Текст книги "Планета для контакта"

Автор книги: Евгений Гуляковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Думаешь, они читают мысли?..

– Мысли – вряд ли. Человек мыслит символами, словами. А эта условная система не может быть сразу понята никаким другим разумом, тем более что не только способ информации, но и её кодировка, как правило, всегда отличны. Помнишь бету Ориона? Сколько там бились над расшифровкой языка запахов? Нет. Не мысли, но вот память, пожалуй, им доступна. Память, прежде всего зрительные образы. Ну, и эмоциональная окраска какого-то определённого образа, наверное, им понятна… Впрочем, всё это только догадки. Фактов пока очень мало. Не успели мы собрать достаточно фактов.

– Ещё успеем, – машинально сказал Кибернетик и вдруг понял всё, что имел в виду Доктор. – То есть ты хочешь сказать, что у нас нет другого выхода, только отказ от участия во всём этом? – Кибернетик обвёл рукой каменный мешок, в котором они сидели.

– Я рад, что ты понял. Есть вещи, которые очень трудно объяснять.

– Нет. Подожди. Можно обойти доску или вернуться! В конце концов, в лабиринте мог быть и другой ход. Мы же не все ответвления проверили. Не сидеть же так, пока кончится кислород!

– Видишь ли, Миша, наверняка я знаю только одну вещь, отличающую человека от крысы…

Они помолчали, слышно было, как где-то капает и шипит в респираторах воздух. Кибернетик так и не спросил, что это за вещь, и тогда Доктор закончил:

– Чувство собственного достоинства.

За секунду до этих слов Кибернетику ещё казалось, что он сможет переубедить Доктора или, на худой конец, сбегать к шлюпке за новыми баллонами. И сейчас, уже признав для себя правоту Доктора, но всё ещё не находя сил принять её до конца, он зло возразил:

– Я ведь не стану ближе к крысе оттого, что пройду по доске!

– Конечно, нет. Но тогда ты примешь условия предложенной нам игры. Крысы всегда их принимали.

Опять надолго наступило молчание. Свет фонарей постепенно желтел, и Кибернетик отметил про себя, что, значит, и батарее от бластера досталось тоже, скоро они останутся в полной темноте. Может, это и лучше…

Доктор отыскал его плечо. Рука Доктора казалась через скафандр очень лёгкой.

– Думаешь, они поймут?

– По крайней мере, узнают о нас кое-что… И потом, это ведь прежде всего для нас самих важно, не превращаться в подопытных кроликов…

Доктор не успел закончить фразу. За их спиной раздался громкий лопающий звук. Оба резко обернулись. Стены не было. Исчез целый кусок в несколько квадратных метров. И совсем недалеко, у самого пролома, они увидели шлюпку.

4

Одуванчики в траве казались вспышками земного солнца… На секунду мелькнула шальная надежда, что это Земля. Вот за этой знакомой сосной начинается тропинка к санаторию… Но тропинки там не было. Практикант увидел, что её нет, сразу, как только поднялся на ноги. Он вдруг почувствовал, что трава под ногами слишком колюча, слишком крепка для земной травы. Физик вскочил и смотрел на Практиканта так, словно хотел проверить, видит ли и он этот лес.

– По-моему, это не галлюцинация и не мираж, – сказал Практикант, с трудом проталкивая слова через спазму, сдавившую горло.

Вспоминая позже, что они почувствовали в те первые минуты, они точно установили, что меньше всего в их чувствах было всё-таки удивления. И не потому, что притупилось восприятие необычного на чужой планете. Просто они всё время инстинктивно ждали чуда. И теперь, когда чудо действительно случилось, они восприняли его как должное. Само собой разумеющимся казалось даже отсутствие последствий радиации. Правда, Физик считал, что они могут проявиться позже, но на это Практикант возразил, что на планете, где растут каменные сосны, радиация тоже может быть особой. Физик не сразу понял, о каких каменных соснах он говорит. И тогда Практикант протянул ему обломок ветки, где в изломе вместо знакомой светлой древесины темнел камень.

