Текст книги "Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Часть третья
Императрица Анна Иоанновна
(февраль 1730 года – октябрь 1740 года)

Глава 8
Можно ли прожить без самодержавия

Оспа и любовь минуют лишь немногих

Итак, ночь с 18 на 19 января 1730 года для многих в Москве оказалась бессонной. В императорской резиденции, в Лефортовском дворце (который в конце XVII века построил Петр Великий для своего фаворита Франца Лефорта), умирал российский самодержец Петр II Алексеевич. Двенадцатью днями ранее, в один из важнейших праздников православия, день Водосвятия 6 января, юный царь – полковник Преображенского полка прошел торжественным маршем во главе гвардии от Красных ворот до Кремля, долго простоял на литургии у ритуальной проруби на Москве-реке на ветру и сильно простудился. Это стало ясно уже в тот же день вечером. Жена английского дипломата леди Рондо писала своей приятельнице, как проходило Водосвятие и что государь пробыл на морозе четыре часа и сразу по возвращении во дворец «пожаловался на головную боль. Сначала причиной сочли воздействие холода, но после нескольких повторных жалоб призвали его доктора, который сказал, что император должен лечь в постель, так как он очень болен. Потом все разошлись», полагая, что речь идет об обыкновенной простуде. Однако вскоре к простуде прибавилась оспа, нередко посещавшая дома наших предков. Как писал испанский посланник де Лириа, через три дня у императора «выступила оспа в большом обилии». Окружение Петра II было встревожено, но так же не особенно сильно.

Оспа была обычной, широко распространенной болезнью того времени во всем мире. Ею болели десятки миллионов людей, и, как выяснили современные ученые, нашествия оспы избежали только туземцы Каймановых, Соломоновых островов и острова Фиджи. «Оспа и любовь минуют лишь немногих!» – говорили тогда в Европе. На оспу обращали не больше внимания, чем мы на грипп, шутливо называя Оспой Африкановной, намекая на ее происхождение с Черного континента. Чтобы успешно справиться с оспой, нужно было знать всего несколько простых правил: в комнате больного «в присутствии» «Оспицы-матушки» (второе ее имя в России) не ругаться матом, не сердить ее, часто повторять: «Прости нас, грешных! Прости, Африкановна, чем я перед тобой согрубил, чем провинился!». Полезным было также трижды поцеловаться с больным. А после этого следовало подождать, как будет вести себя Африкановна, в какую сторону повернет болезнь, ибо у нее были две формы: легкая и тяжелая, почти всегда смертельная. Обычно большая часть больных переживала легкую форму оспы, и только каждый десятый мог отправиться к праотцам раньше времени. Однако даже при легкой форме выздоровевший человек становился рябым от оспинных язвин, которые высыпали на лице больного, затем прорывались и оставляли после себя глубокие «воронки». Как зло говорили в деревне, на лице перенесших оспу «черти ночью горох молотили». Впрочем, юный император – не красна девица и оспины для него были бы не страшны…

«Запрягайте сани, хочу к сестре!»

Болезнь императора протекала вроде бы нормально: испанский посланник писал, что «до ночи 28 числа (по российскому календарю – 17 января. – Е.А.) все показывало, что она будет иметь хороший исход, но в этот день оспа начала подсыхать и на больного напала такая жестокая лихорадка, что стали опасаться за его жизнь». С этого дня состояние больного резко ухудшилось – Африкановна не смилостивилась! Петр некоторое время пролежал в забытьи и умер, не приходя в сознание. Как сообщал в Дрезден саксонский посланник Лефорт, последние слова умирающего императора были зловещи: «Запрягайте сани, хочу к сестре!». Царевна Наталья Алексеевна уже полтора года лежала в склепе Архангельского собора московского Кремля – родовой усыпальницы Романовых…

Ночь на 19 января была одной из тех страшных ночей России, когда страна в очередной раз оказалась без своего верховного повелителя. Умер не просто император, самодержец, четырнадцатилетний рослый юноша. Умер последний прямой мужской потомок династии Романовых по прямой линии, продолжатель рода основателя династии, прапрадеда Михаила Романова, прадеда царя Алексея Михайловича, деда Петра Великого и, наконец, отца, несчастного царевича Алексея Петровича, погибшего в Трубецком бастионе Петропавловской крепости в Петербурге в 1718 году от рук палачей. Кто же унаследует трон? – думали сановники, собравшиеся у постели агонизировавшего царя. Ведь Петр II умирал бездетным, он не оставил завещания! Страшная тень гражданской войны, смуты, казалось, повисла над Россией.

