Вообразите, какая досада, я просил убедительно министра, чтобы дневать здесь, дабы отдохнуть людям, он и дал слово, а сию минуту прислал сказать, что Платов отступает, и его армия тотчас наступает к Вязьме. Я вас уверяю, приведет к вам Барклай армию через шесть дней. Милорадович не успеет соединиться с нами в Вязьме, ему семь маршей, а мы завтра в Вязьме, а неприятель за нами один марш».

Биограф П. И. Багратиона Е. В. Анисимов отмечает тот факт, что князь «был более чуток к настроениям в армии и вообще к общественным веяниям». Естественно, это «обостряло его ощущения». А в армии в это время зрел «генеральский заговор» против военного министра, и князь Багратион был искренне уверен, что выражает мнение всей армии. Это, к сожалению, еще больше «обостряло его ощущения», тем более что император Александр упорно «не воспринимал Багратиона как крупного полководца».

Известно, что крайне критически высказывался по поводу Барклая де Толли генерал Н. Н. Раевский, генерал Д. С. Дохтуров говорил о нем как о человеке глупом, а атаман М. И. Платов однажды в узкой компании даже поклялся, что больше не наденет свой генеральский мундир, потому что носить его – позор.

В районе Дорогобужа, когда Барклай проезжал вдоль идущих по дороге полков, он вдруг услышал, как какой-то солдат крикнул:

– Смотрите, вот едет изменщик!

«Ненависть к Барклаю стала почти всеобщей – его ненавидел царский двор, презирали офицеры и солдаты, генералы считали глупым, упрямым и самонадеянным педантом. В эти дни беспрерывного отступления мало кто верил в Барклая – разве что самые дальновидные, но таких было немного»[16]16
  Балязин В. Н. Барклай де Толли. Верность и терпение. М., 1996. С. 368–369.


[Закрыть].

К сожалению, их было совсем немного, но они были – например, Ф. Н. Глинка, будущий декабрист, который в своих «Письмах русского офицера» 16 августа 1812 года дал нам восторженную характеристику Барклая де Толли.

* * *

Писатель и историк Ф. Н. Глинка:

«Я часто хожу смотреть, когда он проезжает мимо полков, и смотрю всегда с новым вниманием, с новым любопытством на этого необыкновенного человека. Пылают ли окрестности, достаются ли села, города и округи в руки неприятеля; вопиет ли народ, наполняющий леса или великими толпами идущий в далекие края России: его ничто не возмущает, ничто не сильно поколебать твердости духа его. Часто бываю волнуем невольными сомнениями: Куда идут войска? Для чего уступают области? И чем, наконец, все это решится? Но лишь только взглядываю на лицо этого вождя сил российских и вижу его спокойным, светлым, безмятежным, то в ту же минуту стыжусь сам своих сомнений. Нет, думаю я, человек, не имеющий обдуманного плана и верной цели, не может иметь такого присутствия, такой твердости духа! Он, конечно, уже сделал заранее смелое предначертание свое; и цель, для нас непостижимая, для него очень ясна! Он действует как Провидение, не внемлющее пустым воплям смертных и тернистыми путями влекущее их к собственному их благу. Когда Колумб, посредством глубоких соображений, впервые предузнал о существовании нового мира и поплыл к нему через неизмеримые пространства вод, то спутники его, видя новые звезды, незнакомое небо и неизвестные моря, предались было малодушному отчаянию и громко возроптали. Но великий духом, не колеблясь ни грозным волнением стихии, ни бурею страстей человеческих, видел ясно перед собой отдаленную цель свою и вел к ней вверенный ему провидением корабль. Так главнокомандующий армиями, генерал Барклай де Толли, проведший с такой осторожностью войска наши от Немана и доселе, что не дал отрезать у себя ни малейшего отряда, не потеряв почти ни одного орудия и ни одного обоза, этот благоразумный вождь, конечно, увенчает предначатия свои желанным успехом».

Резервный корпус под командованием генерала Милорадовича, который все так ждали, и в самом деле не успел подойти к Вязьме к 15 (27) августа. Соответственно Барклай решил оставить и этот город, намереваясь на другой день продолжить отступление к Царево-Займищу, где найдена была позиция.

При этом Михаил Богданович выразил крайнюю степень недовольства действиями своего арьергарда, поставив атаману Платову на вид «за нерадение в командовании». За этим строгим выговором тут же последовало и решение вообще устранить Платова от командования арьергардом.

