Текст книги "Совиный дом"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
9
На другой день в горах собралась сильная гроза и разразилась над равниной.
Старый Гейнеман со вздохом смотрел, как ветер трепал его гвоздики и вода текла по грядкам, вырывая с корешками только что рассаженные овощи.
– О Господи Исусе! – жаловался он в кухне, моя, как настоящая судомойка, посуду. – Посмотрите, фрейлейн Клодина, какой сильный дождь.
Он показал в окно на горы, покрытые еловым лесом, где в промежутках между деревьями виднелись туманные полосы.
– Дождь обложной и зарядит не меньше, чем на неделю… Тогда тоскливо становится здесь.
Так и вышло: начался настоящий горный дождь. Маленький ручей, пробивавшийся сквозь ели, превратился в мутный желтый поток…
Девочка с куклой стояла у окна в комнате фрейлейн Линденмейер, без конца спрашивая, скоро ли пройдет дождь, потому что в саду играть лучше. Старушка сидела рядом с ней, усердно вязала и по привычке оборачивала голову, чтобы поглядеть на прохожих, но напрасно. Только хромая женщина, служившая для посылок, вымокнув до костей, прошла рядом со своей лошадью; она подняла юбку на голову, а лошадь покрыла клеенчатой попоной, с которой вода струилась целыми потоками.
Клодина сидела в общей комнате и училась шить на машинке, щеки ее раскраснелись от радости, когда она сделала первый безупречный шов. Да, работа, даже презираемое ею женское, рукоделие, все-таки благословение и иногда прогоняет заботы.
Иоахим совершенно углубился в свои книги. За обеденным столом он сказал, что такая погода особенно благоприятна для работы, и, отобедав, засел за свою рукопись, не видя и не слыша ничего более.
А дождь все шел и шел… В Альтенштейне было особенно тоскливо, так как здоровье герцогини, естественно, ухудшилось, она чувствовала себя слабой и кашляла сильнее. Непогода возбуждала в ней мрачные мысли о будущем. Она старалась преодолеть свое настроение и села писать письмо сестре, но внезапно слезы упали на бумагу, а она не хотела огорчать и без того испытавшую много горя вдову мыслью, что ей стало хуже…
Герцогиня сошла вниз, в большой зал, где ее сыновья брали урок фехтования. На минуту смелые движения белокурых мальчиков наполнили ее восхищением, потом опять вернулась прежняя слабость, и фрау Катценштейн должна была отвести ее отдохнуть.
Через некоторое время герцогиня велела привести младшего сына, красивого, пышущего здоровьем мальчугана, появление которого на свет отняло у нее последние силы; мать с восторгом поглядела в его голубые глаза: как он похож на отца, на этого превыше всего любимого человека!
Она внезапно встала и, держа ребенка на руках, направилась к двери. Фрейлина и горничная бросились к ней, чтобы взять мальчика, но она с улыбкой отстранила их: «Мне хочется удивить герцога, пожалуйста, останьтесь!»
Герцогиня на цыпочках перешла гостиную, отделявшую ее комнаты от комнат мужа, и, порывисто дыша, остановилась у его двери. Как хорошо, что в Альтенштейне он живет так близко от нее, что здесь она может, как всякая счастливая жена, принести сына к отцу. Она взяла ручку ребенка и постучала ею в дверь.
– Папа! – воскликнула она, – милый папа, мы здесь, открой нам, мы здесь – Лизель и Ади!
Послышался шум задвигаемого ящика, и дверь тотчас отворилась; герцог в черном бархатном домашнем пиджаке встал на пороге, видимо удивленный внезапным посещением. У стола стоял Пальмер с бумагами в руках, а на столе было разложено несколько листов.
– Ах, я помешала, Адальберт! – сказала молодая женщина, закашлявшись. В комнате висел голубоватый дым турецких папирос.
– Тебе что-нибудь нужно, Элиза? – спросил он. – Извини за дым, он вызывает у тебя кашель, ты знаешь мою дурную привычку курить во время занятий… Но пойдем, я вас провожу, здесь не место для тебя.
Герцогиня тихо покачала темноволосой головой.
– Я ничего не хотела… – взглянув на Пальмера, она удержала слова. – Я хотела только посмотреть на тебя.
– Ничего? – повторил он, и легкое нетерпение выразилось в движении, которым он взял из ее рук ребенка.
