Текст книги "Дворцовые тайны"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Новая инструкция

Позже Екатерина II писала, что она приехала в Шлиссельбург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию определить спокойную». Но ее якобы постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества (Иван страшно заикался и, чтобы говорить внятно, поддерживал подбородок рукой. – Е.А.), лишение разума и смысла человеческого». Поэтому, заключила государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не будет ничего лучшего, как остаться в каземате. Вывод о безумии Иванушки делался не на основании врачебного обследования, а по донесениям охраны. Какими пси хиатрами бывают охранники, из советской истории мы знаем хорошо. Профессиональные же врачи к Ивану Антоновичу никогда допущены не были.

Словом, гуманная государыня так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. Вскоре после отъезда императрицы из Шлиссельбурга, 3 августа 1762 года охранники секретного узника, офицеры Власьев и Чекин, получили новую инструкцию. В ней (в явном противоречии с утверждением о безумии заключенного) было сказано, что с Григорием нужно вести разговоры такие, «чтоб в нем возбуждать склонность к духовному чину, то есть к монашеству… толкуя ему, что житие его Богом уже определено к иночеству и что вся его жизнь так происходила, что ему поспешать надобно себе испрашивать пострижение». Вряд ли с сумасшедшим, «лишенным разума и смысла человеческого», можно вести высокие разговоры о Боге и пострижении в монахи.

Крайне важно, что в эту инструкцию, в отличие от предыдущих, был внесен и такой пункт: «4. Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя бы офицер… и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать… Буде же оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».

…Тут и появился офицер с командой

Попытка освобождения Ивана Антоновича, предпринятая ровно через два года, была как будто угадана авторами инструкции 1762 года. Как по написанному сценарию, появился неизвестный офицер с командой, никаких бумаг охране не предъявил, завязался бой, нападавшие усилили натиск и, видя, что «оная сильна будет рука», Власьев и Чекин кинулись в камеру. Они, как сообщал современник, «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил с постели. Он защищался от их ударов и, хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока наконец они его не одолели и не изранили во многих местах. Тут наконец он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади».

В общем, свершилось дело темное и нечистое. Есть основания подозревать Екатерину II и ее окружение в стремлении уничтожить Ивана Антоновича, который, при всей его беззащитности, оставался для царствующей императрицы опасным соперником, ибо был законным государем, в 1741 году свергнутым Елизаветой. В обществе ходили благожелательные слухи об Иване Антоновиче. В 1763 году был вскрыт заговор, участники которого предполагали убить Григория Орлова, фаворита императрицы, и поженить Ивана Антоновича и Екатерину II, чтобы тем самым закрыть долгий династический спор. Такие планы заговорщиков явно не нравились ни Орлову, ни самой государыне. В общем, был человек – и была проблема…

Вот тут-то и появился подпоручик Василий Мирович – бедный, нервный, обиженный, честолюбивый молодой человек. Когда-то его предка, сподвижника Мазепы, сослали в Сибирь, и он хотел восстановить справедливость, вернуть прежние богатства семьи. Когда Мирович обратился за помощью к своему влиятельному земляку, гетману Кириллу Разумовскому, то получил от него не деньги, а совет: сам прокладывай себе дорогу, старайся схватить Фортуну за чуб – и станешь таким же паном, как и другие! После этого Мирович и задумал освободить Ивана Антоновича, отвезти его в Петербург и поднять мятеж. Однако дело сорвалось, что некоторым историкам кажется вполне естественным, так как они считают, что Мирович стал жертвой провокации, в результате которой погиб опасный для Екатерины соперник.

Правда Божеская и правда государственная

Во время суда над Мировичем среди судей неожиданно вспыхнул спор: как могли офицеры охраны поднять руку на царственного узника, пролить царскую кровь? Дело в том, что от судей была утаена инструкция от 3 августа 1762 года, данная Власьеву и Чекину и предписывавшая умертвить узника при попытке его освобождения. Однако судьи, не зная об инструкции, были убеждены, что охранники поступили столь жестоко по собственной инициативе, а не выполняя приказ. Спрашивается, зачем властям нужно было утаивать эту инструкцию от суда?