– Об этом я догадался раньше. Видишь, не шевелится ни одна ветка, несмотря на сильный ветер. Это не настоящие деревья. Очень детальные копии.

– Для любой копии нужен оригинал.

– Здесь использовано всё, что можно было извлечь из моей памяти… Силуэты деревьев. На заднем плане они как будто расплылись. В этом месте нет ничего потому, что я не помню, что там стояло у нас в санатории: не то беседка, не то фонтан. Образовалась бесформенная глыба. В изломе ветки нет ни жилок, ни сосудов, видишь, структура базальта. Это не окаменевшие деревья. Это копии деревьев, искусно сделанные из камня.

– Для чего?

– Ну, я не знаю. Может, это у них такой способ общаться друг с другом.

– Ну да! Мы рисуем на бумаге, а они вырубают послания из скал. Простой и дешёвый способ.

– А как иначе это объяснишь?

– Пока не знаю. Давай посмотрим, что здесь есть ещё.

Каменные копии деревьев стояли полукругом ряда в четыре вокруг выемки, в которой они спали. За деревьями ничего не изменилось, в пустынной базальтовой равнине. Физик, защитив глаза от ветра ладонью, долго смотрел в ту сторону, куда улетела шлюпка.

– Не пора ли нам возвращаться? Они, наверное, до сих пор не сняли скафандры.

– Ты думаешь, Доктор тебе поверит? Приборы покажут, что мы схватили больше трёх тысяч рентген. С покойниками врачи, как правило, не разговаривают.

Хотелось шутить, улыбаться, жадно глотать воздух, горячий и терпкий, как вино. Все тревоги отошли на второй план. По сравнению с тем огромным и значительным фактом, что они чувствуют на лице прикосновение ветра, у них ноют ноги от усталости и очень хочется пить.

Только к вечеру они отыскали холм со знакомыми очертаниями. Практиканту показалось, что это другое место. Он спорил с Физиком до тех пор, пока тот не разгрёб песок и не нашёл обломки досок от упаковки планетного робота.

Прищурившись, Практикант смотрел, как ветер зализывает длинными струями лунку, только что вырытую Физиком в базальтовой пыли. Медленно ползущее солнце скрылось за горизонтом, и сразу потянуло холодным ветром. Физик обошёл всю площадку, старательно подбирая силикетовые обломки ящика.

– Зачем тебе они?

– Ночью станет ещё холоднее. Силикет трудно разжечь, но зато, если это удастся, будет неплохой костёр.

– Хочешь здесь ночевать?

– Конечно, в темноте мы не найдём лагерь, и, кроме того, робот… Если он вернётся, мы получим дополнительную информацию.

– По программе он должен был дожидаться нас здесь несколько часов назад.

– Возможны непредвиденные задержки… Конечно, я понимаю, что, раз его нет до сих пор, скорее всего, он уже не появится. Всё же подождём. Это ведь наш единственный сохранившийся автомат…

– А контрольный срок?

– Я назначил дополнительный. Они будут волноваться, но другого решения быть не может.

– Не думаю, что стоять на месте безопаснее, чем двигаться, вряд ли мы сможем уснуть.

– Есть ещё одна причина. О ней мне бы не хотелось говорить раньше времени. Давай подождём. Что-то ведь должно проясниться. Для чего-то были нужны там деревья и всё остальное.

Значит, Физик тоже все время ждёт. Ждёт следующего шага. Наверное, он прав. И, наверное, так и нужно – ждать с открытым забралом. У них нет скафандров. Нет робота. Нет оружия. Два беззащитных человека на чужой планете и этот костёр… Словно они в туристском походе, устали после длинной дороги и сделали привал… Наверное, так и нужно – ждать…

Зеленоватый закат погас, и холодная темнота обступила со всех сторон. Ночью на открытом пространстве человек особенно остро чувствует своё одиночество даже на Земле. Здесь это чувство обострилось ещё больше. На Земле ночи полны шорохов и звуков жизни. Космос нем, но даже к его однообразному, равнодушному молчанию легче привыкнуть, чем к тишине этой ночи, сквозь которую прорывался то какой-то отдалённый рокот, то тоскливый вой ветра, разрывающегося на части об острые зубцы скал, то шелест песчинок. Не было ни треска цикад, ни шороха крыльев, ни осторожных шагов ночного хищника. Ни одного живого звука.