Ведь такое уже бывало в истории России и почти всегда влекло за собой тяжкие последствия. Так, в 1598 году после смерти бездетного царя Федора Ивановича власть в стране захватил Борис Годунов, а потом началась губительная страшная Смута. В апреле 1682 года умер также бездетным царь Федор Алексеевич. Тогда в борьбе за власть насмерть схватились два клана – Нарышкины и Милославские, что привело к кровавому стрелецкому бунту в мае 1682 года. И вот уже совсем недавно, на памяти всех присутствовавших в Лефортовском дворце, 28 января 1725 года, умер Петр Великий, не указав на наследника, не оставив завещания. И тогда страна чудом не обрушилась в омут бунта и кровопролития – Александр Меншиков, как уже сказано в первых главах книги, возвел на престол «лифляндскую портомою» Екатерину I. После ее смерти в 1727 году все облегченно вздохнули – на престоле по завещанию и неписаному древнему закону о престолонаследии оказался двенадцатилетний Петр II Алексеевич. А что же будет теперь, после его смерти? Словом, этой ночью решалась судьба огромной страны, России, мирно спавшей и не ведавшей о том, что произошло этой морозной ночью и что ее ждет поутру. Но будем помнить, что в те времена связь была примитивна и что прошли недели и даже месяцы, прежде чем в разных концах страны подданные уже вступившей на престол в феврале 1730 года императрицы Анны Иоанновны узнали о смерти императора Петра Второго и смене власти в столице – ведь указы в то время из Москвы до крайней точки империи на Востоке – города Охотска на берегу Охотского моря – доходили за 8–9 месяцев. Впрочем, зимой почта шла значительно быстрее – новости из центра в Охотске могли получить и за полгода! Если, конечно, курьера по дороге не сожрут волки, не убьют разбойники или он сам, заблудившись, не замерзнет в буран…

Семейный заговор Долгоруких

И хотя смерть юного царя была неожиданной, некоторые из присутствовавших в Лефортове все же пытались овладеть ситуацией. Это были князья Долгорукие, чей клан, казалось, уже зацепился за трон благодаря фавору князя Ивана и предстоявшей 19 января 1730 года царской свадьбе Петра и Екатерины Долгорукой. Правда, мало кто из них обратил внимание на зловещий знак судьбы, который она подала накануне, в день обручения: въезжая во двор дворца, роскошная карета невесты зацепилась верхом за низкие ворота и с ее крыши в грязь, к ногам зевак и стоявших в карауле гвардейцев, упало позолоченное украшение – императорская корона. Скверный знак! Но Долгоруким было все нипочем, они уже были уверены, что укрепились у самого престола – известно, насколько большую роль при дворе начинают играть родственники царицы, – вспомним Милославских, Нарышкиных, Лопухиных, Салтыковых и другие семейства, чей служебный успех и богатства непосредственно зависели от выбора их родственницы в царицы. На такую роль рассчитывал и клан Долгоруких. Их не смущала и печальная судьба Меншикова, также обручившего юного царя со своей дочерью Марией, которая вскоре стала, как тогда говорили, «разрушенной невестой» и которая умерла в ссылке, в Березове, как раз в самом конце 1729 года, то есть в дни празднеств по поводу обручения княжны Екатерины Долгорукой и Петра II.

И когда 18 января 1730 года, то есть за день до предстоящей свадьбы, стало ясно, что государь-жених умирает, Долгорукие в отчаянии все-таки попытались схватить за хвост ускользавшую от них птицу счастья. Позже стало известно, что клан Долгоруких в дни болезни императора непрерывно совещался в доме князя Алексея Григорьевича. Позже, в апреле 1730 года, уже при Анне, на расследовании обстоятельств смерти Петра и междуцарствия, один из столпов клана, князь Василий Лукич, показал, что Долгорукие обсуждали, как бы возвести на престол именно Анну Иоанновну. Но на самом деле было иначе. Вся правда выплыла лишь восемь лет спустя, когда в 1738 году началось кровавое дело князей Долгоруких и знакомый читателю князь Иван, не выдержав допросов и пыток, рассказал, как был задуман «долгоруковский путч».

