Текст книги "Господин следователь"
Автор книги: Евгений Шалашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава девятая
Благотворители
Дверь моего кабинета открылась, и без стука вошел наш начальник – председатель Череповецкого окружного суда действительный статский советник Лентовский.
– Не помешаю, Иван Александрович? – деликатно поинтересовался главный судья.
– Никак нет, ваше превосходительство, – сорвался я с места. Все-таки великое дело сила мундира, пусть у штатских чиновников команду «смирно» и не подают.
– Н-ну, Иван Александрович, я же просил вас – без чинов, – поморщился наш генерал.
– Виноват, Николай Викентьевич, исправлюсь, – бодренько отозвался я.
– Не возражаете, если присяду?
Я только руками развел. Разве генералы должны спрашивать разрешение у старлеев? Мне стало неловко. Мог бы и сам предложить стул.
– Чем заняты? – спросил Лентовский.
Я слегка замялся. Срочных дел у меня не было – да их вообще в последнюю неделю не было, поэтому штудировал книги.
– Вот, Николай Викентьевич, изучаю «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных».
Я не врал. А если и врал, то только отчасти. Кроме «Уложения» читал еще и учебник грамматики для земских школ. Его я нашел в книгах, оставшихся от мужа моей домовладелицы.
– Похвально, – одобрил мою деятельность Лентовский. – И что вы скажете о нашем законодательстве?
– Трудновато, – признался я.
Еще бы не трудновато! Вот как определено в «Уложении» понятие преступления: «Всякое нарушение закона, чрез которое посягается на неприкосновенность прав Власти Верховной и установленной Ею власти или же на права или безопасность общества или частных лиц, есть преступление». И что, нельзя было как-то попроще изложить?
– Охотно верю, – улыбнулся гражданский генерал. – Я, с тех пор, как закончил Ришельевский лицей, а было это, не соврать бы, почти тридцать лет назад, занимаюсь вопросами, связанными с гражданским и уголовным правом. Так мне и то иной раз трудновато.
Ришельевский лицей – это во Франции? Вона куда занесло на учебу нашего генерала[4]4
На самом деле Ришельевский лицей был в Одессе. Но ГГ это простительно не знать, так как лицей был реорганизован в университет.
[Закрыть].
А я сидел как на иголках. От появления начальства, пусть даже и считающегося формальным, я ничего хорошего не ждал. Но с другой стороны – если бы я в чем-то провинился, так генерал вызвал бы меня к себе в кабинет.
– Я, Иван Александрович, хочу вас поздравить, хотя повода для поздравления нет, но смею надеяться, что он будет, – заявил вдруг Лентовский.
– А с чем меня можно поздравить? – слегка оторопел я. Насколько мне известно, дело по обвинению Шадрунова в убийстве суд еще не рассматривал – там очередь, а если бы и рассмотрел, так поздравлять не с чем.
– Наш уездный исправник написал на вас ходатайство о награждении.
Уездного исправника, коллежского асессора Абриотина, которому подчинялась наша полиция, включая моего приятеля пристава Ухтомского, я почти не знал. Видел пару раз, вот и все.
– А с чего вдруг – о награждении? – недоуменно спросил я.
– Наш исправник, Василий Яковлевич – человек очень справедливый. Ему доложили, что во время ареста Шадрунова судебный следователь Чернавский проявил себя с самой лучшей стороны, более того – спас нижнего чина полиции, поэтому глава уездной полиции решил, что вас следует наградить.
Я чуть не застонал. Ну за что награждать-то? За то, что ухватил за шкирку городового и отшвырнул его в сторону? Или за то, что треснул кузнеца чуркой? После того инцидента, когда страсти немного схлынули, мне стало стыдно. Скорее всего, городовой бы по голове не получил, потому что пьяный кузнец наверняка промазал бы. Так чего огород-то городить? А если мой нынешний отец узнает? Матушка? Они же переживать станут. Я, кстати, письмо собирался написать, но так и не собрался. Вот как домой приду – сразу засяду. А то и прямо здесь, подожду только, пока председатель уйдет.
