Текст книги "Вечная загадка Лили Брик"

Автор книги: Евгения Грановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Отец Андрей терпеливо ждал.

– Да нет, – сказала Марго, – это точно полная чепуха.

– Может, вы перестанете кокетничать и прочтете мне эти строки? – предложил дьякон.

Марго фыркнула.

– Пожалуйста, раз вы просите. – Она поискала в стопке нужный листок, вынула его и, прищурив зеленые глаза, прочла:

 
Это – спаситель! Вид Иисуса!
Спокойный и добрый, венчанный в луне.
Он ближе. Лицо молодое безусо.
Совсем не Исус. Нежней. Юней.
 

 
Он ближе стал, он стал комсомольцем.
Без шапки и шубы. Обмотки и френч.
То сложит руки, будто молится.
То машет, будто на митинге речь.
 

 
Вата – снег. Мальчишка шел по вате.
Вата в золоте – чего уж пошловатей?
Но такая грусть, что стой и грустью ранься!
Расплывайся в процыганенном романсе!
 

Марго оторвала взгляд от листка и с вызовом посмотрела на дьякона.

– Ну?

Отец Андрей подумал и ответил честно:

– Возможно, в этом есть смысл, но я пока ничего не понял. Какой-то юноша во френче, без шапки и шубы, идет по снегу. И при этом размахивает руками. Возможно, юноше грустно. И что с того?

– Мужчины, – усмехнулась Марго. – Ну, хорошо. Слушайте дальше.

И она снова уткнула взгляд в листок.

 
Мальчик шел, в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел в Тверской заставе.
Ничего не видя, мальчик шел.
 

 
Был вором-ветром мальчишка обыскан.
Попала ветру мальчишки записка.
Стал ветер Петровскому парку звонить:
– Прощайте… Кончаю… Прошу не винить…
 

– Ну? – снова спросила Марго, поднимая взгляд на дьякона, на этот раз еще требовательнее.

Дьякон растерянно пожал плечами.

– Если я правильно понял, юноша собрался покончить жизнь самоубийством. А в записке попросил никого в этом не винить. Так?

– Верно, – кивнула Марго. – Но что это за юноша? Где его встретил Маяковский? И почему о нем написал?

Отец Андрей поскреб ногтем переносицу.

– Не слишком ли буквально вы понимаете эти строки? – усомнился он.

Марго вцепилась пальцами в кромку стола и подалась вперед. Глаза ее возмущенно пылали.

– «А был ли мальчик?» – так вы хотели сказать? Пошляк в рясе, вот вы кто! Да неужели вы не понимаете, что это не просто образ! Это реальный, живой юноша!

– Да с чего вы это взяли? – начал горячиться и дьякон.

Марго вскинула брови и взвилась над отцом Андреем, подобно орлице, собираясь обрушиться на него всей тяжестью своих непререкаемых доводов, но вместо этого лишь тяжело выдохнула, обмякла и снова утвердилась на стуле.

– Я не знаю, как вам объяснить, – сказала она. – Нужно быть женщиной, чтобы это понять. Это не здесь… – Марго ткнула себя пальцем в лоб. – А вот здесь! – она приложила руку к груди.

Дьякон проследил за ее рукой и едва заметно улыбнулся.

– Хватит ухмыляться! – вспылила Марго. – И перестаньте пялиться на мою грудь!

Дьякон поспешно отвел взгляд.

– Ваша решимость в отстаивании своей точки зрения мне нравится, – сказал он. – Но вынужден вас разочаровать. В тексте поэмы несколькими строками ниже говорится буквально следующее:

 
До чего ж на меня похож! Просто ужас.
Юноша курточку стягивать стал.
Может ли быть человеку хуже —
семь лет он вот в это же смотрит с моста.
 

– Вы что, выучили поэму наизусть? – недоверчиво спросила Марго.

– Почти, – ответил отец Андрей. – Я перечитывал ее весь вчерашний вечер.

Марго заглянула в листок и пробежала взглядом по стихам.

– Между прочим, переврали несколько слов, – сказала она.

– Может быть, – согласился дьякон. – Но суть не переврал. В стихах описывается не какой-то там посторонний юноша, которого Маяковский встретил на улице. Это сам Маяковский, только семь лет назад, когда он пытался покончить жизнь самоубийством, бросившись с моста в Неву. Маяковский в этих стихах пишет исключительно о себе.

