Текст книги "Штрихи к портрету кудесника"

Автор книги: Евгений Лукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Да Бог с ними, с приметами, – легкомысленно отмахнулась она. – Вы мне вот что лучше скажите… Есть же, говорят, у супругов критические годы, когда браки чаще всего распадаются… То ли пять, то ли семь лет…

– А как же, – солидно проговорил молодой колдун. – Целые науки этим занимаются: астрология, нумерология… Оп-паньки, – выдохнул он вдруг, сообразив. – Вы который год замужем?

– Двенадцатый.

– И-и…

– Вполне счастлива.

– Как? Вообще? – всполошился Глеб.

– Ну да «вообще»! Долгов – выше крыши, детишки тоже – те ещё оторвы, хлопот с ними полон рот. С мужем только повезло. Если не врёт, то и ему со мной…

– Но если у вас в супружеской жизни и так всё хорошо, – с искренним недоумением спросил Портнягин, – зачем было к колдуну идти?

Честно говоря, внутренне он уже начинал закипать. Мало того что припёрлась неизвестно зачем, ещё и на мировоззрение посягает! На секунду даже мелькнула мысль: порчу, что ли, на неё навести – чтоб знала?

– Да понимаете… – замялась она. – Странно как-то, согласитесь, всё получается. Кругом люди как люди, а мы… Смотрю: в газете ваша рекламка с адресом. Как раз шла мимо… Вот и подумала… Вдруг вы объясните!

– Так… – пробормотал ученик чародея, тщетно потирая лоб. – Может, в паспорте ошибка? – с надеждой спросил он, припомнив разговор Ефрема со склочным молодым человеком. – Или нарочно дату поменяли…

– А смысл?

Да, действительно… Одно дело, когда подгоняешь свой гороскоп под гороскоп жениха (или там невесты), и совсем другое, когда наоборот.

В этом состоянии крайней озадаченности и застал воспитанника старый колдун Ефрем Нехорошев, вернувшийся с недолгой, в полном соответствии с нумерологией, прогулки.

– Трудный случай? – как всегда с подковыркой осведомился он, смерив гостью взглядом и поприветствовав кивком.

– Да вот ни приметы на неё, ни числа не действуют, – пожаловался Глеб. – Двенадцать лет с мужем живёт – и хоть бы хны!

– А тебе сколько, матушка, лет?

– Пятьдесят два.

– Так чего ж ты хочешь? Кто после сорока в брак вступил – хоть гороскопы на него не составляй! Весь цикл напрочь отшибает. Не у всех, конечно, но случается, случается…

– Вроде климакса что-то? – дерзко спросила гостья.

Шутка Ефрему понравилась. Смеялся долго.

– А правда, – с недоумением сказал Глеб, когда, проводив неуязвимую для чисел и знамений посетительницу, оба подсели к столу побаловаться кофейком. – Почему так? До сорока действует, а после сорока – хрен…

– Да понимаешь, Глебушка… – закряхтел старый колдун. – С возрастом-то люди умнеют… иногда… А как поумнел – считай, фраер порченый, ничем его не проймёшь: ни планидами, ни приметами… На всё ему наплевать, для него счастье, вишь, главное… Это если, конечно, поумнел… – Отпил крохотный глоток, посмаковал. – Не ждал, что так скоро вернусь?

– Ну как не ждал? – с гордостью отвечал ему Портнягин. – Вычислил…

Чашка старого чародея со стуком опустилась на блюдце.

– Расчёт покажь… – внезапно потребовал Ефрем.

Портнягин подал исчёрканную четвертушку ксероксного листа. Колдун насупил брови, надел очки.

– Математик… – сказал он спустя малое время, как клеймо приложил. – Лобачевский… Семьи восемь у тебя четырнадцать получается?

– Где? – вскинулся Глеб.

– Да вот… А я, главное, не пойму: что это меня раньше времени домой потянуло? Ты с числами-то осторожнее в следующий раз!

Портнягин схватил заговорённый огрызок карандаша и кинулся пересчитывать. Спустя минуту поднял очумелые глаза.

– Не понял! Расчёт неправильный, а всё равно сработал?

– А ты думал? Как ошибёшься – так оно всё и выйдет. Что в жизни, что в колдовстве…

– Погоди! – спохватился Портнягин. – А как же у этого… у клиента у твоего… Жена паспортные данные сменила, а всё равно стерва!

