Текст книги "Записки артиста"

Автор книги: Евгений Весник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Умоляю вас, довезите меня до Малого театра, я опаздываю на спектакль.

И вдруг слышу:

– Тогда в Ялте я вас не посадила, а сейчас посажу. – Распахнула дверцу. – Садитесь!

Довезла меня до театра. Кто эта женщина, любящая каламбурить, до сих пор не знаю.

Кинорежиссер А. В. Золотницкий на студии имени Горького всех обыгрывал в шахматы. Никто и никогда не мог у него выиграть ни одной партии.

Как-то я оказался с ним в Одессе в составе киногруппы. Надо сказать, что Золотницкий был человек чудесный. Умный, интеллигентный. Он много знал, беседовать с ним – одно удовольствие. Относились мы к нему как к мудрому старшему товарищу. Часто собирались у него в номере, пили чай с печеньем – никаких крепких напитков. Рассказывали смешные истории. Заканчивались посиделки, конечно же, игрой в шахматы. И как всегда, Золотницкий выигрывал. Перед очередными посиделками я встретил на улице Ефима Геллера. Говорю ему:

– Я вас умоляю, пойдемте со мной. У вас вечер свободен?

– Свободен.

– У нас есть режиссер Золотницкий. Я не скажу ему, что вы гроссмейстер Геллер. Умоляю, обыграйте его! Хоть посмотреть, как он выглядит, когда проигрывает! Вся студия пыталась у него… Ну никак, ни разу.

– Ладно, пойдем.

Прихожу с Ефимом Петровичем на посиделки.

– Знакомьтесь, это мой друг. Мой школьный товарищ.

Через некоторое время, как и следовало ожидать:

– Ну кто в шахматы? – Рано или поздно Золотницкий должен был это сказать.

– Мой товарищ, кстати, очень хорошо играет в шахматы. Попробуйте с ним. А что с нами-то. Мы никак выиграть у вас не можем. Может быть, он выиграет, – предлагаю я.

– С удовольствием, – говорит Золотницкий.

Примерно через десять минут позиция у Золотницкого – бесперспективная. Таким растерянным я его никогда не видел.

– Что за дьявол? Я даже не понимаю, в чем дело. Мне здесь, – показал на доску, – делать нечего. Знаете, я, пожалуй, сдамся.

Тогда Ефим Петрович говорит:

– У меня к вам просьба, если вы не против. У меня есть за ваши фигуры идея по линии «С». Вы не позволите повернуть доску? Я продолжу за вас игру.

Золотницкий развел руками и, посмеиваясь, согласился.

– Я тут не вижу никаких продолжений. Но давайте попробуем.

И снова через десять ходов он оказывается в проигрышном положении.

– Это какие-то чудеса… Что-то я… Я не понимаю, что со мной происходит. Не могу никак проанализировать. Я сдаюсь…

Геллер опять с предложением:

– Давайте еще раз повернем доску!

– Здесь уж совсем делать нечего, дорогой мой друг! Я проиграл… Чего тут поворачивать?

И все же развернули доску. Через восемь ходов Геллер выигрывает партию!

Золотницкий торжественно встает, поправляет на себе одежду:

– Блестяще! Давайте познакомимся поближе. Мне было очень… давно я не получал такого наслаждения. Даже не могу отдать себе отчет в том, что произошло. Давайте знакомиться: режиссер Золотницкий.

– Гроссмейстер Геллер.

Золотницкий замахнулся на меня и прорычал:

– Негодяй!

Они сыграли еще пять партий, и все выиграл Геллер. Золотницкии первый раз на моих глазах выпил глоток коньяку и утверждал, что Геллер – гений!

Только что прошел с успехом фильм «Трембита», в котором я играл центральную роль Сусика.

В Москве в Марьинском универмаге решил купить плащ. Моего размера не оказалось, выхожу из магазина и обнаруживаю, что сторублевая купюра, сложенная фантиком, из кармана исчезла. Украли. Напротив магазина замечаю кучкующуюся шпану. Переговариваются, что-то передают друг другу, убегают в магазин, возвращаются. Компания подозрительная. Чутье подсказало, что они имеют непосредственное отношение к моей пропаже. Подошел к ним и говорю:

– Ну что? Дошли уже до ручки? Шарамыги! Актеров уже стали обворовывать?