Через несколько минут она снова сидела одна на кушетке. Герцог был занят, он слушал теперь доклад о постройке лесной академии в Нейреде – это было очень важно. На ее вопрос, будет ли он пить у нее пятичасовой чай, он рассеянно отвечал: «Может быть, дорогая, если будет время. Не жди меня».
Пробило пять часов; молодая женщина все-таки ждала, но под окнами послышался шум экипажа: герцог уезжал, несмотря на дурную погоду. О, да, она забыла, он еще вчера говорил, что поедет в Вальдегуст, старый герцогский охотничий замок, теперь вновь отделанный.
Как пусто было в чуждом ей помещении, при проливном дожде и в совершенном одиночестве. Ребенок давно играл в детской со своей гувернанткой: герцог не желал, чтобы она долго оставляла его у себя, потому что его детская живость утомляла ее. Действительно, доктор ежедневно повторял, что она должна избегать всякой усталости – тяжелое приказание для матери. Впрочем, в соседней комнате всегда дремала или читала фрау Катценштейн, но герцогине было все равно, была ли она или никого не было. Добрая старушка не понимала ее и наперебой с горничной заботилась исключительно о физическом благополучии своей драгоценной госпожи. Герцогиня оставалась одинокой… Она снова взяла книгу, которую отложила, но не могла читать этот ужасный современный роман, где угадывалась модная развязка – героиня окончит жизнь самоубийством… Когда сам тоскливо настроен, да еще льет дождь, который, кажется, никогда не прекратится, нельзя читать таких грустных книг.
О, если бы иметь при себе человека, с которым можно откровенно поговорить о том, что лежит на сердце, как некогда разговаривала она с сестрой. Да, тогда бывает небесно хорошо даже при непогоде…
Вдруг перед ее глазами, как живая, явилась фигура Клодины фон Герольд. Эта девушка в простом платье, со связкой ключей в руках, была так прелестна в своих заботах о бедном хозяйстве брата, она казалась сама счастливой и дающей счастье. Клодина так выглядела и прежде, среди других придворных дам. Герцогиня ни за что на свете не хотела бы иметь в тихом Альтенштейне маленькую графиню Г. с лицом субретки, ни фрейлейн X., которая никогда не поднимала глаз и не улыбалась. Нет, с ними у нее никогда не появлялось желания сблизиться. Но Клодина, Клодина Герольд! Страстное желание видеть кроткую девушку возле себя овладело герцогиней. Она нажала пуговку серебряного колокольчика, подошла к столу и написала несколько строк.
– Спешно пошлите карету за фрейлейн Клодиной фон Герольд, передайте ей это письмо. Торопитесь!
Лихорадочное нетерпение овладело молодой женщиной. Дорога туда и обратно займет около часа, через час Клодина могла уже быть здесь. Герцогиня велела растопить камин и накрыть чайный стол вблизи пылающего огня. Потом стала ходить по комнате, останавливаясь около окна и вглядываясь в туманную дождливую даль.
Прошел час. Клодины все еще не было. Сердце герцогини билось, как у юной невесты, ожидающей возлюбленного, она улыбнулась: «Христина опять назвала бы меня фантазеркой», прошептала она, вспомнив о сестре.
В этот момент доложили, что по приказанию ее высочества явился барон Лотарь фон Герольд. Она совершенно забыла о нем. Сегодня? Да, очевидно, так. Действительно, она просила его сообщить ей сведения о бедняках, живущих в Вильроде – соседнем селении.
Она была рада видеть его и участливо расспрашивала обо всем, но в то же время постоянно к чему-то прислушивалась.
– Вы найдете, что я рассеяна, барон, я жду гостью, – с улыбкой пояснила она. – Угадайте, кого я жду? Или лучше пусть это будет для вас неожиданностью! Итак, милый Герольд, если вы хотите взяться серьезно за эту постройку, то рассчитывайте на мою помощь.
– Ваше высочество воплощенная доброта, – сказал Лотарь и встал. «Его высочество», послышался из соседней комнаты голос фрейлейн Катценштейн, и вошел герцог.
– О, как уютно, Лизель! – весело сказал он, целуя руку, которую она протянула ему. – А, вы тут, милый барон, знаете ли вы, что я только что послал к вам своего егеря, думал устроить партию в ломбер. Очень подходящая погода для этой игры, не так ли?
– Я всецело в распоряжении вашего высочества!