– Василий Яковлевич пришел ко мне, попросил, чтобы я дал вам краткую характеристику. И я, разумеется, ответил, что вы очень добросовестный человек, что занимаетесь изучением права, даже дома по вечерам читаете книги. А ведь в вашем возрасте у молодых людей другие интересы. Девушки там, общение со сверстниками.
Ага, другие интересы. У меня пока никаких интересов. Ни к девушкам не хочется, ни с ровесниками общаться. Какие девушки? Да они все умерли за много лет до моего рождения! Я до сих пор еще привыкаю. И книги читаю – учебники по географии Российской империи и карты Череповецкого уезда, памятные книжки Новгородской губернии. Еще изучаю адрес-календари дома Романовых, чтобы не забыть кого-нибудь из великих князей или не перепутать. Иной раз кажется, что я шпион, которому нужно вжиться в чужой образ. А еще огромное спасибо моей квартирной хозяйке, что оставила в моем распоряжении библиотеку мужа и за ее бесчисленные консультации. Если бы не Наталья Никифоровна, как бы я узнал, что мои носовые платки следует называть гарнитуровыми? Я-то считал, что это просто шелк, а гарнитур всегда ассоциировался с мебелью. И что летние ботинки с верхом из ткани, в которых любят щеголять юные черепанки (да-да, не череповчанки, а именно так!), именуют прюнелевыми. А люстриновые платья не имеют отношения к люстрам, хотя шерсть, из которых они сотканы, и блестит.
А Лентовский продолжал свой монолог.
– Исправник отправит свое ходатайство в Новгород, губернатору, а его высокопревосходительство уже примет решение – передать ли ходатайство выше, министру внутренних дел, чтобы тот отправил в министерство юстиции, или он сам вас наградит, властью губернатора.
М-да, дела. Нет, письмо я обязательно напишу, чтобы родители знали – сынок в порядке. Губернатор непременно известит моего отца. А то и совсем просто. Масолов частенько бывает в столице или объезжает губернию, а в его отсутствие губернаторские обязанности кто исполняет? Ответ очевиден – вице-губернатор. Но есть надежда, что при здешней бюрократии, когда нужно передавать из родного ведомства в другое, времени пройдет изрядно.
Не дай бог, действительно наградят меня чем-нибудь на первом-то году службы, а сослуживцы живьем сожрут.
– Иван Александрович, на самом-то деле я пришел к вам по другому вопросу.
Ну вот, я так и думал. Неужели сейчас станет читать нотацию о моей безграмотности? Но Лентовский заговорил совсем о другом:
– Вы ведь знаете, что существует Череповецкое тюремное отделение Новгородского комитета Общества попечительства о тюрьмах?
О существовании такой организации я не знал, но говорить о том вслух не стал. Конечно же, сделал значительный вид и кивнул.
– Так вот, в Общество входят очень значительные особы. Разумеется – в рамках города и уезда: тут и наш городской голова – Иван Андреевич Милютин, и благочинный, настоятель нашего собора отец Кузьма, господин Сомов – предводитель дворянства, и председатель земской управы господин Румянцев. Есть еще именитые граждане, купцы. Да и наш господин окружной прокурор тоже входит в этот комитет.
Я слушал действительного статского советника, не очень понимая, к чему он клонит. К благотворительным обществам я относился со скепсисом. А Лентовский, прищурив глаза, сообщил:
– Иван Александрович очень хотел бы, чтобы, помимо всех этих господ, в состав комитета вошли и вы. Вы – человек молодой, образованный. Внесете, так сказать, свежую струю в общество.
Эх, хитрит господин генерал. Ивану Андреевичу Милютину – самому влиятельному человеку в уезде – нужен не молодой и образованный, а сын вице-губернатора. Непонятно лишь – зачем? У Милютина, как я успел узнать, хватает связей и в столице. Если бы не его знакомства, то не было бы в Череповце ни реального училища, ни всего такого, что отличает этот город от прочих уездных городков.
– Николай Викентьевич, про свежую струю я прекрасно понял. Но у меня встречный вопрос: а мне-то это зачем? Терпеть не могу заседания.