Участник отступления граф М. С. Воронцов оставил нам следующее свидетельство об атамане Платове и нареканиях на него:

«Уже давно в армии были им недовольны, и Барклай, и Багратион жаловались, что он ничего не хотел делать, и, конечно, он мало делал с тем, что мог, но, с другой стороны, сколько я мог приметить, ему никогда и не приказывали так, как должно; например, отступая от Смоленска, всякий мог ясно видеть, что, ежели Платова с казаками переправить через Днепр позади французской армии, он бы сей последней причинил большой вред; все жаловались, что он не умел и не хотел того сделать, вышло же, что он настоящего повеления никогда и не получал. Как бы то ни было, под предлогом, что государь желает Платова видеть в Москве, его удалили».

А вот мнение по этому же вопросу генерала А. П. Ермолова:

«Главнокомандующий, справедливо недовольный беспорядочным командованием атамана Платова арьергардом, уволил его от командования оным; арьергард поручен Коновницыну, и он, отступая от Вязьмы, дрался на каждом шагу».

Заметим, что это все слова не о ком-то, а о «вихорь-атамане», которого у нас принято считать «грозой для супостатов» и одним из главных героев войны 1812 года…

А пока же Барклай де Толли, все еще ожидая соединения с генералом Милорадовичем, 17 (29) августа приказал отступать к Цареву Займищу. На вопрос, почему именно к Цареву Займищу, отвечает в своих «Записках» генерал Ермолов:

«Около селения Царево – Займище усмотрена весьма выгодная позиция, и главнокомандующий [Барклай де Толли. – Авт.] определил дать сражение. Начались работы инженеров, и армия заняла боевое расположение. Места открытые препятствовали неприятелю скрывать его движение. В руках наших возвышения, давая большое превосходство действию нашей артиллерии, затрудняли приближение неприятеля; отступление было удобно. Много раз наша армия, приуготовляемая к сражению, переставала уже верить возможности оного, хотя желала его нетерпеливо; но приостановленное движение армии, ускоряемые работы показывали, что намерение главнокомандующего решительно, и все возвратились к надежде видеть конец отступления».

Глава шестая
Приезд в армию М. И. Кутузова

И вот в этот-то момент в приказе по армиям было объявлено о прибытии Его Светлости князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова.

В своем труде, составленном для личного пользования императора Александра (под названием «Изображение военных действий 1812 года» он был опубликован в 1912 году), Барклай де Толли так описывает свою деятельность утром 17 (29) августа:

«17-го прибыли сюда [в Царево-Займище. – Авт.] обе армии; расположенные в небольшом пространстве, имели перед собой открытое место, на коем неприятель не мог скрывать своих движений; в 12 верстах от сей позиции была другая, позади Гжатска, найденная также удобной. Милорадович донес, что прибудет 18-го к Гжатску с частью своих резервов. Все сии причины были достаточны к уготовлению там [то есть у Царево-Займища. – Авт.] решительного сражения; я твердо решился на сем месте исполнить оное».

Однако он тут же делает следующую оговорку: «В случае неудачи мог я удержаться в позиции при Гжатске».

Все это говорит о том, что решение Барклая было не таким уж и твердым, и он был вполне склонен отступить на новую позицию к Гжатску, где можно было соединиться с подкреплением генерала М. А. Милорадовича.

Офицер квартирмейстерской части А. А. Щербинин в своих «Записках о кампании 1812 года» рассказывает о событиях у Царево-Займища так:

«Приходим в лагерь под Царево-Займищем – речка с чрезвычайно болотистыми берегами находится непосредственно позади линий наших. Слишком опасно принять сражение в такой позиции. Не менее того Барклай на то решиться хочет. Толь до такой степени убежден был в опасности этого лагеря, что бросается перед Барклаем на колени, чтобы отклонить его от намерения сражаться здесь. Барклай не внимает убеждениям своего обер-квартирмейстера, но вдруг извещают о прибытии генерала Кутузова».