По его словам, замысел Долгоруких был незатейлив: подсунуть умирающему императору на подпись подготовленное ими завещание в пользу государыни – невесты княжны Екатерины Алексеевны и, если будет возможно, убедить его публично объявить свою волю. Уверенности Долгоруким добавлял и переданный им меморандум датского посланника Вестфалена, интриговавшего против других кандидатов на российский престол – младшей дочери Петра Великого цесаревны Елизаветы Петровны, а также двухлетнего Карла-Петера-Ульриха – сына уже покойной тогда старшей дочери Петра цесаревны Анны Петровны и голштинского герцога Карла-Фридриха. Внук Петра Великого тогда жил с отцом в Голштинии, в Киле, и датчане очень опасались, что приход сына их врага Карла-Фридриха на российский престол оживит старый территориальный спор Дании и Голштинии с явным, благодаря мощи России, перевесом последней. Поэтому Вестфален призвал семью Долгоруких «для спасения корабля вашей Родины» возвести на престол Екатерину Долгорукую, заботясь, естественно, о непотопляемости корабля исключительно своей далекой родины. При этом он ссылался на пример Меншикова и других, которые не только сумели посадить на царский трон Екатерину I, но и смогли на нем ее удержать.

И вот в ночь на 19 января, усевшись за стол в доме князя Алексея, князья Василий Лукич и Сергей Григорьевич (брат Алексея) при содействии самого Алексея Григорьевича сочинили завещание Петра II. В тот момент были весьма разосадованы и возбуждены – только что произошла семейная ссора: хлопнув дверью, от них уехал один из столпов клана фельдмаршал князь Василий Владимирович. Предоставим ему слово. В 1738 году он показал на допросе, что при встрече в доме князя Алексея братья Сергей и Иван Григорьевичи говорили ему: «Вот-де, Его величество весьма болен и ежели, де, скончается, то надобно как можно удержать, чтобы после Его величества наследницею российского престола быть обрученной Его величества невесте княжне Катерине». На это фельдмаршал возразил: «Статься не можно, понеже она за Его величества в супружестве не была!» Братья выдвинули против этого главный аргумент: «Как этому не сделаться?! Ты в Преображенском полку подполковник, а князь Иван – майор. То можно учинить, и в Семеновском полку спорить о том будет некому; сверх же для того говорить о том будем графу Гавриле Головкину и князь Дмитрию Голицыну, а ежели они в том заспорят, то будем их бить».

И тут князя Василия, человека простого, грубого и прямодушного солдата, возмутило не само предложение «бить» великого канцлера и старейшего члена Верховного тайного совета, а та смехотворная причина, которая должна поднять гвардию на мятеж «И он, князь Василий, оным князю Сергею и князю Ивану, Григорьевым детям говорил: «Что вы, ребячье, врете! Как тому можно сделаться?» И как ему, князь Василью, полку объявить? Что, услыша от него об оном объявление, не токмо будут его, князь Василья, бранить, но и убьют, понеже неслыханное в свете дело вы затеваете, чтоб обрученной невесте быть российскаго престола наследницею!? Кто захочет ей подданным быть? Не токмо посторонние, но он, князь Василий, и прочие фамилии нашей никто в подданстве у ней быть не захотят!» Вскоре к Григорьевичам подъехали другие родственники. Разгорелась ссора, и фельдмаршал, который, вероятно, как истинный солдат, слов не выбирал, в гневе покинул покои князя Алексея.

