Текст книги "«Если», 2012 № 12"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Дмитрий Володихин,Пол Дж. Макоули,Адам-Трой Кастро,Эдуард Геворкян,ЕСЛИ Журнал,Степан Кайманов,Глеб Елисеев,Александр Ройфе,Сергей Некрасов,Карл Фредерик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ФАНТАСТИКА № 12 (238)
ЕСЛИ

Проза

Адам-Трой Кастро
Нечистые руки

^{Иллюстрация Сергея ШЕХОВА}

С приема в столице Зиннской империи юридический советник дипломатического корпуса Андреа Корт сбежала, когда наступила полночь, вернее – ее местный эквивалент. Среди себе подобных, то есть человеческих существ, ей было, пожалуй, наиболее неуютно, чем большинству посетителей инопланетных цивилизаций среди аборигенов. Мероприятие оказалось сущей пыткой. Три часа кряду терпи разговоры, в которых ты целенаправленно не упоминаешься, лови обрывки сплетен, касающиеся твоей особы, внимай банальным обсуждениям посольских будней, никакого отношения к тебе не имеющим, вникай в тысячу и одну межличностную драму, которая разыгрывалась задолго до твоего появления и, несомненно, продолжится после твоего отбытия. При этом самой тебе никоим образом не поучаствовать в этом празднике жизни, поскольку ты здесь, по сути, призрак, способный разве что злиться и обижаться.

За всю службу в дипкорпусе одиночных заданий у Корт было раз-два и обчелся. Ей, совсем молодой и неопытной, еще только предстояло заработать профессиональную репутацию, и она пока не привыкла замечать брезгливого выражения на лицах коллег, когда они, услышав ее имя, вспоминали позорную историю малолетнего преступника, чьи кровавые деяния некогда потрясли весь цивилизованный космос. Чтобы защитить свою психику, Андреа обзавелась «доспехами»: резкостью вплоть до грубости и привычкой скалить зубы по любому поводу. Не будь этого вечного недружелюбия на лице, оно бы, наверное, многим показалось не лишенным изящества, а то и красивым. Через несколько лет маска ледяного отчуждения приобретет крепость брони; а пока Андреа нет-нет да выказывала слабость, если кто-нибудь уязвлял ее чувства.

Не в силах более терпеть нестройную зиннскую музыку и столь же нестройный хор перешучивающихся голосов, она убрела прочь, потерялась в лабиринте коридоров древней столицы. В конце концов Андреа очутилась в балконном саду, рядом с комнатой, которую приняла за местную молельню.

Выдался прохладный вечер, с пряной свежестью близкого леса. Чистый, не потревоженный цивилизацией лес покрывал большую часть планеты – прародины зиннов. Внизу, в долине, горело лишь несколько огней. Там лежал древний город Чистый Дом, его теперь хватало на все население некогда очень многочисленной галактической расы. В потемках было не определить, насколько высоко над городом, увенчав собой вершину горы, вознеслось посольство, а потому не пришлось бороться с тем особым страхом высоты, что всегда сопровождается головокружительной тягой к прыжку.

Проще простого было вообразить себя на борту орбитальной станции – эти жилые островки Андреа всегда предпочитала планетам. Как будто ты глядишь в иллюминатор на звезды, такие далекие, что нисколько уже и не греют. Глядишь и не думаешь ни о чем, чуть пьяная от давешней чпокалки – надо же было успокоить нервы перед приемом.

Она присела на низкий, по колено, бордюр, что окаймлял клумбу с розовыми цветами. Все-таки отлично хоть пяток минут побыть вдали от нахальных, доставучих, высокомерных, неинтересных, совершенно чужих людей. До того здорово, что даже унялось на несколько секунд желание умереть.

И тут прозвучала лишенная модуляций фраза:

– Должно быть, тебе больно.

Голос как будто человеческий, девичий. Но он, конечно же, может принадлежать представителю любого из многочисленных народов, приславших на эту планету своих послов.

И хотя прием формально предназначался для человеческого контингента, среди важных инопланетных персон Андреа успела заметить тчи, к'сенхоутена и сзаби.

