Текст книги "Из-за стены"

Автор книги: Евгения Малин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Словно вопреки непогоде, а может и благодаря ей, город поражал своим гротескным великолепием, особенно захватывающим в своем ненастье – и Петеру тотчас захотелось достать камеру, чтобы запечатлеть все это: уходящую вдаль широкую Невскую перспективу, тянущиеся вверх – и одновременно давящие, такие одинаковые – и в то же время такие разные – фасады домов тысячи оттенков и переливов серого, холодного розового и зеленого, и нависающие над всем этим грозное, тяжелое свинцовое небо.

Казалось, этот город признавал только два состояния: его можно было или любить, или ненавидеть – и, кажется, Петер выбрал для себя первое. Ленинград стал для него тем самым Петербургом, сошедшим со страниц романов столь любимого им Достоевского, гипнотическим в своей серости и безысходности, отталкивающим – и таким манящим.

Дойдя до Аничкова моста, он, несмотря на нехватку времени, все же не удержался: достал из портфеля камеру и сделал один-единственный снимок – гордо вскинутая вверх голова и вздымающиеся копыта непокоренного ещё коня на фоне свинцово-серого неба.

Здание ленинградского Гастронома N 1, в прошлом Дома торгового товарищества братьев Елисеевых, попросту называемом Елисеевским, было точно таким, каким видел его Петер на репродукции, когда готовился к докладу по иностранной архитектуре эпохи раннего модерна. Та же стеклянная витрина в несколько этажей, те же статуи античных богов по фасаду, символизирующих торговлю, искусство, промышленность и что-то там еще, Петер уже не помнил, что именно, – все было точно как на картинке, но вблизи поражало своей захлестывающей, нарочито бьющей в глаза эклектичной роскошью и богатством. Петер вспомнил: в той книге говорилось, что братья Елисеевы были главными поставщиками русского императорского двора, а потому позволить могли себе многое – и снести здание XVIII в, и магазин построить выше регламента застройки Невского.

Петеру очень бросалась в глаза эта совершенно чуждая ему черта русского характера: кичиться своим богатством, выставляя его напоказ, считая едва ли не главным достоинством и поводом для превосходства над другими. Он даже был готов поспорить, что каждый из встретившихся ему в этот день советских туристов (а их было легко распознать по неспешному прогулочному шагу несмотря на непогоду) был одет в лучший свой наряд. В русских для него странным образом уживались две совершенно несовместимые черты: одновременное желание слиться с толпой и быть как все – и в то же время постоянно сравнивать себя с другими и быть при этом в своих глазах лучше окружающих. Это «лучше» в советских реалиях, как понял Петер, касалось прежде всего материального благополучия, а за отсутствием оного превращалось в пускание пыли в глаза. Их московский гид пытался как-то на одном из «вечеров дружбы» объяснить ему значение странной русской пословицы, Петер не помнил точного ее звучания, что-то вроде «встречают по одежде». Не вникая в подробности, он решил, что именно эта пословица лучше всего характеризует русских: в первую очередь они обращали внимание на то, как человек одет – это было главным показателем материального благополучия и статуса. И именно поэтому в Союзе так процветала фарцовка.

Вплоть до поездки Петер в это не верил. Закупаясь дома нейлоновыми чулками и рубашками (они стоили дешевле всего прочего и занимали мало места), он до последнего не верил, что подобную ерунду можно продать за те деньги, о которых говорил ему Макс. Но ознакомившись с ассортиментом московских магазинов, понял, что Макс не врал. В то время как Советский Союз строил ракеты и запускал людей в космос, его легкая промышленность была на совершенных задворках цивилизации. Неудивительно, что советские граждане старались всеми правдами и неправдами обзавестись предметами гардероба импортного производства, несмотря на запреты, порицание общественности и даже уголовную ответственность.

Поймав себя на том, что вот уже пять минут разглядывает архитектурные решения Елисеевского, погрузившись в собственные мысли, Петер вышел из оцепенения. Мать часто говорила, что нельзя быть таким мечтательным, но он ничего не мог с собой поделать, порой подолгу что-то рассматривал или делал вид, что внимательно слушает – и в то же время уносился мыслями куда-то далеко. Однако сейчас его размышления были совершенно ни к чему и только мешали делу.