Получив рескрипт императора о назначении М. И. Кутузова, Михаил Богданович в тот же день ответил Александру:

«Всякий верноподданный и истинный слуга государя и Отечества должен ощущать истинную радость при известии о назначении нового главнокомандующего, который уполномочен все действия вести к одной цели. Примите, всемилостивейший государь, выражение радости, которой я исполнен! Воссылаю мольбы, чтобы успех соответствовал намерениям Вашего Величества. Что касается до меня, то я ничего иного не желаю, как пожертвованием жизни доказать готовность мою служить Отечеству во всяком звании и достоинстве».

Биограф Барклая С. Ю. Нечаев уверен, что эти слова Михаила Богдановича «никого не должны вводить в заблуждение – особую радость при назначении нового начальника редко кто испытывает».

В этом смысле Барклай не был исключением. Он «был порясен и унижен этим актом». Дело в том, что он и без того очень «тяжело переживал ряд непрерывных обид до Царево-Займища, и вдруг новое, страшное оскорбление, этот внезапный удар».

Генерал Ермолов в своих «Записках» потом рассказывал, что «с удивлением видел слезы на глазах его, которые он старался скрыть».

Барклаю можно только посочувствовать; и нетрудно понять, что для того, чтобы довести столь мужественного и терпеливого человека до такого состояния, «сильны должны быть огорчения».

Кстати сказать, примерно в это же время Барклай написал императору Александру:

«Успех докажет, мог ли я сделать что-либо лучшее для спасения государства».

* * *

К сожалению, в русской армии участь «чухонца» Барклая уже давно была решена. Но вот кем его было заменить?

Хорошо известно, что Александр I не любил М. И. Кутузова, но политик в императоре всегда брал верх над человеком. А посему, испытывая крайнюю неприязнь к Михаилу Илларионовичу, он поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого Чрезвычайному комитету. В него вошли шесть человек: генерал-фельдмаршал граф Н. И. Салтыков (председатель Государственного Совета и Комитета министров), члены Государственного совета граф А. А. Аракчеев, граф В. П. Кочубей и князь П. В. Лопухин, генерал от инфантерии С. К. Вязьмитинов и министр полиции А. Д. Балашов.

На свое заседание Чрезвычайный комитет собрался 5 (17) августа 1812 года в доме графа Салтыкова. В тот день обсуждались несколько кандидатур: генерала от кавалерии графа Л. Л. Беннигсена, генерала от кавалерии графа П. А. Палена (он уже много лет находился в отставке), генерала от инфантерии князя П. И. Багратиона и генерала от кавалерии А. П. Тормасова. Лишь пятым был назван М. И. Кутузов, но именно его кандидатура была признана единственно достойной такого высокого назначения.

Члены Чрезвычайного комитета «долго колебались в выборе», но имя Кутузова «соединило все голоса».

В тот же день Чрезвычайный комитет представил свою рекомендацию императору. В документе говорилось, что «бывшая доселе недеятельность в военных операциях происходит от того, что не было над всеми действующими армиями положительной единоначальной власти».

Относительно Барклая де Толли было сказано, что «главнокомандующий 1-й Западной армией, соединяя вместе с сим постом и звание военного министра, имеет по сему случаю распорядительное влияние на действия прочих главнокомандующих; но как он, будучи в чине моложе их, то, может быть, и сие самое стесняет его в решительных им предписаниях».

После этого утверждалось, что «назначение общего главнокомандующего армиями должно быть основано, во-первых, на известных опытах в военном искусстве, отличных талантах, на доверии общем, а равно и на самом старшинстве», а посему Чрезвычайный комитет единогласно предлагал генерала от инфантерии князя М. И. Кутузова. При этом Барклаю предлагалось «остаться при действующих армиях под командой князя Кутузова, но в таком случае сложить звание и управление Военного министерства». В противном же случае он мог «сдать командование 1-й Западной армией, кому от князя Кутузова приказано будет», и «возвратиться по должности военного министра в Санкт-Петербург».

В завершение, однако, говорилось, что «в обоих случаях, если бы военный министр Барклай де Толли согласился остаться в действующей армии или возвратился бы в Санкт-Петербург, то все же следует уволить его от звания военного министра, предоставя в обоих случаях полное управление сим министерством управляющему уже и ныне департаментами оного генерал-лейтенанту князю Горчакову».

«Обстоятельства назначения М. И. Кутузова главнокомандующим принято представлять так: народ и дворянство потребовало, и император Александр в конце концов согласился. Однако эта версия документально ничем не подтверждается. Скорее всего главную роль в этом назначении сыграли совсем другие причины»[17]17
  Нечаев С. Ю. Барклай де Толли. М., 2011. С. 203


[Закрыть].