Обернувшись, советник выяснила, что вопрос задан зинном. Правда, ростом этот зинн всего лишь с нее саму, то есть вдвое ниже взрослой особи. Голова – тонкий вертикальный месяц – опоясана посередке дюжиной черных, будто из мрамора выточенных глаз. На туловище (ряд бескостных тугих мешков, соединенных меж собой суставами) приходилось три четверти роста. Две членистые конечности служили ногами, а две такого же строения руки примыкали к дисковидной плечевой кости, находящейся сразу под головой.

Слишком недолго пробыла Андреа на этой планете, чтобы по мелким признакам различать четыре зиннских пола, уж не говоря о свойственном каждому из них языку тела. Но миниатюрность незнакомца позволяла сделать элементарный вывод:

– Ты ребенок?

Свой ответ маленький зинн предварил серией коротких свистков, и это, наверное, следовало расценивать как детский смех.

– Да, а ты?

– Отношу себя к женской половине моего народа, – проговорила Андреа без особой уверенности. – Но я точно взрослая.

И снова свист:

– Если я своим вопросом как-то задела твои чувства, простите.

– Не за что тут прощать. Ты отменно владеешь коммерческим хомосапом. Наверное, живешь где-то здесь?

– Да, я фотир администратора проекта.

Словом «фотир» обозначался отпрыск, принадлежащий к яйцекладущей части зиннов, а не к обособленному высиживающему полу и не к тем двум, что предназначались для спаривания. В данных обстоятельствах было проще всего, да и правильнее с точки зрения местного межполового этикета, относиться к собеседнице как к маленькой девочке.

Но прежде, чем в голове у Корт оформилась эта мысль, зиннский ребенок сказал:

– Я все еще беспокоюсь. Тебе больно?

– Почему ты спрашиваешь?

– Кое-что знаю о проявлении чувств у людей. Из твоих глаз течет жидкость.

А ведь и правда – дала волю слезам, с досадой убедилась Андреа, дотронувшись до щеки.

– Пустяки, всего лишь непроизвольное выделение. Далеко не всегда это признак боли.

– Тогда почему ты не на приеме?

Тут Андреа рассудила, что будет проще всего отвечать правдиво.

– Мне там не очень уютно.

– Верно, взрослые бывают такими скучными, – согласилось нечеловеческое дитя и легонько качнуло головой.

– Бывают скучными, а бывают и куда хуже, – вздохнула советник.

– Как тебя зовут?

– Андреа Корт. А тебя?

Малютка фотир ответила длинной чередой непроизносимых для человека слов, перемежая их свистом и фырканьем. Продолжалось это столь долго, что Корт успела бы сказать несколько фраз на предпочитаемом ею коммерческом хомосапе.

– Вот такие наши имена. Для вас это целые автобиографии. И чем мы старше, тем они длиннее. Так что для простоты можешь меня называть Первой Данью.

– Знакомство с тобой, Первая Дань, для меня честь.

– А я рада с тобой познакомиться, Андреа Корт. До тебя я ни разу не встречала человеческого существа.

Корт сочла это странным.

– Но ведь ты живешь в столице, сюда постоянно прибывают инопланетные послы.

– Я познакомилась с рииргаанами, тчи, берстини и даже с несколькими к'сенхоутенами. Больше всех понравились берстини, они такие забавные. Но когда здесь появляются люди, я почему-то должна сидеть у себя в комнате. Родители говорят, мое присутствие может повредить переговорам.

Чем оно может повредить – поди догадайся. Андреа предположила, что среди нечеловеческих родителей тоже встречаются непостижимые существа.

– Так значит, наша болтовня – нарушение порядка?

– Я так не думаю. Переговоры уже почти закончены, вы отдаете нам преступника. Всех только это и волнует. Семейная охрана расслабилась, поэтому мне удалось выскользнуть из комнаты и встретить тебя, и меня очень радует наше знакомство. Ведь это хорошо, когда за такую короткую жизнь успеваешь подружиться с человеческим существом.