– Зачем это вам? – вскинул брови председатель окружного суда. – Во-первых, если вы собираетесь продвигаться по служебной лестнице, запись об участии в Обществе, пусть даже и провинциальном, украсит ваш формуляр. Поверьте – титулярный советник вам обеспечен не через три года, а через два. Во-вторых – вы завяжете нужные знакомства, установите связи. Вы, кстати, не задумывались о женитьбе?
Я чуть не упал со стула. Вот уж о чем о чем, а о женитьбе я не задумывался.
– Я помню ваш формуляр. Пока вы молоды, и вам двадцать лет. Год-другой еще ладно, но скоро придется задуматься о семье. В Череповце вам могут подобрать прекрасную партию. Или у вас уже кто-то имеется на примете?
Я судорожно помотал головой, а потом мгновенно охрипшим голосом сказал:
– Женитьба – очень важный вопрос. Чтобы его решить, нужно не только мое желание, но и согласие родителей.
Забыл сказать самое главное. Нужна еще и девушка, которую я полюблю. А где взять похожую на мою Ленку? Как она там? Может, себе уже другого парня нашла? Если нашла, то пусть будет счастлива.
– Безусловно, воля родителей священна, – не стал со мною спорить Лентовский. – Но в нашем городе и в уезде есть красивые и образованные девушки, чьи родители имеют неплохие состояния. Если вы подберете выгодную партию, уверен, что ваши родители не будут против. Не скрою – ко мне уже обращались, интересовались, как вы и что? Это вы не задумываетесь, а у нас на вас уже посматривают и прицениваются, как к очень выгодному жениху. В провинции следует жениться как можно скорее. А при порядочной и богатой супруге, да с вашими-то родственниками, вы в Череповце недолго задержитесь. Года за три-четыре дослужитесь до коллежского асессора, а еще лучше – лет за семь до надворного, а потом – в столицу. Поверьте, в Санкт-Петербурге вам такую карьеру не сделать.
М-да, вот такого я не ожидал. Меня уже рассматривают как жениха? Нет, не хочу жениться. И чиновничью карьеру не хочу строить. Может, в бега податься? Уйти куда-нибудь в скит, если они еще остались, и сидеть там.
Но если в скит, там работать нужно. Пахать, сеять и все такое прочее. А я этого не умею. Косил один раз в жизни, кровавые мозоли себе за час натер. Надеюсь, совещания этого общества не каждый день…
Как выяснилось, заседания «Череповецкого тюремного отделения Новгородского комитета Общества попечительства о тюрьмах» (Фу ты, какое название-то длинное! Пока выговоришь, уже устанешь) собираются не каждый день и даже не каждую неделю, а только раз в месяц. И совещания проходят в помещении Городской управы – деревянном двухэтажном здании с пожарной каланчой[5]5
Здание сохранилось до сей поры.
[Закрыть]. И там же находятся некоторые городские чиновники и проходят заседания Городской думы. И как вся власть умещается в одном доме[6]6
Автор переехал на постоянное жительство в Череповец в 1988 году. В ту пору вся власть – и горком партии, и горисполком с его структурами – размещалась в одном здании. Правда, в четырехэтажном. Но и Череповец в это время насчитывал не четыре тысячи жителей, как в 1883 году, а триста тысяч. Сегодня всяких и разных зданий, принадлежащих органам местного самоуправления, гораздо больше, а население слегка уменьшилось.
[Закрыть]!
Я это здание знаю, потому что в нем располагается кабинет уездного исправника и его канцелярия.
Меня представил член отделения и наш прокурор – коллежский асессор с трудновыговариваемой фамилией Книснец, соответственно, и мне представили присутствующих. Но из-за того, что народ подобрался исключительно бородатый, чем-то схожий между собой, я постоянно путал – кто есть кто? Вот, разве что, Ивана Андреевича Милютина – городского голову – запомнил сразу. Еще отличил от других настоятеля собора – отца Кузьму. Ну этот тоже с бородой, но в рясе, а не в костюме. Еще выделил тощего мужчину с бородой поменьше, чем у других. Запомнил, что это предводитель дворянства, господин Сомов. И чин у него небольшой – губернский секретарь. Вот этот сидел как-то странно, слегка покачиваясь, и еще – говорил с трудом. Болеет, что ли? Так он просто пьяный… Ну ничего себе!