Да, в армии бушевали «антибарклаевские» настроения, возглавляемые князем Багратионом. Но члены «генеральской оппозиции» вовсе не просили императора о назначении М. И. Кутузова (они лишь требовали немедленного отстранения «изменника» Барклая). Но князя Багратиона назначить главнокомандующим было нельзя, ибо мнение о нем императора было однозначным: он «ничего не понимает в стратегии».

А чего, например, стоила кандидатура цареубийцы графа Петера-Людвига фон дер Палена? Мало того, что это был человек «вероломный и безнравственный», так он еще и «18–20 лет не видел неприятеля».

А урожденный Левин-Август фон Беннингсен, начинавший службу в ганноверской пехоте и не раз битый Наполеоном? Чем он был менее «немцем», чем Барклай де Толли, не имевший к немцам ни малейшего отношения?

Конечно же, по сравнению со всеми ними, Кутузов был «исконно русский барин, из древнего русского дворянского рода», и «почтенным аристократам Чрезвычайного комитета должна была импонировать феодальная состоятельность Кутузова».

К тому же Кутузов имел титул Светлейшего князя, о чем не мог и мечтать тот же Александр Петрович Тормасов, исключительно русский и вполне заслуженный генерал…

* * *

А может быть, все дело заключалось в том, что большинство членов Чрезвычайного комитета принадлежало к «масонскому братству»?

Дело в том, что в те времена в масонские ложи входили многие сановные и влиятельные люди. Масонами были Сперанский, Суворов, Нарышкины, Голицыны, Трубецкие… Особой реакционностью среди масонов отличался Павел Иванович Голенищев-Кутузов, старший сын адмирала И. Л. Голенищева-Кутузова и родственник Михаила Илларионовича.

Высокопоставленным масоном был и М. И. Кутузов.

В книге Н. И. Макаровой «Тайные общества и секты» читаем:

«Первое прикосновение Кутузова к таинствам Ордена свершилось в 1779 году в Регенсбурге, в ложе „К трем ключам“ <.. > Путешествуя по Европе, он вошел также в ложи Франкфурта и Берлина, а по возвращении в Россию в 1783 году „посвященные на берегах Невы признали его своим“ <… >

На основании некоторых косвенных указаний можно предполагать, что Кутузов был членом шотландской ложи „Сфинкса“. Он дошел до высоких степеней и был влиятельным и необходимым членом братства вольных каменщиков, его постоянной опорой».

Кутузов, по словам масонов, «пришел искать в лоне ордена сил для борьбы со страстями и ключа от тайн бытия».

Его рвение за границей было отмечено. Утверждается, например, что «при посвящении в седьмую степень шведского масонства Кутузов получил орденское имя „Зеленеющий лавр“ и девиз „Победами себя прославить“. И орденское имя, и девиз, по словам одного из историков масонства, оказались пророческими».

Итак, Кутузов стал масоном в 1779 году, то есть в 34-летнем возрасте. Впрочем, М. А. Голденков называет иную дату. Он пишет о том, что после тяжелого ранения Кутузов был отправлен на лечение в Германию, и там ему предложили «вступить в тайную масонскую ложу, популярнейшую у всего высшего дворянства в Европе того времени. Так, в 1776 году Кутузова посвятили в масонское братство и даже сделали главой масонской ложи „К трем ключам“, куда он вступил в городе Регенсбург». По его словам, Михаил Илларионович «с удовольствием окунулся в таинства масонского подпольного мира».

В. С. Брачев в своей книге «Масоны и власть в России» отмечает:

«В масонском ордене Кутузов занимал высокое место у кормила ордена и постоянно был опорою вольнокаменщического братства. Не подлежит сомнению, что сила сплоченного масонского братства, в свою очередь, способствовала назначению Кутузова предводителем наших вооруженных сил в борьбе с Великой армией».

Б. П. Башилов в своей «Истории русского масонства» развивает масонскую версию назначения Кутузова.

«Еще в 1807 году, – пишет он, – Барклай де Толли говорил известному историку Нибуру, что, если бы ему пришлось быть во время войны главнокомандующим, он бы завлек французскую армию к Волге и только там дал генеральное сражение. Когда Барклай де Толли оказался главнокомандующим, он так и поступил. Дождавшись соединения русских армий, он решил их вести к Москве.