Марго нервно пожевала губы.

– Да? – мрачно сказала она.

– Да, – кивнул дьякон.

– Все-то вы знаете, батюшка, – Марго невесело усмехнулась. – Ничем вас не удивишь.

– Просто нужно внимательней читать текст.

Повисла пауза. Затем Марго резко встала с места, отшвырнув стул.

– Знаете что, дьякон? – проговорила она клокочущим голосом. – Идите к черту с вашими нравоучениями! И Маяковского с собой прихватите – за компанию!

Марго схватила со стула сумку, повернулась и быстро зашагала к выходу. Отец Андрей две секунды сидел как пришибленный. Потом тоже вскочил и заспешил за Марго, но на его пути возник официант. Он зловеще взмахнул подносом и рявкнул:

– Куда-а! А деньги!

– Вот! – крикнул дьякон, сунув ему в руку первую попавшуюся купюру.

Официант, все еще полный решимости остановить «халявщика», мельком глянул на купюру, да так и остался стоять с поднятым, словно для удара, подносом и раскрытым ртом. Потом воровато оглянулся по сторонам, сунул купюру в задний карман брюк и засеменил к барной стойке.

4

– Марго! – окликнул дьякон стремительно удаляющуюся журналистку. – Марго, да остановитесь же вы!

Марго бросила через плечо холодный, насмешливый взгляд.

– Кто это там говорит? – сардонически воскликнула она. – Господин Всезнайка? Шерлок Холмс в рясе? Идите своей дорогой!

– Вы меня неправильно поняли. Вернее – я не так выразился. – Отец Андрей нагнал журналистку и мягко взял ее за руку. – Ну что я должен сделать, чтобы вы меня простили?

Марго остановилась. Прищурила глаза, стрельнула взглядом вокруг и показала пальцем на памятник Карлу Марксу.

– Видите этот памятник? Заберитесь на постамент и трижды прокукарекайте!

– То есть…

– То и есть! – отрезала Марго.

Несколько секунд отец Андрей смотрел ей в глаза, словно проверял, не шутит ли, но Марго была непреклонна. Дьякон повернулся и, вздохнув, побрел к памятнику. Марго недоверчиво и насмешливо смотрела ему вслед. Чем ближе он подходил к памятнику, тем тревожнее становился ее взгляд. Наконец Марго не выдержала и окликнула дьякона:

– Эй!

Он продолжал упорно продвигаться к памятнику.

– Эй, не слышите, что ли! Хватит! Я сказала – хватит!

Дьякон не слушал. Он продолжал шагать к памятнику.

– Остановитесь, если не хотите, чтобы я ушла! – крикнула тогда Марго.

Отец Андрей остановился.

– Идите сюда! – приказала Марго.

Дьякон послушно вернулся. Марго смотрела на него хмуро.

– Я знала, что вы чокнутый, но не думала, что настолько.

Отец Андрей в ответ лишь пожал плечами, потом достал из сумки сигареты и как ни в чем не бывало закурил.

– Попу попала пуля в пузо, – сказала Марго.

– Что? – вскинул бровь дьякон.

– Ничего. У Маяковского была такая присказка. Ладно, считайте, что вы прощены. Давайте вернемся в кафе и выпьем еще по чашке кофе.

Дьякон покачал головой:

– Не думаю, что это хорошая идея. Пока вы неслись к выходу, я повздорил с официантом. Не хочу, чтобы он подсыпал мне в кофе стрихнин.

– Этим благородным поступком он бы осчастливил человечество, – заметила Марго. – Куда же мы тогда пойдем?

Отец Андрей поднял руку и посмотрел на часы.

– У нас есть еще минут десять. Давайте сядем на скамейку и договорим.

– Как скажете, – смиренно сказала Марго, которой и самой стала надоедать роль капризной и колкой стервы. – Ведите меня к вашей скамейке. Если по пути попадется мороженое – вы знаете, что делать.

– Гм… – дьякон поскреб ногтем переносицу. – А какое вы любите?

– Любое, – отчеканила Марго. – При условии, что это будет пломбир с карамелью, посыпанный грецкими орехами.

Пять минут спустя Марго и отец Андрей сидели на скамейке. Дьякон щурился на солнце, которое начинало светить и жарить уже совсем по-летнему, а Марго ни на что не смотрела, у нее было занятие поважнее – она ела мороженое. Только объев мороженое до деревянной палочки, Марго обрела способность говорить.