Андреа подумала, что сама она подобным похвастаться не может, но тут же сердито тряхнула головой: во-первых, это неправда, а во-вторых, только жалеть себя не хватало!

– Эх, Первая Дань, не столь уж и яркое это событие. На самом деле мы такие бяки…

– Да, я знаю. Среди вас порой рождаются нехорошие. Мои учителя всякие ужасы рассказывали, например, про Гитлера, Данневада, Зверя Магрисона. А еще, конечно, этот заключенный: просто непостижимо, откуда в нем столько зла. В нашем народе таких никогда не бывало. Но стало бы ошибкой считать, что вы все похожи на него.

«Или на меня», – кольнула совесть собеседницу.

– Счастливый у тебя народ, Первая Дань.

– Нет, не счастливый, – возразила девочка. – Наш закат продолжается дольше вашего расцвета. Пусть распад Зиннской империи займет тысячу лет, но конец неотвратим. Мы во всем отстаем от других цивилизаций, нам пришлось целые звездные скопления уступить без единого выстрела. Сейчас даже рождение потомства для нас труднейшая проблема, и вероятно, через несколько поколений мы достигнем порога вымирания.

Прежде Андреа не задумывалась о том, сколь тяжким бременем может быть такое знание для юных умов.

– Прости меня.

– Не за что тут прощать, – повторила ее слова фотир. – Жизнь коротка, и у меня нет на это времени. Так могу я считать тебя подругой?

Обычно на подобные предложения Андреа отвечала твердо: «В друзьях не нуждаюсь». Но уж очень невинно прозвучал на этот раз вопрос, и он явно не содержал никакого скрытого смысла. Люди, имевшие привычку обзаводиться связями с такими, как Корт, вели себя совершено по-другому. Слова инопланетной девочки затронули какую-то струнку в душе Андреа, наглухо погребенную, как ей казалось, еще в детстве.

– Да, Первая Дань. Мне нравится эта идея.

– И мне, – подхватил нечеловеческий ребенок. – Почему-то кажется, что с тобой уютно.

Андреа хотела спросить у Первой Дани, в каком она возрасте по зиннским меркам, как вдруг позади возникла суматоха.

– Что за…

Договорить советнику не дали. Ее схватила за руку Майра Вальсик, посол Конфедерации, и рывком вывела из равновесия.

Вальсик была на две головы выше субтильной Корт. Плечевые мышцы смахивали на шары, с плоского лица не сходило грозное выражение, которому добавляли жути глубокие параллельные борозды на щеках – эта женщина зачем-то прошла ритуал скарификации. Под рыжими волосами, постриженными в воинственный ежик, синим полярным льдом сверкали глаза.

Плоть от плоти своей необычной общины, она посвятила себя служению миру. Но когда это служение закончится, не позавидуешь тому, для кого она станет врагом.

И все же поговорка «суду все ясно» к ней была неприменима. С Андеа Корт, прибывшей тремя днями ранее на планету, посол держалась холодно, но вежливо. Однако сейчас из ее глаз изливался только гнев.

– Позволь спросить, чем ты здесь занимаешься?

Андреа мигом оказалась в толпе: тут и люди, и зинны, и все возбужденно тараторят, и все шокированы, и негодуют по поводу вопиющего нарушения протокола, и полны решимости положить конец безобразию. Первую Дань окружили четверо взрослых зиннов и без единого слова потащили прочь. Примерно вдвое больше людей обеспечивали поддержку Майре Вальсик… даже не поддержку, а подавляющее преимущество в физической силе, хотя она в этом нисколько не нуждалась.

– У большинства цивилизаций это называется беседой о пустяках, – хмуро ответила Андреа.

– А вот в дипломатии, – парировала Вальсик, – это называется несанкционированным контактом.

– Посол, помилуйте, это же ребенок! Девочка заговорила со мной, я ответила. А что еще оставалось? Показать, что она для меня пустое место?

Своим бешеным взглядом Вальсик довела бы до обморока кого угодно, но невидимые доспехи Андреа ей было не пробить.