Доброжелатели Наполеона из кругов „французской партии“ поняли, чем грозит Наполеону этот верный замысел Барклая де Толли и начали против него клеветническую кампанию. Его начали обвинять в измене.

Масонам французской ориентации необходимо было во что бы то ни стало удалить Барклая. Дело было в том, что „немец“ Барклай <…> примыкал к… „русской партии“, возглавляемой Аракчеевым. Барклая необходимо было оклеветать и во что бы то ни стало добиться его удаления с поста главнокомандующего и поставить „своего“. Этого удалось добиться. Барклай был смещен и на его место назначен Кутузов, масон высоких степеней».

* * *

Назначение Кутузова главнокомандующим состоялось 5 (17) августа, однако Александр I, недолюбливавший «старую лисицу» Кутузова за склонность к интриганству и угодливость, колебался еще три дня, и только 8 (20) августа утвердил постановление Чрезвычайного комитета.

Из письма императора Александра I к великой княгине Екатерине Павловне:

«Вот вам, дорогой друг, мой обстоятельный ответ, который я должен вам дать. Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-й армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединившихся под Смоленском. Хотя я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что высказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведущим в стратегии, чем Багратион <…>

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова – к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить единодушному желанию – и я назначил Кутузова. И в настоящую еще минуту я думаю, что при обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать из трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за кого были все».

На самом деле устранение Барклая де Толли вовсе не было уступкой императора Александра «единодушному желанию». Подобными ссылками на то, к чему якобы «взывали все», он лишь прикрывал «закулисное, но достаточно жесткое давление враждебной ему [Барклаю. – Авт.] генеральской оппозиции».

* * *

Как бы то ни было, в самом факте назначения Кутузова главнокомандующим и по сей день для историков остается много неясного. Известно, например, что император «писал Барклаю де Толли, что Кутузова он назначил главнокомандующим вопреки собственным убеждениям».

Известно также, что, уже назначив Кутузова, император встретился с Жаном-Батистом Бернадоттом (бывшим наполеоновским маршалом, усыновленным королем Швеции и ставшим в 1810 году наследником престола) и предложил ему стать главнокомандующим над всеми русскими армиями.

* * *

В связи с этим интересно посмотреть, а кто же такой был этот самый Кутузов и почему Александр I назначил его «вопреки собственным убеждениям»?

Более того, есть и другие вопросы. Например, за какие заслуги он получил чин фельдмаршала? И почему его до сих пор почитают «великим полководцем и спасителем Отечества»?

А ведь началось все, похоже, со слов товарища Сталина, назвавшего Михаила Илларионовича «нашим гениальным полководцем», который ни мало ни много – «загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления».

Вслед за этим «неутомимые полковники» П. А. Жилин и Л. Г. Бескровный «сочинили две практически идентичные по выводам книжки с идентичным названием „Контрнаступление Кутузова“ (до этого ни о каком контрнаступлении речь не шла, да и термина самого не существовало). Кстати, еще раньше появился орден Кутузова. Дело в том, что Сталину необходимо было оправдать ужасающее отступление 1941 года, а „оправдание“ текущего политического момента, как правило, происходит за счет извечной придворной, интеллигентно выражаясь, куртизанки – истории»[18]18
  Понасенков Е. Н. Правда о войне 1812 года. М., 2004. С. 199.


[Закрыть].

Мнение это, возможно, и слишком резкое. А может быть, и не слишком. Чтобы разобраться, попробуем проследить поэтапно полководческий путь М. И. Кутузова. И начнем, пожалуй, с Аустерлица.

В 1805 году была сформирована очередная антифранцузская коалиция, в которую вошли Россия, Англия, Австрия, Швеция и Неаполитанское королевство. Была собрана большая армия, которая должна была восстановить на французском престоле династию Бурбонов, и Кутузов, благодаря обширным связям в Санкт-Петербурге, сумел выхлопотать себе командование над самым многочисленным из русских корпусов.

После капитуляции австрийской армии генерала Мака под Ульмом Наполеон мог обратить всю свою энергию против приближавшегося Кутузова.

У того в этот момент было 36 000 солдат и офицеров, которые подошли к Браунау, чтобы соединиться там с 22 000 австрийцев.

