Текст книги "Экспедиция адмирала Сенявина в Средиземное море (1805-1807)"

Автор книги: Евгений Тарле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Остановимся несколько подробнее на этом эпизоде с английской эскадрой. Вице-адмирал Дакуорт 7 февраля 1807 г. вошел в Дарданеллы, не пожелав дождаться Сенявина. Он льстил себя надеждой взять Константинополь без русской помощи. Первые действия были удачны. Англичане разгромили небольшую турецкую эскадру, и уже 9 февраля их флот стоял у Константинополя. Но здесь Дакуорт совершил убийственную ошибку, понадеявшись достигнуть капитуляции столицы путем [306] переговоров. Потеряв десять дней попусту, Дакуорт дал туркам возможность свезти на побережье до двухсот орудий и подтянуть в Босфор военные суда. У англичан было всего семь кораблей, два фрегата и два бомбардирских судна. Видя нарастающую опасность, Дакуорт решил отказаться от дальнейших действий и уйти. Но и это оказалось не так просто: за десять дней турки, руководимые французами, укрепили Дарданеллы, и их береговая артиллерия очень потрепала уходящих англичан. Сильно повреждены были три корабля, два фрегата были выведены из строя и нуждались в срочном ремонте, потеря в людях достигала 600 человек, хотя Дакуорт признавал потерло лишь в 400 человек. Этим несчастья английской эскадры не окончились: уже после выхода из Дарданелл сгорел дотла корабль "Аякс".

Следует заметить, что сенявинские офицеры не без иронии отнеслись к плачевно окончившемуся английскому предприятию, затеянному так поспешно с прямой целью присвоить себе в случае удачи всю славу, не делясь ею с русскими. Русских моряков раздражало и оскорбляло предпочтение, которое высшее петербургское морское начальство всегда отдавало англичанам и английской выучке. Вот характерный отзыв одного из сенявинских храбрецов, Панафидина:

"Офицеры, бывшие в английской службе волонтерами, возвратились многие с мнением искусных офицеров, и министр Чичагов, сам бывший в английском флоте волонтером, получивший с тем и пристрастие не только к службе, но и к целой нации, отдавал им явное преимущество перед офицерами достойными, но не бывшими в Англии. Это мнение отчасти и было справедливо, оттого что выбор офицеров, посланных на английский флот, был делан с разбором в способностях и в отличном поведении; они бы, оставшись на русском флоте, были бы всегда из лучших офицеров. И если бы волонтеры несли службу, как служит английский лейтенант, то неоспоримо они бы возвращались с опытностью моряка; а неся должность по своей воле, не имея никакой ответственности ни в чем, могут ли они приобрести те сведения, которые во флоте привыкли им отдавать, по какому-то ложному предубеждению, что они искуснее других своих товарищей, служивших в своем флоте. Опыты доказали, что на многих кораблях, бывших в Средиземном море, (команды – Е. Т.) не уступали в порядке, проворстве и в искусстве управления кораблем английским кораблям, хотя на оных кораблях и не было волонтеров"{8}.

Сильно пострадавшая английская эскадра, вырвавшись, наконец, из Дарданелл, где она могла погибнуть, оказалась в Архипелаге, и Дакуорт предстал перед Сенявиным. Совещаний двух флотоводцев дало самые неожиданные результаты. [307]

Сенявин, "недоумевавший" сначала, что побудило Дакуорта, не дождавшись русских, идти в Босфор, предложил английскому адмиралу соединить обе эскадры и вместе атаковать Константинополь. Но Дакуорт отказался наотрез. Мучило ли его уязвленное самолюбие или он не желал на этот раз слишком явственно уступить славу возможной победы Сенявину – неизвестно. По крайней мере, даже лучшие из английских офицеров не могли его понять: "Славный Сидней Смит и храбрые английские капитаны, называемые у них огнеедами (fire-eaters), соглашались, чтобы еще раз испытать; но Дукворт решительно и письменно от сего отказался".