– Стало быть, и старый паспорт где-нибудь прячет… – пояснил колдун. – На всякий случай…

– Так их же уничтожают!

– Значит, запасной был. А то сам не знаешь, как это делается! Соврала, что потеряла. Новый выдали. Ну а с ним уже дату рождения менять пошла…

ВЕНЕЦ ВСЕМУ

Пробовал честно жить, пробовал, теперь надо попробовать иначе…

Фёдор Достоевский

Ну что ты тут прикажешь делать! Портнягин сбросил с плеча рюкзак с наговорённым горохом и присел на корточки, разглядывая чёткие оттиски узких шин, коих на перекрестье песчаных тропинок насчитывалось ровно три. Наверняка их оставил здесь грузовой мотороллер, излюбленный транспорт юных хуторян, – мерзкое, оглушительное, всепроникающее устройство с кузовом чуть больше чемодана, куда, однако, при случае помещается восемнадцать человек. Только что на деревья они на нём не въезжают…

И ещё велосипеды. В детстве ученик старого колдуна Ефрема Нехорошева сам любил гонять на велике, теперь же видеть не мог без содрогания этот насекомый механизм. «Народу, – как учили в школе, – пределы не поставлены». А посади его на два колеса с педалями – тогда и вовсе караул.

Сорвали, короче, обряд, аборигены хреновы, испортили тропинку… Теперь изволь переться чуть ли не до самых Колдобышей, если и там стёжку не раздолбали.

Предстоящее Глебу колдовство относилось к разряду трудноисполнимых и получалось исключительно с голодухи. Шёл тринадцатый день строгого поста (хлеб, вода, отварная рыба), так что раздражительность Портнягина была вполне объяснима и даже простительна.

Единственное, что утешало: по словам Ефрема, подобные подвиги предстояли ученику не чаще, чем раз в полгода. Настоящий венец безбрачия, хотя и считается не менее модной напастью, чем родовое проклятие, в действительности явление крайне редкое и в чистом виде практически не встречается.

Но дамам-то этого не растолкуешь. Идут и идут. И у каждой венец безбрачия. Бабе тридцать с хвостиком, двое детей, никак второй раз замуж не выскочит – представляете, и она туда же! Венец, говорит, пришёл… Ты ж не девственница, дура! Какой венец?

Потом, конечно, выясняется, что перепутала с печатью одиночества. Ну, это порча не столь серьёзная. Выявить с помощью обычных гадальных карт – раз плюнуть. Выпали при раскладе три дамы и пустой (пиковый) валет – значит кто-то тебя, голубушку, того… запечатлел. Снимается печать одиночества тоже относительно легко. Всего-то делов: купить живую курицу (холостяку, естественно, петуха), принести специалисту, а дальше уже дело техники. В полночь связываем квочке ноги, кладём на стол, накрываем новым платком и водим над ней зажжённой свечкой, приговаривая: «Как этой птице не кричать – так и снимется печать…» Назавтра до зари выносим цыпу из дому и продаём за копейку любому бомжу. Есть, конечно, и другие способы, но этот самый простой…

Или того хлеще: замужняя припрётся. Супруг для неё, видите ли, не в счёт!

А вот истинный венец безбрачия снимать – замучишься. Мало того что паечка двенадцать дней – хуже, чем на зоне, изволь отыскать три пеших перекрёстка. Пеших! Где ты их в наши дни найдёшь? Два квартала в центре, правда, объявили прогулочным сектором, бордюрчиком огородили, однако, во-первых, пацанва там всё равно рассекает на роликах и на скейтах, а во-вторых, попробуй рассыпь посреди улицы дюжину горстей гороха! Тут же и загребут.

Но как же они всё-таки на мотороллере-то сюда проскочили?

Глеб Портнягин вскинул рюкзак на плечо и направился по той тропке, что вела в сребролистую осиновую рощицу, выезд из которой он пару недель назад заклял самолично. Вот оно, это неодолимое для колеса место. Должна была здесь лежать заговорённая дощечка с торчащими для верности остриями гвоздей. Нету. Возможно, грибники наступили и выкинули, а потом уже мотороллер проехал…

Внезапно в густом кустарнике кто-то невидимый устрашающе зашуршал и вроде бы даже заворочался по-медвежьи. Казалось, что из зарослей намеревается вылезти некое доисторическое чудовище. Всего-навсего куры. Ни медведь, ни динозавр – никто не способен поднять столько шума в буреломе, сколько его может произвести немногочисленная куриная банда, внезапно обнаружившая харч.