– О-о! Су-усик!

Узнали, очень довольны, что к ним подошел.

– А что случилось? – спрашивают.

– Что случилось, что случилось… – обиженно ворчу я. – Пришел плащ купить, не успел оглянуться, а ста рублей нет. Что же это такое? Нашли богача.

– А какие они? Как были сложены?

– Фантиком. Одна купюра. Вот в правом кармане пиджака.

– Стой здесь, Сусик!

Через минут двадцать мне принесли именно мою сотню, сложенную фантиком. Пришлось половину потратить на угощение…

Портреты

Из журнала «Пчела» (начало XX века):

a) «Делай сказанное и не говори о сделанном».

b) «Безмолвное дело лучше бесполезного слова». (Из древнерусского сборника афоризмов.)

Цицерон Марк Туллий (106–43 до н. э.), римский политический деятель, оратор и писатель:

c) «Где дело само за себя говорит, к чему слова».

Так рождаются псевдонимы

И великие актеры, сыграв свою роль, сходят со сцены. В театре.

Станислав Ежи Лец

Осенью 1896 года молодой актер Василий Иванович Шверубович получил рекомендательное письмо к А. С. Суворину – издателю «Нового времени» и владельцу театра.

– Да-да, я возьму вас! Для начала могу предложить рублей пятьдесят, только вот что, господин Шверубович, непременно перемените фамилию, можете отправиться к заведующему труппой подписать контракт. А фамилию обязательно перемените на более легкую! – еще раз напомнил Суворин.

Что делать? Взгляд Шверубовича случайно упал на конторский стол, на котором валялся номер «Нового времени». На первой странице газеты чернела рамка траурного извещения: «В бозе почил Василий Иванович Качалов».

Шверубович взял ручку, обмакнул в чернила и решительно подписался под контрактом: «Василий Качалов».

Играя Лепорелло в «Дон Жуане», Выходцев после похищения Дон Жуана завершал пьесу нравоучением: «Так будет со всеми, кто на чужих жен заглядывается!..»

Но когда он играл Лепорелло в собственной труппе, антрепренерские интересы брали верх, и финал получал другое толкование: «Всем так будет, кто не хочет к нам в театр ходить!».

В пьесе «Торквато Тассо» суфлер подает из будки: – «А вот и сам Торквато Тассо!».

Выходцев, не разобрав слов, с ходу импровизирует: «А вот и сам квартальный Тарасов (и после некоторого раздумия добавляет)… – С квасом».

В драме «Поздний расцвет» вместо фразы «И этот мальчик с кудрявой головой рыдает у меня на плече»… Выходцев произнес: «И этот мальчик с дырявой головой, кидает в меня кирпичи»…

В театре освистали пьесу. Аплодировал только один человек.

– Чему вы аплодируете? – спросили его соседи.

– Тем, кто свистит!

– Что продают?

– Вальс Грибоедова.

– Того самого?.. Выходит, и ему невозможно было прожить одной литературой!

(Р. S. Как, кстати, часто и в наши – 21 века – дни!!).

Что для вас театр?

Баянист в сельском клубе в 30 км от Ростова Великого( ему 66 лет. Верующий. 1988 год):

– Знаете, что я вам скажу, товарищ Евгений Вестников… Как бы это сказать… Завидую я вам! Вы пишете, играете в театре в кино, звучите по радио! Вы на виду! На людях. Видел по телевидению вашу библиотеку. Завидую вам. Я правнук раскулаченного. Чудом сохранилась его библиотека! Всю ее прочитал – 800 книг. А толку никакого! Окончил музучилище. И все! Шабаш! Подрабатываю вот на баяне, ремонтом разным занимаюсь. А мечтаю о настоящем театре. Хотел баянистом устроиться. Не берут! Говорят, что играю хорошо, – нужен такой, как я, а взять не могут ни в Ногинск, ни в Москву.

В театр Сатиры просился, говорят, денег нет, общежития нет. Как это так – нищий театр! Нехорошо получается.