История убийства Ивана Антоновича вновь ставит извечную проблему соответствия морали и политики. Две правды – Божеская и государственная – сталкиваются тут в неразрешимом, страшном конфликте. Получается так, что смертный грех убийства невинного человека может быть оправдан, если это предусматривает инструкция, если грех этот совершается во имя государственной безопасности. Но, справедливости ради, мы не можем игнорировать и слова Екатерины, которая писала, что Власьев и Чекин сумели «пресечь пресечением жизни одного, к несчастью рожденного» неизбежные бесчисленные жертвы, которые несомненно воспоследовали бы в случае удачи мятежа Мировича. Действительно, трудно представить, какие реки крови потекли бы по улицам Петербурга, если бы Мирович привез Ивана Антоновича (как он предполагал) в Литейную слободу, захватил там пушки, поднял на мятеж солдат, мастеровых… И это в центре огромного, густонаселенного города.

«Руководство Божие чудное»

Смерть Иванушки не огорчила Екатерину и ее окружение. Никита Панин писал императрице, которая в это время была в Лифляндии: «Дело было произведено отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Екатерина отвечала: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!» Получается, что государыня была довольна и даже обрадовалась. Зная Екатерину как человека гуманного и либерального, даже веря, что она не была причастна к драме на острове, все-таки согласимся, что объективно смерть Ивана была выгодна ей: нет человека – нет проблемы! Ведь совсем недавно, летом 1762 года, в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что он никогда раньше не жил при трех императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» и гибели Иванушки, шутить так уже никто не будет.

Расследование по делу Мировича было недолгим, а главное – необыкновенно гуманным, что для дел подобного рода кажется странным. Екатерина запретила пытать Мировича, не позволила допросить многих его знакомых и даже брата арестанта, отделавшись шуткой: «Брат мой, а ум свой». Обычно же на следствии в политической полиции родственники становились первыми подозреваемыми в пособничестве преступнику. Мирович дерл<ался невозмутимо и далее весело. Складывалось впечатление, что он получил какие-то заверения относительно своей безопасности. Он был спокоен, когда его вывели на эшафот, возведенный на Обжорке, – грязной площади у нынешнего Сытного рынка. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют, – ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла…

Обычно в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как говорили в XVII веке, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы… (Сообщу в дополнение, что казнь должна была непременно состояться. Из документов известно: палачи накануне казни долго тренировались на бойне – вострили навык на баранах и телятах.) Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверкский крепостной ров. Истинно, концы были схоронены в воду… а также в землю. Ведь еще раньше казни Мировича Екатерина распорядилась закопать тело Иванушки тайно где-нибудь в крепости.

Прошли столетия, туристы гуляют по крепости, вокруг тихо и мирно. Но, идя дорожками среди развалин по густой, цветущей траве обширного и пустого двора Шлиссельбургской крепости, невольно думаешь, что где-то здесь, под нашими ногами, лежат останки настоящего мученика, который весь свой век прожил в клетке и, умирая, так и не понял, не узнал, во имя чего ему была дана Богом эта несчастнейшая из несчастных жизней.

Тайный муж императрицы: Алексей Разумовский

Знаки судьбы

XVIII век полон историй о счастье, которое вдруг падает к ногам самого обыкновенного человека из толпы, как сказочной красоты бриллиант. Нужно только наклониться и поднять его из дорожной пыли. История удачи одного из самых счастливых семейств XVIII столетия – графов Разумовских – началась в сказочный январский день нового 1731 года. Командированный из Петербурга на Украину полковник Федор Вишневский зашел погреться в маленькую церковь села Чемары, что на Черниговщине, и услышал необыкновенно красивый, чарующий тенор. Он принадлежал одному из местных хористов… Юношу представили полковнику. Статный хлопец в бедной одежде, сын пастуха из деревни Лемеши Олеша Розум понравился столичному гостю и внешностью, и скромными манерами. Уже на следующий день Олеша ехал с Вишневским в Петербург, где его тотчас взяли в придворную капеллу – в столице особо ценили голосистые таланты Украины.