– У тебя слишком мало дипломатического опыта, чтобы вот так взять да уйти с посольского приема. Только там можно вести разговоры с местными, у них на то имеется специальное разрешение. А болтать бесконтрольно с кем попало – это огромный риск. Да ты хоть отдаешь себе отчет, что могла повлиять на переговоры, о которых даже не знаешь ничего? Поставить под удар соглашение, которое мы начали готовить за год до того, как ты здесь объявилась со своим резиновым штампиком? Самое меньшее из возможных зол – угроза твоей собственной…

Сквозь фалангу официальных лиц протолкался сотрудник дипкорпуса – этот хлыщ в смокинге, не заметив присутствия Андреа, в недавнем разговоре назвал ее монстром. Он пошептал на ухо Вальсик, и у той сдвинулись брови, аж наехали друг на дружку. Она вытаращилась на чиновника с бессильной злостью. Тот еще что-то сказал. Корт ни слова не разобрала, однако Вальсик аж потемнела от гнева.

– Ты им понадобилась, – сказала посол.

* * *

С двумя высоченными, как подъемные краны, взрослыми зиннами пообочь Андера прошествовала по нескольким коридорам и пологим подъемам – человек назвал бы их лестницей, будь ступеньки одинаковы по высоте и ширине. Потом был еще один коридор, только стенами ему неведомо по какой причине служила сплошная лоснящаяся кривизна, а пространство, ею ограниченное, имело форму песочных часов.

Сопровождающие оставили советника в яйцеобразной комнате со светящимся неровным полом и двумя подвешенными к потолку ременными петлями. Не обнаружив, где можно присесть, Корт ухватилась за петлю. Теперь ничего другого не оставалось, как ждать новых событий. Наконец против нее в стене отворилось нечто вроде двери, и в проеме появился взрослый зинн.

Он обратился к ней, но его речь вовсе не была лишена модуляций, как у маленькой фотир. Судя по металлическому тембру, коммерческий хомосап проходил через скрытый переводчик.

– В этой части жилого комплекса нет подходящей для людей мебели, но если угодно, попробуйте воспользоваться в качестве сиденья петлей. Она рассчитана на вес зинна, а ваш выдержит тем более.

Корт села. При этом свесились ноги, и в памяти мигом всплыли качели. Ах, детство…

Наверное, вот так же любит качаться и местная детвора, еще не ведая, что ее народ обречен.

Зинн устроился в другой петле, его голова и все четыре конечности свесились в сторону Андреа, членистое туловище дотянулось до пола с другой стороны. Советнику поза показалась чудовищно неудобной, но ведь у зинна совершенно другая анатомия, нежели у человека. Судя по всему, собеседник не испытывал никаких неудобств.

– Меня зовут… – начал он, а затем последовала череда совершенно непривычных звуков. Тут и свист, и фырканье, и кряканье, а продолжалось это представление втрое дольше, чем у Первой Дани. – Я администратор проекта, который имеет прямое отношение к заключенному. Можете меня называть профессиональным титулом: Кормилец Узников.

У Андреа заколотилось сердце.

– Так вот, значит, кто я теперь? Узница?

В ее направлении склонилась серповидная голова.

– Считаете, могли бы таковой стать?

– Только не за сегодняшние прегрешения. Верно ли я догадываюсь: Первая Дань – ваш ребенок?

Программа-переводчик умела мало-мальски передавать иронию.

– В широком смысле слова это дитя нашего мира, в смысле же генетическом – да, это мое дитя.

– Смею заверить: если я, обменявшись с нею несколькими дружескими словами, нарушила какой-то закон, или табу вашего общества, или здешний дипломатический протокол, то случилось это без злого умысла, и я приношу свои извинения.

Полумесяц свесился набок, заморгали черные глаза, вся дюжина, один за другим, как будто зинн реагировал на невидимый для Андреа предмет, проплывавший поперек его лицевой впадины. Спустя секунду Кормилец Узников произнес:

– В вашей жизни было преступление. Против детей. Ах, так вот в чем дело?