В Ростове Великом живет духовник одной известной ярославской артистки. Она сказывала, что нищенствует. Как это так получается? Но что бы ни было, театр – моя мечта! Пусть театр нищий, как мы тута, все, но – она мечта моя! А у мечты цены нет!

Елена Николаевна Гоголева

( на репетиции моей инсценировки романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» в Филиале Малого театра на ул. Ордынке):

– Знаете, когда я больше, чем во время всех других периодов работы в Малом театре, дорожила им? В те девять лет, когда мне не давали ролей. Это чувство «забытой» актрисы очень похоже на чувство иссушающей тебя ревности или печали, испытываемой, когда теряешь любимого. Больше ничего я вам не скажу!

Шестилетняя девочка, живущая в нашем доме( записано на диктофон):

– Какой театр ты любишь больше других?

– Театр «Зверюшек» в уголке дедушки Дурова… Я там слоника кормила! Он такой хороший и совсем не страшный, и смотрел на меня, как будто говорил: «Здравствуй, Катя!».

– А кукольный театр любишь?

– Люблю, но не так, как театр про зверюшек, с куклами нельзя разговаривать, они ведь неживые, они понарошку. Их кормить нельзя.

– А кинофильмы любишь смотреть?

– Не-а! Там все страшно! Стреляют! Все кричат! Убивают! Не люблю!

– А «Спокойной ночи, малыши» смотришь?

– Не-а! Это же для малышей! А мне скоро 7 лет!

Ветеринар в городе Галиче( Костромская область):

– Ходил. Любил… Теперь в театр не хожу и не люблю его… Я на пензенской артисточке женился – она к нам в город к своим родителям приезжала. Балерина она – на эстраде! Из тех, которые во время выступления главных артистов за их спиной выкрутасы разные выделывают… Ногами и телами… Поехал в Пензу – четыре месяца пожил с ней. Походил на концерты… Уговаривал бросить дрыгание за спинами – отказалась, говорила, что я мужик и ничего в искусстве не понимаю. Стала домой поздно приходить. Водкой попахивало от нее. Я денег много давал, потому как зарабатывал много – животных стриг, мыл, лечил, на дома ходил. Одним словом, сосед наш глаза мне открыл: – проститутка она… Все! С театром покончил. В театр не хожу! Не могу! Я книжки стал читать!.. Забавно! Ох как забавно! Жениться – ни-ни.

– Все забудется… Опять в театр будете ходить…

– Возможно, возможно… Надеюсь! Но жениться… Никогда!!!

Официантка( теплоход «Астра», круиз «Одесса – Хайфа»):

– Я театр не уважаю! У меня мой Мишка – муж мой – в драмкружок ходит! В Дом моряка. Спектакли играет, со всяким, кто с ним роли играет, целуется!

Я ему сказала: «Если хоть раз в помаде придешь или до утра загуляешь – тогда я сама в драмкружок и в артистки запишусь! Посмотрим, кто из нас лучший артист! Я уж тогда всех помадой перемажу! Тебе назло! А так у меня к театру интереса нет! Я Мишку своего люблю! Вот и весь театр!»

Сантехник нашего дома:

– А ты-то сам как считаешь, что он для тебя, театр-то, а? Что?

(Честно скажу, уж больно неожиданно был задан ему вопрос… Но отвечать нужно… Включил диктофон, и вот что я наговорил):

– Я так тебе скажу, Вася: театр – он как наркотик! Он в тебе, ты в нем! Я отравлен театром! Но тем, в который влюбился в юношестве! И вот в 1990 году ушел из театра по разным причинам, а в основном по состоянию здоровья – стали беспокоить дремавшие долгие годы последствия ранения и контузии.

Снятся мне сцена, гримы, как по ходу спектакля текст забываю и потом в холодном поту просыпаюсь…

Не часто, но хожу в театр. Если верно играют актеры – завораживают, если неверно, фальшиво, плохо – не выдерживаю и ухожу домой; возмущаюсь, когда публика аплодирует тому, что аплодисментов не заслуживает… Теперь сам посуди, что для меня театр. Точно я не могу определить…

Помешательство какое-то, любовь, наркотик, ненависть, любовь. Высокого класса спектакль – это как расчудесное вино: оно пьянит и радует! Ну а ты, Вася, что для тебя театр?