А бомжам за копейку вас давно не продавали, пернатые?

Зла не хватает!

Ладно, попытаем счастья возле Колдобышей.

* * *

Говорят, в языках северных народов существует до двадцати и более слов, обозначающих снег. Вот и у нас тоже. Согласно словарю Даля: сапожник – наклюкался, портной – настегался, музыкант – наканифолился, немец – насвистался, лакей – нализался, барин – налимонился, солдат – употребил. Будучи склонен ко всем вышеперечисленным действиям, старый колдун Ефрем Нехорошев посты превозмогал с трудом. Поэтому венцов безбрачия у него за полгода накопилось ни много ни мало – пять штук. Три женских, два мужеских. И все их сейчас предстояло снять оголодавшему Глебу Портнягину. Разом. На хапок. Хотя и поимённо.

«Адам, я тебе невесту дам, – бормотал ученик колдуна, разбрасывая на перекрестье не осквернённых колесом тропок второй килограмм наговорённого гороха. – Иди не в ад, а в благословенный сад. Иди к Еве, там на святом Древе…»

И по мере его бормотания где-то в городе с некой рабы Божьей Агнии, которую Глеб даже и в глаза ни разу не видел, неслышно спадало родовое проклятие, обрекавшее несчастную на невнимание мужчин и вечный перед ними страх. Проще сказать, происходила духовная дефлорация, за которой вскоре должна была последовать и дефлорация телесная. В полном соответствии с древней максимой Герметизма: «Как наверху, так и внизу».

Портнягин бросил двенадцатую горсть, причитающуюся рабе Божьей Агнии, и приостановился. Тут главное – со счёта не сбиться. Дальше – перебор. Наградишь невзначай нимфоманией – красней потом. Ефрем говорит, были такие случаи: сняли венец безбрачия – пошла по рукам. С жалобами, правда, никто потом не обращался, ни она, ни партнёры её, но всё равно… неловко, неприятно…

Нет, не умеем мы правильно распорядиться своей ущербностью. Казалось бы, ну что тут сложного? Не дал тебе Бог ума – живи чувствами, не дал чувств – живи умом. Не дал ни того, ни другого – ещё лучше: просто живи! Мы же вместо этого учиняем борьбу с собственными недостатками, совершенно бессмысленную, как и всякая борьба, а после неимоверных лишений и мук получаем в итоге те же недостатки, только вывернутые наизнанку.

Если вдуматься, что есть порок? Неверно использованное достоинство. Работай Чикатило следователем – ох несладко пришлось бы преступному миру! Или, допустим, тот же венец безбрачия. Да тебе с ним в монастыре цены не будет! Ну так ступай в монашки – куда ты замуж прёшься? Иные вон и рады бы в рай, да грехи не пускают.

Всякий пост хорош уже тем, что когда-нибудь кончается. Оказавшись в черте города, Глеб Портнягин разом вознаградил себя за все двенадцать с половиной дней. Путь его пролегал причудливым зигзагом – от мангала к мангалу.

Сытый, довольный до благодушия, нисколько не напоминающий того нервного молодого человека, что разбрасывал горстями горох возле Колдобышей, входил ученик чародея в тесную загромождённую колдовским инвентарём однокомнатку. Наставника он застал за работой: склонясь над широкой узловатой ладонью клиента, старый чародей Ефрем Нехорошев сосредоточенно вникал в её замысловатую картографию.

– Да-а… – говорил он, соболезнующе кивая бородёнкой. – Четырёхугольничек-то у нас… того… подгулял… великоват, к бугру Юпитера расширяется… да и линия жизни у нас, значит, без островка… Старомодная ручка-то… Трудненько сейчас с такой, трудненько…

Стараясь не шуметь, Портнягин бросил опустевший рюкзак в кладовку и подошёл поближе. Среди баклужинских колдунов Ефрем считался одним из опытнейших рукоглядцев. Был случай (это уже при Глебе), когда к чародею ворвался крутой клиент со свежим следом пощёчины на левой стороне лица. И Ефрем, всего раз взглянув мельком на красноватый оттиск, безошибочно вычислил оставшийся срок жизни неизвестного ему владельца ладони.