Первым взял слово не городской голова, являющийся председателем Общества, а мужчина помоложе. Как я понял – это казначей.
– Итак, господа, у нас первый вопрос – станем ли мы распределять все собранные средства или как обычно?
– Леонтий Васильевич, сколько у нас собрано денег на этот месяц? – поинтересовался голова.
– Собрано сто тридцать рублей пятьдесят копеек, – немедленно доложил казначей. – Здесь у меня подписные листы, – вытащил он несколько листов бумаги. – Здесь указано, кто и сколько сдал на нужды нашего отделения, с подписями. Я считаю, что если мы условились распределять сто рублей на месяц, то остаток следует перенести на сентябрь.
– Поддерживаю, – кивнул Милютин. – В следующем месяце может статься, что не соберем столько же. Придется добавлять из своих средств. Распределим нынче сто рублей. Станем голосовать?
Народ закивал. На голосование предложение ставить никто не стал.
– Тогда начнем, – опять кивнул городской голова. – Какие у нас нынче прошения?
Казначей принялся называть имена и фамилии – в основном, женские. Мужское имя мелькнуло всего один раз, но под смешок присутствующих его ходатайство было отклонено. Мол, уже который раз просит, но не дадим – пусть работает.
А я сидел, слушал, не очень хорошо понимая, а чего и кому дают? Ну да, это я понял, что женщинам с детьми дают по пять рублей, а бездетным только по два. Но что это за женщины такие? Знаю, что в тюремном замке – нет, правильно называть это заведение окружная тюрьма, я у городовых нахватался: замок и замок – сидят и женщины. Это им что-то перечисляют? А дети откуда взялись? В тюрьме у нас дети не сидят, это точно. Знаю, что на питание арестанта идет девять копеек в день от казны. Скудновато, конечно, но ноги не протянешь. На хлеб, на крупу хватает. И рыба перепадает, и даже мясо бывает. И во дворе тюрьмы имеется свой огород, где узники выращивают капусту и картошку. Из капусты и щи варят, и квасят ее. Витамины опять-таки. А овощей столько, что не только на стол заключенным хватает, но еще и излишки остаются. Директор тюрьмы их продает, а на вырученные деньги зимой закупает дрова. На дрова и на свечи денег всегда не хватает. От казны же им выдают одежду и обувь.
Так кому мы деньги-то раздаем?
И тут я услышал знакомую фамилию.
– А вот еще прошение – Шадрунова Вера, отчество не указано. Двадцать семь лет, проживает на собственной квартире. Сама неграмотная, писал с ее слов уездный писарь. Муж – Шадрунов Николай, крестьянского сословия, работал кузнецом на судостроительном заводе, убийца, в настоящее время пребывает в тюрьме в ожидании суда.
Это не та ли Шадрунова, из-за которой приказчика придушили и притопили? А ведь похоже, что именно та.
– Дети у нее есть? Сколько? – отрывисто спросил Городской голова.
– Не указано, – хмыкнул казначей.
– Следовало узнать у исправника, он должен знать, – недовольно буркнул Милютин. – Получается, сами и виноваты, что не узнали? Если сами, придется давать пять рублей. Два дадим, а у нее семеро по лавкам скачут, есть просят.
В помещении нависло молчание, прерванное вопросом прокурора Книснеца, обращенным ко мне:
– Иван Александрович, у Веры Шадруновой есть дети? Ведь вы вели это дело.
– Детей нет, – на автомате выпалил я.
– У нее первое прошение? Тогда можно не два рубля дать, а все три, – сказал голова. – Дом есть – уже хорошо, теперь бы работу сыскать, коли муж бабу кормить не станет. Пока она на свои ноги встанет, время пройдет.
Вот только тут до меня дошло, чем занимается наше отделение, имеющее такое длинное название. Оказывается, мы собираем деньги на помощь семьям арестантов, сидевших в нашей тюрьме.
А я ведь и не слышал ни о чем подобном. Историк хренов. Уже ради такой информации стоило стать членом благотворительного общества.
