Текст книги "Понкайо. Книга 3"

Автор книги: Евгения Минчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 3

Захар только вернулся из душа и натягивал чистую футболку, когда дверь с треском распахнулась и через порог топнул Оскар, как всегда раздраженный, с претензиями наготове. Захар подождал, пока он хлопнет дверью, задвинул ящик комода и уставился на брата, поражаясь его больному и дикому виду. Под яростно сверкающими глазами, пронзительно-яркими на фоне загорелого лица, наливались сине-малиновые кровоподтеки; белки красные, как после многодневной бессонницы, зрачки расширены. Разбитая переносица залеплена грязным пластырем с пятнышком крови посередине. Красиво очерченные губы иссушились и потрескались, точно после долгого пребывания на морозе; болячка в углу рта блестит еще не засохшим пузырьком крови. Опять расковырял… Движения порывисты, преисполнены раздражения и нервного возбуждения. У него явно не было поводов для хорошего настроения, но даже когда не было поводов для плохого, он все равно дулся – не на кого-то конкретно, так на целый мир.

Взгляд упал на шнурок с желтоватым крокодильим зубом, висящий на шее Оскара. Нахлынули воспоминания далеких дней. Захар наполнился жаром и возбуждением первой битвы с крокодилом, и настроение сразу взлетело до небес. Оскар, в отличие от него, пребывал не в таком хорошем расположении духа, но Захар все равно был рад его видеть. Он всегда ему рад, но сегодня особенно. Подпорченная злобная мордашка, такая умильная и беззащитная, вызывала желание притянуть Оскара к себе, обнять и приласкать, как заплаканного ребенка после первой в жизни серьезной потасовки. Захар чуть не улыбнулся.

– Мой верный и добрый человечек. Как день проходит, родной?

– Когда ты проснулся? – без перехода наскочил Оскар.

– В два часа. Денис меня разбудил. Жаль, что не ты, мне было бы приятней.

– Назло сныкался, чтобы я никуда не сорвался?

Захар, давно привыкший к его несдержанности, смотрел на брата с невозмутимым благодушием. Никому другому в стае он не позволял разговаривать с собой в таком тоне, но это же Оскар, он по-другому не умеет… Бедолага наскакивает на всех, готов срываться на кого угодно, если это поможет ему почувствовать себя лучше. Захар не обижал Оскара открытыми проявлениями жалости, но в душе всегда ему сочувствовал. Тяжело жить под игом характера, не умея управлять собой, не имея достаточно силы воли, чтобы развить эту способность.

– Оскар, ты прекрасно знаешь, что в лагере не хватает рук. Я бы все равно тебя не отпустил.

Оскар заметил плитку и остатки трапезы на столе, надулся, покраснел и засверкал глазами, как подожженная петарда.

– Говоришь «не хватает рук», а сам тут бобрячишь!

– Ну и что? – улыбнулся Захар. – Я проспал обед.

– Долго мне еще торчать здесь?

– Оскар, побойся бога, ты торчишь здесь всего несколько часов.

– Несколько часов?! – Оскар едва не задохнулся от возмущения. Приятный тенор исказило визгливыми нотками. – Я с утра гну хребтину в лабе!

Захар сунул сигарету в рот, чтобы спрятать улыбку, которая могла обидеть брата и довести его до истерики. Ну и придумщик же он на словечки! Как ляпнет что-нибудь – яйца сжимаются.

– Мне жаль тебя расстраивать, малыш, но сегодня ты нужен мне здесь. Покуришь со мной? Пойдем на улицу.

Они вышли на веранду, сели на кушетку и по очереди прикурили от одной зажигалки. Оскар нервно затянулся и с раздражением заплевал, стараясь избавиться от попавшей на язык крошки табака.

– Ты сделал это нарочно! – изрыгнул он немного погодя, весь дерганый и обиженный.

– О чем ты, родной?

– Ты вытянул меня, чтобы я гондурасил, пока ты нянчишься со своим Козлодоевым!

– С кем? – добродушно удивился Захар.

– С гоблином этим, борманом лохматым!

– Ничего не понимаю… Ты о Руслане?