Герцог подавил легкую зевоту и сел у камина. Старая фрейлина приготовляла чай у соседнего стола, лакей прошел тихими шагами и как тень стал у дверей, дожидаясь, когда надо будет подать чашки.
Сумерки быстро наступали, уже нельзя было ясно разглядеть лиц присутствующих, лишь изредка вспыхивал в камине огонь и на мгновение освещал лицо герцога. Он казался усталым и равномерно гладил рукой свою белокурую бороду.
– Здесь довольно пустынно в такую погоду, – заговорил он наконец. – Мы никого не встретили на большой дороге, кроме вашей сестры, милый барон. Решительная женщина шла в ватерпуфе с открытым зонтиком по пустынному мокрому шоссе с таким удовольствием, как будто было прекрасное майское утро. Вероятно, она направлялась к Совиному дому, потому что повернула направо.
– Наверное так, ваше высочество, никакая непогода не может помешать ей навестить свою кузину.
Герцог только что взял украшенную гербом чашку.
– Завидно! – сказал он вполголоса и положил огромный кусок сахара в душистый напиток.
– Здоровью, ваше высочество? Действительно, все Герольды не знают, что такое недомогание, у них, как говорят, нервы из стали и кости крепкие, как у слона.
– Совершенно верно, это я и хотел сказать, – подтвердил герцог.
Он поспешно выпил свой чай и спросил:
– У тебя разве теперь модно сидеть в темноте, Лизель? Прежде ты непременно требовала света.
– Фрейлейн Клодина фон Герольд, – внезапно доложила старая фрейлина.
В то же время зашелестело шелковое платье, сквозь густые сумерки прошла женская фигура и слегка дрожавший голос спросил:
– Ваше высочество, вы приказали?..
– Ах, моя милая Клодина, – воскликнула обрадованная герцогиня и указала на кресло. – Моя нетерпеливая просьба ведь не помешала вам?
Зажгли люстры, и огонь, смягченный матовыми колпаками, залил мягким светом темно-красную комнату и сидевших у камина.
Герцог и барон Нейгауз встали, и оба с удивлением смотрели на девушку. Глаза его высочества сверкнули на мгновение, потом лицо его снова стало апатичным, как раньше. На лбу барона показалась мрачная складка, но быстро исчезла. Клодина стояла около герцогини, простое черное шелковое платье красиво обрисовывало ее прелестную фигуру, но в лице не было ни кровинки. Она глубоко поклонилась герцогине и смотрела на нее.
Герцогиня указала на придвинутое кресло, заговорила о приятной вечерней беседе и спросила, не озябла ли Клодина, потому что та была очень бледна. Она сама протянула девушке хрустальный флакон:
– Лишь несколько капель, дорогая Клодина, немного арака согреет вас после сырого воздуха.
Герцог больше не садился. Он стоял у камина и, по-видимому, с интересом следил за движениями старой фрейлины, которая приблизилась к своей повелительнице с корзинкой, наполненной пестрыми шерстями, и снова отошла, потому что та отклонила ее рукой.
Он ни слова не вставил в разговор, в который герцогиня втянула и Лотаря. Барон стоял за креслом Клодины против герцога и отвечал странным тоном, как будто что-то, происходившее в его душе, мешало ему произносить слова.
– Нас ждет ломбер, – сказал герцог, поцеловав жену в лоб, и с легким поклоном прошел мимо Клодины в сопровождении Лотаря.
– Милейшая Катценштейн, – сказала герцогиня, – я знаю, вы хотели писать письма, так, пожалуйста, идите. Вы видите – я в приятнейшем обществе. Прикажите опустить шторы, убрать чай и пододвинуть сюда мою кушетку; мне так хорошо у камина, несмотря на то, что по календарю сегодня шестое июня. И, милая Катценштейн, лампу к роялю… Ведь вы споете? – обратилась она к Клодине.
– Если ваше высочество прикажет.
– Я прошу вас. Но сперва поболтаем.
Молодая женщина, лежа на кушетке, с очаровательной любезностью старалась заставить разговориться свою тихую гостью, но что-то стесняло молодую девушку.