А вскоре этот гибкий, смуглый, высокий парень с прекрасным голосом, черными глазами, в которых светились ум, покой и юмор, необычайно понравился цесаревне Елизавете Петровне. Она влюбилась в этого юношу, своего ровесника, и взяла Алексея Григорьева (так его записали в документах) в певчие капеллы своего маленького двора. И хотя Алексей вскоре простудился на петербургских ветрах и потерял голос, из сердца своей панночки он уже не выходил. Он стал для нее не просто фаворитом, но возлюбленным…

История сельского пастушка Олеши удивила многих, но только не его мать Наталью Демьяновну Розумиху, жену самого последнего в деревне бедняка и горького пьяницы Гришки Розума. Тот не раз поколачивал и ее и детей: дочку и двоих сыновей – Олешу и Кирюшу. Но говорят, что судьба – это характер, и отчаянная оптимистка Розумиха, несмотря ни на что, свято верила в счастье своих детей. Став потом камер-дамой двора императрицы Елизаветы Петровны, она не без удовольствия вспоминала в кругу придворных: «Сыновья мои родились счастливыми: когда Алеша хаживал с крестьянскими ребятишками по орехи и грибы, он их всегда набирал вдвое больше, чем товарищи, а волы, за которыми ходил Кирюша, никогда не заболевали и не сбегали со двора». В ночь под Рождество в декабре 1730 года, как она рассказывала смеявшимся над ней соседям, ей привиделся волшебный сон. Под низким потолком их бедной хаты вдруг засияли звезды и появились солнце и месяц – верные признаки грядущего счастья. Старая казачка чувствовала его приближение. А через несколько дней после этого полковник Вишневский вошел погреться в притвор церкви в Чемарах…

Друг сердечный

Постепенно казачий сын Алексей Розум стал первым человеком при дворе цесаревны, любившей его без ума. Это мы видим по форме и тону писем, которые писали придворные Алексею Григорьевичу Разумовскому (так теперь его называли в документах), по тому, с каким почтением относились к нему окружающие. Он ведал имениями цесаревны, благосклонно выслушивал приказчиков и просителей. У него вдруг появилось немало небескорыстных друзей, которые вились вокруг любимца синеокой красавицы. Разумовский сладко ел и пил, мягко спал в покоях Елизаветы, а она была только рада этому: он был ее надежной опорой в весьма неспокойные времена императрицы Анны Иоанновны. Он всегда был рядом с цесаревной и только раз – по ее просьбе – не сел с ней в экипаж, когда ночью 25 ноября 1741 года Елизавета поехала поднимать на мятеж гвардейцев, вместе с ними счастливо штурмовала Зимний дворец и захватила трон. Олеша, человек нетрусливого десятка, ушел в тень и не появился в гвардейской казарме. В ту ночь наследница и дочь Петра Великого принадлежала не ему, а гвардии, Отечеству, и его присутствие было бы плохо понято гвардейцами, обожавшими свою прелестную «куму».

А когда настало утро виктории и его панночка уселась на золоченый трон великого своего отца, он привычно встал за ее спиной – не просто бывший певчий, а первый человек империи. На него обрушился поток наград, пожалований, чинов… 25 апреля 1742 года, в день коронации Елизаветы Петровны, на церемонии в Кремле Разумовский нес шлейф за государыней и был пожалован чином обер-егермейстера (руководителя царской охоты) и высшим орденом Святого Андрея Первозванного. А потом он стал командиром Лейб-компании – привилегированного воинского соединения, охранявшего покой государыни, графом, владельцем тысяч крепостных душ, генерал-фельдмаршалом… Той же весной в дни пребывания двора в Москве Разумовский выехал далеко за заставу навстречу экипажу, в котором из Лемешей везли его мать.

Это событие надолго запомнилось землякам Разумовского. Рассказывали, что однажды в Лемеши прибыла блестящая кавалькада всадников и несколько карет. Придворные разыскивали дом госпожи Разумовской. Крестьяне с удивлением отвечали: «В нас с роду не було такой пани, а есть удова Розумиха, шинкарка!» Оказывается, ее-то и разыскивало посольство из Петербурга. А когда Розумиху нашли, то прибывшие низко ей поклонились, вручили соболью шубу с царского плеча и от имени императрицы пригласили ее ко двору. Шинкарка восприняла это как шутку и все твердила: «Люди добре, не глазуйте з меня, що я вам подияла?» Потом, поверив происходящему, она расстелила подаренную царскую шубу на дороге, уселась на нее со всей родней, выпила чарку горилки («погладить дорожку, щоб ровна була»), села в карету и помчалась на свидание с Олешей и его панночкой.