Ничего с ним поделать было нельзя. "Сенявин двое суток упрашивал его всевозможно"{9}. Однако это было лишь началом. Английский адмирал приберегал для русских союзников сюрприз похуже: 1 марта он объявил Сенявину, что не только не пойдет с ним в Константинополь, но и вообще не намерен вести сообща с русскими войну против турок в Архипелаге и уходит немедленно в Египет, так как получил другое назначение. Больше от него ничего нельзя было добиться. Сенявин просил оставить ему "для подкрепления нашего флота" хоть два корабля и два бомбардировочных судна, но и тут получил отказ. Англичане снялись с якоря и ушли из Архипелага.

В России на неожиданный уход Дакуорта со всей английской эскадрой в Египет посмотрели как на нечто, весьма похожее на дезертирство. "Ничто безусловно не могло бы быть в большей степени противоположным истинным интересам С.-Петербургского и Лондонского дворов в их нынешних отношениях к Оттоманской Порте, чем уход британских сил по направлению к Египту",– писал по повелению Александра барон Будберг полковнику Поццо-ди-Борго по поводу действий Дакуорта. "Уменьшение наших сил вследствие очень малоизвинительного поведения наших союзников" (как выражается Будберг) ставило Сенявина в нелегкое положение{10}.

Александр в трудный период войны в Восточной Пруссии между Эйлау и Фридландом получил одно за другим ряд крайне тревожных известий из Архипелага. Во-первых, рушились надежды на миссию полковника Поццо-ди-Борго, посланного царем, чтобы попытаться склонить турок к миру. Во-вторых, оказалось, что англичане потерпели поражение в проливах и отступили от Дарданелл. В-третьих, Дакуорт совсем неожиданно ушел с эскадрой в Египет, бросив Сенявина на произвол судьбы.

26 апреля (8 мая) 1807 г. Александр отправил из Бартенштейна, где он находился, следующий важный для истории тогдашней русской дипломатии рескрипт:

"При отправлении к вам последних наставлений с полковником Поцо-ди-Борго, положение политических дел в отношении к [308] Порте совершенно разнствовало от настоящего. Хотя знали мы тогда, что английский посол Арбутнот оставил уже Константинополь, однакож по тому предположению, что Порта не состояла еще в открытой войне с Англией, мы могли надеяться на посредство английского посла при переговорах, которые должен был начать с Турецким правительством полковник Поцо-ди-Борго, мною к тому уполномоченный и снабженный нужными по сему случаю наставлениями. Но как теперь, по дошедшим к нам известиям, Оттоманская Порта находится уже в явной войне с Англией, после неудачного предприятия английского флота под командою адмирала Дукворта, который потом направил путь свой к берегам Египта, оставя вас одного в Архипелаге, то оборот сей требует некоторых объяснений в дополнение данных вам вышеозначенных наставлений: почему и почитаю нужным предписать вам для руководствования вашего следующее.

Неудача адмирала Дукворта в предпринятой им противу Константинополя экспедиции довольно доказывает неудобства и опасности подобных сему покушений; почему и предписываю вам наистрожайше воздерживаться от оных, разве бы по непредвидимым каким-либо обстоятельствам можно было надеяться на верный и решительный успех. Но как почти невозможно ласкать себя таковою надеждою, то и повторяю вам предписания, от 12-го минувшего марта вам данные, дабы вы ограничились наистрожайшей блокадой устья Дарданелл, таким образом, чтобы никакое судно, под каким бы то флагом и предлогом ни было, не могло пробраться в Константинополь. Само собою разумеется, что если бы турецкий флот покусился выйти в Белое (Эгейское – Е. Т.) море, то вам должно будет отражать оный с свойственной вам и всему российскому воинству храбростью и искусством. На случай же естли бы в последствии времени присоединился опять с вами адмирал Дукворт или какая-либо другая английская эскадра, то вам надлежать будет действовать с оною в совершенном согласии; ибо, не взирая на случившееся ныне, мы состоим в наитеснейших связях с его величеством королем великобританским по всем предметам, до настоящей войны касающимся.