– Дьякон, а вы бы и правда полезли ради меня на памятник? – поинтересовалась она.

– Разве я похож на сумасшедшего?

– Но вы так уверенно шли.

– Шел, – согласился отец Андрей. – Потому что знал, что вы меня остановите.

– Вот оно что, – возмущенно нахмурила брови Марго. – Я думала, вы герой, а вы заурядный жулик!

Дьякон самодовольно улыбнулся.

– Жуликом меня еще никто не называл, – доверительно сообщил он.

Марго облизала палочку, швырнула ее в урну, затем повернулась к дьякону и выдала ультиматум:

– За этот подлый обман вы купите мне еще одно мороженое!

– Нет, не куплю, – сказал отец Андрей. – На то время, пока вы едите мороженое, вы потерянный для общества человек. А нам нужно закончить разговор. Сегодня утром я встречался с Ольгой Орловой.

– Директор Дома фотографии?

– Угу. Вчера вечером, часов в восемь или около того, к ней приходил мужчина. Представился искусствоведом.

– Везет же некоторым, – вздохнула Марго. – И что, он предложил ей что-то жутко неприличное?

– Ужасно неприличное. Он предложил ей купить у него негативы Родченко. – Дьякон выдержал паузу и проговорил со значением: – Непроявленные негативы. Он все пытался узнать – сколько они могут стоить. Ольга не хотела поддерживать этот разговор, но гость был навязчив, и она вынуждена была назвать сумму.

– Сколько? – с любопытством спросила Марго.

– Сто тысяч долларов, – ответил дьякон. – Сумму она взяла почти из головы. На самом деле они могут стоить и двести тысяч, и триста. Или вообще ничего не стоить. Назвав сумму, Ольга тут же оговорилась, что такая сделка практически невозможна. Ведь негативы не проявлены. Кто знает, что на них изображено? И кто докажет, что их автор – именно Родченко?

– Логично, – сказала Марго. – И что наш таинственный незнакомец? Неужто смирился?

Отец Андрей покачал головой:

– Нет. Он стал описывать Орловой выгоду этой сделки. «А что, если все-таки это негативы Родченко? А на них – ключ к разгадке тайны века? Можно устроить из этого отличное шоу. Прямо на открытии выставки Родченко! Устроить публичную проявку и печать снимков. Пригласить журналистов и телерепортеров и сделать это в прямом эфире!» Так он говорил.

Марго присвистнула.

– А идея-то неплохая, – заметила она.

– Да, неплохая, – согласился дьякон. – «Это может стать гвоздем выставки! Сенсацией!» – так он сказал.

Марго понимающе кивнула.

– Ну, а что Ольга?

– Поначалу ей стало любопытно, но в конце концов она решила, что имеет дело с сумасшедшим. Сказала посетителю, что обдумает его предложение. Он пообещал связаться с ней в самое ближайшее время. На том и распрощались. Кстати, Орлова подробно описала его внешность. Высокий, крепкий. С бритой головой. Нос длинный, глаза голубые, взгляд колючий.

– Типичный искусствовед, – усмехнулась Марго. Она задумчиво потеребила пальцами губу. – Значит, крепкий. Так-так… – Марго уставилась на отца Андрея. – Есть еще один факт, о котором вы наверняка не знаете.

– Какой факт? – настороженно спросил дьякон, предчувствуя недоброе.

– Вчера вечером был убил еще один коллекционер – некто Палтусов. Ну, как убит… Вообще-то он умер от сердечного приступа. На теле нет ни одного синяка.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво спросил дьякон.

Марго дернула уголком губ и небрежно ответила:

– Я там была.

– Были? – изумленно проговорил отец Андрей.

– Ну да, была. А что вас так удивляет? Я ведь журналистка и всегда все узнаю первой. Не считая милиции, конечно. Этих красавцев никто не переплюнет. Но я не об этом. Дело в том, что коллекционер Палтусов – мужчина мощный. Под два метра ростом, и каждый бицепс – как моя голова. Так вот, Палтусов был привязан к стулу, а на теле у него ни одного синяка. Похоже, убийца просто скрутил его, усадил на стул и обмотал скотчем, как куклу.

Дьякон помолчал, обдумывая все услышанное. После чего спросил:

– Намекаете на то, что убийца очень силен физически?