Грубые, но здравые аргументы фельдмаршала не убедили Долгоруких, и они сели сочинять завещание, или, как тогда говорили, духовную. Князь Сергей Григорьевич написал сразу два экземпляра завещания, в котором, как потом свидетельствовал на допросе князь Иван, «подлинно было написано», что «Его императорское величество при кончине якобы учинил наследницею российского престола обрученную свою невесту княжну Катерину». Два экземпляра духовной были нужны компании «для верности» всей затеи. Один экземпляр тут же от имени царя подписал князь Иван, совершив тем самым подлог, а, в сущности, страшное государственное преступление, а другой экземпляр был оставлен неподписанным. Инициатором подлога явился сам фаворит, который, по словам князя Сергея Григорьевича, «вынув из кармана черный (то есть черновой. – Е.А.) лист бумаги, [сказал] слова такия: «Вот посмотрите, письмо государевой и моей руки… письмо руки моей слово в слово как государево письмо»», то есть подписи совершенно идентичны, выражение «слово в слово» тогда означало «точь-в-точь», «буквально». К столь беззастенчивому, преступному способу утверждения престола за Екатериной Долгорукой подталкивала сама ситуация: император был уже без сознания, надежды на его выздоровление растаяли без следа, надо было срочно действовать. И огорченное семейство решило послать князя Ивана к императору, чтобы он «как от болезни Его императорское величество будет свободнее и придет в память, показав оную духовную Его императорскому величеству, просил, чтоб Его императорское величество подписал, а ежели за болезнию… рукою подписано не будет, то и вышеписанную духовную, подписанную его, князь Ивановою, рукою, по кончине Его императорского величества объявим, что якобы учинил сестру его, князь Иванову, наследницею, а руки его, князь Ивана, с рукою Его императорского величества, может быть, не познают», то есть подделки не заметят.

Во исполнение этого плана в последнюю ночь жизни Петра князь Иван не отходил от постели умирающего императора ни на шаг, но все напрасно – государь так и умер, не приходя в сознание. Тотчас к телу покойного подвели Екатерину Долгорукую, которая, увидев мертвеца, «испустила громкий вопль и упала без чувств». Думаю, что появление «государыни-невесты» у тела жениха непосредственно перед заседанием Верховного тайного совета и в присутствии всех его членов было частью задуманного Долгорукими сценария. Впрочем, чувства девушки можно легко понять. То, что она увидела, часто производило сильнейшее и неблагоприятнейшее впечатление даже на мужчин с крепкими нервами. Вот какой увидел умирающую от оспы больную герой романа Эмиля Золя «Нана»: «То был сплошной гнойник, кусок окровавленного, разлагающегося мяса, валявшийся на подушке. Все лицо было сплошь покрыто волдырями; они уже побледнели и ввалились, приняв какой-то серовато-грязный оттенок. Казалось, эта бесформенная масса, на которой не сохранилось ни одной черты, покрылась уже могильной плесенью». Романист ярко, но точно отразил послествия гнева «Африкановны». Когда в 1774 году от оспы умер французский король Людовик XV, то его тело почти тотчас буквально потекло, так что пришлось срочно делать второй гроб и немедля хоронить «королевскую падаль» (так писали оппозиционные парижские «листки») в аббатстве Сен-Дени…

«Нам ничего не остается, как обратиться к женской линии»

Итак, в ночь на 19 января 1730 года император Петр II отправился на своих невидимых конях к сестре, а на земле продолжалась грешная жизнь. По-видимому, в первые часы после его смерти князь Алексей Григорьевич отобрал у сына оба экземпляра фальшивого завещания Петра. Члены Верховного тайного совета направились в смежную с царскими палатами «особую камору» и заперлись там на ключ. Их было четверо: канцлер Гаврила Иванович Головкин, князья Дмитрий Михайлович Голицын, Алексей Григорьевич и Василий Лукич Долгорукие. Кроме того, на совещание были приглашены сибирский губернатор, дядя невесты, князь Михаил Владимирович Долгорукий, а также два фельдмаршала – князь Михаил Михайлович Голицын и князь Василий Владимирович Долгорукий. Других же сановников, находившихся в это время у тела царя, на совещание не пригласили. А между тем среди них были люди весьма известные и уважаемые в обществе: фельдмаршал князь И.Ю.Трубецкой, бывший генерал-прокурор Сената П.И.Ягужинский, церковные иерархи, первым среди которых считался Феофан Прокопович. Вместе с тем один член Совета, несмотря на настойчивые приглашения, в зал заседания идти отказался сам. Это был вице-канцлер АИ.Остерман. Он отговаривался тем, что он иностранец и поэтому дела российского престолонаследия решать права не имеет.