– Ты уже по имени его называешь?! – вскинулся Оскар.

– Успокойся, родной. Во-первых, я никогда ничего не делаю назло тебе. А во-вторых… Я понимаю, что после всего произошедшего между вами ты вряд ли хочешь видеть его здесь, но парень он неплохой и еще нам пригодится.

– На кой он тебе впился? Мне сказали, ты собираешься его приручать. Почему именно этот рашпиль? Никого другого не нашлось?

Захар отвлекся на созерцание своих владений и забыл ответить. С непринужденным видом смахнув пепел в деревянную пепельницу, он откинулся на спинку диванчика, забросил ногу на ногу и со двора устремил взгляд под крышу, на отрадно голубое небо. Из-за мыслей о питомцах он не мог насладиться чудесным теплым вечером, с языка рвались вопросы, но задавать их Оскару было пока рано.

– Почему этот борман? – сердился Оскар. Он всегда был чувствителен к постороннему вниманию. При виде чужого равнодушия его начинало трясти. Глаза вспыхивали бешенством, дыхание сбивалось, скованные дрожью руки беспорядочно совершали десятки ненужных мелких движений: проводили по лицу, теребили одежду, трепали заусенцы. Оскар терял связь с мозгом, вспыхивал и становился слабым и уязвимым.

До ушей донеслось обиженное сопение. Захар, спохватившись, полуобернулся к Оскару и ласково потрепал его по плечу.

– Дениса ты тоже поначалу недолюбливал, помнишь? Ужились ведь. А как ты воевал с Марко, да будет земля ему пухом? А потом отлипнуть друг от друга не могли, часами говорили да еще и пили на брудершафт.

– Это другое! – огрызнулся Оскар.

– Как и всегда, – пожал плечами Захар. – Я стараюсь по мере возможности уступать тебе, Оскар, но ты же прекрасно знаешь: мое слово непреложно. Руслан останется. Это сыграет на пользу всем нам, но в первую очередь тебе, родной. Он займет свободное место в нашей дружной команде, и тебе больше не придется надрываться сверхурочно.

– И он будет кантоваться здесь, давить харю на моей кровати?!

– Ты же редко ночуешь в лагере.

– Он не займет мое место!

– Он займет не твое место, а место Феликса, с которым ты, кстати говоря, тоже нередко грызся, но это не мешало ему спокойно спать на твоей кровати и занимать якобы твое место.

– Якобы мое?!

– Ты давно перебрался в хижину, разве нет? Хочешь вернуться? Я буду только рад. Безумно скучаю по твоему храпу и милой болтовне в подушку. Руслан будет жить в хижине.

– Это моя хижина!

Захар устало вздохнул.

– Оскар, чего ты хочешь?

– Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!

Захар не изменил своему внешнему хладнокровию, но внутри у него тревожно екнуло. Это он в порыве горячки, от обиды, или всерьез пытается угрожать? Нет, нет… Только не Оскар. Господи, только не он! Больше никого не осталось, он его последняя твердыня, больше Захару не на кого рассчитывать.

– Ты знаешь, какое наказание ждет ослушников.

– Заземлишь меня?! – взвизгнул Оскар. – Променяешь на этого бормана?

Никогда еще Захару не было так трудно сохранять спокойное и нечитаемое выражение лица. Внезапно открывшаяся правда обухом ударила по голове. Оскар же играет на его чувствах! Захар всегда боялся, как бы Оскар однажды не понял, какой властью над ним обладает. Безграничная привязанность старшего брата могла обратиться в руках младшего серьезным оружием, которому Захар в силу своей любви к Оскару не смог бы противостоять. И вот, пожалуйста… Кто его надоумил? Оскар не догадался бы сам, любви Захара он никогда не замечал, нужно было ткнуть его носом и сказать: ты его любимчик, ты можешь этим воспользоваться, он и пальцем тебя не тронет. Хотелось бы Захару присутствовать при этой сцене, увидеть глаза Оскара в ту минуту, когда он понял, сколько возможностей перед ним открывается, какая сладкая жизнь ждет впереди. Жизнь без принуждения, без просиживания задницы в лаборатории, свободная жизнь, где нет скучных приказов, где разрешено так сильно калечить и убивать столько пленников, сколько наберется за год.