У латунного поручня, огибавшего магазин, вопреки рассказам Макса, никакого намека на фарцовщиков не было – зато толкались дети, разглядывая выставленные в витрине апельсины, выложенные пирамидой. Решив прицениться, дабы не терять времени даром, Петер потянул на себя ручку двери и зашел внутрь.

Внутреннее убранство поражало роскошью ничуть не меньше, чем внешнее: прилавки из красного дерева начала века, лепнина на стенах, хрустальные светильники – и в довершение всего великолепная хрустальная люстра по центру. Петер подошел к прилавку, выискивая глазами ту самую икру, о которой говорил Макс. Спросить продавца или посетителей он стеснялся, отчасти из опасений, что его выдаст немецкий акцент – ему казалось, что у русских повсеместная шпиономания. Он оглядывался по сторонам в надежде все-таки обрести столь необходимую ему помощь, но так и не находя ее. Случайно увидев на прилавке знакомые уже ему конфеты с поцелуйным названием, он занял место в очереди, решив купить хотя бы их.

Рядом стоял молодой парень примерно его возраста в модном пиджаке определенно не советского производства. Петер хотел было уже плюнуть на свой страх и обратиться к нему, как тот вступил разговор первым:

– Need help? – спросил он на ломаном английском с сильным русским акцентом.

Петер внутренне возликовал – удача все же повернулась к нему лицом: по сведениям Макса, ленинградские фарцовщики предпочитали изъясняться на русифицированном английском.

– Yes, I search Dumskaya street, – радостно ответил он – все мелкие сделки проходили именно там, на малолюдной Думской.

– Come with me, – ответил фарцовщик (Петер уже не сомневался в роде занятий парня) и направился к выходу из магазина.

Глава 3

Петер решил не рисковать, и в первой же подворотне на Думской сбыл фарцовщику весь привезенный с собой запас нейлоновых изделий, поспешив вернуться на вокзал. Возможно, он и в самом деле продешевил, но вышло все равно неплохо: в два раза дороже домашней цены – и это при том, что покупал он в розницу. От предложенной валюты пришлось отказаться – смысла не было, на таможне с «гринами», как называли здесь доллары, не только не выпустят, а еще и отправят куда подальше, в Сибирь, например. Оставалось только найти применение вырученным рублям. Петер в очередной раз клял свою непрактичность: совершенно неясно, чем он думал, ввязываясь в столь сомнительное предприятие. Деньги у него теперь действительно были, но везти с собой полный чемодан водки с икрой казалось верхом неосмотрительности. Возвращайся он на Запад, никто бы и слова не сказал, а здесь, в странах Варшавского договора, в первую очередь обвинят в спекуляции – и снова привет, Сибирь!

С Сибирью у Петера были особые отношения. Где-то там, в сибирской тайге, сгинул в конце сороковых его отец, попав в плен под Сталинградом вместе с армией Паулюса в сорок третьем. Он его толком не помнил, родившись перед самой войной, а мать вот до сих пор не могла забыть, так и не выйдя повторно замуж, хотя варианты были и, на взгляд Петера, не самые плохие. Все это было вдвойне обидно хотя бы потому, что ни отец, ни мать не разделяли взглядов Гитлера – в Вермахт отец попал по мобилизации. Но Сибирь представлялась Петеру каким-то страшным монстром, пожирающим людей, неведомым местом, куда уходят, но откуда не возвращаются.

С этими мыслями он подошел к вокзалу и, пройдя в зал ожидания, не увидел там своей группы. Он решил обойти зал еще раз – вполне возможно, они нашли какое-то более удобное место – но вновь никого не обнаружил. Петер кинулся наружу, в город, в надежде, что все уже ждут посадки в автобус на улице, а он их не заметил, возвращаясь в спешке, обошел вокзал кругом – и снова никого не встретил. В отчаянии он бросился к выходу на перрон – но и там никого не было. Почти упав духом (он даже не помнил название отеля, в котором их должны были разместить, но это была ерунда по сравнению с обнаружением его, Петера, исчезновения), Петер вернулся в зал и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, зачем-то подошел к той скамейке, под которую задвинул чемодан Майера перед уходом: на скамейке, несмотря на достаточно поздний час, по-прежнему спал потрепанного вида гражданин, кажется, даже в той же самой позе, в какой Петер оставил его около полутора часов назад, а под скамейкой стоял желтый кожаный чемодан.