И невольно, словно подталкиваемые этой тишиной, они подвинулись ближе друг к другу. Физик, пренебрегая концентратами, попытался заварить чай в какой-то плошке, сделанной из крышки ненужного теперь прибора. Чай из местной воды долго не закипал, сердито булькал и не желал завариваться. В конце концов Физик стал его пить мелкими глотками, обжигаясь и дуя на плошку, как в блюдце. Что-то в этом ритуале было удивительно успокаивающее, домашнее, и Практикант подумал, что этот плотный, неторопливый человек всегда умеет создать вокруг себя ощущение уюта и надёжности. Почему это так, он не знал и понимал, что ему самому это вряд ли удастся. Со стороны он, скорей всего, выглядит испуганным мальчишкой. Недаром Физик его успокаивал в тот момент, когда с них, как луковая шелуха, полезла оболочка скафандров…

Когда темнота сомкнулась, она оставила вокруг костра лишь маленький клочок освещённого пространства. Ночь затаилась у них за спиной, неторопливо поджидая своего часа… Не так уж и много было силикетовых досок… И когда сгорела последняя доска, когда остыли красные глаза углей и потухли последние искры, когда они уже перестали ждать и надеяться на новое чудо, что-то случилось.

Шагах в сорока от них лежал валун величиной с пятиэтажный дом. Днём Практикант забирался на него, чтобы лучше осмотреть окрестности, и хорошо запомнил изрезанные морщинами, шершавые каменные бока. Неожиданно лежащий в стороне валун чётко обозначился на фоне тёмного неба, с которым совершенно сливался за минуту до этого. Сначала оба подумали, что за горизонтом вспыхнуло какое-то зарево, но уже через секунду поняли, что это светится сам камень. Постепенно всё его массивное тело наливалось светом, меняя оттенки от тёмно-красного до вишнёвого и светло-розового. Длинные волнообразные цветовые сполохи пробегали по камню то сверху вниз, то снизу вверх. Одновременно цвет приобретал глубину. Камень становился прозрачным. Теперь он был похож на гигантский розовый кристалл турмалина, подсвеченный изнутри каким-то непонятным светом. Одновременно с почти полной прозрачностью изнутри внутри камня обрисовались неясные уплотнения, похожие на белесоватый туман, словно кто-то капнул в рюмку с водой каплю молока. Эти уплотнения всё время двигались и постепенно сжимались, приобретая большую чёткость и плотность. В то же время они как бы вытягивались и разветвлялись, образуя сложные, непонятные людям конструкции и абстрактные узоры, в которых нельзя было уловить ни ритма, ни симметрии.

Через несколько секунд после образования рисунок белесых контуров внутри камня стал усложняться, ускорился и темп образования новых узоров. Неожиданно весь камень по диагонали пронзила какая-то невообразимая сложная игольчатая конструкция. Она на глазах разрасталась вширь и вглубь, потом неожиданно вспыхнула многочисленными искрами и распалась. Сразу свет внутри каменной глыбы стал меркнуть, а сама она осела, контуры её поплыли, и, прежде чем погасла последняя вспышка света, прежде чем снова исчезло всё в ночной тьме, они успели заметить, как камень вытянулся вверх и в сторону, словно укладывался поудобнее на своё вековое ложе. По его бокам вместе с золотистыми искрами пробежала короткая судорога. Потом всё исчезло в полной темноте.

Оба не смогли сомкнуть глаз до самого рассвета, но за ночь ничего больше не произошло. Солнце ещё не успело взойти, как они уже стояли у подножия таинственного камня. Ничего необычного не могли отыскать их жадные взгляды на его выгнутых, потрескавшихся боках. Поверхность на ощупь казалась мёртвой и совершенно холодной. С южной стороны на валуне сохранилась даже плёнка пустынного загара. Физик выбил из края трещины несколько образцов, но и на свежем сколе структура камня ничем не отличалась от обычного базальта.