– Ты, Яколич, говоришь, что хороший спектакль пьянит и веселит, тогда, считай, что я из хорошего театра не выхожу вот уж много лет!!

(Хитро улыбнулся.)… Если нальешь за сделанную работу стопочку – считай, что билеты в хороший театр приобрели!

Знаменитый гость

Это рассказала мне народная артистка РСФСР Лилия Олимпиевна Гриценко. Сразу после войны она поехала навестить родственников на Украине. В это же время в их городок приехал известный тогда главный правительственный фотограф Наппельбаум. В честь такого знаменитого гостя районное начальство устроило банкет с истинно национальным украинским столом, столь богатым по форме и содержанию (несмотря на разруху), что он был достоин быть запечатленным на фото – для доказательства того, что «сегодня весело живется, а завтра будет веселей».

Лилия Олимпиевна была среди приглашенных на «высокую встречу» и посажена рядом с героями рассказа – глуховатеньким и подслеповатеньким дедулей и краснощеким, шустрым его семилетним внуком. Все тосты, вопросы и взоры были, естественно, обращены к знаменитому маэстро, который в своих рассказах постоянно упоминал фамилии: Сталин, Каганович, Микоян, Орджоникидзе, Молотов, Жуков, Рокоссовский… часто вспоминал свои посещения Кремля и правительственных дач и прочее…

Внучек, завороженный рассказами сказочного знаменитого дяди, не мог оторвать от него свои любопытные глазенки. Дед плохо улавливал слова гостя и почти его не видел, а потому постоянно тихонько спрашивал у мальца: «Кто это? Ну скажи, кто это?» В ответ получал короткие: «Погоди!», «Не мешай!», «Да ну тебя!» и даже грубое: «Отстань!» Наконец, дед рассердился на родственничка и, толкнув его в бок, чуть ли не во весь голос сказал:

«Тебя дед спрашивает, кто это?!» Внучек таинственным шепотом ответил: «Ну неужели сам не догадываешься? Это Ленин! Вот кто!». (Наппельбаум был лысоват, слегка картавил и любил засовывать пальцы то одной руки, то другой в вырез жилетки).

1950 год. Театр им. Станиславского.

Пэнкс в «Крошке Доррит» Диккенса. Нервный, стаккатированный и синкопированный человек, очень темпераментный, успокаивавший сам себя (что приходилось делать часто) – раз, два, три… до десяти, и добившийся хороших результатов в этом сложном психотерапевтическом приеме самовнушения, что вызывало громкую реакцию зрительного зала, прототипом моего Пэнкса была (прошу не удивляться) Цецилия Львовна Мансурова – ведущая актриса театра имени Вахтангова. Да-да! Я играл Цецилию Львовну, но в мужской интерпретации. Она была очень эмоциональна, нервна, очень легко воспламенялась и столь же стремительно сникала, могла мгновенно перейти от хохота к истерике и снова вернуться к смеху сквозь слезы, одним словом, была натурой сложной, неожиданной и очень талантливой! Лучшего Пэнкса представить себе невозможно – Цецилий Львович Пэнкс!!!

Елена Николаевна Гоголева

Часто от мамы слышал: «Ах Гоголева!», «Красавица Гоголева!»

Девятилетний, я спросил: «Мам, Гоголева – жена Гоголя?»

Получив отрицательный ответ, я тем не менее узнал о Гоголевой очень много: и то, что она артистка Малого театра, и то, что она удивительно талантлива, и то, что у нее необыкновенно красивые огромные глаза, и что у нее очень сильный грудной голос редкого тембра. Узнал, что такое тембр и что театр, в котором она служит, называется Малым не потому, что он маленький (и вовсе не детский и ни в коей мере не кукольный), а потому что в сравнении с рядом стоящим Большим театром он – Малый театр – меньше.

Семнадцатилетним молодым человеком я в 1940 году смотрел спектакль «Варвары» Максима Горького, в котором Елена Николаевна Гоголева играла роль Монаховой, и… влюбился в нее. Мне часто являлась во снах моя любовь, а в одном из этих очаровательных сновидений я играл роль Отелло, а Дездемоны – Елена Гоголева… Помню, как я на протяжении всего спектакля носил ее на руках и не решался опустить даже на секунду на пол, потому что она вся была из шоколада! (Я очень любил шоколад, но, так как у меня было очень трудное отрочество, редко лакомился им. Очевидно, поэтому она приснилась мне в таком сладком качестве.)