Находка вывела его из замешательства. Раз чемодан здесь, то и Майер тоже должен быть где-то здесь, на вокзале, а с ним и все остальные! Не мог же он, в самом деле, потерять документы на всю группу. Хотя, припомнив, в каком беспокойстве пребывал Майер, пытаясь успокоить недовольных, и с каким воодушевлением перед тем поглядывал на советскую девушку-гида – с него бы сталось. Петер вспомнил, что, обежав дважды зал ожидания, даже не подумал подняться на второй этаж. А ведь наверняка там есть буфет или ресторан – внизу он его не заметил – и тогда, вполне возможно, все решили подождать там и заодно перекусить. При мысли о еде желудок Петера незамедлительно напомнил о том, что завтрак был давно: рано утром в поезде им выдали по стакану сладкой бурды, гордо называемой проводницей чаем, и по бутерброду с двумя кусками засохшей колбасы.

Поднявшись на второй этаж, он быстро нашел помещение вокзального ресторана, подошел к витрине буфета, но не успел открыть рот, как толстая тетка в белой накрахмаленной наколке на пергидрольных, взбитых как у Брижит Бардо волосах, и таком же белом халате сказала недовольно:

– У нас спецзаказ, еда только навынос.

– Простите, я не понимаю, – ответил ей Петер по-русски, вновь разобрав лишь два слова: «у нас» и «еда».

Тетка подозрительно посмотрела на него, распознав акцент, но все же повторила фразу:

– В зале завтракает делегация из ГДР, еда с собой.

Только после этих слов Петер обратил внимание на происходящее за столиками: те были составлены в подобие русской «П», во главе которой сидели девушка-гид и Майер и, судя по всему, шло бурное обсуждение чего-то. Петер от души понадеялся, что не его отсутствие, и прислушался к разговору.

– Тогда в чем разница между кодексом строителя коммунизма и христианской моралью? – задал вопрос учившийся курсом младше рыжий Клаус, чей отец был пастором в церкви.

Майер побагровел, однако девушка-гид осталась совершенно спокойна и пустилась в объяснения – к удивлению Петера, на прекрасном немецком и с явным знанием дела. Уровень владения языком и профподготовки их московского гида определенно оставлял желать лучшего, о чем сокрушалась вся группа. Однако главным сейчас было то, что, судя по шедшему за столом разговору, до его, Петера, отсутствия, никому дела не было, и можно было надеяться, что его временного исчезновения никто и не заметил.

– Молодой человек, – окликнул его голос толстой тетки, – что брать будете?

– Вы говорите мне сейчас? – ответил Петер.

– Тебе конечно, кому еще? – сердито сказала тетка.

Петер оглянулся по сторонам: действительно, кроме него, у витрины никого не стояло.

– Дайте мне, пожалуйста, стакан кофе и два бутерброда с красной икрой, – в конце концов, деньги у него были, и цена казалась вполне приемлемой.

Петер устроился за одним из высоких столиков для перекуса у входа в ресторан, повернувшись спиной к основному залу. Место было удобное: его никто не видел (пиджак он вновь предусмотрительно снял, перекинув через локоть), но в то же время он мог прекрасно слышать происходивший разговор и незаметно присоединиться к группе, когда все будут выходить.

Беседа и впрямь была занимательной. Майер по каким-то причинам на сей раз не мог заткнуть ребятам рот, уведя дискуссию в сторону, хотя те задавали порой весьма провокационные вопросы о советской жизни.

– Бывают ли в Советском Союзе браки по расчету? – раздался из-за спины голос Кристы, подруги Петера и по совместительству старосты их курса.

Он обернулся – Криста сидела с ближайшего к нему края стола. Петер знал, почему она это спросила. На прошлой неделе, во время какого-то переезда между экскурсиями, Криста сказала, что в конце лета у нее планируется свадьба с сыном одного из отцовских друзей, который ей совсем не нравился, но на взгляд отца был весьма удачной партией. Насколько Петер был в курсе, отец Кристы занимал видный пост в СЕПГ, кажется, где-то в МИДе, что не мешало ему придерживаться традиционных взглядов и выдавать дочь замуж помимо ее желания.

Криста была единственной девушкой в их университетской группе – и одной из четверых в группе туристической: архитектура, несмотря на активизировавшееся в последнее время движение за права женщин, по-прежнему оставалась мужской прерогативой. На первом курсе Криста Петеру даже нравилась, но тогда ему нравились практически все девчонки. Поначалу он пытался ухаживать, но бросил эту затею, поняв, что толку не будет, а потом и вовсе встретил Уллу. Тем не менее, с Кристой они со временем подружились, периодически болтая между лекциями или обедая вместе в кафе рядом с университетом. Улле это не нравилось, она мгновенно превращалась в ревнивую фурию и закатывала скандалы на ровном месте.