Глава десятая
Неприсутственный день
Сегодня нерабочий день. Точнее – «неприсутственный», потому что в Российской империи, помимо обычных выходных дней в воскресенье, имеются еще и всякие праздничные – дни рождения и тезоименитства государя императора, императрицы и наследника. А еще церковные праздники.
Читал как-то, что у русского крестьянина треть года выпадала на праздники. Начинали пить накануне, а заканчивали спустя пару дней. Да и в городах было немногим лучше.
Сегодня 29 августа – Усекновение главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Кажется, можно бы поспать подольше, ан нет. Встал я, как обычно, в шесть утра и отправился в Воскресенский собор, где пришлось отстоять службу в одном из приделов храма, носящего имя Иоанна.
А завтра тоже праздник – перенесение мощей святого благоверного князя Александра Невского из Владимира в Санкт-Петербург.
По привычке принялся переводить дату старого стиля в мои, новостильные. Получилось, что нынче 11 сентября. Еще постоял и вспомнил, что по новому стилю еще не 11, а только 10 сентября, потому что разница в тринадцать дней между григорианским и юлианским календарями накопится только через семнадцать лет. Но лучше бы мне не заморачиваться со счетом времени, а жить сообразно погоде. Вон уже холодает и пора переходить на шинель и темно-зеленые штаны. Большинство прихожан облачены в пальто или плащи, а я до сих пор в мундире.
Каюсь, пока стоял, не особо вникал в торжественность момента, потому что в голове царил полный сумбур. Я все-таки молодец. Пришел на службу и стою. Вон некоторые из моих сослуживцев отсутствуют. Стало быть – не сумели сегодня встать. Вполне возможно, что они в другом храме, что располагается напротив Воскресенского собора, в двух верстах, и именуется Благовещенским.
И здесь имеется одна тонкость. Нюанс, как бы сейчас сказали. В Воскресенский собор ходят либо его прихожане – мещане, проживающие в домах, примыкающих к храму, либо крестьяне из деревни Матурино (большая деревня, был бы свой храм, считалась бы селом) и дворянство. Вот-вот. Мне до Благовещенской церкви, куда ходит моя квартирная хозяйка, идти всего ничего – минут пять, но мне туда не положено. Потомственному дворянину, пусть и проживающему в приходе другого храма, следует молиться в том, который ему положен по социальному статусу.
Но прихожане и те чиновники, что ходят в Благовещенский храм, не сильно печалятся, потому что ктитором в том храме сам Милютин. У Ивана Андреевича, до сих пор не имеющего дворянства, в Череповце вес побольше, нежели у любого из местных дворян.
Все-таки не все дошли. Нет самого окружного прокурора, двух судей. Скорее всего, и остальных. Из сослуживцев увидел только Лентовского, но ему службу пропускать нельзя.
М-да. А виноват я. Вывел из строя и окружной суд, и окружную прокуратуру, и еще каких-то чиновников, взявшихся неизвестно откуда. Но повод имелся весомый. Вчера ко мне явился наш казначей и заявил, что я могу получить причитающееся мне жалованье и все прочее, что положено молодому чиновнику. Я ждал, что деньги выдадут шестого сентября, потому что в этот день исполнится ровно месяц со дня моего прибытия. Деньги у меня еще оставались – что бумажные, что золотые лобанчики, – куда их тратить-то? Но если предлагают, так не отказываться же?
Казначей, он же кассир, выдал мне разноцветные бумажки разного достоинства, именуемые «государственными кредитными билетами», горсть серебра и мешочек меди. Немало, но не так и много. Мне полагалось жалованье за уже отработанные двадцать с небольшим дней – сорок рублей с копейками, квартирные деньги – десятка, а еще «на обзаведение». Ах да, в ведомости, что мне вручили, я расписался еще и за «десять рублей разъездных». Куда это я разъезжал?
В общей сложности я стал обладателем ста пятидесяти рублей, не считая мелочи. Пока не могу судить – много это или мало? Ну видно будет, когда все войдет в «штатный» режим.
Ну-с, если я такой богатенький Буратинка, так почему бы не устроить для сослуживцев корпоратив? И нечего там выдумывать, выискивать какой-то повод, придумывать всякие подходы, если можно просто пройтись по кабинетам и сообщить, что господин коллежский секретарь приглашает своих товарищей на дружескую вечеринку в ресторан при гостинице «Савой».