Что тут говорить? Высший пилотаж!

Сам Портнягин был ещё не слишком искушён в благородном искусстве хиромантии. Рука нынешнего гостя сказала бы ему примерно столько же, сколько лицо: широкое, простое и в то же время несколько сумрачное, с глубоковато упрятанными глазами.

– В «Ладошку» не обращался? – спросил Ефрем.

– Нет, – ответил клиент.

Глеб пренебрежительно усмехнулся.

Фирма с интимным ласковым названием «Ладошка» с точки зрения серьёзного колдуна интереса не представляла: за умеренную плату там под местным наркозом перекраивали линию судьбы неудачникам и наращивали бугор Марса тем, кому лень было самому наколотить его в спортзале о макивару. Казалось бы, примерно с тем же успехом какой-нибудь курносый мужичонка мог решиться на пластическую операцию по удлинению носа в надежде укрупнить себе первичные половые признаки, поскольку, согласно народной примете, одно другому соответствует. Тем не менее люди в «Ладошку» шли и даже не слишком потом раскаивались.

Объяснялось всё просто: почувствовав себя счастливцем, человек начинал жить по-другому и зачастую добивался успеха. Ничего особо волшебного в этом нет. Ещё в древние времёна было замечено, что, скажем, стоит женщине усложнить причёску, как характер её тоже усложняется. А тут не причёска – тут ладонь.

– И не ходи, – сказал Ефрем. – Не помогут. Случай не тот.

– Значит, всё-таки венец? – обречённо спросил клиент.

Портнягин насторожился.

– И ещё какой… – вздохнул старый чародей.

– Но снять-то – можно?

– Да можно… Всё можно… Дело, правда, непростое, прямо тебе скажу, недешёвое… Так что прикинь, подумай. Только не тяни, слышь! В твоём возрасте лучше это надолго не откладывать… Будь ласков, Глебушка, проводи…

Из прихожей Портнягин вернулся, клокоча.

– Опять наколол? – обратился он вне себя к Ефрему. – С венцом безбрачия… Ничего себе редкое явление! Это, что ли, мне по-новой на диету садиться, пеший перекрёсток искать?

– Раз венец, значит, обязательно безбрачия? – хмыкнул тот.

– А какой ещё?

– Венцов, Глебушка, – снисходительно пояснил колдун, – в нашем деле столько, что вешалки не хватит. Вот, скажем, венец честности…

– Эх, ничего себе! – ужаснулся Портнягин. – Даже и такое бывает?

– А ты думал! Знаешь, как люди маются? Ходит дурак дураком, пальцем на него показывают, обидные слова на заборах пишут. Лох, дескать… А он-то, может быть, и не виноват ни в чём. Порченый! Либо венец честности на нём, либо венец порядочности…

– Так это ж одно и то же!

– А вот не скажи, не скажи… Бывает, что и непорядочный, а честный.

– То есть как?

– А так, что сам честно признаётся: грешен-де, непорядочен. Словом, заруби, Глебушка, на носу: разные это порчи. Разные… И убираются они тоже по-разному.

– Например? – жадно спросил Глеб.

– Если, скажем, венец честности, как у этого Коли, инкассатора… ну, которого ты сейчас проводил… там чепуха: заказываешь ему на часочек сауну, причём так подгадываешь, чтобы и до него, и после него криминалитет купался… Наговариваешь воду в трёх бассейнах. Помылся порченый в каждом по очереди – пускай оботрётся новым полотенцем. А полотенце это надо отнести за город и бросить на лох серебристый… Ну, знаешь, деревцо такое кустистое… полынного цвета…

– Знаю, – сказал Глеб. – Воду как наговаривать?

– Обыкновенно. «Божья вода Вован, кликуха моя Колян. Лоха с себя смываю, крутой прикид надеваю. Ключ и замок».

– А венец порядочности?

– Ну, там малость посложнее. Улику нужно какую-никакую у следствия уворовать. Или там с ментами договориться, чтобы продали… Небольшую желательно.