Когда ему промыли мозги? На следующий день после изгнания Феликса? Спустя месяц? Вчера ночью? Неужели он не сомневался, неужели ни капли не сомневался, не раздумывал ни секунды, на чьей стороне обязан остаться, кому должен сохранить верность? Требовал ли он время для окончательного слова? Долго ли пришлось уговаривать? Или махом соблазнился нашептанными обещаниями полной свободы? И вся забота и защита, все эти годы – всё впустую?..

«Если ты оставишь этого гаплонта, я размозжу ему голову!»

Первый удар – отнять Ингу. Второй удар – переманить Оскара. Несколько выпадов, сильных и безжалостных, бьющих в самое «яблочко», – и вот Захар уже один, сломлен утратой и предательством, повален на землю и открыт для клыков. Добить.

Разговор крутился вокруг одного и того же. Братец сварливо требовал избавиться от Руслана, придумывал все новые и новые угрозы, сыпал требованиями. Захару опять занедужилось. Накатила усталость, разболелась голова; скованные дрожью руки не могли удержать сигарету. Он почти не помнил, что говорил, но от решения оставить Руслана не отступался, твердо стоял на своем. Он чувствовал себя как в стане врага, в заполоненном агрессорами логове, где каждый только и ждет, как бы напасть со спины и пустить ему кровь. Питомцы стараются ослабить его и давят, давят, пока он не припадет на колено и затем не рухнет им под ноги. Его крови они не получат. И пусть не надеются заставить его объявить эту войну. Выступить открыто, чтобы они обвинили его в сумасбродстве и бросили в клетку или повесили за периметром лагеря? Не бывать этому! Он разгадал их замыслы. О да, он прекрасно понимает, чего они добиваются! Когда приказы капитана идут вразрез с интересами команды, от него избавляются. Когда вожак терпит поражение на глазах у сородичей и, раненый, валится наземь, они добивают его и обгладывают кости. Этого не будет. Захару не одолеть стаю в честном бою, напасть на питомцев значит добровольно сдаться им на смертный приговор. Он терпеть не может скрытничать, но что поделать, раз силы неравны? Он хотел бы вызвать каждого из них на бой, победить одного за другим, вернуть безраздельное право владения титулом, но разве они согласятся? Нет, они посмеются и пристрелят его. Или вздернут.

Он применит хитрость. Будет вести себя как прежде, ни словом, ни жестом не выдаст своей осведомленности. Ему не удалось вырвать Ингу из их когтистых лап, но брата он не отдаст. Оскар принадлежит ему. Захар избавится от предателей, запрет Оскара и вкрутит гайки обратно, сколько бы это ни затребовало времени, сил и терпения. Он вернет брата назад. Вернет против его воли. Руслан останется: слово Шкипера – закон. Оскар навсегда это запомнит.

Глава 4

Одно окно заколочено, чтобы не развлекать заключенного жизнью двора; второе забрано деревянной решеткой и выходит в плетеную кустарниковую завесу вдоль забора. Внутри стелется зеленоватый полумрак. На полу жухлые листья и задохнувшиеся в пыли мотыльки, мухи и другие насекомые. С открывшейся дверью проникло немного вечернего солнца, но створка со скрипом закрылась – и стало темно и тихо. В привычное амбре из лаборатории по соседству вплетался запах маслянистой земли: теневая сторона карцера полностью заросла мхом. «Второй претендент на снос», – думал Захар. Если эта халупа сама не развалится, когда начнутся дожди.

Захар поставил стул напротив клетки, протянувшейся от стены до стены вдоль правого торца, шагнул вперед и просунул через прутья деревянную миску с разогретой гречневой кашей и деревянную ложку.