Свой обход я начал с Лентовского. Как же иначе? Все-таки субординацию я понимаю, да и сам начал обзаводиться навыками чиновника.
Думал, что некоторые сослуживцы, что кривили рожи при встрече со мной, откажутся, но нет. Услышав, что мое приглашение принял его превосходительство, расплывались в улыбке и соглашались. Думаю, что все бы и так согласились. Скажите, а кто откажется выпить и закусить даром?
Был бы я не только «богатеньким», а еще и «умненьким» Буратинкой, я бы подошел к делу более основательно. Составил бы список своих гостей, отправился в ресторацию и сделал заказ, сообразно количеству. Вот столько-то порционных судачков, столько-то котлет а-ля натурель, заливное. И самое главное – сколько бутылок водки и шампанского ставить на стол? Но у меня хватило дурости просто провести коллег, занять один из банкетных залов, а потом объявить, мол, каждый заказывает на свое усмотрение, а счет оплачиваю я!
Боже ты мой, что началось! Сослуживцы старались сделать заказы побольше и подороже. И винно-водочные изделия просили сообразно вкусам. Кто-то хотел обойтись демократичной водкой, кто-то желал аристократическое шампанское, а кое-кто заказал маргинальный портвейн.
Теперь сами представьте, что произойдет, если на столе окажутся бутылки и графины совершенно разных спиртных напитков? Вот-вот… Это вначале будут стараться не смешивать, а что будет потом? Как там у классика? Я ему говорил – не смешивай водку с портвейном.
Подозреваю, что коллеги хотели «подразорить» папенькиного сынка. Что же, я их понимаю и сердиться не стану.
Но все-таки, господа чиновники, могли бы и приличия соблюсти. Вон помощник прокурора господин Виноградов уже засовывает бутылку водки в рукав. Он что, не мог дождаться конца банкета? А тот, что служит у нас нотариусом, уже поволок к себе горшочек с тушеным мясом и теперь думает, куда бы его пристроить? Мне говорили, что в девяностые годы двадцатого века, когда время было голодное, народ тоже таскал с фуршетов все, что мог. И колбасную нарезку, и конфеты, и сыр. Здесь, оказывается, то же самое. Наверное, такое существует во все времена.
Первым наше общество покинул Лентовский. Оно и правильно. Уважение сыну вице-губернатора председатель оказал, выпил пару рюмочек водки, а оставаться дальше ему не к лицу. И пить при начальстве чиновникам неудобно. Все понимает его превосходительство.
Генерал ушел, но народа не убавилось. Напротив, откуда-то появились новые лица, в вицмундирах и без. Я первоначально насчитал десять человек. Но это из наших. Позже вдруг гостей стало двенадцать, потом и все двадцать. Из казначейства или из лесничества? Да кто их разберет. Надо бы гнать, но решил, что пусть будут. Единственное, кивнул половому – дескать, заказы новоприбывших согласовывать со мной или пусть сами платят. По мелочи, вроде солененьких огурчиков или селедки, пусть заказывают, а если что-то серьезное – то шиш им с маслом. Но ведь не проконтролирую, а половые – народ еще тот. Им все равно, кто платить станет, лишь бы платили.
Единственное, на что у меня хватило ума, – не пить свои рюмки до дна, чуть-чуть пригубливать, а потом ставить обратно на стол. По опыту прошлой жизни знаю, что это лишь кажется, что на тебя все смотрят и обращают внимание, если ты не желаешь пить. А на самом-то деле до тебя никому нет дела. Улыбайся, поднимай свою рюмку, вот и все.
Пьянка – штука страшная. Особенно когда народ напивается до такой степени, что начинает приставать к тебе с предложением выпить на брудершафт и лезет со слюнявыми поцелуями. Целоваться с мужиками! А ведь тут это в порядке вещей, трехкратное лобызание. С ужасом думаю, что когда-нибудь будет Пасха!
Но кое с кем мне пришлось и облобызаться (тьфу ты!), а вот какую-то прыщавую морду, с петлицами коллежского асессора и эмблемами министерства просвещения, отстранил очень вежливо, но крепко.