Отбросив осколки камня, он недоумённо пожал плечами:

– Просто ему неудобно стало лежать. Если бы у нас была кинокамера…

– И корабельный мозг, в который можно отправить плёнку для обработки данных… Нет. На этой планете до всего придётся доходить своим собственным умом.

Они долго спорили о том, что делать дальше. Физик настаивал на возвращении в лагерь. Практикант считал, что нельзя уходить, не разобравшись в ночном происшествии.

– Да как ты в нём разберёшься, как? Ну, допустим, сегодня ночью камень опять замерцает и мы увидим те же или, может быть, совсем другие структуры. Что ты сможешь понять во всём этом?

– Тот, кто способен создавать такие сложные системы, наверняка сумеет найти способ общения.

– Во-первых, если захочет. Во-вторых, для этого он прежде всего должен понимать нас. А в-третьих, вот посмотри. – Физик вывернул заплечный мешок, вытряхнул крошки. – Камни мы есть не умеем. И потом, почему ты думаешь, что эта система создана специально для нас? Что, если она существует сама по себе? Почему бы ей не быть самостоятельным гомеостатом, тем самым таинственным фактором, который занят собственными делами, а на наши влияет чисто случайно?

– Именно поэтому мы не должны уходить. Если эта встреча случайна, мы можем потерять единственный шанс, провести годы на этой планете, забравшись в пещеры и питаясь хлорелловым супом, до конца наших дней смотреть на базальтовые скалы, ничего не замечая, и вспоминать упущенный шанс!

– Да кто тебе не даёт вернуться сюда после того, как мы найдём наших?

– И обнаружить камень? Просто глыбу базальта? То, что мы видели, приходит и уходит. Неизвестно, сколько времени пробудет оно здесь. Может, предстоящая ночь единственная и последняя, когда нам удастся что-то понять и объяснить. Может быть, сейчас самое главное – не уходить, показать, что нам интересно и нужно то, что мы видели. Показать, что мы хотя бы стараемся понять. Можно уйти, конечно. Только ведь это тоже будет ответом. И кто знает, станут ли нам ещё раз навязывать объяснение, от которого мы однажды отказались?

– Ну хорошо, возможно, ты прав. Я не уверен, что ещё один день голодовки пойдёт нам на пользу, но, в конце концов, последние дни мы всё время совершали не очень разумные поступки. Тем не менее нам пока не приходится жаловаться.

День тянулся бесконечно долго. Измученные жарой и бессмысленным, по мнению Физика, ожиданием, к вечеру они уже почти не разговаривали, каждый уйдя в собственные мысли.

Физик вспоминал лабораторию на шестом спутнике. Свою последнюю в околоземелье лабораторию. Именно там он решил подать заявку в службу дальней разведки и надолго, может быть навсегда, покинуть Землю. Приземелье. Лаборантка Марина Строкова улетела вместе с его коллегой Ринковым, и жизнь вдруг показалась пустой и лишённой смысла… Они дружили больше двух лет. Бывает такая дружба, словно замершая в определённой точке. Наверное, она просто не принимала его всерьёз. Марине нравились сильные целеустремлённые люди, а он даже сам себе порой казался неуклюжим неудачником, где уж ему равняться с Ринковым. Совершенно неожиданно его кандидатура прошла. Перед отлётом он даже не простился с Мариной. Всё это осталось в нереально далёком прошлом, на другой планете, которая называлась певучим домашним словом «Земля». Физик потянулся, зевнул.