– Да, я совершила преступление. Очень давно. Когда сама была ребенком.

– Расскажите об этом.

Слишком много в жизни Андреа Корт было охотников до тех кровавых подробностей, чтобы здесь и сейчас беспрекословно изложить старую историю.

– Уважаемый господин, мое прошлое ни для кого не секрет. Отчет о нем прибыл сюда вместе с моими верительными грамотами.

– Все-таки расскажите.

Как же хотелось посоветовать Кормильцу Узников, чтобы убирался к черту. Но она была слишком молодым и малоопытным дипломатом и не знала, где лежит граница дозволенного. Поэтому с тяжелым вздохом Андреа подчинилась и поведала о том бремени, которое ей суждено нести до конца жизни.

– Есть такая планета Бокай, а на ней маленькая утопическая община. Вот там-то я и родилась. Живут на этой планете только люди и бокайцы. Они очень схожи между собой, а потому неплохо ладят. Настолько; что даже помогают друг другу растить детей.

– Похоже, это интересно, – кивнул зинн. – Продолжайте.

– В общем, на планете царила тишь да гладь, но однажды ни с того ни с сего… Это можно назвать внезапным массовым помешательством. Наверное, какое-то воздействие окружающей среды, возбудитель психической активности, о котором мы не имели ни малейшего представления. Нам и теперь непонятно, в чем причина. Мы, люди, и наши соседи-бокайцы без всякого предупреждения передрались, друг убивал друга, супружеская пара – соседей, ребенок – ребенка. Когда это прошло, осталось совсем немного выживших, в том числе я.

Помедлив, Андреа уточнила:

– Мне тогда было восемь лет. По человеческим понятиям, это очень раннее детство.

– И вы тоже убивали?

– Да.

– Скольких?

– Отсылаю вас к официальным документам. Уверена, посол Вальсик окажет необходимое содействие.

– Вы помните, как это было?

– Я помню всю свою жизнь, каждую секунду бодрствования.

– И каково оно в ощущениях?

– Вы про убийство? – переспросила Андреа, с трудом веря собственным ушам.

– Да.

– О черт! Да какая разница, что ты при этом чувствуешь?

– Когда я считаю необходимым что-то узнать, я задаю вопросы.

Андреа вспомнила свое ухающее сердце, кровавые ладони. И как радостно было сознавать, что в крошечных пальцах она держит плоть взрослого бокайца. Того, в ком прежде души не чаяла.

– Когда я находилась во власти этого… даже не знаю, как назвать… ощущения были превосходными.

– А потом?

– Потом очень хотелось покончить с собой. Всякий раз, как вспоминала… Этот допрос в самом деле необходим?

Кормилец Узников будто не услышал.

– В дальнейшем вы когда-нибудь убивали разумных существ?

К сожалению, правдивый ответ был утвердительным. На весь остаток детства Корт получила эквивалент тюремного срока. Пару раз она была вынуждена принимать чрезвычайные меры против людей, отвечавших за ее охрану, но обращавшихся с подопечными детьми как самые настоящие чудовища.

– На такие вопросы я предпочитаю не отвечать.

– Это молчаливое признание вины?

– Нет, уважаемый господин, это молчаливое проведение черты между тем, о чем можно меня спрашивать, и тем, во что совершенно незачем совать нос. Если вы всерьез убеждены, что я намеревалась причинить вашему ребенку вред или что само мое присутствие представляет для него опасность, объявите меня персоной нон грата, выдворите с планеты, а впредь присматривайте за дочкой получше, чтобы вечерами не убегала из своей комнаты и не натыклась на бродящих по вашим владениям людей.

Кормилец Узников вылез из петли, медленно прошелся по кругу и снова посмотрел на Корт.

– Мы не обвиняем вас в попытке причинения физического ущерба ребенку.

– Тогда в чем проблема?

– Проблема связана с упадком нашей цивилизации. Так как мы крайне малочисленны, вся надежда на оставшуюся горстку детей. Каждый из них с младенчества понимает, что ему предстоит особая служба. Ваша беседа с ребенком, как бы она ни была невинна, могла внести в нашу задачу новые переменные, достаточно серьезные, чтобы сорвать процесс подготовки. Вот что нас беспокоит, советник… О чем вы говорили с Первой Данью, можно узнать?