Ей казалось, что в этом искусственно нагретом воздухе она задохнется от воспоминаний о прошлом, говорившем из каждого угла, из каждого лепного украшения. Здесь, в этой большой прекрасной комнате, в детстве делали ей и Иоахиму подарки на Рождество; здесь проходила маленькая танцевальная вечеринка, когда ей исполнилось восемнадцать лет; здесь она со слезами, в глубоком трауре, встретила брата с молодой женой в то время, как тело умершего отца лежало внизу. Один из этих углов превратили в сад; под гранатовыми деревьями была расставлена мебель, чтобы жене Иоахима не было так грустно в северной стране; цветы граната, по мнению Клодины, должны были послужить приветом из ее далекого отечества, но они только вызвали слезы на глазах испанки… «Ох, как малы эти цветы и какой у них болезненный вид», жалобно воскликнула она. Тяжелым было то время…
Клодина вернулась к действительности, будто из глубокого сна; голос герцогини пробудил ее, она подняла глаза, и они были полны такой печали, что герцогиня на мгновение онемела. Потом робко взяла руку молодой девушки и пожала ее.
– Ах, я совсем забыла, что вам должно быть горько войти как чужой в свой родной дом!
Эти слова прозвучали так задушевно, так мягко, и маленькая рука держала ее руку так ласково, что Клодина отвернула голову, чтобы скрыть слезы, наполнившие ее глаза.
– Плачьте, от этого становится легче, – просто сказала герцогиня.
Клодина покачала головой и сделала усилие, чтобы успокоиться, но это ей плохо удалось. Волнение ее никак не могло улечься, и ко всему еще доброта этой женщины.
– Простите, ваше высочество. Простите, – проговорила она наконец. – Позвольте мне поскорее удалиться, я чувствую, что сегодня не смогу составить вам общество.
– О нет, милая Клодина! Я не пущу вас! Разве вы думаете, что я не могу понять вас? Дорогое мое дитя, я тоже плакала сегодня. – И слеза за слезой покатилась по лихорадочно взволнованному лицу герцогини. – Мне очень грустно, – продолжала она, – я чувствую себя так плохо, что постоянно думаю о смерти, не выходит из головы ужасный склеп в нашей резиденции, и притом мысли о герцоге и о детях. Зачем, зачем они мучают меня, когда я так молода и счастлива? О посмотрите, я счастлива даже в своей болезни. У меня муж, которому я дороже всего, и милые дети, и все-таки не уходят мрачные предчувствия. Мне так тяжело дышать сегодня.
– Ваше высочество, – промолвила растроганная девушка, – это следствие духоты.
– Конечно, я взволнована. Знаю, это пройдет… Мне лучше с тех пор, как вы здесь. Приезжайте только как можно чаще. Я признаюсь вам, дорогая Клодина, в своей тайне, мама знает ее: с тех пор, как я вас увидела, у меня появилось желание иметь вас близ себя. Но мама сама была так очарована вами, что не хотела и слышать о том, чтобы расстаться. Я не могу упрекать ее за это. Сам герцог просил за меня, но она ему решительно отказала.
Клодина не двигалась, она только опустила глаза и на мгновение сильно покраснела…
– Удивительно, мама никогда не отказывает мне ни в чем. Да, а теперь, Клодина, я обращаюсь к вам с просьбой: останьтесь у меня, по крайней мере, на время нашего пребывания здесь.
– Ваше высочество, это невозможно! – почти резко вскрикнула Клодина и с мольбой прибавила: – Мой брат, ваше высочество, его маленькая дочь…
– О, я понимаю важность всего этого. Но прошу вас, по крайней мере на несколько часов ежедневно. Обещайте мне. Клодина. Спойте для меня иногда несколько песен. Вы не знаете, как хорошо действует на меня ваше пение.
Худенькое личико с лихорадочным румянцем склонилось к Клодине и неестественно блестящие глаза с мольбой смотрели на нее. В лице этом так трогательно выражалась угасающая жизнь… Зачем эта женщина так просила ее и кого она просила… Если бы она только подозревала… Но нет, она не должна ничего подозревать.
– Ваше высочество… – прошептала Клодина.
– Нет, нет, от меня не так легко отделаться, я хочу иметь друга – и лучшего, более доброго и верного, я не найду. Клодина, зачем вы заставляете меня так вас просить?
– Ваше высочество, – повторила побежденная девушка и наклонилась к руке, все еще державшей ее руку.
Но герцогиня подняла ее голову и поцеловала в лоб.
– Ваше высочество, ради Бога! – дрожащим голосом прошептала Клодина.