В соответствии с указаниями господина Шекспира я должен был – о ужас! – задушить мою любимую женщину! Я аккуратно уложил на широкую кровать шоколадную Елену Николаевну… по моим щекам текли огромные слезы. Я прикоснулся к ее шее и… прошептал тихо, тихо, чтобы не услышал великий автор пьесы «Отелло»: «Лена, живи, живи долго, долго!..»

Надо же такому случиться: через 35 лет я – режиссер – предложил Елене Николаевне роль весьма легкомысленной женщины в телевизионном спектакле «Пропавший чиновник» по одноименному роману датского сатирика Ганса Шервига. Через 45 лет я вводил ее в спектакль Малого театра по роману Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы», поставленный мною по моей же инсценировке, на роль Арины Петровны Головлевой. Через почти полвека со дня «шоколадного» сна я стал партнером Елены Николаевны в нашумевшем спектакле Малого театра «Мамурэ» по пьесе французского драматурга Сармана, поставленном Б. А. Львовым-Анохиным…

Во всех творческих общениях с Еленой Николаевной меня ни на секунду не оставляло чувство затаенной влюбленности в мою шоколадную Дездемону, которой я во сне подарил долгую жизнь, вопреки трагической развязке, придуманной Шекспиром.

В середине 80-х годов Елена Николаевна была очень больна и поправляла свое здоровье в подмосковном санатории. Я посетил ее и… рассказал о моем юношеском «шоколадном» сне. На меня смотрели огромные красивые глаза, из которых еле заметной струйкой текли слезинки…

Я поцеловал ей руку и, наконец, вслух произнес слова, которые хранил в своей душе всю жизнь: «Елена Николаевна, я люблю вас!»

Николай Константинович Симонов

1968 год. Москва. Перрон Ленинградского вокзала. Слева – «Красная стрела» № 2, справа – «Красная стрела» № 4. Отправление в 23.55 и 23.59 соответственно. Сажусь в вагон поезда № 2. Устраиваюсь в купе и, как всегда, к окну – разглядываю идущих по перрону пассажиров в надежде увидеть знакомых.

Буквально за полсекунды до отправления промелькнула среди уезжающих и провожающих знакомая – мне так показалось – мощная фигура высокого мужчины, чуть ли не на ходу вскочившего в наш вагон. Освещение на перроне весьма скудное, поэтому уверенности в том, что мужчина действительно знаком мне, не было. Да и неважно, сказал я себе, едем в одном вагоне – увидимся.

Поезд набрал скорость. Я прошелся по вагону, заглядывая в купе… Нет знакомых. Я к проводнице:

– Дорогая моя, вы не обратили внимания на человека в светлом плаще, впрыгнувшего в наш вагон почти что на ходу?

– Да как же его не заметить! Не знаю, что с ним делать. Ему ведь на четвертый нужно, а он по ошибке к нам пожаловал. Я его, конечно же, впустила, потому как не знала, что он ошибся, да и знала бы – все одно – впустила бы. Сам-то он не кто иной, как Николай Константинович Симонов!

Сердце мое застучало часто-часто: Симонов! Боже мой! Мой кумир! Матиас Клаузен в «Перед заходом солнца» Гауптмана; Протасов в «Живом трупе» Л. Толстого; Петр I в одноименной кинокартине… Достаточно увидеть эти три работы из сотен других, чтобы стать покоренным его талантом на всю жизнь!

– Где же он, милая, где?

– В тамбуре стоит. Ждет начальника поезда. Мест нет. Не знаю, чего делать.

Иду в тамбур. Волнуюсь страшно.

Стоит Титан. Смотрит в окошко, что-то пальцем на грязном стекле рисует. (Кстати, немногие знают, что Н. К. Симонов был прекрасным живописцем, но почему-то держал все свои многочисленные работы взаперти и никому их не показывал. Говорят – стеснялся. Титан – и стеснялся!)

– Николай Константинович!