– Ну да! – кивнула Марго, сверкая глазами. – И ваш «искусствовед» как раз подпадает под этот образ!

Отец Андрей помрачнел.

– Убиты уже два коллекционера, – в мрачной задумчивости произнес он. – Допустим, что убийца шел по следам пропавших негативов. Сначала он убрал Шихтера, потом Палтусова…

– А затем, расправившись с коллекционерами, заявился в Дом фотографии и предложил купить у него негативы, – поддакнула Марго.

Отец Андрей посмотрел на нее тяжелым взглядом.

– Если это так, значит, негативы уже у убийцы и трупов больше не будет.

– Ну, хоть что-то хорошее, – криво усмехнулась Марго.

– Я тоже забыл вам кое о чем сообщить, – сказал дьякон. – Когда Ольга Орлова узнала, что нас интересует Лиля Брик, она рассказала об одной своей знакомой. Это старая женщина, можно сказать – глубокая старуха. Изида Альбертовна Беккер. Так вот, когда-то она дружила с Лилей Брик.

– Очень старая? – поинтересовалась Марго.

– Около ста лет.

Марго присвистнула.

– А вы уверены, что она еще жива?

– Ольга встретила ее совсем недавно в Театральном музее. Старушка была еще ого-го. Если верить Ольге, Изида Альбертовна любит поболтать о прошлом. Мы можем это использовать.

– Вы взяли ее телефон?

– Разумеется. Хотите сами позвонить?

– Да. Я представлюсь журналисткой и скажу, что пишу статью об отношениях Лили Брик и Маяковского. В «Караван историй»!

– Хорошая идея, – сказал дьякон. – Вряд ли старушка перед этим устоит.

Марго снисходительно улыбнулась.

– Все жаждут славы – и молодые, и старики. А старики еще и любят предаваться воспоминаниям. Она мне не откажет, вот увидите.

Ветер вытряхнул из урны разноцветный фантик и потащил его по асфальту. Журналистка проводила фантик прищуренным взглядом и повернулась к отцу Андрею.

– Так как насчет еще одной порции мороженого? Мне кажется, я ее заслужила.

– На все сто.

Отец Андрей поднялся со скамейки и отправился к лотку с мороженым.

Глава 4
Мне нужны эти два месяца

Москва, декабрь 1922 года

1

Высокий, красивый мужчина в коричневом пальто с меховым воротником и в теплом французском кепи шел по заснеженному тротуару Мясницкой улицы. Внешность мужчины была столь необычна, что прохожие оглядывались ему вслед и восторженно покачивали головами. Удивлял их, в первую очередь, рост мужчины – в нем было едва ли не два метра, а уже во вторую – лицо; увидев такое лицо однажды, уже невозможно было его позабыть. Лицо сильное, с полными, чувственными, но в то же время мужественно и даже как-то высокомерно-мужественно очерченными губами.

Когда гигант проходил мимо магазина одежды «Весна революции», из двери магазина вышел почти столь же высокий человек. Человек этот был в черном кашемировом пальто. На согнутой в локте руке висела черная лакированная трость с золоченым набалдашником в виде головы хищной птицы. Лицо у мужчины было неприятное – бледное, одутловатое и какое-то нерусское. Маленькие голубые глаза смотрели отчужденно и холодно. Неприятное впечатление дополняла лысая голова, на которую мужчина, едва покинув магазин, напялил котиковую шапку устаревшего фасона. На пальце мужчины при этом сверкнул перстень с огромным дымчато-серым камнем.

Мужчина в котиковой шапке посмотрел вслед удаляющемуся гиганту, усмехнулся и громко окликнул:

– Герр Маяковски!

Гигант остановился. Повернул голову и глянул на мужчину в котиковой шапке из-под нахмуренных бровей.

– А, это вы, – сказал он слегка удивленно. – Какими судьбами в Москве?

– Бизнес, – с улыбкой ответил человек в котиковой шапке. – Ужасно рад вас встретить, герр Маяковски. Вы сильно спешите?

– А вам-то что?

– Позвольте мне пройтись с вами. У меня есть к вам разговор.

– Валяйте.

Маяковский повернулся и зашагал дальше, не слишком заботясь о том, нагонит ли его человек в котиковой шапке. Тот, однако, нагнал и пошел рядом.

– Вы кое-что обещали мне в Берлине, герр Маяковски, – заговорил он дружелюбным голосом.