Ревность была одной из основных черт, раздражавших Петера в невесте, и причиной того, что он до сих пор сомневался в правильности своего выбора. Они встречались уже три года, вместе планировали бежать на Запад, родители Уллы считали Петера практически членом семьи, да и его собственная мать относилась к Улле весьма благосклонно, но что-то Петера все равно настораживало, и он никак не мог решиться на последний шаг и сделать официальное предложение, хотя понимал, что мысленно их все давно поженили, включая саму Уллу. Но все оттягивал и оттягивал это событие, решившись наконец, что сделает это по приезду.

Он понял, что за своими мыслями прослушал ответ гида, впредь пообещав себе быть внимательней – в конце концов, это могло быть достаточно занятно. Задумавшись, он совершенно забыл про свой кофе и бутерброды. Глотнув из стакана уже слегка остывшей подозрительной жижи коричневого цвета, весьма слабо напоминавшей кофе, он едва не поперхнулся, поспешив скорее заесть эту гадость бутербродом с деликатесной икрой. Его вкусовым рецепторам было суждено пережить очередной небольшой взрыв. Едва пересилив себя, Петер, с трудом дожевав, проглотил кусок булки с солёной слизью, которую, очевидно, не иначе как какому-то идиоту пришло в голову называть деликатесом, и решил, что никогда в жизни он не будет больше есть подобную гадость. Выбрасывать все же было жаль, как и потраченных денег. Запив глотком коричневой бурды, лишь бы не чувствовать больше этого жуткого вкуса, и придя к выводу, что до обеда придется ходить голодным – он не хотел рисковать второй раз, вновь подходя к кассе буфета, Петер достал из портфеля купленную накануне в поезде газету и аккуратно завернул в нее остатки бутербродов, сложив обратно в портфель. Салфеток на столе (как и туалетной бумаги в советских уборных), конечно же, не было.

* * *

От заложенных на беседу двух часов оставалось минут тридцать. Уже были решены все организационные вопросы относительно расположения гостиницы, порядка заселения, комендантского часа, количества человек в номере, предлагаемых удобств и расписания завтраков, обедов и ужинов. Рита уже порядком устала от бесконечного потока вопросов «друзей из братской ГДР», или «ды́ровцев», как называл восточных немцев один ее знакомый фарцовщик, хотя сами ребята-туристы были ей вполне симпатичны. Вопросы были стандартные, не выходящие за рамки примерного перечня вопросов и ответов из методички, выданной ей перед началом работы, и можно было автоматически выдавать заученные ответы, думая при этом о чем-то своем. Не то чтобы ей это нравилось, все ответы были насквозь пропитаны коммунистической пропагандой и часто не соответствовали реалиям советской жизни, но проявлять творческую инициативу в данном случае не стоило – от рекомендаций «Спутника» напрямую зависело, как сложится ее дальнейшая карьера.

Порой Рита сомневалась в правильности своего выбора, задавая себе вопрос, по тому ли пути пошла, не поддавшись в свое время на уговоры сестры поступать в хореографическое училище. Впрочем, ежедневно глядя на балетную жизнь Аси, от которой та, несмотря на изнурительный физический труд, проблемы с суставами и многочисленные подковерные театральные интриги, была почему-то в восторге, понимала, что вся эта рутина с почти военной дисциплиной и ежедневным классом не для нее. Ей нравилось общение, нравилось постоянное движение, смена обстановки, нравилось искусство перевода, нравилось через язык чувствовать разницу культур и через язык же находить общее, объединяя, выстраивая мосты – но в то же время не нарушая невидимой границы.

– Почему ваши вузы не готовят специалистов-организаторов? – раздался вопрос слева.

Рита поняла, что на сей раз придется выкручиваться, такого в методичке не было. Она и сама хотела бы знать ответ на этот вопрос – ей было совершенно непонятно, как можно вести деятельность, подобную той, которой занимался «Спутник», не имея при этом должного штата хорошо обученных специалистов, с вечными техническими накладками и сбоями туристических программ.