Полковник Поцо-ди-Борго не оставит способствовать вам во всех случаях, где содействие его будет для вас нужным, и я уверен, что вы с особенной пользой употребить его можете, наипаче естли вам приведется действовать купно с английской эскадрой.

Господину Поцо-ди-Борго поручено сообщить вам данные ему наставления, из коих вы усмотрите, что предполагаемые с Портою переговоры клонятся единственно к тому, чтобы восстановить мир между нами и империей Оттоманской, на основании трактатов, до последнего разрыва существовавших; следовательно, всякое предприятие, имеющее в виду какое-либо завоевание [309] на счет Порты, было бы совершенно противно умеренным и бескорыстным моим правилам и намерениям.

За сим, приняв в уважение, что по отдаленности, в коей вы находитесь, и по крайним затруднениям в коммуникации невозможно нам будет снабжать вас на каждый непредвидимый случай особыми наставлениями и разрешениями, уполномачивая вас, не ожидая оных, действовать всегда по собственному вашему благоусмотрению, руководствуясь инструкциями, поныне вам данными, не теряя впрочем из виду цели, нами предположенной, и наблюдая во всех ваших движениях и операциях всю осторожность и предусмотрительность, кои в нынешних обстоятельствах необходимо нужны.

Я буду ожидать донесений ваших о успехе подвигов ваших противу Порты, не сомневаясь ни мало, что благоразумные предприятия ваши увенчаны будут совершенным успехом, и что тем подадите мне новый случай изъявить вам признательность мою, каковую приятно мне во всякое время оказывать вам по тем расположениям, с каковыми пребываю"{11}.

Какова оказалась эта царская "признательность", мы увидим в конце настоящей работы. Но что Сенявину оставалось действовать исключительно "по собственному благоусмотрению", это была правда.

И Сенявин не ждал царских указаний, чтобы начать действовать.

Победа русского флота у Афонской горы

Неожиданно и коварно покинутый английским союзником Сенявин немедленно созвал на совещание командиров кораблей.

Решено было овладеть островом Тенедос и, не предпринимая рискованной атаки проливов и столицы, "содержать Константинополь в тесной осаде", препятствуя снабжению столицы, которая, как и во времена Чесмы, питалась подвозом с моря, а не с суши.

Сенявин приказал контр-адмиралу Грейгу немедленно идти с двумя кораблями и одним фрегатом к Тенедосу, а сам с остальным флотом направился к Дарданеллам.

3 марта Грейг, подойдя к острову, предложил командовавшему паше сдать крепость. Паша отказался.

Не располагая достаточными силами для овладения островом, Грейг обратился за помощью к Сенявину. Оставив у входа в Дарданеллы лишь два корабля, Сенявин подошел почти со всей своей эскадрой к Тенедосу.

8 марта Сенявин начал обстрел крепости и побережья и под прикрытием сильного артиллерийского огня высадил на берег три отряда: сначала 160 албанцев, затем 900 и 600 солдат морской пехоты. Десантом командовал сам Сенявин. Турки отступили. [310] Русские штурмовали ретраншемент перед крепостью, откуда штыковым ударом выбили турок. Затем пала "малая крепостца" укрепление, прикрывавшее ретраншемент. Турки засели в "большой" крепости, которую русские и принялись обстреливать из нескольких батарей. 10 марта крепость сдалась, и русские, согласно условиям капитуляции, перевезли оставшийся гарнизон (1200 человек) и укрывшихся в крепости 400 женщин на анатолийский берег, где и отпустили их тотчас же всех на свободу.

Часть города выгорела, но провианта было найдено в крепости довольно много, и Сенявин велел раздать, его жителям острова. Потери русских были ничтожны.