Экстренное ночное совещание Совета, на правах старшего по возрасту, открыл Д.М.Голицын. Долгорукие, и прежде всего князь Алексей, пытались сразу же решить дело в свою пользу. Они предъявили собравшимся фальшивое завещание в пользу Екатерины Алексеевны – невесты покойного царя. Однако их, как и предполагал фельдмаршал Долгорукий, высмеяли, причем, кроме Голицыных, в этом «посмеянии» участвовал и сам старый фельдмаршал князь Василий. Так просто и легко, в течение одной минуты, рухнул весь карточный домик, который строили хитроумные Долгорукие, алкавшие власти. Под развалинами этого домика были погребены все их мечты о воцарении в России новой династии Долгоруких.

Заседание Совета после этого небольшого инцидента, за который много лет спустя, уже при Анне Иоанновне, Долгорукие были вынуждены отвечать головой, продолжалось. Дмитрий Голицын, согласно рассказу датского посланника Вестфалена, обратился к присутствующим с речью: «Братья мои! Господь, чтобы наказать нас за великие грехи, которые совершались в России больше, чем в любой другой стране мира, особенно после того, как русские восприняли модные у иностранцев пороки, отнял у нас государя, на которого возлагались обоснованные надежды. А так как Российская империя устроена таким образом, что необходимо, не теряя времени, найти ей правителя… коего нам нужно выбрать из прославленной семьи Романовых и никакой другой. Поскольку мужская линия этого дома полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и выбрать одну из дочерей царя Ивана – ту, которая более всего нам подойдет». Сделаю два необходимых для читателя отступления – во-первых, о проводившем заседание князе Дмитрии Голицыне и, во-вторых, о царе Иване и его дочерях.

Князь Дмитрий Михайлович Голицын происходил из знатного боярского рода, уходящего своими корнями к Гедиминовичам, и, как многие его предки, служил русским государям. Он начал обычную для юноши знатного рода карьеру при дворе в качестве стольника. Но он жил в петровскую эпоху с ее метаморфозами и испытаниями. Как и многие его собратья, Голицын прошел все этапы карьеры петровского чиновника высокого ранга: в 34 года он в числе других стольников был отправлен за границу учиться, попал в Италию и, вернувшись домой, отправился в 1700 году в Стамбул чрезвычайным послом с ратифицированной грамотой заключенного накануне Россией тридцатилетнего мира с Османской империей. Большой отрезок его жизни был связан с Киевом, где он занимал должности воеводы и губернатора с 1708 по 1718 год. Особенно тяжелы были первые годы губернаторства, когда после перехода гетмана Мазепы на сторону шведов Голицыну пришлось обеспечить безопасность тылов и снабжение русской армии, отступавшей от границы, оберегать царскую власть на Украине. Одновременно Голицын руководил строительством крепости в Киеве, ведал весьма тонкими и непростыми отношениями с украинской старшиной, членам которой, после измены Мазепы, Петр уже не доверял. В отличие от Меншикова, Ягужинского, Шафирова и других соратников Петра Великого – выходцев из низов, Голицын был невольным сподвижником царя-реформатора; в сущности, он не любил ни самого Петра, ни его реформы. Однако князь Дмитрий был не только консервативен, но и разумен, осторожен, умел держать язык за зубами. Потому он и сумел сделать блестящую карьеру в то время, когда его болтливые или негибкие единомышленники «ловили соболей» (жаргон того времени) в Сибири. Из киевского губернатора он вырос до первого президента Камер-коллегии – важнейшего финансового органа – и получил чин сенатора. В 1726 году он стал членом Верховного тайного совета. К этому времени князь Дмитрий был уже стар – он родился в 1665 году и в 1730 году встречал свое шестидесятипятилетие. Его важный вид, сдержанность, даже холодность, внушали окружающим невольное уважение. Английский резидент Рондо так характеризовал Голицына: «Имеет необыкновенные природные способности, которые изощрены наукой и опытом, одарен умом и глубокой проницательностью, предусмотрителен в суждениях, важен и угрюм, никто лучше его не знает русских законов, он красноречив, смел, предприимчив, исполнен честолюбия и хитрости, замечательно воздержан, но надменен и жесток».