– Международный туризм для нашей страны – достаточно молодое направление, мы только приобретаем опыт в этой отрасли. Специалисты у нас готовятся, их пока выпущено мало, но мы очень стараемся, и надеемся в будущем повысить качество нашего обслуживания.

Рита внутренне понадеялась, что сказанное ею соответствовало действительности, а не было очередной выдумкой для туристов, как та, ставшая уже нарицательной, история про особый сорт колбасы, производимый только в Ленинграде, скормленная в прошлом году одной из переводчиц английской группе, поинтересовавшейся, почему у всех пассажиров пригородной электрички, в которой они ехали, в авоське лежит палка колбасы.

– Какое же оно молодое? – донесся возмущенный возглас справа. – Ваш «Интурист» еще в тридцатые годы работал, мои родители через эту контору в Москву ездили перед самой войной!

Рита обратила внимание на произнесшего фразу молодого человека с соломенными волосами и зашикавшую на него соседку:

– Молчи уже, Отто. И так все знают, что ты особым умом не отличаешься.

Тема войны в общении с немецкими группами была не то что под запретом, но всячески рекомендовалось по возможности ее не затрагивать, слишком болезненной она была для обеих сторон, а если разговор все же заходил – оставлять прошлое в прошлом. Рита, однако, молчать не собиралась.

– Вот именно потому, что наша страна потратила больше десяти лет на послевоенное восстановление народного хозяйства, развитие туризма не стояло в приоритете госплана, прежние формы работы с туристами за это время устарели, поэтому приходится разрабатывать новые и учиться практически с нуля, – ответила она.

За столом повисло неловкое молчание, длившееся, однако, недолго. Сидевшая на дальнем конце стола блондинка, прежде задававшая вопрос о браках по расчету, неожиданно встала.

– Фрекен Рита, – сказала она, – разрешите принести извинения всему советскому народу в вашем лице от всей немецкой молодежи в лице нашей группы за эту войну. Знайте, поколение детей не одобряет действий своих отцов.

Сначала вновь стало тихо. Затем стали раздаваться одинокие хлопки, вскоре сменившиеся общими аплодисментами и одобрительными возгласами «Правильно, Криста!», «Так и есть», «Верно говорит!»

Рита посмотрела на Майера. Тот сидел с багровым от гнева лицом, хотя тоже хлопал, впрочем, весьма сдержанно. Все происходящее случалось на Ритиной практике впервые, и было безусловно неожиданно и трогательно, однако надо было срочно найти выход из ситуации, в которой она оказалась по причине собственной прямолинейности. Она поднялась с места в ответ.

– Спасибо, – просто сказала она. – И вы меня простите, что затронула эту тему. Безусловно, она столь же болезненна для вашего народа, как и для нашего, пусть и иначе.

Она встретилась глазами с блондинкой и признательно кивнула ей в ответ. Готовую вновь взорваться аплодисментами группу осадил Майер, тоже поднявшись со своего места.

– Товарищи, автобус придет через пятнадцать минут. Если у вас еще остались вопросы к нашему гиду, просьба задать их сейчас, – раздраженно сказал он.

Майер был на что-то зол по какой-то непонятной для нее причине. Это было заметно по раскрасневшемуся лицу, раздувавшимся ноздрям и по резкой, отрывистой манере речи, перешедшей с радушных разглагольствований о советско-немецкой дружбе на сухой канцелярский язык.

Желающих задать вопросы оказалось неожиданно много, четверти часа вряд ли бы хватило, чтобы ответить на все. Не желая никого обижать, а заодно прикидывая время, необходимое, чтобы забрать багаж из камер хранения и организованно сесть в автобус, Рита решила, что назревавшую дискуссию лучше перенести.

– Товарищ Майер, – сказала она, – у меня еще будет время ответить на ваши вопросы, например, после обеда. А сейчас предлагаю забрать вещи из камеры хранения и пройти к автобусу, на это тоже потребуется время. Напоминаю, дорогие товарищи, в связи с техническими накладками, сейчас мы с вами отправляемся на экскурсию в Петропавловскую крепость, по дороге я вам проведу небольшую обзорную экскурсию по городу, затем едем на нашу базу, где обедаем и заселяемся в гостиницу. После обеда у вас два часа свободного времени. В семь часов вечера у нас с вами полноценная обзорная экскурсия по городу Ленинграду с последующей прогулкой по рекам и каналам. В десять часов вечера возвращаемся в гостиницу.