– Это просто, – заверил Глеб. – Дальше!

– Улику растереть в порошок – и пускай порченый его семь дней в вино себе подсыпает. Лучше в кагор. А наговор такой: «Пётр соборовался, народ собрался; глядят и ждут, когда понятые придут. Приведи, Пётр, и мне мою долю. Аминь. Аминь. Аминь».

– Поститься надо?

– Не обязательно. Обычно и так выходит. Правда, там другая закавыка: вещдок могут и подложный продать, с них станется. Пьёт-пьёт клиент кагор с порошком, а порча как была – так и есть. Поэтому, когда покупаешь, гляди на энергетику. Да и это тоже не всегда помогает. Какую вещь из ментовки ни возьми – любая отрицательно заряжена… Поди разбери…

К сожалению, беседа их была прервана на самом интересном месте. Кто-то деликатно постучал во входную дверь, затем осторожно её приоткрыл и не менее деликатно осведомился:

– Можно?

– Можно, можно… – ворчливо откликнулся старый колдун.

В дверном проёме прихожей показался долговязый детина с беспощадной челюстью и умоляющими о пощаде глазами.

– Вы Ефрем Нехорошев?

– Да вроде бы… Садись, мил человек…

Потёртое гостевое кресло оказалось для гостя маловато. Верзила поёрзал, не зная, куда деть колени и локти.

– Помогите! – бросив конечности как попало, слёзно попросил он. – Был у одной бабки, она меня к вам направила… Испортили тебя, говорит, милок, ещё в детстве. Ты-то, говорит, думал: воспитание, а оказывается: порча…

– Так…

– Сил уже моих больше нет! Вроде Богом не обижен, всё при мне, с тринадцати лет пулевой стрельбой увлекаюсь, работу хорошую предлагают…

– И в чём трудность?

– Клиентов жалко! – с надрывом признался бедняга. – Рука не поднимается! А вы, говорят, венец милосердия снимаете…

КУВЫРОК БЕЗ ВОЗВРАТА

Надо в лесу найти срубленный гладко пень, воткнуть с приговором нож и перекувырнуться через него – станешь оборотнем; если же кто унесёт нож, то останешься таким навек…

Народное средство

– Что это? – холодно спросил Перверзев, покосившись с неприязнью на пододвигаемый к нему конверт.

– Ну… с вами же в прошлый раз вроде договорились… – напомнил посетитель, глядя в глаза.

– Ни о чём я ни с кем не договаривался…

– Нет, не впрямую, конечно… – уточнил податель конверта. – Но намёк-то был…

– И намёка никакого не было! – упёрся Перверзев. – Я вас, молодой человек, вообще впервые вижу…

Происходящее не нуждалось в истолковании и втайне возмущало начальника господнадзора до глубины души. За полтора года пребывания на этом посту он, как ему казалось, приучил всех челобитчиков к мысли, что взяток здесь не берут. Получается, не всех.

Да и сам облик посетителя, по правде сказать, симпатии ему не внушал. Касьян Перверзев гордился своей наружностью. Был он молод, представителен, подтянут, полагая, что настоящий чиновник должен быть безупречен не только внутренне, но и внешне. Приходилось, однако, признать, что сидящий по ту сторону стола юноша выглядел моложе, представительнее, держался с не меньшим достоинством, смотрел прямо, честно и, судя по всему, тоже не числил за собой ни единого греха.

– Конечно, впервые, – спокойно согласился он. – В прошлый раз тут был мой учитель… Ефрем Нехорошев.

– А-а… – откидываясь на спинку широкого кресла, предвкушающе протянул чиновник. – Вот оно что… Продлить лицензию желаете?

– Да. Через три месяца кончается.

– А знаете, молодой человек, насколько я помню, претензий к вашему учителю за последний год у нас накопилось… э… более чем достаточно… – Начальник господнадзора потянулся к открытому ноутбуку, тронул клавиатуру, с нежностью вгляделся в возникшие на экране данные и, растягивая удовольствие, горестно покивал. – Ну вот видите, – как бы извиняясь, обратился он к просителю. – Жалоба от коллектива целого учреждения. Пенсионерка, уборщица. Бабулька, как они её называют… Трижды подливала воду из кружки на порог рабочего кабинета, топталась вокруг лужи, что-то бормотала… Когда поймали за этим занятием, убежала, на следующий день уволилась. А у сотрудников неприятности, выговоры посыпались, увольнения. Естественно, обратились к нам. А как бы вы поступили на их месте?