Задолго до захода солнца оба почувствовали необычайную сонливость. Наверное, это была реакция организма на такое напряжённое ожидание. Практикант, отгоняя непрошеную дремоту, то и дело приподнимался на локте. Он во все глаза глядел на валун. Скорее всего, ничего больше не случится и ожидание напрасно. Тут они имеют дело с чужим разумом, с чужой волей… Вспомнились выпускные экзамены, прощальный институтский вечер. Сергин тогда сказал: «Тебе наверняка не повезёт, слишком ты этого хочешь». Они понимали друг друга с полуслова, дружили не один год; сейчас Сергин далеко ушёл с экспедицией на «Альфу». При их специальности очень трудно поддерживать старую дружбу. Контакты рвутся. Люди забывают сначала лица друзей, потом они не помнят, как выглядела скамейка в парке института, и на её месте образуется просто глыба базальта…

Ну полно, не стоит придавать этому такого значения! Если нужно будет, он вспомнит всё. Вот именно: если «нужно», а просто так, для себя, можно, значит, и не помнить? Но ведь я жду именно потому, что помню, потому, что я сейчас уже не просто практикант… Ну конечно, «полномочный представитель цивилизации». А Ленка, между прочим, так и не подарила тебе свою видеографию. Не верила в тебя? Не хотела ждать? Или всё у вас было не очень серьёзно? А как это «не очень» и как оно должно быть «очень»? Вопросы, вопросы… Преподаватель Горовский не любил его именно за многочисленные вопросы. «Рассуждать нужно самостоятельно, обо всём спрашивать просто неэтично, юноша…»

В лицо ударил резкий, порывистый ветер, и, приподняв голову в очередной раз, Практикант увидел, что солнце наконец зашло. Камень возвышался перед ними молчаливой холодной стеной.

Практикант повернулся к Физику и с удивлением обнаружил, что тот спит. Ну что ж, значит, нужно дежурить одному. Кто-то должен ждать, если понадобится, всю ночь. Но мысли путались. Очень трудно всё время помнить самое важное. А самым важным было теперь не заснуть, не пропустить… Но он всё-таки заснул. Он понял, что заснул, сразу как только по глазам ударил резкий беловатый свет и потому что, открыв глаза, вдруг обнаружил себя в полукруглом, хорошо освещённом зале с ровным песчаным полом. Он не должен был засыпать, а вот заснул… Но, может быть, тогда и этот зал – часть его продолжающегося сна? Нет. Слишком чётко и ясно работал мозг, и только сам переход в это новое для него положение остался неясным, словно на секунду выключилось сознание – и вот он уже здесь, в зале…

Так. А теперь спокойно, примем это как должное. В конце концов, были же каменные деревья, почему бы не быть залу? Может, так нужно. Но где Физик? Почему его нет? Подождём, что-то должно проясниться, просто так такие залы не снятся. Можно нагнуться и пересчитать песчинки на ладони – сорок три… Можно считать и дальше, но это не обязательно. Он и так уже знает, что никакой это не сон. И сразу за этой мыслью волной прокатился страх. Замкнутое пространство вокруг, казалось, не имело выхода. Что может означать этот зал? И почему здесь так светло? Откуда свет? Свет шёл отовсюду. Казалось, светится сам воздух. Стена крутым полушарием уходила от него в обе стороны и терялась в этом радужном сверкании. Что предпринять? И нужно ли? Может, лучше ждать? Нет, ждать в этом зале он не сможет.

Он чувствовал, что ещё минута-другая такого ожидания – и он начнёт бить кулаками по стене и кричать, чтобы его выпустили. А делать этого не следовало. Делать нужно было что-то совсем другое. И прежде всего сосчитать до сорока, внутренне расслабиться, полностью отключиться. Представить себе яркий солнечный день в Крыму, ослепительную синеву неба и чайку… Так. Хорошо. Теперь можно открыть глаза и ещё раз всё спокойно обдумать. Если решить куда-то двигаться, то выбор, собственно, небольшой. Единственный ориентир – стена. Кстати, из чего она? Базальт? Похож на естественный, никаких следов обработки… Что же, пойдём направо. Надо считать шаги, чтобы потом можно было вернуться к исходной точке. Сорок шагов, пятьдесят… И вот вам, пожалуйста, дверь. Самая обыкновенная, какие бывают в стандартных домах из стериклона на Земле… Ручка поблёскивает. Очень аккуратная дверь и очень нелепая на сплошной базальтовой стене, уходящей вверх и бесконечно в обе стороны.