Итак, у русских оказалась в руках морская крепость и существенная база в четырнадцати приблизительно милях от входа в Дарданеллы. Тесная блокада Константинополя с моря становилась очень реальной.

Сочувствие к России со стороны греческого населения Архипелага очень помогало Сенявину, и офицеры его эскадры не могли нахвалиться греками. Они отмечали и тактичное поведение Сенявина.

"Прибытие Российского флота в Архипелаг скоро сделалось известным. Начальники островов Идро, Специи и других ближайших с восторгом и редкою готовностию предложили свои услуги. По взятии Тенедоса, со всех прочих островов, независимые Майноты, Сулиоты, а потом жители Мореи и древней Аттики, предложили собрать корпус войск, словом вся Греция воспрянула и готова была при помощи нашей освободиться от ига неволи; но Адмирал, действуя осторожно, отклонил сие усердие до времени, и даже турок, поселившихся в Архипелаге, которые малым числом своим не могли вредить грекам, оставил покойными и сим избавил христиан от ужасного мщения их жестоких властителей. В прокламации, изданной в Идро, жители Архипелага объявлены принятыми под особое покровительство всероссийского императора, а порты на матером берегу, равно и острова Кандия, Негропонт, Метелин, Хио, Лемнос, Родос и Кипр, занятые турецкими гарнизонами, признаны неприятельскими; для отличения же христианских судов от турецких,, определено выдать оным новые патенты на Иерусалимский флаг, под которым, по соглашению с Английским правительством, могли они пользоваться торговлею с союзными державами. Затем греки освобождены были от всякой повинности, кроме того, что они по собственному их вызову и на их содержании с 20 прекрасно вооруженными (купеческими) судами от 10 до 26 пушек, присоединились ко флоту и отправляли военную службу с усердием и ревностию. Таким образом, при появлении флота Архипелаг сделался достоянием России, и флаг наш не с кровопролитием [311] и смертию, но с радостию и благословением от жителей встречен был. Множество корсеров вышли под ним для крейсерства, и не только в Архипелаге, но и на всем пространстве от Египта до Венеции развевал Российский флаг. Варварийцы (тунисцы, алжирцы, марокканцы – Е. Т.), узнав о столь грозном вооружении, отказались от союза с Турциею, и наш купеческий флаг на Средиземном море без постыдной подати был ими уважаем"{1}.

Успехи Сенявина отразились на северном участке русско-турецкой войны, и Турция оказалась в серьезной опасности. "Взятие острова Тенедоса русскими и движения сербов, которые, кажется, намерены присоединиться к армии Михельсона, внушают Порте живейшее беспокойство. Я только что отправил курьера к князю Беневентскому (Талейрану – Е. Т.), чтобы уведомить его о настоящем положении этой империи и необходимости немедленно ей помочь",– так писал французский посол Мармону 31 марта 1807 г.{2}

Неудача Дакуорта и его уход очень суживали задачу Сенявина: взять Константинополь стало совсем невозможно, потому что турки были в полной боевой готовности. Значит, следовало заблокировать вход в Дарданеллы.