Герцогиня не слышала ее: она повернулась к старой горничной, которая тихим голосом доложила, что герцог с господами будет ужинать в салоне рядом со столовой, и спросила, куда ее высочество прикажет подать ей ужин.
– Здесь, наверху, в маленькой гостиной, – распорядилась герцогиня и разочарованно взглянула на Клодину. – Я с такой радостью ждала сегодня ужина. Мы бы составили милый квартет: герцог, ваш кузен и мы двое. – И шутливо прибавила: – Да, да, милая Клодина, мы, бедные жены, всегда видим, что сердце наших мужей делится между нами и еще несколькими страстями; охота и ломбер не раз вызывали у меня слезы, но счастливы жены, которые не имеют более важных причин, чтобы плакать.
Лишь в девять часов Клодина получила разрешение уехать. Когда она в сопровождении горничной герцогини сходила по широкой, хорошо знакомой лестнице, ей встретился лакей с двумя украшенными гербами бокалами для шампанского. Она знала, что герцог любил играть с большим количеством шампанского и папирос: партии часто продолжались до рассвета. Слава Богу, что это случилось сегодня.
Клодина легко сбежала вниз по пурпурному ковру; у дверей стоял старый слуга ее отца, Фридрих Керн, одетый в герцогскую ливрею, его открытое лицо сморщилось от радостной улыбки. Она ласково кивнула ему и поспешно вышла.
Со вздохом облегчения опустилась она на шелковые подушки кареты. Как ребенок боялась, что кто-нибудь встретит ее в коридоре или на лестнице. Нет, слава Богу! Она сидела одна в герцогской карете и ехала к себе домой. О, никогда она так не стремилась в свою маленькую комнату, как сегодня! Некоторое время она ни о чем не думала; потом вдруг отворила окно и провела рукой по лбу: запах надушенных подушек вызвал тяжелые воспоминания о ее придворной жизни. Это были любимые духи герцога: сладкий запах пропитывал его платье, окружал его, как облако, он часто вызывал у нее головокружение, когда его высочество танцевал с нею. Клодина сжала руки, и кровь бросилась ей в голову – ничто в мире так не оживляет прошедшего, как запах.
Она отворила и другое окно и сидела со сжатыми губами и глазами, полными слез, на сквозном ветру, вызванном быстрой ездой. Ей все-таки пришлось снова переступить этот порог, ее принудили вернуться туда.
Не помогло бегство. Ничем, совершенно ничем! Неужели он хотел оправдать свои слова, что сумеет повсюду отыскать ее?
Мысли Клодины путались, она казалась себе дурной, пропащей. Не должна ли была она так же резко отказать герцогине, как сделала Беата? Ах, Беата! Спокойно и ясно шла она своей дорогой. Как раз в это мгновение заблестели окна нейгаузовского дома; Клодине внезапно страшно захотелось увидеть свою кузину с ее откровенным, простым обращением, захотелось поговорить с нею, прочитать в ее глазах – действительно ли она дурно поступила. Она потянула шелковый шнурок, привязанный к руке лакея, и приказала ехать в Нейгауз.
Беата шла по обширной прихожей со звонкой связкой ключей в руках, за ней следовала горничная с куском только что сотканного полотна.
– Как, ты тут? – воскликнула Беата, и голос ее гулко отразился от стен. – Господи! Куда ты еще отправляешься сегодня вечером?
Клодина стояла под висящей лампой, лицо ее из-под черного кружевного платка казалось бледным, как мрамор.
– Я хотела пожелать тебе доброго вечера, проезжая мимо, – сказала она.
– Ну, входи! Откуда ты? Конечно, из Альтенштейна, судя по твоему торжественному туалету? Я, собственно, сегодня намеревалась навестить вас, но около вашего дома встретила Берг с маленькой, и догадайся, кто третий сидел в экипаже? Господин фон Пальмер. Это возбудило мое любопытство, я попросила позволения тоже воспользоваться нашим экипажем из-за плохой погоды. Оба были, конечно, в большом восторге, как мне показалось. Слушай, Клодина, я мало смыслю в любовных историях, но голову даю на отсечение, здесь будет свадьба.
Рассказывая, Беата ввела кузину в комнату и усадила в кресло с высокой спинкой.