Ну что же, дверь – это уже нечто вполне понятное, можно предположить, что она здесь специально для него. В таком случае откроем.

Практикант протянул руку и открыл дверь в корабельную рубку. Произошло мгновенное переключение памяти, и, открыв дверь, он уже не помнил о том, о чём думал минуту назад, стоя в зале. Но зато прекрасно помнил, зачем бежал к рубке и как за минуту до этого Физик пытался втолкнуть его в шлюпку. «Значит, всё-таки удалось вырваться», – мелькнула запоздалая мысль. Навигатор и Энергетик молча стояли у пульта. Наверное, они только что выключили аварийную сигнализацию, и поэтому тишина казалась почти осязаемой.

«В шлюпку! Скорее!» – крикнул он им. Или прошептал? Он не услышал собственного голоса, но зато сразу же остался один у пульта. Навигатор и Энергетик исчезли, и у него нет времени об этом думать, нет времени анализировать, потому что самое главное сейчас – вот эта маленькая светлая точка на единственном уцелевшем экране; надо дать отойти ей как можно дальше, вытянуть её за зону взрыва… Это самое главное. Выжать бы ещё секунд десять, пятнадцать… Очень трудно, потому что магнитная рубашка реактора держалась теперь только на ручном управлении… Сумеет ли он один? Должен суметь, раз взялся. Регулятор распределителя поля очень далеко, и нельзя отойти от главного пульта… Неужели конец? Вот сейчас… Нет, этого не может быть! Вспыхнуло панно: «Готова вторая шлюпка!»

Откуда она? Они сняли с неё все детали, не могла быть готова вторая шлюпка! Но панно горело, и, значит, он ещё может успеть, вот только взрыв, пожалуй, накроет ту, первую шлюпку, в которой сидели сейчас Физик, Доктор и все другие. Все, кто доверил ему свою жизнь. Шлюпка почему-то всё время шла по оси движения корабля. «С ума они, что ли, там все посходили?» Ему пришлось тормозить корабль, выворачивать его в сторону, и некогда было думать о второй шлюпке… Мир раскололся, сверкнуло белое пламя, и всё перечеркнула невыносимая боль…

Пришёл в себя он уже в зале. Пот ручьями стекал по лицу, не хватало воздуха. И первой мыслью мелькнуло: вот, значит, как там всё было… Вот каково было тем, кто на самом деле вывел тогда их шлюпку из-под удара, подарив им эти самые пятнадцать секунд… И сразу же он почувствовал возмущение. Лучше бы тогда помогли… А они вместо этого экспериментируют. Ну хватит! С него довольно! Сколько он прошёл вдоль стены? Кажется, пятьдесят шагов… Вот только… Что «только»? Может быть, это и есть контакт?.. Какой контакт? Это же просто сон, кошмарный сон, надо проснуться или уйти… Ну да, уйти… Не слишком ли логично: уйти из сна, пройдя налево именно пятьдесят шагов? Нет, здесь что-то не то, не бывает во сне такой логики и не может человек анализировать во сне происшедшие события, управлять ими. В обычном сне события наслаиваются друг на друга, а здесь определённо была какая-то логика… Что-то они от него хотели, что-то хотели понять? Или объяснить. Придётся всё же вернуться к этой проклятой двери. Интересно, какой сюрприз приготовит она ему на этот раз? А помочь?.. Ну что же, предположим, они не смогли, не успели…

У двери ничего не изменилось. Всё так же скрипел песок под ногами, так же поблёскивала металлическая ручка. И можно было не спешить. Ничто не выдавало здесь течения времени. Казалось, всё замерло, как в остановленном кадре. Тот же свет, тот же камень, песок и дверь… Практикант решительно повернул ручку. Теперь это был экзаменационный зал… Он огляделся. Копия институтского зала, вернее, его части. Там, где в институте амфитеатром поднимались ряды скамеек, здесь ничего не было. Гладкая, полированная стена из чёрного камня словно закрывала от него всё лишнее, не имеющее отношения к делу. Оставались только кафедра и пульт процессора, на котором во время экзамена можно было смоделировать любую сложную ситуацию. Рядом с пультом процессора виднелся экран, на котором машина выдавала результаты предложенной ей задачи.