Андреа была уже сыта этим допросом по горло.

– Я пребывала в плохом настроении, его причина вас тоже не касается. Она спросила, почему я плачу. Я ответила, что мои слезы – пустяк. Потом мы представились друг другу, и она сказала, что рада встретить человека, с которым можно подружиться. Я не сочла необходимым ее разубеждать. Дальше этого наша беседа зайти попросту не успела. Если при этом я повлияла на процесс обучения, прошу меня извинить, хоть и ума не приложу, как такая ерунда может повредить чему-то.

Кормилец Узников снова описал кружок.

– Возможно, понадобится коррекция воспитания, но если между вами больше ничего не было, то вряд ли нанесен непоправимый ущерб. Возможно, я даже позволю Первой Дани снова поговорить с вами. Вы вернетесь в посольство при условии, что не покинете нашу территорию, пока мы не решим, как быть дальше.

От такого ультиматума Андреа не пришла в восторг. Незаконченных дел на этой планете набиралось от силы на день. Торчать среди презирающих ее дипломатов, пока зинны решают, казнить или помиловать, – не самый лучший способ потратить время с толком. Но протестовать, судя по всему, бесполезно.

Она выпрыгнула из петли и процедила:

– Пока я здесь, постараюсь, чтобы бесед о пустяках больше не было.

Если Кормилец Узников и уловил сарказм, то не подал виду.

– Мы высоко ценим ваше содействие.

* * *

Непреднамеренный дипломатический инцидент – штука неприятная. А для его виновника – вдвойне. Потому что отвечать приходится дважды: сначала перед оскорбленной стороной, потом перед собственным начальством.

Андреа Корт доставили шаттлом в посольство Конфедерации, подвергли часовой пытке ожиданием в ее квартире, а после препроводили в посольский кабинет для надлежащей выволочки. Там за столом восседала Вальсик, подперевши голову кулаком и все свое внимание сосредоточив на ростовом голографическом портрете мужчины в интерьере импровизированной тюремной камеры, которая находилась здесь же, в посольстве.

Изображение было записанным, а не живым, и оно не двигалось. Основательно устаревший портрет прибыл из полицейского архива. Снимок был сделан тринадцать лет назад, в день ареста. С тех пор внешность преступника, конечно же, претерпела изменения.

Андреа видела перед собой рослого, крутоплечего мужчину с редкой порослью соломенных волос и слегка асимметричными челюстными мышцами, растянувшими его рот в кривую ухмылку. По виду на воплощение зла он не тянул, а больше смахивал на безобидного «тормоза»: такой в любом разговоре отстает на полминуты и, чтобы не потерять нить вовсе, пускает в ход единственное доступное средство, то есть с мягким юморком корит себя за тупость.

С Саймоном Фарром ей пришлось выдержать не одну малоприятную беседу, пока дипломаты добивались от него согласия отдаться в руки зиннского правосудия, и она знала, сколь обманчив этот невинный облик. Фарр был далеко не дурак, и самоуничижением он не грешил. Никто из ее знакомых, принадлежавших к категории преступников, не был достоин титула «воплощение зла» больше, чем этот субъект. К той же категории слишком многие на протяжении долгого срока относили и ее саму, и не сказать, что по недомыслию.

На медленно вращающуюся голограмму Вальсик глядела так, будто выискивала в рельефных плечах или наметившемся животике Фарра некие признаки гнили, не подчеркнутые бездумной камерой. При этом посол ногтями задумчиво выстукивала на голой столешнице какой-то бравурный ритм. Дробь звучала вплоть до той секунды, когда Вальсик, не глядя на вошедшую, заговорила:

– Ведь ты в курсе, что сейчас ведутся исключительно важные торговые переговоры?

– Посол, я беседовала с ребенком.

Вальсик пропустила возражение мимо ушей.