– Да, я помню, – не поворачиваясь, ответил Маяковский.

– И что же? Вы передали мое предложение фрау Брик?

– Угу. Упаковал, перевязал красной ленточкой и передал лично в руки, – грубовато ответил Маяковский.

– Замечательно! Я знал, что вы человек слова. И что же решила фрау Брик?

Маяковский резко остановился, и человек в котиковой шапке, шедший слегка позади, налетел на него. Маяковский ожидал, что сила удара отбросит назойливого немца в сторону, но тот устоял, и, чтобы самортизировать толчок, Маяковскому самому пришлось покачнуться и отступить на шаг.

На губах немца промелькнула улыбка – слишком жесткая для общего слащавого выражения лица. Впрочем, она тут же исчезла.

– Прошу прощения, – виновато проговорил немец, абсолютно русским жестом приподняв котиковую шапку так, как это делают московские интеллигенты. Голос у него был неприятный. Вроде вежливый и в то же время отталкивающе-холодный, как если бы кусок острого стекла завернули в бархатную тряпочку. – Так что ответила фрау Брик? Она достанет мне кольцо?

– А почему бы вам самому не заняться поисками кольца, раз уж вы в Москве? – сухо осведомился Маяковский.

– Есть причины, – уклончиво ответил немец.

– Какие? – прямо спросил поэт.

Немец заколебался.

– Ну… Все же я иностранец. А иностранцы в вашей стране чувствуют себя несколько… стесненно. Слишком много навязчивого внимания.

– Русским за границей тоже несладко, – сказал Маяковский. Усмехнулся и добавил: – На собственной шкуре испытал.

– Да-да, я о таком слышал! – с готовностью улыбнулся немец. – Слежка, отчеты в иностранное ведомство – прямо как в настоящем шпионском детективе. Что делать, мы с вами по разные стороны баррикад. Но лично нам с вами нечего делить. Так как насчет кольца, герр Маяковски?

– Не думаю, что сделка удастся, – ответил поэт.

– Но вы дали слово, – с упреком произнес немец. – И теперь должны ответить за него.

– Ответить? Чем, интересно? Уж не жизнью ли? – иронически поинтересовался Маяковский.

– Возможно, что и так, – сказал немец, прищуривая холодные глаза, и в голосе его на этот раз не было ничего смешливого или приветливого.

Несколько секунд мужчины смотрели друг другу в глаза. Наконец Маяковский скривил рот набок и пробасил скрежещущим голосом уличного драчуна:

– Послушайте, херр Лысофф, отвалите, если не хотите беды. Встречу вас еще раз – набью морду. А если и это не поможет – переломаю ноги и сброшу с Москворецкого моста. Ферштейн?

– Ja, – усмехнувшись, ответил немец.

Маяковский повернулся и пошел своей дорогой, а человек в котиковой шапке остался стоять, где стоял. Когда Маяковский отошел шагов на десять, немец снова усмехнулся, поднял руки и произвел в воздухе несколько движений, словно оплетал удаляющуюся фигуру поэта невидимой паутиной. При этом жирные губы немца быстро и беззвучно шевелились, будто он читал про себя какую-то молитву или заклинание. Все это заняло несколько секунд, после чего немец опустил руки, повернулся и зашагал в другую сторону, бодро постукивая черной тростью по обледенелому бордюру тротуара.

2

На мосту, лицом к закованной в лед реке, стояла женщина, одетая во все черное. Черное пальто, черные перчатки, черный платок на голове. Маяковскому сделалось неприятно, словно он увидел перед собой черную кошку, которая собирается перебежать дорогу, и он чуть было не повернул назад. Но упрямство и здоровый скептицизм взяли свое.

Когда он проходил мимо, женщина обернулась и насмешливо произнесла:

– Золотой, красивый, дай погадаю!

– Нечего мне гадать. Я все про себя знаю, – бросил поэт, не останавливаясь.

– Про себя да, а про Лилю? – произнесла за его спиной цыганка.

Маяковский остановился как вкопанный. Посмотрел на цыганку через плечо. Прищурил темные глаза.

– Что вы сказали?

– Я говорю: дай руку, касатик, погадаю!

– Нет, после этого.

– Сказала, что расскажу тебе все за половину. За половину цены!

– А мне послышалось… Ладно, не важно. Сколько берешь?