Он нервно, резко повернулся ко мне. На меня глянули большие грустные и усталые глаза.

– Да… Я… Что?.. Есть? А?..

Я понял, что речь идет о месте в купе, понял, что принял он меня за начальника поезда.

– Все устроится, не волнуйтесь. Что за беда? Ерунда какая-то!

– Спасибо… Спасибо… Надеюсь… Ерунда, конечно. А вы, простите, не…

– Я артист Малого театра Евгений Весник.

– Вот-вот… Вижу, знакомое лицо. Батенька! Я ведь вас в «Ревизоре» видел. Вы в Питере были на гастролях. Сколько вам лет, дорогой мой?

– Сорок шесть.

– А когда премьера состоялась?

– В шестьдесят шестом году.

– Ну, батенька, вы рекордсмен. Я ведь всех Городничих видел – и у нас в Александринке, и в Малом. Честно скажу вам, как на духу, – больше всех в этой роли мне понравился ваш артист – Григорьев. Замечательно! Такая органика! Такая глубина и простота при этом. Удивительно! Я его хорошо знаю еще с тех времен, когда он блистал на сцене Казанского театра имени Качалова. Вы по артистической манере очень, очень похожи на Григорьева, поэтому-то и понравились… А потом, должен вам сказать, поверьте уж мне, старику, – скоро семьдесят! – что в вашем возрасте никто эту труднейшую роль в императорских театрах не играл. Хлестакова – и того почти что все с брюшком уж играли… Ильинский, например, в тридцатых годах даже в корсете играл. А Городничие обязательно были и в возрасте, и носатые, хрипатые, басистые, солдафонистые, глуповатые, громкие. Почему обязательно такие – не знаю. Вы молодец, ваш Городничий со вторым планом, человечный, порой мягкий. Молодец!

Появился начальник поезда. Предложил нам на двоих четырехместное купе, но в другом вагоне. Благодарственно согласились. Доплата за Титана-безбилетника (начальник наличие билета в поезд № 4 учесть никак не захотел, да и по закону не мог) – потребовалась небольшая, и, так как у Николая Константиновича денег с собой не оказалось, я охотно потратился на моего кумира.

– Евгений… как вас по батюшке?

– Яковлевич, но не надо по батюшке. Просто по имени.

– Дорогой мой Женечка, у меня никогда нет денег. Мне их не дают ни на работе, ни дома. И правильно делают – соблазны разного рода. А когда купюры хрустят в карманах… Человек я не очень организованный в некоторых исконно русских проявлениях… Но безденежье иногда гнетет. Вот сейчас, например, как хорошо было бы отпраздновать наше новоселье…

– Момент! – Я стрелой метнулся из купе в другой вагон, в сторону буфета, работавшего, как и во всех поездах «Красная стрела», всю ночь. И это была, действительно, неповторимая, не поддающаяся описанию железнодорожно-купейная ночь! Тихонько шелестели стихи, завораживали пластичные руки и потрясающие выразительнейшие глаза. Рассказы о театрах, актерах, режиссерах, о ролях в кино и в театре… Время бежало незаметно. Вздремнули под утро часика на полтора – не более.

Четырехминутная разница во времени прибытия поездов «Красная стрела» № 2 и № 4 настолько незначительна, что встречающие их собираются в одно и то же время. Встречавшие Николая Константиновича были на месте.

Я направился в гостиницу «Октябрьская», расположенную, как известно, в ста метрах от вокзала, поэтому распрощались мы с великим артистом прямо на перроне.

…Съемки кончились поздно. В свой номер в гостинице вошел часа в два ночи. Что такое? Кто-то был здесь в мое отсутствие. На столе бутылка расчудесного коньяка, в большой вазе – яблоки, виноград, рядом два конверта. Вскрываю один:

«Глубокоуважаемый Евгений Яковлевич!

Благодарю Вас за чудесное, увы! краткое путешествие. Возвращаю Вам должок за желдор. билет.

Коленопреклоненный Николай Симонов».

Вскрываю второй конверт. В нем декадный пропуск в ложу дирекции Академического драматического театра им. Пушкина на любой спектакль.

Благодарю судьбу за подаренную мне ночь с гениальным артистом и за то, что он сел не в свой поезд!