– Ну, скажи, пожалуйста, – воскликнула она из противоположного угла, где искала на столе наперсток, нитки и ножницы, – ты приехала из Альтенштейна? Может быть, герцогская карета во дворе? Да? В таком случае, дитя мое, мы отошлем ее. Наш Лоренц с удовольствием отвезет тебя домой. – Она взглянула на часы: – Двадцать пять минут десятого… ты ведь можешь остаться до десяти? – она позвонила и дала распоряжение вошедшей девушке, потом снова обратилась к Клодине: – Не видела ли ты Лотаря? Егерь герцога приезжал позвать его. Они, верно, и за тобой посылали?
Клодина утвердительно кивнула.
– Какое у тебя жалкое лицо при этом, дорогая! – с улыбкой сказала Беата и села за шитье.
– Мне нездоровится, я гораздо охотнее осталась бы дома.
– Почему же ты не сказала этого прямо?
Клодина покраснела.
– Я не считала себя вправе: герцогиня писала так любезно.
– Да, Клодинхен, собственно говоря, ты не можешь сделать этого, – согласилась Беата и навощила нитку, которой пришивала вешалку к грубому кухонному полотенцу. – Они ведь всегда были добры к тебе, очень добры, – продолжала она, – и эта маленькая герцогиня, несмотря на свою экзальтацию, все-таки душевная женщина, и она так больна. Нет, знаешь, было бы даже нехорошо, если бы ты не принесла для нее такой маленькой жертвы. Если ты боишься, что хозяйство пострадает от твоего отсутствия, то успокойся, девочка, я возьму его на себя.
С этими словами она встала и принялась искать что-то на столе, как будто избегая взглянуть на Клодину.
– Как ты добра, – пробормотала девушка.
Теперь у нее не было отговорки, что обязанности удерживают ее дома. Казалось, все сговорились против нее.
– Но ты мне все еще не сказала, был ли Лотарь в Альтенштейне, – сказала Беата, снова подходя к ней.
– Он играет с его высочеством в ломбер.
– О Господи! Это, кажется, длится всегда очень долго? Кто еще составляет партию?
– Вероятно, камергер или адъютант и еще кто-нибудь… может быть, Пальмер.
– Ах, этот! Действительно, он сказал, что торопится, когда прощался со мной в экипаже. Я предложила ему доехать до Альтенштейна, но он возразил, что шел гулять, когда встретил фрау фон Берг… – это в такой-то дождь, Клодина! – и что он предпочитает идти пешком. «Тоже хорошо», сказала я и дала ему уйти. Меня очень позабавило лицо доброй Берг, когда я ворвалась в карету. По его выражению можно было подумать, что у нее в руках вместо бутылки с молоком – кубок с ядом. Кучер и няня говорили потом, что господин фон Пальмер и фрау фон Берг часто «случайно» встречаются, но говорят между собой по-итальянски, то есть по-французски, так что они ничего не понимают из их разговоров. Но, Боже, уже Лотарь идет сюда, посмотри на собаку!
Прекрасная охотничья собака вскочила и стала у дверей, виляя хвостом; послышались быстрые, легкие шаги, и вошел барон Лотарь. Он с изумлением взглянул на Клодину, которая поднялась и надела на голову платок.
– Ах, кузина, – сказал он с поклоном, – а я считал, что вы в гостиной Альтенштейна. Его высочество так внезапно окончил партию, что я подумал, вы проведете еще часок у герцогини. Его высочество, впрочем, очень несчастливо играл и, кажется, принял это за доброе предзнаменование, ведь он суеверен, как все великие умы. По крайней мере, он часто называл меня кузеном, а это случается только тогда, когда барометр стоит очень высоко.
С этими словами он положил шляпу и снял перчатки.
– Дай мне глоток свежего пива, сестра, – попросил он, изменяя тон, – это сладкое французское вино и сладкие папироски мне ужасно противны… Но разве вы уже хотите уезжать, кузина?
– Останься, – обратилась к Клодине Беата и, обернувшись к брату, прибавила: – Она не совсем здорова, но герцогиня послала за ней карету, и она принуждена была поехать…
Барон Герольд улыбнулся и взял пенящийся стакан, поданный слугой.
– Конечно, – сказал он и залпом выпил его.
Клодина во время этого разговора стояла, завязывая платок; увидев его улыбку, она побледнела, как смерть, и вдруг гордо выпрямилась.