– Сколько не жалко, касатик!

Маяковский вынул из кармана руку, стянул с нее перчатку и протянул цыганке огромную ладонь. Она тоже сняла перчатки. Взяла ладонь поэта холодными белыми пальцами. Маяковский вдруг подумал, что у нее очень красивые пальцы. И слишком ухоженные для простой цыганки. Он уже хотел спросить, но тут цыганка заговорила:

– Напрасно травишь душу, милый. Любовь пройдет, придет другая. Но впереди у тебя тяжелое испытание. Захочешь все закончить. Когда решишься – увидишь человека. Не проходи мимо, иначе – беда.

– Какая беда? – прищурился Маяковский.

– Смерть! – ответила цыганка. – Не спасешь его – пропадешь сам.

– Да кого его? – спросил поэт. – Про кого ты говоришь?

– Ты его узнаешь. Он – это ты.

Маяковский отдернул руку.

– Чушь какая-то. Двойника своего, что ли, увижу? Так я его каждый день в зеркале вижу. Глупости твое гадание, цыганка. Пошлый пережиток.

Цыганка вдруг затряслась, словно ее заколотил озноб, прикрыла лицо ладонями и громко сказала, почти крикнула:

– Не играй в рулетку! Не играй! Не повезет – умрешь!

– В рулетку не играю. Предпочитаю карты, – отрезал Маяковский. – И вообще, шли бы вы лучше, девушка, на курсы машинисток. И вам хлеб, и государству польза.

Маяковский повернулся и зашагал своей дорогой. Минут через десять он вдруг остановился как вкопанный. Маяковского поразил один странный факт: он вдруг понял, что не помнит лица цыганки, будто он на него и не смотрел. Но ведь должен был смотреть! Хотя… «Видно, я слишком сильно был занят собой, – решил Маяковский. – Да и темно было. А фонари там разбиты».

И он выбросил эту чушь из головы.

Маяковский бродил по городу, понурив голову и глядя на заснеженный тротуар, как в бездонную пустоту. Казалось, что, погруженный в свои мысли, он шагает, не разбирая дороги. Так оно и было. По крайней мере, часом позже, когда ноги привели поэта к кирпичному дому в Водопьяном переулке, вид у него был растерянный, словно он и сам не мог понять, как здесь оказался.

Маяковский задрал голову, долго глядел на два освещенных окна во втором этаже. В зашторенных окнах мелькали тени. Несколько раз поэту показалось, что он слышит отдаленный женский смех и звон бокалов.

Маяковский привалился плечом к стене и глухо застонал. Из глаз его потекли слезы.

– Что же ты со мной делаешь… – прошептал он.

В лицо поэту дул холодный ветер, но он его не замечал, как не замечал и катившихся по щекам слез. Он снова посмотрел на горящие окна, на эти огненные карты в руках у мрачного шулера особняка. Губы яростно зашептали:

 
Прикрывши окна ладонью угла,
стекло за стеклом вытягивал с краю.
Вся жизнь на карты окон легла.
Но в этом покере я проиграю.
 

 
В снегу лежит Водопьяный. Вид —
адов. Тот еще фон.
В кресле Лиля. Она сидит.
Оскалился цифрами телефон…
 

«Нет, плохо. Про телефон плохо… Позвонить! – вспыхнуло у него в мозгу. – Сейчас же! Она не сможет не взять трубку. Там ведь люди, и ей будет неловко не взять! Немедленно домой и звонить!»

Но вместо того чтобы пойти домой, Маяковский направился к подъезду. Он подошел к двери. Некоторое время стоял перед ней в нерешительности, потом протянул руку и обхватил пальцами холодную медную ручку.

По лестнице он почти взбежал. Остановился перед квартирой Бриков, постоял немного в нерешительности, вслушиваясь в долетавшие из-за двери звуки. Постучать – не постучать?..

Внизу послышались чьи-то шаги. Кто-то быстро поднимался по лестнице. Маяковский отошел в темень и прижался спиной к стене.

Возле квартиры остановился мужчина. Смахнул с плеча соринку, пригладил ладонью лацкан пальто и только после этого громко постучал в дверь.

– Сейчас-сейчас! – послышалось из-за двери.

Дверь приоткрылась, выпустив наружу полоску желтого света.

– Иван Арсеньевич, вы пришли! – Ее голос.

– Пришел-с.