Но так уж получилось, что с падением Ульма положение русской армии «из вполне благополучного неожиданно превратилось в весьма неблагоприятное».

Став мишенью для Наполеона, Кутузов начал отступать по долине Дуная. Благодаря немалым жертвам среди солдат и офицеров арьергарда, ему удалось избежать окружения и даже соединиться с некоторыми русскими резервами и австрийскими частями.

Теперь все надежды были на подход корпуса Ф. Ф. Буксгевдена, а также на пробуждение мужества у робкого короля Пруссии.

Кутузов отступал вдоль правого берега Дуная. В результате 19 ноября (1 декабря) 1805 года у союзников собралось 87 000 солдат и офицеров при 318 орудиях, а у Наполеона было лишь 75 000 человек. Артиллерийских орудий у французов также было меньше – всего 145 единиц.

Несмотря на это, на военном совете в городке Ольмюц Кутузов «не исключал даже возможности отвести союзные войска к Карпатам».

Весьма странный способ восстановления Бурбонов на французском престоле, не правда ли? Естественно, генералы не поняли Кутузова, и он вынужден был согласиться с мнением большинства о переходе в наступление. Но как же ему не хотелось этого делать, как же он не хотел искать сражения с Наполеоном!

Конечно же, Кутузов, «верный своей медлительной стратегии, предпочел бы подождать подкреплений»[19]19
  Лашук А. Наполеон. История всех походов и битв, 1796–1815. М., 2008. С. 190


[Закрыть].

Однако нетерпеливый император Александр I желал атаковать. Он даже прилюдно попенял Кутузову:

– Михаил Илларионович, что же вы нейдете вперед, ведь мы здесь не на параде на Царицыном лугу, где не начинают, пока не подойдут все войска.

В конечном итоге решающее столкновение произошло у Аустерлица, но распоряжался там не Кутузов, а австрийский генерал Франц Вейротер, идея которого заключалась в обходе армии Наполеона с правого фланга. При этом, правда, сильно ослаблялся центр позиции союзников…

Споры в штабе союзных войск шли немалые. А что же Михаил Илларионович? По воспоминаниям участников тех событий, «Кутузов проспал в кресле все время заседания».

В самой же трагической для русских битве при Аустерлице Кутузов «не позаботился о тактической разведке силами легкой кавалерии, не воспользовался услугами лазутчиков, не провел лично и с помощью своего штаба рекогносцировку 19 ноября, не учел открытую факельную демонстрацию французов в ночь с 19-го на 20-е. Ведь все эти действия входили в его прямые обязанности при любом варианте решения стратегических вопросов. В итоге оказалось, что русское командование не знало о том, что французы перешли ручей и уже стоят в боевой позиции, готовые к удару, в то время как русские и австрийцы двинулись на них походным порядком. В какой-то момент, писал Ермолов, войска неприятеля были удивлены этим „странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобные движения, не имея какого-нибудь хитрого замысла“. Увы! Не было никакого хитрого замысла, были безответственность и непрофессионализм, проявленные и главной квартирой, и главнокомандующим, и командирами колонн»[20]20
  Анисимов Е. В. Генерал Багратион: жизнь и война. М., 2009. С. 183.


[Закрыть].

Ночью накануне сражения Кутузов обратился к обергофмаршалу Н. А. Толстому:

– Вы должны отговорить императора, потому что мы проиграем битву наверное.

«Наверное» – в данном случае, это не предположение. Это утверждение. То есть Кутузов был уверен в том, что битва будет проиграна наверняка. Но приближенный к Александру граф Толстой тогда ответил:

– Мое дело – соусы и жаркое; а ваше дело – война, занимайтесь же ею.

В итоге утром 20 ноября (2 декабря) 1805 года Кутузов «из человекоугодничества согласился приводить в исполнение чужие мысли, которые в душе не одобрял».

Проще говоря, он приказал начать обходной маневр, а Наполеон нанес главный удар в плохо защищенный центр противника, а затем в тыл обходным колоннам. Результатом этого стал жестокий разгром, которому подверглась русская армия.

Писатель и историк Н. А. Полевой оценивает потери сторон следующим образом:

«Союзная армия, разрезанная в центре, громимая французами, после неимоверных усилий храбрости, начала отступление, и темнота ночи прекратила бой, в коем погибли 21 000 русских и 6000 австрийцев. Французы потеряли до 12 000 и забрали более 130 пушек».