– Зинны держатся из последних сил. Ни дать ни взять побежденный народ, готовый исчезнуть с лица космоса из-за культурного шока. Однако в части технологии они опережают нас на тысячелетия и соглашаются передать свои знания нам, а взамен требуют вот этот жалкий мешок с дерьмом. – Она указала на портрет Саймона Фарра. – Мы рассчитываем получить экономическое и военное преимущество, которое позволит нам на протяжении веков быть впереди всех. На протяжении веков! – с пафосом повторила она.

– И все-таки, – хмуро проговорила Андреа, – я ничего плохого не сделала. Просто пообщалась с девочкой.

Посол упрямо не смотрела на нее.

– Здесь твое присутствие понадобилось только для того, чтобы на долгожданном документе появилась печать. Ты подтвердишь уже изъявленное Фарром согласие, проверишь условия его будущего содержания и санкционируешь окончательную передачу. Все прочее, включая болтовню с туземной ребятней, к твоей прямой задаче не относится.

– А торчать на бесполезных приемах – это моя прямая задача? И получать головомойки за то, что ко мне обратился ребенок, а я повела себя самым естественным образом? Полагаю, что мои обязанности все-таки лежат в иной плоскости. Сдается, проблема не в том, что я сделала. Вопрос в том, кто я вообще такая.

В первый раз за весь разговор Вальсик встретилась с ней взглядом.

– Советник, да у тебя самая настоящая мания преследования.

– Обычное дело для того, кого преследуют всю жизнь.

Посол выпрямила спину, но взгляд не дрогнул, не потеплел ничуть.

– Отчасти по этой причине я сообщила в Новый Лондон, что считаю тебя абсолютно непригодной для данной задачи.

Такая запоздалая честность, пожалуй, пришлась Андреа по душе. Кто другой на месте посла ударился бы в риторику, блуждая вокруг да около темы и уделяя ей лишь косвенное внимание – так небесное тело, двигаясь по эллиптической орбите вокруг невидимого массивного объекта, самой своей траекторией подтверждает факт его существования.

Ну, раз пошел разговор без обиняков…

– Вы и в самом деле считаете, что я не способна поставить какую-то паршивую печать?

– Ну, для этого-то ты более чем профпригодна. Тебя ждет прекрасное будущее, если сумеешь как-нибудь совладать со всеобщим предубеждением. Вот только сейчас мы находимся в крайне щекотливой ситуации, и честное слово, я не верю, что твоим выдающимся способностям найдется достойное применение здесь. Ума не приложу, почему дипкорпус выбрал именно тебя. Будто мало других юристов, куда более опытных. Наверное, выбор пал на твою особу только по причине дрянной биографии.

Андреа напряглась.

– А как вы получили должность посла? Тоже анкета не идеальная?

– Давай без фантазий. Я с тобой говорю откровенно и не унизить хочу, а предупредить. Тот гнус, чьи интересы ты защищаешь, здесь находится только потому, что зиннам захотелось держать у себя в клетке образчик человеческого зла, и они готовы платить невообразимую цену. Учитывая твое прошлое – а в других обстоятельствах я бы очень хотела, чтобы оно и осталось прошлым, – следует задуматься, не присовокупило ли наше начальство тебя в качестве дополнительного приза.

Андреа вгляделась в воинственные черты посла, выискивая признаки двуличия, но ничего такого не нашла.

– И я должна поверить, будто вы пытаетесь меня уберечь?

– Да верь ты во что хочешь, мне на это наплевать. Просто здесь твоя репутация – твой враг.

– К сожалению, – взяла Андреа ледяной тон, – куда бы я ни направилась, репутация всегда со мной. Начну из-за нее прятаться от проблем – не смогу по утрам вставать с койки.

Вальсик смотрела на нее несколько секунд и при этом барабанила по столу. Дробь повторилась несколько раз и закончилась особенно громко.

– А вот скажи, Андреа, почему ты по утрам встаешь с койки? Уж точно не ради удовольствия пообщаться с другими людьми.

– Потому что работать нужно. И никакому риску я свою работу не подвергаю.