Пленник не забился в угол, и Захару это понравилось. Руслан сидел у стены, облокотившись о колено и подперев голову рукой. Он смотрел исподлобья, через вихры сбившегося наискось хвоста; ненависть горела в глазах подобно уголькам, готовым вспыхнуть в любую секунду и опалить любого, кто посмеет к нему прикоснуться. Один глаз у него был здоровый, второй заплыл кровью из лопнувшего сосуда. На брови серела грязная полоска пластыря; кровоподтеки от кулаков Оскара потемнели и багрово-синими пятнами расползлись почти на всю левую половину лица. Ссадины затянулись коркой; под отросшей челкой на лбу виднелась бледно-синяя отметина, оставленная на память ударом в переносицу Оскара. Знак достоинства и неповиновения, третий глаз, око разбуженного зверя.

Когда перед носом замаячила миска с ложкой, узник не поменял позы, не протянул руки. Если он и был голоден, то ничем это не выдал. Взглянув на подачку, моргнул и с презрением отвел разномастные глаза.

– Тебя кормили сегодня? – спросил Захар.

Руслан не ответил. Захар наклонился и поставил миску ему под ноги.

– Скажешь, я принес. И пусть только попробуют забрать – сверну шею. Так и передашь, ясно?

Никакого отклика. Захар выпрямился и с высоты своего роста окинул стажера проницательным взором, выискивая отпечатки дурного влияния со стороны своих злопыхателей. И до приемыша его добрались? Что они уже наобещали?

– Максим, – прохрипел узник и поднял на тюремщика дикий взгляд. – Он жив?

– Жив.

– Я хочу его видеть. – Голос звучал глухо, Руслан говорил с трудом, словно кто-то нажимал ему на грудь, словно ему не хватало воздуха. Как бы он ни старался казаться спокойным, владеющим собой, полыхающий внутри гнев находил выход через сбитое дыхание, разомкнутые губы и нервно подрагивающие пальцы.

– Максим спит в клетке снаружи, – удивился Захар. – Тебя же выводили по нужде, ты что, не заметил его?

– Я хочу с ним поговорить, – прошелестел узник.

Захар помедлил. Мысленные шестеренки остановились и закрутились в другую сторону.

– Он под снотворным.

– Что вы с ним сделали?

– Только усыпили, больше ничего.

– У него открылась рана. Я видел кровь.

– Мы все исправили, не волнуйся. Не для того зашивали и тратили медикаменты, чтобы позволить истечь кровью. С ним все в порядке.

– Верни меня в клетку на улице.

– Зачем? Травить себя видом спящего друга? Ни к чему это.

Захар присел на стул и вынул из кармана измученную пачку сигарет.

– Среди вещей был пакет с зажигалками и баллон для заправки. Это ты куришь или Максим?

Не дождавшись ответа, Захар наклонился и предложил угоститься сигаретой, но Руслан молчал и не двигался.

– Это обычные сигареты.

И все равно ничего. Выждав немного, как и вчера за столом, на случай если он передумает, Захар вытащил сигарету для себя, дунул в фильтр и повертел, вдыхая успокаивающий аромат крепкого табака. Он не переставал изучать пленника и все выискивал на его лице признаки обработки со стороны питомцев. Руслан смотрел в сторону, но взгляд его чувствовал: об этом говорил стиснутый кулак с резко проступающими костяшками, вздутая вена на шее и нервный тик в уголке губ. Вчерашняя горячка прошла, оставив после себя гнев и обиду. Захар не мог оторвать от него взгляда, так сильно ему нравилась эта угрюмая бдительность, это почти животное недоверие. Как не похож он сейчас на того испуганного мальчишку, который выронил нож и со слезами забился в угол…

– Я принял решение. – Захар чиркнул спичкой, но та сразу погасла. Мысленно чертыхнулся и бросил ее на пол, чиркнул следующей, но ракалия переломилась пополам. В груди заклокотало, голова вспыхнула огнем, но ни одна из летевших во все стороны искр внутреннего пламени не отразилась в глазах, не коснулась мускула на лице, не помогла зажечь сигарету. Обескровленные руки, непослушные, чужие, сражались с маленьким коробком, сражались неистово, властно и наконец победили.

– Максим останется вместе с тобой. – Сузив глаза от едкого дыма, Захар как ни в чем не бывало, точно и не было этой упрямой борьбы, отклонился в сторону и убрал коробок в карман.

Руслан глядел на него с подозрением и мрачным удивлением, но чем это было вызвано: тем, что он услышал или только что увидел? Неужели Захар ненароком выдал свое душевное смятение? Лучше сделать вид, будто ничего не произошло.