В сущности уже с 10 марта, то есть с овладения Тенедосом, Сенявин не только наносил жестокий ущерб морскому подвозу провианта в столицу, но и владел фактически всей северной частью Архипелага. Его эскадра контролировала вход в Дарданеллы и одновременно стесняла значительнейший экспортный хлебный рынок, кормивший Константинополь, то есть Смирну и прилегающую часть сирийского побережья, куда отряжен был Грейг с тремя кораблями и одним фрегатом. Постепенно, в течение второй половины марта и всего апреля, владычество Сенявина распространилось и на южные острова Архипелага. Как и во времена Чесмы, снабжение Константинополя даже в мирные годы зависело больше всего от морского подвоза со стороны Смирны, Митилены, Архипелага и Египта, а уж подавно в такие периоды, когда с Дуная и с севера Балканского полуострова грозили русские войска и импорт оттуда почти вовсе прекращался. Сенявин мог безошибочно предугадать, что турки не удовольствуются попытками отбить у русских о. Тенедос. Эти попытки неизменно терпели полную неудачу, и остров оставался в руках русских. Сенявин был уверен, что турки истолкуют его отказ от прямого нападения на их столицу как признак слабости, и поэтому новый капудан-паша Сеид-Али непременно выведет линейный флот из Босфора и Дарданелл в Архипелаг. Уже 7 мая предвидение его оправдалось: турецкий флот больше чем в семьдесят вымпелов (из них 8 линейных кораблей и 8 фрегатов) вышел из Дарданелл и почти тотчас же направился к Тенедосу. [312] Сенявин, крейсировавший два дня между Тенедосом и Имбросом, 10 мая решил атаковать противника, хотя был слабее его по числу судов и пушек. Сеид-Али стал поспешно уводить свои суда под прикрытие дарданелльской артиллерии. Сенявин уже настиг их вблизи Дарданелл, и отдельные корабли вступили в бой с противником, но углубляться далее в пролив не нашел возможным, потому что пришлось бы попасть под огонь береговых батарей (которые уже и начали обстрел), и вернулся к Тенедосу. Хотя турки потеряли только три судна в бою и имели еще вполне достаточно сил, они не рискнули преследовать корабли Сенявина, и русская эскадра возвратилась совершенно спокойно, получив лишь самые ничтожные повреждения. Потери русских составляли 27 человек убитыми и 54 ранеными. Число убитых и раненых турок было, по ряду позднейших показаний, несравненно больше. Некоторыми старыми историками приводилась даже цифра в 2000 человек.

Какое значение имел опыт этого Дарданелльского боя для Сенявина, показывает следующее место из приказа адмирала перед сражением у Афонской горы: "Прошедшее сражение 10 мая показало, чем ближе к нему (неприятелю – Е. Т.), тем от него менее вреда, следовательно, если бы кому случилось и свалиться на абордаж, то и тогда можно ожидать вящшего успеха".

Эта победа явно показала неизмеримое превосходство личного состава русской эскадры перед турками. В тактическом отношении русский флот превосходил даже английский. Поражение адмирала Дакуорта в Дарданеллах служит достаточным тому доказательством. Русские имели богатый опыт недавних побед Ушакова. То, что Сенявин сделал в Дарданелльском бою, он спустя сорок дней в гораздо более широком масштабе и с еще-более значительными и победоносными результатами повторил в сражении у Афонской горы. Сенявин давал командирам кораблей конкретные задания; было приказано сблизиться с противником и, открыв картечный огонь, взять его на абордаж. Флотоводческое искусство Сенявина в соединении со всячески поощряемой в развиваемой адмиралом инициативой его подчиненных командиров кораблей приводило к тому, что атакующие в обстановке морского боя не терялись, принимали быстрые решения, а в критический момент получали поддержку соседних кораблей. Сенявина несправедливо было бы считать только учеником и подражателем Ушакова. Творческий талант не топчется на месте, а использует, углубляет по-своему и оплодотворяет идеи, унаследованные от гениальных предшественников. Быстрота маневра, начинавшегося, едва только покажется неприятель, внезапность удара, как следствие стремительного перехода от сближения с противником к прямой атаке, угроза абордажным бо" ем – таковы были характерные черты сенявинской тактики. [313]

Корабли эскадры Сенявина были в общем старее и хуже тех, которые были у Ушакова, завоевавшего за восемь лет перед тем Ионические острова. Сенявинские офицеры называли некоторые из них "гнилыми". Корабли были построены и оснащены хуже некоторых судов Сеид-Али. Зато и сравнения ни малейшего не-могло быть между флотоводческими талантами Сенявина и турецкого адмирала, между боевыми достоинствами офицеров и матросов русской и турецкой эскадр. Сенявин прошел ушаковскую школу, а его офицеры и многие матросы прошли и ушаковскую и сенявинскую долгую выучку.