– Конечно, – повторила она дрожащими губами, – я не могла отказаться от приглашения ее высочества. Я сегодня была у нее, буду и завтра, и послезавтра, и стану ежедневно навещать ее, если она прикажет. Я знаю, что поступаю согласно с Иоахимом, когда стараюсь скрасить дни – все равно кого, герцогиня ли это или поденщица, работающая в нашем саду.
Она остановилась, но, казалось, насильно заставила себя замолчать.
– Вели подать карету, Беата, – попросила она, – пора домой, уже поздно.
Улыбка исчезла было с лица Лотаря, но теперь снова появилась. Он глубоко поклонился, как будто соглашаясь с нею.
– Позвольте вас проводить, – сказал он и взялся за шляпу.
– Благодарю вас, мне бы хотелось быть одной.
– Я сожалею, что вам придется еще полчаса переносить мое общество, но не пущу вас одну.
Клодина обняла Беату и поцеловала ее.
– Что с тобой? Ты вся дрожишь, – спросила Беата. – Но ничего, милая! Итак, дай мне знать, когда тебя не будет дома, тогда я возьму девочку к себе.
Клодина снова ехала через молчаливый лес. Она прижалась к углу кареты, притянув к себе платье и крепко захватив рукой его складки, как будто так ей было легче успокоить свое внутреннее волнение.
Рядом с ней сидел Лотарь; свет фонаря падал на его правую руку и заставлял блестеть широкое обручальное кольцо. Оно было совершенно неподвижно, как будто владелец его спал. Ни одного слова не было сказано в этом обитом шелком экипаже, укрывавшем двух людей от непогоды и мрака ночи. В груди девушки кипела буря гнева и горечи: что думал о ней этот человек, за кого считал он ее?! Она не могла представить себе этого, потому что в ушах ее звучали собственные отважные слова: и завтра, и послезавтра я опять поеду и буду ездить каждый день!
Но жребий был брошен: она сделает то, что сказала, и это было справедливо.
Клодина наклонилась вперед: слава Богу! В окне у Иоахима виднелся свет. Карета остановилась, и дверца отворилась… Барон Лотарь выскочил и подал ей руку, чтобы помочь выйти, она не обратила на это внимания и пошла к дому, простившись с ним гордым движением головы; при свете фонаря, высоко поднятого Гейнеманом, ей показалось, что Лотарь озабоченно смотрит ей вслед… Но это, конечно, был плод воображения, вызванный игрой тени и света. Разве барон мог быть озабочен из-за нее?
Почти без дыхания вошла она в дом, слыша за собой шум экипажа, в котором он возвращался в Нейгауз.
– Уже все спят, – сказал старик, освещая лестницу для своей госпожи, – только господин Иоахим работает наверху. Девочка играла с фрейлейн Линдермейер, а потом мы ели ягоды с молоком, все шло прекрасно. Вы, фрейлейн, с полным правом можете отдыхать.
Клодина кивнула ему и заперла за собой дверь своей комнаты. Там она опустилась на стул, закрыла лицо руками и долго, долго сидела так.
«Он не лучше других, – думала она, – и он не верит в женскую честность и чистоту». К чему послужило ее бегство? Именно он разве не подумал о ней дурно? Его улыбка, его сегодняшние речи разве не показали бы ей этого, если бы она не знала об этом раньше? Но пусть весь свет думает о ней что угодно, если только ее совесть, ее сердце остаются чисты! Она одна позаботится о том, чтобы ей не пришлось ни перед кем опускать глаза.
Клодина сжала губы. Она покажет ему, что девушка из семьи Герольдов может пройти по самой грязной дороге, не запачкав даже подошв своих башмаков. Она быстро взглянула на звезду своего герба – из-за нее блеск ее не померкнет.
Клодина встала, зажгла свечку и осмотрелась в комнате. Следы ее душевной борьбы, беспорядка мыслей ясно виделись здесь. Шкаф был открыт, на комоде смешались ленты, иголки, гребешки; несколько платьев лежало на стульях и на кровати. Все отражало ее нерешительность перед поездкой в Альтенштейн. Она бесцельно вынимала разные вещи и снова клала их на место; она не хотела, нет, не хотела ехать и не решалась отделаться ложью.
На дороге герцогские лошади нетерпеливо рвались, и время шло, пока Иоахим не спросил: «Клодина, неужели ты еще не готова?». Тогда она отправилась. Клодина принялась убирать и облегченно вздохнула, когда привела все в порядок. Да и вообще теперь все было в порядке – она сама нашла решение в минуту гнева и боли.