– Тебе будет легче принять мое предложение, если он останется вместе с тобой и на тех же условиях, что и ты? С тобой еще не говорили об этом?

Захар уловил в его взгляде непонимание и растерянность и возликовал. Замечательно, с удовольствием отметил он про себя, лучше и быть не может. Руслана не взяли в расчет. Бьюсь об заклад, они собирались избавиться от пленника. Да оно и неудивительно: кто без меня потянет его воспитание? У кого хватит сил и терпения?

Он мстительно усмехнулся. Прежде чем отнимать что-то, милые ученики, потрудились бы хоть выяснить, что делать с этим дальше. Захар был готов уступить птенцам, только бы иметь удовольствие понаблюдать за их грызней. Как они собираются делить его титул? Будут властвовать всем скопом? Или вручат скипетр кому-то одному? Но кто согласится отдать свой голос в пользу другого и лишить себя возможности на голову стать выше остальных?

– Я не верю тебе.

Руслан говорил тихо, но Захар отлично его слышал.

– Почему, Руслан? По правде сказать, сначала я планировал оставить только тебя. Но вчера много всего случилось, и это навело меня на кое-какие мысли. У меня было время подумать и в подробностях разобрать наш разговор. И поведение твоего друга тоже. Я не мог не заметить, как стоически он держался. Его открытое бесстрашие не может не впечатлять. Характер твоего друга безупречен и не нуждается в подправке. Я люблю крепких людей, а Максим как раз такой породы.

– Ты назвал его предателем и мозговым червем, – процедил Руслан чуть громче прежнего, оживая от анабиоза и устремляя на Захара всю свою ненависть. Заплывший кровью глаз мерцал рубиновой злостью. Пленник с яростью поджал губы и в сыром полумраке клетки сразу обратился во вчерашнего молодца, которому хватило дерзновения броситься на противника втрое сильнее, а чуть ранее со скованными руками сломать обидчику нос.

– Я защищал тебя. – Захар надбавил в голос теплоты и дружеского участия. – Хотел открыть тебе глаза на то, кто он такой и какими законами живет. Ты должен был узнать, что кинул он тебя только ради самого себя, а вовсе не потому, что испугался. Он следовал плану, просто не все рассчитал верно. Пойми меня правильно, Руслан, я не мог спокойно наблюдать, как ты обманываешься. Твой друг и есть предатель, я не отказываюсь от своих слов. Разве что от «мозгового червя», – заметил он после секундного молчания, выгнув бровь и придав себе забавный вид. Захар улыбнулся пленнику, нарочито не обращая внимания на его мрачную отчужденность. – Я был очень удивлен твоей отчаянной готовностью защищать друга. Если честно, мне было неприятно это видеть. Поставь себя на мое место. Я старался достучаться до тебя, помочь из самых благих намерений, но все мои железные доводы разбивались о глухую стену. Само собой, я слегка вышел из себя. Но, Руслан, богом клянусь, только лишь потому, что меня грызла эта несправедливость. Я ведь был уверен, что ты ослеплен свое привязанностью к Максиму и не замечаешь, как он ездит на тебе.

– Ты хотел, чтобы я убил его! – рявкнул Руслан.

Захар едва не улыбнулся, так здорово это прозвучало в его устах. Если бы еще слова не были наполнены горечью и сам голос не дрожал, словно кто-то повис на нёбном язычке и в страхе молит замолчать… Руслан ведь не боится его? Захар очень огорчился бы, узнав, что Руслан трепещет перед ним. Пусть злится, кричит и кидается на клетку, пусть проклинает и угрожает, но если Захар почует его страх, он сразу потеряет к Руслану всякое уважение.

– Я не хотел, чтобы ты убивал его, что за безумная мысль? Как, по-твоему, это поможет мне завоевать твое расположение? Да после такого ты проклянешь меня и замкнешься в себе до конца своих дней. И все мои попытки достучаться до тебя будут заранее обречены на провал. Я попросту потеряю тебя.