Конечно, Голицын понимал несомненные преимущества государства, которое создавал Петр Великий, но его, выходца из знатнейшего рода, коробило пренебрежительное отношение Петра к родовитой знати, мучил страх подпасть под царскую немилость. В 1723 году началось громкое дело о должностных проступках сенатора П.П.Шафирова, который устроил в Сенате безобразную и, как счел Петр, непристойную свару с обер-прокурором Г.Г.Скорняковым-Писаревым. По этому делу проходил и князь Голицын, не защитивший, как надлежало всякому сенатору, честь высшего правительственного «места» империи. Его отстранили от дел и посадили под домашний арест. Обычно так в то время начиналась серьезная опала – отставка, следствие, ссылка в Сибирь и даже эшафот. Как записал в своем дневнике голштинский камер-юнкер Ф.В.Берхгольц, его господин голштинский герцог Карл-Фридрих стал невольным свидетелем неприглядной сцены. На правах будущего зятя, своего, домашнего человека, он вошел в комнату императрицы Екатерины Алексеевны и увидел, что «у ног Ее величества лежал бывший камер-президент и теперешний сенатор князь Голицын, который несколько раз прикоснулся головой к полу и всенижайше благодарил за ее заступничество пред государем: по делу Шафирова он, вместе с князем Долгоруким, был приговорен к шестимесячному аресту и уже несколько дней сидел, но в этот день, по просьбе государыни, получил прощение». Такое унижение князь Голицын, разумеется, не забыл. Как и многие подданные Петра, он был раздираем внутренними противоречиями. С одной стороны, у него было развито чувство собственной «породы», фамильной спеси. Остроту этим ощущениям придавали внедряемые Петром и хорошо усвоенные князем западноевропейские понятия о чести дворянина и джентльмена. А с другой стороны, что значит твой титул и все твое джентльменство, если самовластный государь в любой момент возьмет да и прогневается. Тогда будешь униженно просить пощады – напомню, что ведь обычная формула подписи под челобитной государю была такой: «Как последний раб, пав на землю, покорно челом бью». А если нужно – так и буквально валяться в ногах будешь и громко стукаться лбом у подножья кресла бывшей портомои – жизнь-то дороже! И вот, в 1730 году, Голицыну показалось, что наступило его время, настал момент, когда он может осуществить свои давние, тайно выношенные мечты о новом государственном устройстве, при котором ему и ему подобным не нужно будет студить голову и спину на холодном полу перед троном. Для осуществления задуманного плана ему оказались просто необходимы дочери покойного, давно забытого всеми царя Ивана V Алексеевича Царь Иван V был сыном от первого брака царя Алексея Михайловича с Марией Ильиничной Милославской. Во время майского 1682 года переворота стрельцы, по наущению царевны Софьи, свергли правительство Нарышкиных и «присоединили» к уже царствовавшему десятилетнему Петру его старшего брата Ивана и сестру Софью в качестве соправителей. Иван сразу же стал послушной игрушкой в руках своей волевой сестры, которая старалась использовать его в своих политических играх против семьи Нарышкиных. Желая окончательно устранить от власти Петра из рода Нарышкиных, царевна Софья женила болезненного, слабоумного Ивана на красивой, пышущей здоровьем дворянской девушке Прасковье Федоровне Салтыковой, которая принесла ему, одну за другой, пять дочерей. В 1689 году Петр сверг и заточил в монастырь Софью и начал самостоятельно править Россией, не считаясь более с безвольным и тихим братом Иваном. Царь Иван умер в 1696 году, оставив всю власть Петру, а царица Прасковья скончалась лишь в 1723 году, в Петербурге. К 1730 году в живых были три ее дочери: старшая – 38-летняя Екатерина Иоанновна, средняя – Анна Иоанновна, которой 28 января должно было исполниться 37 лет, и младшая – тридцатипятилетняя Прасковья. Царевну Екатерину, как уже было сказано, в 1716 году Петр Великий выдал за мекленбургского герцога Карла-Леопольда, с которым она через несколько лет разошлась и с начала 1720-х жила вместе с дочерью Елизаветой (будущей правительницей Анной Леопольдовной) в России. Вторая дочь Ивана и Прасковьи Анна Иоанновна, вдова герцога Курляндского, пребывала в этот момент в Митаве – столице Курляндии. Наконец, младшая дочь царевна Прасковья находилась в Москве и, как было хорошо всем известно, состояла в морганатическом браке с генералом Иваном Дмитриевым-Мамоновым…

Вернемся на заседание Верховного тайного совета. Из всех дочерей покойной Прасковьи Федоровны самой подходящей кандидатурой на русский престол Голицыну показалась средняя дочь царя Ивана вдовствующая Курляндская герцогиня Анна. Именно он первым произнес ее имя на заседании Совета: «Она еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами».