При встрече с сыном Розумиха долго отказывалась признать в роскошном, холеном вельможе в кружевах и бриллиантах своего Олешу. Тогда тот, мало смущаясь своей блестящей свиты, снял штаны и показал матери родимое пятно, о котором могла знать только она да, может, сама императрица… Старушку причесали, переодели по моде, нарумянили и привезли во дворец, где она тотчас упала на колени, приняв свое отражение в золоченом зеркале за императрицу. Но потом, ласково встреченная государыней и придворными, Розумиха оттаяла, привыкла и… запросилась домой – там у нее остался без присмотра шинок, по-нашему кабак…

Тайный и сладостный брак

Влияние Алексея Григорьевича на Елизавету после ее коронации не уменьшилось, а даже наоборот – она не расставалась с ним ни на минуту. Сохранилось множество свидетельств той любви, которая связывала императрицу с Разумовским. Один видел, как в сильный мороз, выходя из театра, самодержица Всероссийская заботливо застегивала ему шубу и поправляла на его голове шапку. Другой заметил, как на охоте в палатку к простудившемуся Разумовскому вошла государыня и, «словно со своего мужа, рубашку сняла и надевала другую». Третий подсмотрел, как, весело хохоча, государыня сидела на коленях у Разумовского. Это была завидная, счастливая пара. Такими их увидел в Эстляндии один из местных жителей. Он оказался в десяти шагах от царицы и был восхищен ее необыкновенной красотой. Она вышла из кареты вместе с Разумовским на берег моря, «веселая и без всякой принужденности». Сияло яркое июльское солнце, с моря дул легкий ветерок. «Государыня была в легком платье, – записал этот человек, – она поговорила что-то с графом Разумовским, и он повел ее под руку на близлежащую возвышенность… Ветер взвевал ее шелковую черную юбку так, что виднелась сорочка тончайшего полотна. „Не уставай!“ – сказала она по-русски графу Разумовскому и тотчас очутилась вместе с ним на холму.»

Секрет искренней, вызывающей зависть и ненависть многих любви императрицы к бывшему пастуху таился не только в плотской страсти Елизаветы к этому красавцу, но и в его несокрушимой надежности, верности и доброте. В придворном мире интриг, подлости и коварства Разумовский выделялся тем, что, обладая безграничными возможностями фаворита, никогда и ни в чем не посягнул на власть государыни, не дал повода даже заподозрить себя в интригах за ее спиной. И она ценила в Олеше это бескорыстие, называла его в письмах «Друг мой нелицемерный!». При этом Разумовский не был наивен или излишне прост. Наоборот, он был умен и всю свою благополучную – через край – жизнь помнил, откуда он, кто он и в чем секрет его необыкновенного счастия. Он знал цену и людям, и самому себе и не обольщался, слыша над головой звуки медных труб. Не раз с присущим украинскому народу мягким юмором граф подшучивал над той волшебной историей, которая началась в рождественские праздники в сельской церкви Чемар…

Но оказалось, что, попав в императорские чертоги, Разумовский вытащил еще не все золотые яблоки из корзины судьбы. Осенью 1742 года «раб Божий Алексей» и «раба Божия Елизавета» в глубокой тайне венчались в маленькой сельской церкви подмосковного села Перова. Рядом стояли самые близкие и доверенные люди. Произошло невероятное – украинский пастух стал мужем российской императрицы! Такова была воля Елизаветы – женщины набожной и не чуждой благочестивых порывов. Она тяготилась «блудной связью» с Разумовским, и церковный брак с возлюбленным был для нее естественным и желанным.

Венчание мало изменило Алексея Григорьевича. Ленивый, вальяжный, в парчовом шлафроке, он вместе с одетой по-домашнему Елизаветой обедал в кругу ближних людей за столом, который с помощью подъемного механизма поднимался с нижнего этажа, полностью сервированный и уставленный то дивными заморскими яствами, то тарелками с наваристым украинским борщом, изумительный запах которого (а варили его шесть часов!), а также пампушек с чесноком побеждал все другие ароматы дворца.

Счастливое возвращение

Благодушие Алексея Разумовского вошло в поговорку. Он не был безмерно честолюбив, не мечтал покрыть себя славой полководца на поле сражения, не желал прослыть и мудрецом – он попросту наслаждался жизнью. Сладости власти он предпочитал покой и волю. Впрочем, в двух случаях он утрачивал благодушие. Это бывало, когда рюмка горилки оказывалась лишней для его могучего организма. Тогда дух старого пьяницы и драчуна Гришки Розума просыпался в новоявленном графе. Говорили, что жена влиятельного сановника графа Петра Шувалова всякий раз ставила свечку, когда муж, бывший на охоте с фаворитом, возвращался с непобитой физиономией – уж очень тяжелы были оплеухи Разумовского. Алексей Григорьевич терял привычный покой и тогда, когда заходила речь о его матери, о рiдной Украiне. Все годы, проведенные в столицах, он тосковал по родине, родне, не оставляя ее вниманием. Благодаря Разумовскому все его родственники были устроены хорошо, «вышли в люди», а на Украину посыпался град милостивейших указов государыни, значительно ослабивших гнет «москалей».