17 мая 1807 г. произошел, наконец, давно подготовлявшийся и многими в Турции и Европе ожидавшийся переворот: низвержение султана Селима III и вступление на престол нового султана – Мустафы IV. Начался период фактического всевластия янычар в Константинополе. Дела турок на Дунае против русских сухопутных сил шли, как и на море, из рук вон плохо. Но необходимость отбросить флот Сенявина от Дарданелл была настолько ясна, нехватка продовольствия, вызываемая морской блокадой, была чревата такими грозными последствиями, что новый султан не колебался. Капудан-паша Сиди-Али (Сеид-Али) получил повеление идти в море и отнять у Сенявина Тенедос, то есть повторить попытку, которая так неудачно была сделана за восемь дней до низвержения Селима III. На этот раз новый султан приказал действовать со всей энергией.

Сенявин знал обо всем этом и готовился к встрече. Вот приказ, который он сообщил своим капитанам:

"Обстоятельства обязывают нас дать решительное сражение, но покуда флагманы неприятельские не будут разбиты сильно, до тех пор ожидать должно сражения весьма упорного, посему вделать нападение следующим образом: по числу неприятельских адмиралов, чтобы каждого атаковать двумя нашими, назначаются корабли: "Рафаил" с "Сильным", "Селафаил" с "Уриилом" и "Мощный" с "Ярославом". По сигналу No 3 при французском гюйсе немедленно спускаться сим кораблям на флагманов неприятельских и атаковать их со всевозможною решительностию, как можно ближе, отнюдь не боясь, чтобы неприятель пожелал зажечь себя. Прошедшее сражение 10 мая показало, чем ближе к нему, тем от него менее вреда, следовательно, если бы кому случилось и свалиться на абордаж, то и тогда можно ожидать вящшего успеха. Пришед на картечный выстрел, начинать стрелять. Естьли неприятель под парусами, то бить по мачтам, естьли же на якоре, то по корпусу. Нападать. двум с одной стороны, но не с обоих бортов, если случится дать место другому кораблю, то ни в каком случае не отходить далее картечного выстрела. С кем начато сражение, с тем и кончить или потоплением или покорением неприятельского корабля. [314]

Как по множеству непредвидимых случаев невозможно сделать на каждый положительных наставлений, я не распространю оных более; надеюсь, что каждый сын отечества почтится выполнить долг свой славным образом.

Корабль "Твердый".

Дмитрий Сенявин"{3}.

Сенявин, найдя флот Сеид-паши на якоре, недалеко от Тенедоса, стремился завязать сражение, но турки стали уходить, и боевая встреча, покрывшая новой славой русский флот и Сенявина, произошла лишь 19 июня (1 июля). У Сеид-паши было десять линейных кораблей, шесть фрегатов, два корвета и два брига. Этот флот располагал 1196 пушками. А у русских было лишь десять кораблей и 754 орудия.

Следует сказать, что старая русская литература (такие ее представители, как В. Гончаров, Н. Д. Каллистов, О. Щербачев и др.) укоряла Сенявина в том, что он слишком связал себя заботой сначала об овладении, а потом об удержании за собой о-ва Тенедоса. Эта литература, как и вся буржуазная историография, посвященная морской истории, находилась под прямым влиянием пресловутой школы американского дилетанта-историка Мэхэна и его американских и английских последователей. С точки зрения этих устарелых и очень задержавших развитие науки теорий Сенявин должен бы был, бросив Тенедос, полностью направить все свои силы против турецкого флота и искать "полной победы на море". Советская историография решительно отказалась от этих ложных американо-английских воззрений вообще и от несправедливых укоров по адресу Сенявина в частности.

Сенявин решил пойти навстречу неприятелю, не ожидая его подхода.