Императрица Анна Иоанновна

Читатель наверняка заметил, что Голицын умышленно подчеркивал русское происхождение Анны Иоанновны, старину ее дома, то, что она была «рождена среди нас». Это был неприкрытый намек на незаконность других возможных наследников престола, происходивших не от «природной русской» Екатерины I. А такие наследники были, и, действительно, русской крови в них текло маловато. После смерти в 1727 году шведки (или латвийской крестьянки – тут мнения ученых, как вы помните, расходятся) Марты Скавронской, бывшей два года императрицей Екатериной I, из десяти ее детей от Петра Великого в живых оставались две дочери – Анна и Елизавета. Как уже сказано, в 1725 году Анна Петровна была выдана замуж за голштинского герцога Фридриха Вильгельма, уехала с ним в Киль и там в 1728 году, родив мальчика Карла Петера Ульриха, умерла от родовой горячки. Таким образом, к 1730 году трем женщинам из ветви Ивана противостояли двадцатилетняя Елизавета Петровна и ее двухлетний племянник, живший в Германии.

Вопрос о том, кому наследовать престол после смерти Петра II, строго говоря, был запутанным и спорным. Ни один из пяти названных кандидатов не имел безусловного преимущества перед другими, да и покойный император не оставил после себя письменного завещания и не выразил свою волю каким-либо иным способом. Впрочем, один акт государственного значения на сей счет все-таки существовал, и о нем знали многие. Речь шла о завещании – «Тестаменте» Екатерины I 1727 года. Согласно Тестаменту были предусмотрены «запасные» варианты престолонаследия в случае смерти (до совершеннолетия) Петра II, то есть при невозможности законного назначения им собственного преемника. И хотя это положение Екатерина внесла в Тестамент ради того, чтобы хотя бы как-то защитить права своих дочерей Анны и Елизаветы и их возможного потомства, так уж получилось, что в 1730 году в день смерти Петра II Тестамент внезапно «попал» в точку, ибо согласно ему преимущество ветви от второго брака Петра Великого становилось очевидным, и в начале 1730 года можно было полностью реализовать содержание 8-го пункта Тестамента, который гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II. – Е.А.) без наследников преставитьца, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами, по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты…». Иначе говоря, согласно букве Тестамента, после смерти Петра II и Анны Петровны на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, голштинский принц. Однако ночью 19 января 1730 года о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах дочери первого императора цесаревны Елизаветы. А между тем в 1727 году Верховный тайный совет признал правомочным букве Петра II. Однако в 1730 году верховники обращались с некогда утвержденным ими же самими законом по известной русской пословице, как с дышлом. Когда в 1742 году арестованного фельдмаршала Б.Х.Миниха спросили, почему он игнорировал Тестамент 1727 года, тот простодушно отвечал, что в таких делах «надобно поступать по указу настоящего государя, а не прежних монархов». И хотя в тот момент никакого государя уже не было, принцип следования политической выгоде перевешивал принцип законного следования любым «бумажным» законам. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, одобрив воцарение Екатерины I, точнее – «склонились под воздействием даров в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова». Иначе говоря, ни Голицын, ни поддержавшие его верховники считаться с Тестаментом «лифляндской портомои» не собирались, хотя в 1727 году все они целовали крест в верности последней воле умирающей императрицы.

Более того, предложение Голицына все они восприняли как весьма умный, удачный компромисс, который позволял без кровопролития сохранить равновесие политических сил в борьбе за наибольшее влияние при дворе. Были удовлетворены и обиженные Долгорукие, и все, кто ни в коем случае не желал прихода потомков Петра Великого и – не допусти, Господи! – продолжения его реформ. Именно поэтому фельдмаршал В.В.Долгорукий – наиболее авторитетный среди своего клана – воскликнул: «Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!». Другие участники совещания подхватили «Виват!» фельдмаршала. То-то, наверное, потом старый воин корил себя за эту излишнюю горячность – его по ложному обвинению «в оскорблении чести Ея императорского величества» Анны Иоанновны в 1732 году засадили в крепостную тюрьму Иван-города и продержали там восемь лет, а потом отправила на Соловки!..