– Проходите скорее! И умоляю вас – без церемоний.

– А у вас, я вижу, танцы?

– Да еще какие! Представьте себе, Афанасьев вывихнул во время польки ногу. Теперь приплясывает, сидя на стуле. Прямо кентавр!

Дверь захлопнулась, проглотив полоску желтого света. Маяковский отлепился от черной, холодной стены. Зашевелил губами, мучительно морща лоб.

 
Полоска света осветила фразу.
Слова непонятны – особенно сразу.
Слова так (не то чтоб со зла):
«Один тут сломал ногу,
так вот веселимся, чем бог послал,
танцуем себе понемногу»…
 

Маяковский поднял руки и сжал ладонями виски. У него вдруг закружилась голова. И в этом адском круговороте зазвучал Ее смех. Он журчал, переливался и искрился в голове, как целое море стеклянных шариков, скользил по извилинам мозга, как по волнам, то выныривая, то вновь погружаясь в пучину.

– Перестань… – шептал Маяковский. – Уйди… Пожалей…

Постояв с минуту, поэт решительно тряхнул головой, подхватил упавшую было кепку и бросился по лестнице вниз. Скорее! Прочь отсюда, чтобы не сойти с ума!

В подъезде он наткнулся на поднимавшуюся по ступенькам девушку и вскрикнул:

– А, черт!

Затем понесся дальше, перепрыгивая через ступеньки и рискуя свернуть себе шею. Выскочив на улицу, поэт остановился и вдохнул полной грудью холодный воздух. Было уже совсем темно, на небе вспыхнуло несколько звезд, те, что сумели пробиться сквозь грязные разводы туч.

В голове зароились строчки – горькие, мучительные.

 
Скажу: «Смотри, даже здесь, дорогая,
стихами громя обыденщины жуть,
имя любимое оберегая,
тебя в проклятьях моих обхожу»…
 

Маяковский достал из кармана портсигар. Вставляя в зубы измятую папиросу, он почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Неподалеку от подъезда, опираясь о трость, стоял высокий, полный человек в длинном пальто и старомодной котиковой шапке.

Внутри у Маяковского все заклокотало.

– Вы! – выдохнул он, и искрящееся облако пара вылетело у него изо рта. – Здесь!

– А, герр Маяковски! – сунув трость под мышку, мужчина двинулся на Маяковского. – Рад увидеть вас снова. Вы от фрау Брик? Как она? Жива, здорова, весела?

Маяковский стоял, широко расставив ноги, в сдвинутой на затылок кепи, с дымящейся папироской в углу рта, угрюмый и опасный.

– Я ведь вас, кажется, предупреждал…

– Знаю-знаю, – махнул рукой немец. – Сломаете мне ноги и сбросите с моста в реку. Позвольте вам заметить, у вас было очень забавное лицо, когда вы это говорили. Я давно так не смеялся.

– Смеялся? – вновь выдохнул поэт, и туманное облачко пара заклубилось у его рта. – Значит, смеялся. Ну, так я тебе покажу…

Маяковский с хрустом сжал кулаки, однако немца это ничуть не смутило.

– Ах, оставьте, дорогой мой! – весело сказал он. – К чему эта трагическая интонация? Вы ведь не в первый раз оказываетесь третьим лишним? Хотя… на этот раз, кажется, четвертым? – немец омерзительно засмеялся.

Маяковский молча кинулся на него с кулаками. Ударил правой, ударил левой, но кулаки рассекли холодную пустоту, и поэт, не удержав равновесия, повалился в сугроб. Снег обжег лицо и руки. Маяковский перевернулся и сел в сугробе, отирая заляпанное снегом лицо. Вид у него был растерянный.

– Как вы это сделали? – спросил он изумленно.

Немец взмахнул палочкой и ответил:

– Просто. Вы, должно быть, думаете, что бодрствуете. Тогда как на самом деле вы спите.

– Как сплю? Где сплю? – не понял Маяковский.

– В своей комнате в Лубянском проезде, где же еще. Не в Зимнем же дворце!

Маяковский приподнялся на локте и тяжело встал.

– Что вы несете? – угрюмо сказал он.

– Да-да, не удивляйтесь – вы во сне! – весело сказал немец. – А это, уж извините, моя область, и здесь я – полный хозяин.

Маяковский тряхнул тяжелой головой, подумал, потом спокойно спросил:

– Так вы мой кошмар?