Выйдя с Тенедоса, Сенявин встретил турок 19 июня на рассвете недалеко от Афонской горы. Эскадра Сеид-Али паши (он же Сиди-Али) шла от Лемноса. У турок было в момент встречи до девятнадцати судов, из них 9 кораблей, 5 фрегатов, 3 шлюпа и 2 брига. Турецкая артиллерия превосходила русскую: 1131 пушка против 754 русских; орудий было, таким образом, на 377 больше, экипаж был гораздо многочисленнее. Броневский утверждает, что турок было "почти вдвое" больше.

Сражение началось в 8 часов утра по сигналу с сенявинского корабля.

Вот как описывает этот славный для русского флота морской бой Панафидин, находившийся весь этот день в центре сражения, рядом с командиром "Рафаила", героем Луниным, пользовавшимся громадной популярностью во всем флоте: [315]

"В 8 часов взвился сигнал на "Твердом" – начать сражение. Наш корабль первый спустился на турецкий флот. Все неприятельские выстрелы устремлены были на нас. Не успели еще подойти, на дистанцию, как у нас уже перебиты все марса-реи ядрами огромной артиллерии 100-пушечного корабля и убито много марсовых матросов. Выдержав с величайшим хладнокровием, не выстреля ни из одной пушки, пока не подошли на пистолетный выстрел,– первый залп на такую близкую дистанцию,– и заряженные пушки в два ядра заставили замолчать капитан-пашинский корабль, и потом беспрерывный огонь принудил его уклониться из линии. Корабль наш, обитый парусами, все марсели лежали на езельгофте, брасы перебиты, и он, не останавливаемый ничем, прорезал неприятельскую линию под кормою у турецкого адмирала. Если бы "Сильный" также решительно поддержал нас, то он не позволил бы капитан-пашинскому кораблю войти в прежнюю линию и положить свой буширит на ваш ют. Мы были совершенно окружены: в-праве адмиральский турецкий корабль, почти обезоруженный, все реи у него сбиты, во он продолжал драться; за кормой – 100-пушечный турецкий корабль, приготовлявшийся нас абордировать; весь бак наполнен был людьми, они махали ятаганами и, кажется, хотели броситься на наш корабль; в-леве – два фрегата и даже бриг взяли дерзость стрелять против нас. Капитан прокомандовал: "Абордажных!" Лейтенант Ефимьев и я собрались со своими людьми, чтобы абордировать капитан-пашинский корабль; но коронады с юта и 2 пушки, перевезенные в констапельскую, и ружейный огонь морских солдат привели попрежнему в должное почтение,– и корабль турецкого главнокомандующего попрежнему уклонился из линии. Фрегаты и бриги после нескольких удачных выстрелов с другого борта побежали. Один адмиральский корабль в невольном был положении, без парусов, оставался, как мишень, в которую палил наш корабль с живостью. Наше положение сделалось гораздо лучше: в исходе 10-го часа капитан позвал меня и велел, чтобы поднять кормовой флаг, который казался сбитым; он стоял на лестнице для всхода на вахты и в половину открытый; брат Захар, его адъютант, был также послан. Исполнив приказание, я шел отдать ему отчет, но он уже лежал распростертым на левой стороне шканец: в мое отсутствие ядро разорвало его пополам и кровью облило брата и барабанщика. Благодаря бога, брат не был ранен. Кортик, перешибленный пополам, лежал подле его; я взял оружие, принадлежавшее храбрейшему офицеру, и сохраню, как залог моего к нему уважения. Тело его перенесли в собственную его каюту, Капитан-лейтенант Быченский, вызванный братом из нижней палубы, не знал положения корабля. Мы с братом и лейтенант Макаров, бывший во все время наверху, объявили ему, что мы [316] отрезаны турецким флотом. Он решил поворотить через фордевинд и снова, в другом месте, прорезать неприятельскую линию. Корабль без парусов и при страшном от стрельбы ветре не исполнил намерения капитана, и мы должны были поневоле остаться в прежнем положении. В 1/2 12 часа увидели вице-адмиральский флаг. "Твердый" и "Скорый" так сильно атаковали авангард турецкий, что он побежал и тем самым освободил нас от сомнительного положения; 3 1/2 часа мы не видели своего флота и почти все время дрались на оба борта и даже с кормы. Следствием этого сражения был взят кораблем "Селафаилом" адмиральский турецкий корабль "Сетель-Бахр" о 74 пушках; отрезаны: корабль и 2 фрегата, которые побежали в залив Афонской горы и сами себя взорвали на воздух. Сами турки сожгли у острова Тассо один фрегат и свой разбитый кораблем "Мощным" адмиральский корабль. В Лемносском сражении турки потеряли 3 корабля и 3 фрегата. На нашем корабле убитых было, кроме капитана (Лукина – Е. Т.), 16 человек и 50 раненых и большая часть из оных – смертельно"{4}.