Захар скрутил окурок в деревянной пепельнице, чуть не уронив ее при этом с колена, и отставил в пыль на пол рядом со стулом.

– Вчера, когда я остался один и раскидал все по своим местам, я понял, что ошибался. Неправильно было заставлять тебя верить мне, ведь я пока ничего не сделал для твоего доверия. Максим останется вместе с тобой, и рано или поздно ты сам убедишься, что я был прав. Придет время, и ты поймешь, кому на самом деле нужно верить и чего подчас стоит чужая преданность. Максим идеален в своем свободомыслии. Его не нужно будет уговаривать идти против правил, против жизненных устоев, он и так привык действовать вразрез моральным принципам. Я не трону его и больше не стану доказывать, каков он внутри, нет. Я покажу тебе. Он раскроется перед тобой, как венерина мухоловка, и ты сам увидишь прожорливую пасть его души. Звучит напыщенно? Пусть так, Руслан, пусть так… Уверен, ты понимаешь меня и где-то в глубине, быть может, даже соглашаешься. Максим останется до тех пор, пока ты сам не скажешь мне, что хочешь избавиться от него. Не волнуйся, свое обещание я сдержу и позволю вам увидеться, но завтра.

– Сегодня! – выкрикнул Руслан, схватившись за прутья клетки.

Захар даже не шелохнулся.

– Завтра, Руслан, завтра. Сегодня в этом нет никакого смысла, поверь. Он спит целый день, снотворное очень хорошее и крепкое, действие закончится уже после заката. Максим будет не в том состоянии, чтобы говорить или хотя бы понимать, что говорят ему. Ты увидишься с ним завтра, обещаю. Завидую я Максиму, – продолжил Захар, не дождавшись от Руслана благодарности. – Такие друзья, как ты, рождаются раз в тысячелетие. Ты остаешься верным и преданным, несмотря на то, что двуличие этого человека написано у него на лице, как бы странно это ни звучало. Я действую из самых лучших побуждений, хочу сделать тебя сильнее, я пытаюсь освободить тебя от этой связи, где силы прилагает лишь один… Но ты не поддаешься, брыкаешься, как можешь, выслушиваешь мои предостережения, а через секунду протягиваешь Максиму руку. Человеку, который сбежал и бросил тебя на растерзание вооруженным чужакам.

Захар подался вперед и оперся о колени, широко расставив ноги и сцепив пальцы в замок. Руслан, привлеченный скрипом стула, метнул на пирата скорый взгляд, убедился, что Захар остался на месте и не собирается открыть клетку и опять его к чему-нибудь принудить, и снова замер неподвижно.

– Чем он заслужил такую преданность? Спас тебе жизнь? Выручил деньгами? Или это ты расплачиваешься с ним? Может быть, я придаю всему слишком большое значение и ты просто искупаешь вину? Скажи, как именно ты согрешил перед ним, Руслан. Переспал с его девушкой? Бросил в трудную минуту? Я далеко уйду от правды, если предположу, что в его вчерашнем поступке ты увидел себя прошлого? Поэтому не изменил свое отношение, да? Я чувствую, вы оба через многое прошли. Это заметно по тому, как ты смотришь на него. Да, я видел этот взгляд… Максим для тебя больше, чем друг. Он твой брат. Вы, случайно, не сводные?

Втянуть Руслана в разговор не получалось. Узник только слушал. Слушал и хранил настороженное безмолвие. Но спокойно ему не сиделось: он сводил брови, втягивал нижнюю губу, нащупывал на ней зубами чешуйки и нервно их отгрызал. Какие-то слова заставляли его прищуриваться; заслышав другие, он сжимал и разжимал кулаки.