Ко мне подошел хозяин ресторации – мужчина крепкого телосложения в костюме-тройке и обеспокоенно сказал:
– Ваше благородие, там один из ваших из буфета серебряные ложечки стащил и в карман спрятал. Что делать станем?
– А что вы обычно делаете? – озабоченно поинтересовался я, только что увидав, как еще один порционный судак оказался под полой у моего сослуживца. А ведь с меня теперь вычтут не только за судака, но и за посуду. За серебряные ложечки платить не хочу.
– Ложечки отбираем, бьем морду и вызываем городового, – сообщил хозяин.
– Сколько ложечки стоят?
– Двадцать рублев.
Нет, двадцать рублев это много.
– Сделаем так, – решил я. – Ложечки – отобрать, городового не звать. А в морду… Морду не бить, а если бить, то так, чтобы следов не оставлять. Понятно? С меня потом высчитаете за работу.
– Так какая же это работа? – усмехнулся хозяин. – Это же отставной аудитор, теперь советник при казенной палате. Он мне всю душу вымотал.
А, так не из наших? Тогда пусть по полной. Ишь – серебряные ложечки!
– Ну, коли отставной аудитор, тогда можно и со следами. Но городового не звать.
Вот мне еще тут полиции не хватало. В участок судебных чиновников не повезут, но неприятностей не оберешься. Да и стыдно.
К счастью, все рано или поздно подходит к концу. И вусмерть пьяные чиновники закончили свою пьянку. Кто-то смог уйти своими ногами, а кого-то грузили на извозчиков.
Ко мне подлетел половой со счетом. Я не стал высчитывать – сколько и чего, все равно не помню, кто что заказывал, а посмотрел общую сумму. Етишкина жизнь! Пятьдесят пять рублей! Так это мое месячное жалованье! Погуляли, ядрена кочерыжка. Но делать нечего. Вытащил из внутреннего кармана пять кредитных билетов по десять рублей, один достоинством в пять. Подумав, сыпанул еще и серебряной мелочи – копеек семьдесят. Гулять так гулять.
– Благодарю-с, – радостно оскалился половой, скидывая в карман фартука бумажные деньги, а чаевые убирая куда-то поглубже. Оглянувшись, парень таинственным шепотом сказал: – Иван Иванович, хозяин наш, приказали-с вас по-честному рассчитать. С кого другого они бы приказали рублей семьдесят взять, не меньше.
– А с чего вдруг? – поинтересовался я.
– Так вы-с, ваше благородие, его братишку младшего, Фролку Егорушкина, спасли. Братишка-то у него непутевый, в городовые подался, – покачал головой половой. – А был бы толковым, стал бы у нас швейцаром и вышибалой. И получал бы не двадцать рублей, а все сорок, а в хорошие дни и пятьдесят.
Так что, пока я стоял на службе, было что вспомнить. Не скрою – истраченных денег жалко, мне еще жить тут и жить, а расходы на жизнь оказались больше, нежели планировал изначально.
Скажем, за квартиру и стол, за дрова я рассчитался. А вот о стирке белья не подумал.
Забавно – раньше, когда читал о бедных студентах, возмущался, что они расходуют деньги на прачку. Думал – а что, самим-то не постирать собственное грязное белье и рубашки с воротничками? Вот я бы сам постирал. И ведь стирал, между прочим. Стиральная машина имеется, чего бы не постирать? А что по мелочи – в тазике или под краном.
Но я не думал, что стирка в девятнадцатом веке являлась проблемой. Допустим, у меня имеется квартира, а где заниматься стиркой? Прямо в комнате? Идти на кухню? Можно, если хозяйка разрешит. Нет горячей воды, нет мыла, нет даже тазика или лоханки. А под струей воды кальсоны не постираешь, да и где ее взять, струю воды, если водопровода нет? И грязную воду надобно выносить на улицу и выливать. Так что пришлось решать вопрос с прачкой. Приходила ко мне раз в неделю, забирала белье, потом приносила все уже выстиранное и даже выглаженное. Все про все – пятьдесят копеек в месяц, но я ей еще и подкидывал гривенник.