Боеспособность русской эскадры оказалась на большой высоте. Не только "Рафаил", но и "Скорый" и "Твердый" в этом бою подходили к неприятелю на "пистолетный выстрел" и прорезали его линию. Кораблям был дан приказ: попарно идти и попарно атаковать вражеские корабли и в первую очередь флагманские. Но в пылу боя были моменты, когда, например, корабль "Скорый" вел бой одновременно против трех кораблей и одного фрегата, и турки уже приготовились взять его на абордаж. Однако метким и частым огнем "Скорый" перебил у неприятеля столько людей, что абордаж не состоялся.

Турки не смогли вывести из боя ни "Скорого", ни "Мощного".

Уже через полтора часа турецкая линия была нарушена, и противник стал явно уклоняться от продолжения боя. К 12 часам дня турецкие корабли настолько удалились, что при наступившем полном штиле Сенявину оставалось либо, переждав штиль, все-таки пуститься в погоню за уходившими турками, либо отказаться от дальнейшей погони и идти к Тенедосу на выручку осажденного в крепости русского гарнизона. Адмирал предпочел второе. Русским кораблям (особенно "Твердому", "Скорому", "Рафаилу" и "Мощному") победа далась дорого, они были сильно повреждены.

Офицеры и матросы русской эскадры сражались отважно. Под огнем неприятеля они исправляли повреждения, ни на минуту не прекращая боя.

Один из участников боя так рассказывал о храбрости русских моряков. "Трудно перечислить, в особенности в кратком [317] очерке, подвиги молодечества в этой битве наших храбрых русских моряков. Здесь капитан Рожнов (командир "Селафаила" – Е. Т.) переменяет под градом ядер, сыплющихся да него с неприятельских судов, перебитый рей; там наши матросы спасают на шлюпках турок, бросившихся толпою с совершенно разбитого корабля, тогда как другое неприятельское судно продолжает громить наш корабль, к которому принадлежат спасители... В конце сражения турецкий флот представлял собою общую горящую массу, из которой по временам раздавались страшные взрывы, и затем исчезало и самое судно и все бывшее на нем"{5}.

Когда уцелевшие в этом бою турецкие суда вошли в Босфор, Константинополь был объят смятением. Турецкому флотоводцу грозила смерть.

Капудан-паша Сеид-Али решил принять экстренные меры для спасения своей жизни. Что ему придется очень круто после такого тяжкого поражения, это он понимал очень хорошо. Недолго думая, он приказал умертвить без всякого суда, простым личным распоряжением, и своего непосредственного помощника Шеремэт-бея и еще четырех командиров кораблей своей эскадры. Султан утвердил приговор. Это было вполне в стиле и в практике турецкого флота.

Злосчастный Сеид-Али до такой степени поддался паническому страху за свою жизнь, что написал Сенявину курьезное письмо ("странный запрос", как выразился адмирал, донося об этом Александру). Капудан-паша вздумал с большим опозданием укорять Сенявина в том, что русский адмирал обманул его, дав фальшивый "сигнал к прекращению боя". О полной вздорности этой диковинной претензии говорить не приходится. Сеид-Али желал объяснить свое поражение "коварством" победителя.