Практикант осторожно пошёл к экрану. На пульте процессора не нажималась ни одна кнопка. Это был лишь макет машины, такой же, как каменные деревья в лесу из его сна. Чтобы ещё раз убедиться в этом, Практикант подошёл к кафедре. Тумблеры экзаменационной машины составляли одно целое с пультом. Чего же от него хотят? Что это за экзамен, на котором некому задавать вопросов и неизвестно, кому отвечать? Отвечать, наверное, всё же нужно. Он понимал, что не зря построен специально для него этот зал. Есть в нём свой смысл, уже почти понятный ему, и экзамен всё-таки состоится, если он во всём до конца разберётся. Если разберётся… А если нет?

За преподавательским пультом пёстрая мозаика знакомых рычагов, переключателей, шкал бездействовала, и только сейчас, внимательно осмотревшись и прислушавшись, он понял, какая уплотнённая тишина стоит в зале и как далеко всё это от настоящей Земли… Не распахнётся дверь, не войдёт опоздавший Калединцев и суровый, насмешливый Горовский, тот самый, который учил его когда-то мыслить самостоятельно, не спросит:

«Что такое свобода выбора при недостаточной информации?..» Мёртвый экран экзаменационной машины вдруг полыхнул рубиновым цветом. Всего на секунду. Вспышка была такой мимолётной, что он усомнился, была ли она вообще. Практикант подошёл к экрану… «Нет, здесь только камень. Нечему тут светиться, хотя, если вспомнить камень, у которого я уснул… Кажется, отвлекаюсь. Нужно думать о том, что показалось важным этому ящику… Почему бы им не предложить более простой способ общения? Что за странная манера подслушивать чужие мысли, обрывки слов… Впрочем, я не могу судить об этом. Может, они не знают другого способа общения, и уж наверняка многое из привычного для нас им вообще не может прийти в голову, если у них есть голова…»

Практикант несколько раз обошёл вокруг кафедры, постоял задумчиво перед пультом. Зал всё ещё ждал чего-то… Может быть, он ждёт, когда войдёт преподаватель? Хорошо бы… Но Практикант знал, что этого не случится. Если бы они могли просто, по-человечески побеседовать, не нужен был бы ни этот зал, ни муляжи деревьев. «В том-то и дело, что они не люди. То, с чем мы встретились, очень сложно и чуждо нам… и дело не в том, как они выглядят. Гораздо важнее, что они думают о нас… А если так, значит, нужен этот экзамен не только им, но и нам. Ну что ж…» Любому студенту даётся время подумать. Он сел на ступеньку кафедры, подпёр голову руками и задумался. Прежде всего нужно решить, как отвечать. Нет сомнения, что они ждут. Не могут задать вопрос? Или, может, он сам должен решить, как и что отвечать? Допустим. Что же ему – говорить со стенами? Кричать, вслух? Это наверняка не годится. Им вообще может быть незнакомо само понятие – речь. Да и что говорить? Рассказать, какие мы хорошие, добрые и умные? Как хотим вернуться на Землю и как необходима нам помощь? Самая элементарная помощь? Но об этом и так нетрудно догадаться при самом небольшом желании. Слова тут не нужны. И всё же их интересует что-то важное… Но что? Что бы меня заинтересовало в таком вот случае? Есть у меня, допустим, планета, на которой ходят светящиеся камни. И вдруг на неё попадает чужой звездолёт, и такой вот симпатичный малый двадцати четырёх лет не может закончить практику, потому что ему не на чём вернуться на Землю. Но разве самое важное – вернуться! Разве не ради такой встречи десятки земных звездолётов бороздят космос вот уже столько лет? Мы ищем братьев по разуму. Иногда находим разумные растения или примитивных амёб с Арктура и вдруг впервые сталкиваемся с чем-то, что даже не сразу объяснишь… И это «что-то» затаскивает тебя в экзаменационный зал, задаёт невысказанные вопросы, ждёт ответа… «Ну не сдам я этого экзамена, подумаешь…»

И вдруг понял, что экзамен он сдаёт не за себя, вернее, не только за себя, и сразу пришло такое знакомое, особенное предэкзаменационное волнение. Неважно, что нет преподавателя, нет товарищей, вообще никого нет. Он должен сдать экзамен. И он его сдаст.