Посетитель удивлённо посмотрел на хозяина кабинета.

– Воткнул бы нож в порог… – со сдержанным недоумением ответил он. – С наговором. «Железо холодное, оборони дом от рабы Божьей бабульки, от слова и отдела, отныне и навсегда». Повторил бы три раза, вынул нож. Всего-то делов… А мы тут с Ефремом при чём?

– Дело в том, что за неделю до этих событий, – любезно информировал Перверзев, – бабулька хвастала, будто была на приёме у самого Ефрема Нехорошева. Грозила, что теперь у неё все попрыгают…

– Могла и соврать, – резонно возразил юноша. – Но даже если была! Скажем, продали кому-то молоток, а он этим молотком взял и соседа пришиб. Что ж теперь – того, кто продавал, к суду привлекать? Или того, кто изготовил?

Аргумент был выстроен довольно грамотно, однако логика – логикой, а жизнь – жизнью. Всяк пойманный тобою на противоречии имеет право обвинить тебя в казуистике.

– Это демагогия, – улыбнулся чиновник. – Забирайте ваш конверт… уж не знаю, что в нём содержится…

– Я тоже, – утешил юноша.

– Что ж, это мудро, – одобрил Перверзев. – Короче, берите его, пока я не пригласил свидетелей, и идите, молодой человек, идите, идите… Разговаривать я намерен только с самим Ефремом Поликарповичем.

Посетитель встал, с невозмутимым видом забрал конверт и, не сказав ни слова, двинулся к дверям. Начальник господнадзора ощутил некую растерянность. Вроде бы и выставил, а радости никакой. Ведь ни для кого не секрет, что чиновники, хотя бы и безупречные, питаются отрицательными эмоциями посетителей. Поэтому для них главное не сам отказ, но ответные чувства, возникающие в том, кому отказано.

В данном случае ответных чувств как-то не улавливалось.

Помнится, когда Глеб Портнягин входил в кабинет, приёмная была пуста. Теперь же в ней, кроме секретарши, находились двое: на одном из металлических стульев, выпрямив спину, терпеливо ждала своей очереди худощавая девушка с неподвижным горбоносым лицом индейского вождя, на другом вальяжно расположился дородный породистый мужчина с седеющей львиной гривой, в котором Портнягин узнал известного баклужинского нигроманта Платона Кудесова.

– Как? – дружески поинтересовался нигромант.

– Никак, – известил вышедший. – Ефрема требует.

– Да-а… – негромко, но раскатисто промолвил старший собрат по ремеслу. – Узнаю Поликарпыча. Водкой не пои – дай ученика подставить…

– Что ж вы? – забеспокоилась девушка. – Заходите!

– Только после вас, – галантно пророкотал Платон Кудесов и, дождавшись, когда горбоносая скроется за дверью, доверительно обратился к Портнягину: – Молодая, неопытная… Не знает ещё, что второй по счёту лучше не соваться…

– Провидица какая-нибудь? – спросил Глеб, тоже посмотрев на светлый натуральный шпон двери.

– Да так… В городской библиотеке комнату арендовала, порчу куриными яйцами выкачивала. А желтки, дурашка, сливала в общественный туалет. У персонала, понятно, проблемы со здоровьем начались. Накатали телегу, теперь вот неприятности у девчоночки…

– Знакомая история… Как там Игнат?

– Игнат-то? Ничего… Пока не жалуюсь. Смышлёный парень. О тебе часто рассказывает… Вы ж с ним в одном классе учились?

– Х-ха! Даже за одной партой сидели…

– Тесен астрал, – глубокомысленно заметил маститый чернокнижник. – А всё-таки, прости старика, зверь твой Ефрем… Нет чтобы самому сюда сходить – тебя послал! Не чаешь уже, наверно, как от него сбежать…

– Это он не чает, как от меня сбежать, – хмуро огрызнулся Глеб.