Захар нуждался в откровенной беседе, как страдающий от удушья нуждается в кислородной маске. Теперь, когда лагерь накрыло смогом всеобщей скрытой враждебности и не осталось ни одного человека, с кем можно было бы поговорить по душам, в этой полутемной сырой конурке был его последний бастион. Здесь не станут лгать, здесь открыто выражают отторжение и не прячут ненависть. Почему все так получилось? Разве не заслужил Захар преданности? Он дал питомцам все, что мог. Он обеспечил их не только кровом и защитой, но и радостями настоящей полноценной жизни, кормил духовно и физически, вкладывался в их воспитание, делал их сильнее… А они в ответ обернули эту силу против него. Где он ошибся? Неужели все дело в Феликсе? Может быть, питомцами руководит страх и все вернется на свои места, когда Захар откровенно поговорит с ними, успокоит? Нет. Ничего уже не вернется, не после того, как они отняли у него Ингу, не после того, как накачали вчера и заморочили голову. «Ты убил Ингу». Захар не убивает без причины – он перевоспитывает. Крайние меры только для безнадежных случаев. У него не было причин убивать Ингу, но была причина убить Феликса. Больше он никого не трогал.

Захар вскочил со стула и принялся расхаживать по карцеру, потирая лоб и вздыхая. Последняя сигарета спряталась в уголке пачки и не давалась в руки; спички ломались одна за другой. Да что сегодня с пальцами?! Захар пробормотал несколько ругательств, замер посреди комнаты и без остановки чиркал и чиркал, пока огонь не вспыхнул с яростным шипением воинственно настроенной змеи. Жгучий дым наполнил легкие, язык и губы защипало, но это больше не успокаивало.

– В наше время никому нельзя доверять. – Захар ходил от стены до стены, взад и вперед, громыхая тяжелыми ботинками. – Даже тем, кого ты взрастил собственными руками. Недаром говорят, что предательство в первую очередь нужно ждать от самых близких.

Он остановился, развернулся к решетке и вгляделся в неподвижную фигуру с отбитой левой половиной лица и заплывшим кровью глазом. Руслан взирал на гостя с пристальным вниманием. Крепко сжатый кулак, поигрывающие желваки и блестящие на лбу и шее капли пота выдавали напряжение и готовность дать отпор. Захар подметил в его глазах отчаянную решимость, но был слишком взбудоражен, чтобы смаковать вкус, – проглотил разом, второпях, ничего не почувствовав.

– Расскажи какую-нибудь историю из своей жизни. Тебя предавали? Как это было, что ты испытал? Или сам оступался не раз? Я был прав насчет ваших с Максимом отношений? Кто он для тебя? Сокурсник? Друг детства? Или просто хороший знакомый, который не передумал в последний момент и не отказался от поездки, как это обычно бывает? Может, за пять месяцев дрейфа ты просто привык о нем заботиться и оберегать, как и положено хорошему капитану? Вы планировали поездку только вдвоем или должны были собраться большой компанией, но остальные соскочили? Максим сказал, вы страйкболисты. Это такая игра в войнушку, да? Кто из вас командир? Наверняка ты, угадал? Страйкболисты… К нам приезжали с Мельтахо такие любители активного отдыха… Все в камуфляже, с оружием в руках… Издали не отличишь от нас. – Захар невесело усмехнулся. – Несерьезное увлечение, глупая трата денег и ради чего? Ради подражания тем, кто действительно обладает силой, кто не страшится вида настоящего оружия и не боится проливать кровь. Вы подражаете нам, но когда я предложил тебе стать одним из нас и дал в руки настоящий нож – даже не пистолет! – ты возмутился. Теперь ты понимаешь, насколько фальшив твой мир, насколько глупы игры, в которые ты играешь?

Захар не заметил, как вновь начал мерить конуру беспокойным шагом. Руки жили своей жизнью: вздергивались в разные стороны, упирались в бока, потирали обритую голову.