– Если вам так больше нравится – да, – ответил немец.

– А цыганка? Она тоже мне приснилась?

– Цыганка? Какая цыганка?

– А, так, значит, она была настоящая! – торжествующе произнес Маяковский. – Но когда же я уснул? И как я добрался до дому? Я этого совсем не помню.

– Вы что-то говорили про цыганку, – напомнил немец.

– При чем тут цыганка? Зачем она вам?

– Видите ли, меня давно интересуют цыганки. Можно даже сказать, что я специалист по изучению цыганок.

– Этнограф? – машинально спросил Маяковский.

– Именно так! Именно этнограф! У вас удивительный талант формулировать, герр Маяковски.

Поэт потер пальцами лоб и мучительно поморщился, словно попытался ухватить мысленно ускользающий образ или улетучивающееся воспоминание, так и не успевшее закрепиться в мозгу.

– Мне кажется, что вы мне это уже говорили… – неуверенно произнес он. – Или не вы… И не мне…

– Дежавю, – кивнул немец. – Это со многими случается. Вот что я хочу вам сказать, герр Маяковски. Не ходите сюда больше. Не мешайтесь под ногами у приличных людей.

– Не ваше дело, куда мне ходить, – угрюмо проговорил поэт.

– В данном случае вы ошибаетесь. Это очень даже мое дело. И я вам не позволю мешать.

– Как будто я вас послушаю, – скривил губы Маяковский.

– Послушаете, – убежденно сказал немец. – Вы же не хотите, чтобы с Лилей Юрьевной стряслась беда?

Глаза Маяковского грозно блеснули в темноте.

– Не ходите к ее дому, – повторил немец. – И не встречайтесь у нее на пути. По крайней мере, до двадцать восьмого февраля. Ведь именно такой срок вы для себя отмерили?

Маяковский глянул на иностранца изумленно.

– Откуда вы знаете?

Немец усмехнулся.

– Вы забыли? Я ведь ваш кошмар. В некотором роде я – это вы. Поэтому я знаю все, что знаете вы.

Поэт поднял руку и, мучительно морщась, потер пальцами лоб.

– Мне нужны эти два месяца, – хрипло сказал он. – Я стану другим. Я еще способен любить.

– К несчастью, да. Но и это с годами проходит. Когда пройдет полностью, от вас останется одна пустота. Нечто вроде мыльного пузыря.

Маяковский стоял напротив немца, сжимая в руке кепку, тяжело, прерывисто дышал.

– Ваше счастье, что вы – мой сон, – процедил он сквозь зубы.

– Посмотрите правде в глаза – с вами все давно уже кончено, – сказал немец. – Впрочем, вы еще можете изменить свою жизнь. Допустим, пойдете на завод и станете обтачивать чугунные болванки. Возможно, из вас выйдет неплохой слесарь. Впрочем, зачем же завод? У вас уже есть профессия. Вы неплохой игрок, герр Маяковски. Могли бы зарабатывать себе этим на жизнь. Кстати, не хотите сразиться?

В руках у немца появились карты. Он ловко их перетасовал. Маяковский смотрел на карты и видел, что это не обычные карты. Вместо королей и дам он успел разглядеть старуху с косой и повешенного за одну ногу человека. Терпеть это не было больше сил.

– А ну убирайся! – взревел Маяковский. – Пошел вон, свинья!

Он сжал кулаки и бросился на немца.

На этот раз Маяковского принял не обжигающе-холодный сугроб, а обжигающе-жаркая постель.

Подушка взмокла от пота и слез. Маяковский поднял голову. Несколько секунд от тупо глядел во тьму, потом разжал запекшиеся губы и тихо простонал:

– Ли-и-ля-я…

В голове зашевелились слова, складываясь в выпуклые, тяжелые метафоры.

 
Я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края…
В темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало, повторяя.
 

«Твои черты… Как безумное зеркало…» Маяковский судорожно пошарил рукой по полу, нащупывая карандаш и листок, чтобы записать пригрезившиеся строки, но ни того, ни другого на полу не оказалось. Он снова опустился на мокрую подушку. Лежал и думал, что больше не уснет, и от мысли этой становилось страшно. Страшно лежать в темноте, одному, с воспоминанием о кошмаре, оставившем в душе тяжелую, потную муть, от которой сжималось сердце.

Но вскоре он снова уснул.