Вальсик помолчала, отстукивая.

– Тебе еще надо многому научиться. Например, профессиональной беспристрастности… Ладно, сама все поймешь, когда припрет. Мы закончили.

Очень хотелось оставить за собой последнее слово, но любой из полудюжины вариантов завершения разговора показался вдруг неуместным. И вообще, зачем напрашиваться на неприятности? Это никак не поможет Андреа, заблудившейся на минном поле, имя которому – общение с себе подобными. И бродить ей по этому полю, наверное, до конца дней.

Выдержав паузу, она резко кивнула, и это могло означать что угодно.

В ответ Андреа получила ненавистный сочувственный кивок, но приняла его молча, поскольку он означал также разрешение удалиться.

* * *

Прежде чем инспектировать жилище, построенное зиннами для своего нового приобретения, советнику Корт не помешало бы выспаться. Но сон никак не шел, ее разбирало беспокойство. И не только совесть дипломата, каким-то непонятным для него образом поставившего под угрозу важнейшее торговое соглашение, была тому причиной.

Устав бороться с бессоницей, она без всякой на то необходимости пошла взглянуть на заключенного.

Уже не один десяток лет стоит в Чистом Доме здание посольства Конфедерации. Его строительство началось после того, как дипкорпус вступил в переговоры с зиннами насчет запрещенных к продаже технологий, но до того, как местные проявили загадочный интерес к кровожадным представителям человеческого рода. Вот и пришлось оборудовать тюрьму для одинокого узника, переделав для этого типовой посольский бальный зал. Оттуда убрали всю мебель, все декорации. Для Фарра отвели узкую полосу пола у стены напротив входа, разместив там, помимо койки, душевую кабинку, умывальник и унитаз. Необходимый минимум жизненного пространства имел четкие границы, отмеченные красными линиями. Остальная часть этой половины огромного зала служила прогулочной территорией – по ней, совершенно пустой, арестант мог день-деньской нарезать круги. Но ему не дозволялось переступать за черную линию, что пересекала танцпол ровно посередке. Хоть шажок дальше – и в мозгу свирепо ужалит наноимплантат. Еще одна черта на десять шагов ближе к выходу сулила мгновенную потерю сознания.

Редкий заключенный удостаивался столь совершенной охраны. Но даже такие меры не сделали узника безобидным. Куда там! Всякий страж ненавидел Фарра до зубовного скрежета и мечтал о привилегии быть палачом на его казни. Здесь, как и в безвестной тюрьме на безвестной планете, где прежде Фарр тянул срок, он всеми доступными способами давал понять: любое примиренчество с режимом содержания для него равнозначно позорной капитуляции. И один из этих способов – меткое швыряние экскрементами.

В ходе инструктажа Вальсик призналась, что побывала под таким обстрелом дважды. Поэтому свое знакомство с подопечным Андреа начала круто: попробуешь запустить в меня какашкой – сам окажешься по уши в дерьме.

На предфинальной стадии переговоров, пока согласовывались условия непосредственной передачи заключенного, тот не раз был вынужден практически безвылазно жить на полоске пола чуть шире койки, передвигаться между нею и туалетом удавалось с трудом. Но то было наказание за проступки. Теперь же Фарр имел в своем распоряжении достаточно пространства – заслужил хорошим поведением. Иными словами, был злокозненным и неуправляемым, а стал всего лишь несносным.

Слишком строго судить его за это Корт не могла. Сама в подростковом возрасте, когда маялась взаперти, не отличалась ангельским нравом. Для чего строятся тюрьмы? И в прямом, и в переносном смысле для того, чтобы кто-то сиднем сидел в четырех стенах. Но будь ты хоть человек, хоть инопланетянин, законопослушный гражданин или убежденный преступник, несвобода есть несвобода, и твоя вольнолюбивая натура обязательно взбунтуется против нее. Если заключенный не может добиться уважения к себе, иначе как превратив свое общение с охранником в пытку для последнего, такому способу обязательно найдется применение.

Но на этом симпатии Андреа к Саймону Фарру и заканчивались.