Олеша с таким смаком рассказывал своей панночке о прекрасной Украине, что когда он как-то раз запросился на время «до мамы», императрица бросила все свои балы и маскарады и поехала с ним. Официально же движимая благочестием государыня – глава Русской православной церкви – отправилась в Киев, к угодникам в Печерский монастырь. Поездка эта была организована с необычайным размахом: 23 тысячи лошадей, сотни слуг, золоченые кареты. Да и украинцы лицом в грязь не ударили: встретили государыню роскошью церемоний, ее любимыми театральными спектаклями и фейерверками. Но больше всего ее поразили искренность и теплота оказанного ей приема, радушное украинское хлебосольство и удалой гопак. Непрерывно вдоль всей дороги, по которой двигался кортеж, нарядными толпами стоял украинский народ. Он хотел бачить красавицу-государыню и Разумовского, чтобы воочию убедиться, как сбывается сказка о простом казаке, ставшем мужем самой царицы…

Конечно, глядя на эту прекрасную пару, трудно было не подумать о том, какие же красивые дети должны у них быть! Слухи о тайных детях Елизаветы и Разумовского волнами расходились по стране, будоража умы всех российских и зарубежных сплетников. Говорили, что эти дети получали образование за границей, в Швейцарии, под фамилией Таракановы, что одна из дочерей окончила свою жизнь в монастырском заточении. Но все это легенды, хотя дыма без огня не бывает. Точно известно, что в Швейцарии учились дети старшей сестры Алексея Разумовского, носившей по мужу фамилию Дараган, которую досужие немецкие газетчики переделали в Таракановы. Потом, уже при Екатерине II, за эту легенду ухватилась безвестная самозванка, о которой пойдет речь ниже. Допускаю, что дети в этом браке все-таки были. Но в те времена дети не были такой драгоценностью, как ныне. Обычно новорожденных бастардов стремились убрать с глаз подальше, передавали за умеренное вознаграждение в семьи придворных слуг, местных жителей, причем приемные родители не всегда и знали, чей это ребенок. Ползают трое, пусть ползает и четвертый – авось выживет!

Отставка, или Мудрость царедворца

Но все когда-то кончается, даже счастье и любовь. Прожив вместе почти двадцать лет, супруги расстались. Это произошло по воле Елизаветы, у которой появился новый фаворит: молодой, образованный и красивый Иван Иванович Шувалов. Без скандалов и ссор Разумовский съехал с императрицына двора, поселился в подаренном ему государыней Аничковом дворце и зажил барином в покое и неге, оставшись по-прежнему добродушным и ленивым…

Много лет спустя, уже во времена Екатерины II, полузабытая история его необыкновенного брака всплыла вновь. Однажды покой отставного вельможи, в то время жившего в Москве, потревожил прибывший из Петербурга генерал-прокурор Вяземский. Он внезапно явился к Разумовскому и именем государыни потребовал подтвердить или опровергнуть факт заключения брака с императрицей Елизаветой. В то время фаворит Екатерины II Григорий Орлов рвался под венец с государыней, ссылаясь при этом на брак Елизаветы Петровны с Разумовским. Говорят, что в ответ на требования генерал-прокурора Алексей Григорьевич достал из драгоценного ларца заветную грамоту, дал прочитать ее гостю, а потом… бросил бесценный документ в горящий камин. Так он подтвердил и одновременно уничтожил прецедент. Предъявив генерал-прокурору грамоту, он доказал, что он не обманщик и не самозванец, а уничтожив документ, развязал тем самым Екатерине руки. Ведь с первых слов высокопоставленного посланника он понял: если самовластная государыня всея России, которая вправе делать все, что ей заблагорассудится, не идет под венец с Орловым, а посылает в Москву за подтверждением прецедента брака императрицы с ее подданным, значит… брак этот ей не нужен, и она ищет способа уклониться от него! Годы сделали бывшего украинского пастуха мудрецом и тонким царедворцем… Таким он и остался в памяти современников и потомков. А умер он в северной столице в 1771 году, и земля Александро-Невского монастыря приняла тело этого неисправимого и добродушного лентяя и эпикурейца.