Что мы знаем об их средствах информации? Моделирование. Может быть, они просто читают мысли – телепатия, которую так и не открыли у Гомо Сапиенсов? Тогда не нужно моделирование. Тогда вообще ничего не нужно. Заглянул в мозг – вот тебе и весь экзамен… Значит, всё не так просто. А кроме того, человек чаще мыслит словами, то есть символами, которые для них могут быть китайской грамотой. Значит, моделирование… Тогда здесь не зря процессор. Он лучше всего подходит для такого рода общения. С помощью электронной машины на экране прибора можно смоделировать развитие почти любой ситуации, смоделировать в конкретных зрительных образах. Это должно быть для них понятно. Жаль, что не работает процессор… А может, всё-таки работает? Надо посмотреть ещё раз. Другого пути что-то не видно.

Практикант встал и снова подошёл к экрану. «Нет, это не экран. Полированная каменная поверхность. Муляж экрана. Жаль. Я бы им сейчас смоделировал… А, собственно, что? Ну хотя бы ответ на вопрос, который был в билете на экзамене по космопсихологии в этом самом зале. „Свобода выбора при недостаточной информации…“ Он тогда предложил Горовскому модель развития примитивной космической цивилизации. Очень стройную, логически законченную модель. Даже внешний вид придумал для своих гипотетических инопланетян. Симпатичные сумчатые жили у него на деревьях. Питались листьями. Засуха вынудила их спуститься на землю. Но, видимо, тогда он неточно ввёл в машину дальнейшую информацию, потому что ходить они у него почему-то начали на руках и натирали ужасные мозоли на своих нежных передних лапах. Казалось, разумнее всего признать ошибку, потерять один балл и попытаться начать сначала. Вместо этого он продолжил борьбу, отрастил своим сумчатым в ходе эволюции глаза на хвосте, что значительно расширило поле обзора каждого индивидуума, а это, как следовало из учебника эволюции, решающий фактор в развитии умственных способностей.

Какое-то время машина, слопав эти исходные данные, сама, без его участия, моделировала развитие системы. Это там, в институтском зале… А здесь? Ему показалось, что экран едва заметно светится. Он пригнулся ближе, всмотрелся и увидел, как, постепенно приближаясь, растёт шар придуманной им планеты, словно он смотрел на него через локаторы корабля. Именно так и было там, на Земле, когда машина закончила все расчёты и выдала ему конечный результат. Итог развития смоделированной цивилизации на определённом этапе. «Какой же я кретин!» – мысленно выругал он себя. Если эта машина и может действовать, то, конечно, именно так, непосредственным управлением его сознания. Прямой контакт, им не нужны никакие переключатели, ручки, вся эта наша бутафория… Значит, машина действует, и они ждут от него ответа, дальнейших действий. Экзамен повторяется…

Машина выдала ему тогда информацию о его цивилизации. Информация оказалась весьма скудной, неполной. Она и не могла быть полной о такой сложной системе, как чужая информация. На основе этой информации он должен был задать машине дальнейшую программу, руководство к положительным воздействиям, помогающим росту цивилизации… Прежде всего помощь для тех, кто в ней нуждается… Только так они и представляли себе встречу с чужим разумом, и до сих нор это оправдывалось. Люди почти поверили в то, что они намного опередили в развитии другие цивилизации и, следовательно, обязаны им помогать, подтягивая до своего уровня. Снабжать материалами, инструментами, медикаментами, видя в этом свой человеческий долг. Так оно и было до этой встречи.