И с помывкой тоже свои дела. У хозяйки имелась баня, купленная покойным мужем вскладчину с соседом. Хочешь мыться – набирай воду, тащи дрова и топи. Но опять-таки – дрова денег стоят, да и воду носить надо. Мальчишки-квартиранты предпочитали ходить в городскую баню. В общем зале недорого – полкопейки.
А вот у меня не было никакого желания топать в общественную, то есть в общую баню, пусть там есть и отдельные нумера. И дрова с водой носить влом, да и несолидно как-то. Но опять-таки – если заплатить денежку, то все вопросы можно решить.
Вернувшись домой, застал хозяйку, ставящую самовар. Ну да, ей идти гораздо ближе, нежели мне.
– Иван Александрович, не хотите лафитничек?
Лафитничек? А, типа рюмочку.
– Нет, спасибо, – отказался я. Похмелье, если у меня и было, за время службы все выветрилось.
– Как знаете. Мой супруг, царствие ему небесное, когда после вечеринки приходил, всегда с утра себе лафитничек требовал для поправки головы. А что на завтрак прикажете?
И что бы такое приказать-то? Не знаю.
– Может, яичницу с салом?
– Иван Александрович, так вы вчера яичницу на завтрак заказывали и позавчера, – укоризненно сказала хозяйка. – Этак пойдет, вы кукарекать начнете.
– Главное, чтобы яйца не стал нести, – усмехнулся я.
– Так яйца нести – дело полезное, но если кукарекать примитесь, то соседи ругаться станут.
Мы оба немного посмеялись. Вообще с хозяйкой у меня установились достаточно дружеские отношения, но не настолько, чтобы они перешли в панибратские. А еще я углядел, что она не такая и старая, как мне показалось вначале. Напрямую спрашивать женщину о возрасте я не стал, но кое-что сопоставил. Вдова коллежского асессора как-то упомянула, что муж был старше ее на двенадцать лет, а умер он в сорок пять. И случилось это пять лет назад. Хм… Получается, что моей домовладелице всего лет тридцать семь-тридцать восемь? По меркам моего времени – еще молодой возраст. Да и здесь, если бы снять ее вдовий платок, нарядить в приличное платье, то…
Нет, нужно отогнать такие глупые мысли прочь. Наталья Никифоровна – женщина строгая. Начну подкатывать, придется искать другое жилье. А кухарка из моей хозяйки отменная.
Сошлись мы на блинчиках со сметаной.
Я прошел в свою комнату, переоделся в домашнее. То есть – снял сапоги, сунул ноги в тапки, скинул сюртук, позволив себе остаться в жилетке, накинул сверху халат. Завести бы себе треники какие или, за неимением таковых, шаровары. Наталья Никифоровна как-то обмолвилась, что ее покойный супруг мог ходить в доме в одном только нижнем белье, а если приходил кто – напяливал халат. Мне в кальсонах и нательной рубашке, пусть и прикрытых халатом, расхаживать перед чужой женщиной неприлично. В той жизни я мог себе позволить ходить по своей квартире в футболке и трусах. Это если тещи не было.
Завтракал я в своей «гардеробной». Хозяйка откуда-то притащила круглый стол и теперь у меня имелась собственная столовая. А что, не будет же целый коллежский секретарь принимать пищу в кабинете или на кухне?
Блины, как всегда, замечательные, чай вкусный. В заварку, как я выяснил, хозяйка добавляла траву, которую она называла лабазник. Не знаю, что это за растение, но мне нравилось, хотя раньше не слишком-то жаловал травяные чаи.
Похвалив хозяйку, пошел в кабинет писать родителям письма. Казалось бы – на службе времени предостаточно, но там почему-то писать личные письма не хотелось. Видимо, обстановка не та.
Только я разложил на столе лист бумаги, открыл чернильницу, как услышал, что в прихожей раздался чей-то мужской голос.
И тут без стука распахнулась дверь в кабинет (и спальню, кстати), и в дверном проеме появился незнакомый мужик. Судя по грубым сапогам, армяку и войлочной шапке – из крестьян. А следом за ним шла хозяйка и что-то пыталась ему толковать, но крестьянин только отмахивался.