– Детское соперничество в ненастоящей борьбе за липовую победу. Привилегия взрослых… Вместо дробовиков из веток можно позволить себе игрушку по виду ничем не хуже настоящего оружия. Когда флаг – или за что вы там сражаетесь – окажется в руках победителя, вы спокойно рассядетесь у костра. Кто-то затаит обиду за проигрыш, но на него не будут обращать внимания. Или высмеют, как глупого и капризного подростка. И все бы ничего, но и вы тоже – дети. В тебе еще столько юношеского, Руслан… Ты наивен и добр, как юноша, и сердце у тебя благородное и чистое, как у героя из сказки. Я думал, таких людей, как ты, давно уже нет. Такой сорт отмирает. Попросту не приживается в нашем славном мире. В конечном итоге все святые грохаются оземь и становятся обычными смертными или даже хуже. Не пытайся идеализировать этот мир, Руслан. Не жди от людей преданности в ответ или хотя бы благодарности за свою преданность, иначе на тебе так и будут ездить, пока не окажешься за бортом или не изотрешься от старости и немощности. Не существует единого жизненного кодекса, каждый сам определяет для себя правила. Но работать они не будут, пока ты не подберешь верное окружение. Ты можешь сколько угодно повторять свод тисненых внутри тебя законов, но проблема в том, что окружающие придерживаются своего собственного кодекса. Понимаешь дилемму? Ты останешься в дураках только по своей вине, ведь кого еще тебе винить за то, что сразу не разглядел шакалов? Сколько бы ты ни отдал, но если ты отдаешь неправильным людям, в конце тебя заглотят живьем. И все почему? Все потому, что ты последовал своему внутреннему кодексу, но вразрез интересам остальных. И для тех людей, с которыми ты еще вчера смеялся за одним столом, ты станешь изгоем, врагом номер один. И от тебя избавятся так быстро, что ты даже не успеешь перевести дыхание, и едва ли поймешь, что происходит. Тебя просто не станет. Но перед этим ты потеряешь всех, кем дорожишь, без кого не смыслишь жизни, не видишь себя. У тебя есть такие люди? Только не говори, что это один Максим. Неужели только он? Хотел бы я быть на его месте… Да, честно тебе говорю: хотел бы… Я ценю преданность и умею за нее благодарить. Преданность – самое важное в отношениях между людьми. Нет фундамента надежнее и долговечнее. Но только если это честная преданность, а не купленная или взятая взаймы, как…

Он поперхнулся последними словами, поднес ко рту кулак и закашлялся. В горле пробкой встал вязкий комок. Никак не удавалось вывести его наверх. Через пару минут измученный приступом Захар попросил у пленника воды. Руслан молча протянул пузатую флягу. Захар вытащил ее через квадрат решетки, отвинтил крышку на цепочке и с закрытыми глазами долго хлестал теплую воду.

– Спасибо, дорогой, – сипло проговорил Захар, вытер губы и прочистил горло. – Я все выпил, сейчас принесу еще.

Захар прошел на жилой участок, доверху наполнил флягу водой из бочки, прихватил пачку сигарет из наполовину скуренного блока и незаметно вернулся назад. С кухни веяло ароматными кушаньями; в ярко-зеленых перьях хамедореи звенели крыльями разомлевшие жуки; теплый ветерок приносил с разных уголков лагеря перестук инструментов, неразличимое мужское бормотание, отрывистый смех и сигаретный дым. Жизнь шла своим чередом. О командире никто не вспоминал. Никто не искал его, не спешил справиться о его самочувствии, хотя бы проверить, лег ли он спать или бодрствует.

Захару вспомнилось, как Хомский разбудил его сегодня днем и начал перечислять, что успел сделать и куда кого распределить. «Надежный, как автомат Калашникова». В отличие от разгильдяя Оскара, он всегда отличался хорошей работоспособностью, примерно исполнял распоряжения, никогда не увиливал от обязанностей. Что особенно нравилось в нем Захару и что он особенно в нем ценил, так это непоколебимую субординацию и полное отсутствие панибратства. Наверно, все дело в том, что Хомский приручен и в прошлой, материковой, жизни не был знаком с Захаром, поэтому никогда и не позволял себе такого поведения, каким нередко грешили Герман, Тима и Феликс. В их проделках чувствовалась игривость младших братьев, и на них всегда не хватало зла. Хомского же Захар воспринимал как подчиненного, который послушно следует приказам, но вместе с тем, если знает, что в каком-то случае они могут поступить иначе и при этом, затратив меньше усилий и ресурсов, получить ту же выгоду или даже вдвое больше, не боится высказываться и мягко спорить. И такое отношение было многим приятнее, чем, например, дружеская фамильярность Германа и Тимы, их раздражающая шумливость и готовность в любое время дня и ночи ржать во все горло. Или бессменное недовольство Патрика, из которого, наоборот, слова не вытянешь.