– Ну-ну… – развеселившись, сказал Платон Кудесов. – А сейчас что делать думаешь? Поликарпыч-то страсть не любит, когда ученики помощи просят…

– Не стану я ничего просить, – буркнул Глеб. – Сам что-нибудь соображу…

Дверь кабинета медленно открылась, и в проёме возникла всё та же худощавая девушка с лицом индейского вождя. Скальп был на месте, но в остановившихся глазах просительницы стыло отчаяние. Из блёклой кожаной сумочки сиротливо торчал уголок конверта.

«Что может быть покладистее, уживчее и готовнее хорошего, доброго взяточника?» – воскликнул когда-то Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и был совершенно прав. Чиновник, не подверженный мздоимству, существо решительно невыносимое. Как говаривал другой титан нашей словесности, ему обязательно нужно «отмстить вам за своё ничтожество». Вот он приходит домой со службы, выедаемый изнутри чувством собственной неполноценности, – и кажется озлобленному клерку, что уже и родня глядит на него с немым укором: лопух ты, лопух! И чего, спрашивается, день деньской штаны в кабинете просиживаешь? Все люди как люди, а ты…

Касьян Парамонович Перверзев был не таков, хотя одному Богу известно, каких сил ему стоило подчас сохранять самообладание даже в общении с близкими и родными.

– А знаешь, Глаша, – удручённо признался он дома за чаем. – Мне сегодня опять на работе взятку предлагали… И не одну…

Супруга сделала сочувственное лицо, ободряюще огладила усталую руку мужа.

– Причём нагло так, в конверте… – Перверзев ссутулился, вздохнул и отложил серебряную ложечку на фарфоровое блюдце.

– Много? – соболезнующе спросила Глафира.

– Не знаю, не смотрел… Просто указал на дверь.

– Правильно сделал, – решительно сказала она. – Наверняка ментовка подослала. Купюры небось меченые, во всех пуговицах скрытые камеры понапрятаны! Вчера вон по телевизору…

– Да не в том дело… – тихонько застонал Касьян. – За кого ж они меня все принимают… Ну почему так, Глаша, почему?

– Потому что ума у людей нет, – грубовато отвечала Глафира. – Не понимают, что карьера дороже. Засиделся ты что-то, Касьянушка, в господнадзоре, – спохватившись, ласково добавила она. – Пора уже и в госнадзор перебираться…

– Эх… – с тоской молвил Касьян. – И ты тоже, Глаша, думаешь, что я ради карьеры…

Скорбно улыбнувшись, встал из-за чайного столика красного дерева и устремил светлый печальный взор в стрельчатое готическое окно, где нежно синело небо ранней осени и алела кленовая ветвь.

– Съездить прошвырнуться? – уныло помыслил он вслух.

Остановив иномарку на опушке, Перверзев выбрался наружу и, захлопнув дверцу, полной грудью вдохнул насыщенный грибной прелью воздух. Проверил противоугонку и, застегнув тёмную замшевую куртку, побрёл среди ясеней, нарочно шурша палой листвой.

Благодать. Если бы не эти одиночные вылазки на природу – с ума сойти недолго. Вскоре ясени кончились, пошла дубрава. Потом меж стволами блеснула вода. Свет предзакатного солнца, отражаясь в озёрной глади, ложился на песчаный бережок, размывая тени, делая их прозрачными.

Самое начало сентября. Дубы ещё не начали желтеть, но их листья уже стали жёсткими, как бы жестяными, подёрнулись белёсым налётом. Если смотреть со стороны солнца, кроны – будто кованые.

Песчаная дорожка вильнула и вывела Перверзева на пологий бугорок, увенчанный гладко срубленным пнём. Вернее, не срубленным, а срезанным мотопилой, что, впрочем, тоже годилось для предстоящего ритуала. Сердце толкнуло в рёбра, замерло, заколотилось. Касьян приостановился, пристально оглядел округу. Глушь. Безлюдье. Достал из кармана куртки ножик, приблизился к пню и, что-то пробормотав, с маху снайперски вонзил лезвие в самый центр годовых колец.

Ещё раз огляделся. Никого.

Ну, с Богом…

Начальник господнадзора отступил на шаг, примериваясь, затем вдруг кинулся головой вперёд. Кувырнувшись, оказался на четвереньках. Есть! Вышло! С первого раза…

Поднялся, отряхнул замшу и направился к озерцу. Нечаянный свидетель, окажись он, не дай Бог, поблизости, неминуемо поразился бы, как странно изменилась походка Перверзева. Это уже был не праздный соглядатай природы, беспечно шуршащий листвой и умиляющийся размывам теней на песчаном бережку, нет, теперь сквозь дубраву неслышным кошачьим шагом пробирался хищник, почуявший жертву. Ноздри его чутко подрагивали.

Подкравшись к старой дуплистой вербе, зверь, бывший недавно Касьяном Перверзевым, запустил цепкую пятерню в трухлявое древесное чрево – и на беспощадном, словно бы исхудавшем лице обозначилась жестокая волчья улыбка.

Извлечённый из глубокого дупла свёрточек был куда толще и туже того жалкого конверта, что пытался всучить ему утром безымянный, хотя и представительный юноша. Что ж, с чёрного мага и спрос больше. Тем паче с такого прожжённого нигроманта, как Платон Кудесов.

Чиновник-оборотень сунул свёрточек в карман и двинулся обратным путём, цинично размышляя, брал или не брал взятки Вронский, когда, женившись на Анне Карениной, ушёл с военной службы и подался в дела судейские. Положив за правило, что ответственный работник должен предпочитать классику модной литературе, роман Льва Толстого Перверзев перечёл в прошлом году, но так и не понял, откуда взялись у нищего отставного офицерика средства на роскошное поместье с паровыми молотилками и прочими прибамбасами. Ну не на алименты же!

А вот кого было жаль Касьяну, так самого Каренина…

Но это тогда, в бытность человеком. Монстрам, как известно, жалость неведома.

Оборотень в замшевой куртке добрался до увенчанного пнём пологого бугорка – и обмер, не веря глазам.

Ножа не было.

На отнимающихся ногах приблизился вплотную, тронул пальцем узкую дырку, оставшуюся от глубоко всаженного лезвия. Осязание подтвердило страшную истину: нету. Выпасть нож никак не мог, и всё-таки Перверзев кинулся на четвереньки, принялся щупать путаницу сухих травинок вокруг пня. Внезапно обессилел и со стоном впечатал лоб в сухую твёрдую почву.

Случилось то, чего он боялся всегда. Шёл мимо грибник, увидел нож… Где теперь искать этого грибника?

Никогда, никогда не сможет отныне Касьян Перверзев почувствовать себя честным человеком, никогда не осмелится открыто взглянуть в глаза жены Глафиры и маленького Максимилиана!

Назад дороги нет. Завтра он придёт на службу и, не в силах вернуть себе прежний облик, начнёт брать прямо на рабочем месте. Его разоблачат через неделю, через две… Сначала поползут слухи, потом сигналы… Подошлют посетителя с конвертом и со скрытой камерой в каждой пуговице…

Перверзев вскинул к небу обезумевший лик – и тоскливый волчий вой огласил собирающуюся желтеть дубраву.

– Волк? Откуда? – удивилась худощавая девушка с неподвижным горбоносым лицом индейского вождя, оглянувшись на блескучие, словно бы выкованные из металла кроны дубов, из-за которых донёсся странный вопль.

Портнягин усмехнулся и продолжил орудовать сапёрной лопаткой, с помощью которой, кстати, каких-нибудь несколько месяцев назад был извлечён клад, заговорённый на тридцать три головы молодецкие.

– Оттуда, – уклончиво молвил он, меряя глубину ямки. Два штыка. То есть примерно аршин. – Хорош! – определил он. – Грузи…

– А вдруг он и впрямь волколак?

– Нет никаких волколаков… – бросил Глеб, вонзая лопатку в землю.

– То есть, я хотела сказать, волкодлак…

– И волкодлаков нет. Вот водколаки есть. Алкаши заклятые. Страшная, между прочим, порча. Бывает, за неделю человек сгорает. А народ недослышал, видать: решил, что они в волков перекидываются. Мне это всё Ефрем растолковал, а уж он-то знает… Грузи давай!

Молодая колдунья присела на корточки и, достав из внутреннего кармана тесной джинсовой жилетки краденый нож, кинула его с наговором на земляное дно. Глеб взял ржавый жестяной лист, на который он, копая, выкладывал грунт, и принялся засыпать и утрамбовывать. Когда аккуратно вырезанный квадрат дёрна лёг на прежнее своё место, от содеянного не осталось и следа.