Текст книги "Господин следователь"
Автор книги: Евгений Шалашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Мужчина смешался, а я понял, что наверняка бравый унтер-офицер – две лычки на погонах опять собрался на свидание с дамой своего сердца.
Но мы не успели довести разговор до конца. К нам подошел сам господин пристав.
– Егорушкин, чем языком болтать, лучше в церковь сходи и поставь две свечи. Одну за себя, за дурака, что жив остался, а вторую за здравие господина Чернавского, который твою башку уберег. – Егорушкин порывался что-то сказать, но пристав его оборвал. – Езжай в участок, арестанта в камеру сопроводи. Дежурному скажешь, что господин следователь завтра все бумаги на арест выпишет.
– Может, Шадрунова доктору нужно показать? – предложил я. У меня отчего-то начались угрызения совести. А как им не быть? Первый раз в жизни взял да и заехал чурбаком по голове человеку.
– Ничего, он уже в себя приходит, – отмахнулся пристав. – А фельдшер или доктор, что они скажут? Скажут, что сотрясение мозга, что надобно лежать. Лекарства-то все равно никакого не дадут. Так я это и без них знаю. Вот пусть пока Шадрунов в камере полежит. Водички попьет, очухается денька через два. А как оклемается, вот тогда вы его и допрашивать станете.
Видя, что Егорушкин топчется, пристав повысил голос:
– Ты еще здесь? Езжай давай. А мы с господином следователем пешком пройдемся. Не возражаете?
Идти пешком не хотелось, а хотелось побыстрее доехать до дома, потому что хотелось есть. Но пристав явно хотел со мной о чем-то поговорить. Да и идти мне тут всего ничего – минут десять.
И мы пошли рядком – немолодой уже пристав и молодой следователь.
– Егорушкин вам своими медальками хвастался, но у нас и такие есть, у кого их побольше.
Я искоса посмотрел на пристава. Вот уж не удивился бы, если бы оказалось, что он говорит о себе. А что, возраст у него вполне позволяет – лет сорок пять. Может, он в Хивинский или Кокандский походы ходил?
– Слышал, о чем вас Егорушкин спрашивал, но я вам точно скажу – не служили вы в армии.
– Так я и не говорил, что служил, – хмыкнул я, хотя и почувствовал себя задетым. Вот был бы я весь такой загадочный.
– Так я не про то. Выправки воинской у вас нет, господин следователь, – сообщил пристав. – По человеку видно – кем он служил, когда и сколько. Нижний он чин или офицер. А я определю – с нижних чинов он в офицеры вышел или после юнкерского училища. Я-то ведь в армии двадцать лет отслужил, еще Крымскую войну застал.
– Крымскую? – обалдел я от услышанного. Крымская война в моем мире казалась неимоверно далекой, да и здесь произошла не вчера.
– А что такого? – слегка удивился пристав. – Я рекрутом начинал, в пятьдесят втором году. А потом, как война началась, с пятьдесят четвертого в Севастополе был. Государь император, в бозе почивший, указ издал – нам всем сроки службы пересчитали, один месяц войны за год службы сошел. А у меня, пока не ранили да в тыл не вывезли, девять месяцев набежало. Так что и служить оставалось всего ничего – каких-то четыре года.
Ишь – каких-то четыре года. А мы ныли, что год долго тянется. Тогда сколько же лет приставу? Если стал рекрутом в одна тысяча восемьсот пятьдесят втором… А ведь не так и много – пятьдесят два, может, пятьдесят три.
– Я после госпиталя в юнкерском училище пятнадцать лет вахмистром отслужил, а уж потом в запас вышел, домой вернулся. А что мне дома-то делать? Я уже и крестьянствовать не умею, и ремесла никакого не знаю. Не в приказчики же подаваться на старости лет? Вот пошел в полицию, в урядники, а потом меня в становые приставы перевели и коллежского регистратора дали. А теперь вот в городе служу.
– Здорово, – только и сказал я, всегда с уважением относившийся к тем людям, которые всего добивались сами. И особенно тем, кто шел с самых низов. А уж участие пристава в Крымской войне, о которой даже в двадцать первом веке вспоминают с печалью, еще больше добавило уважения к Антону Евлампиевичу. Солдаты – от нижнего чина до генерала – сражались достойно, и не их вина, что мы эту войну проиграли. Так и то – победа Европы в Восточной войне очень сомнительна. Пиррова победа. Не случайно же ни Франция, ни Англия с Россией больше воевать не желали.
– Так вот что я вам хотел сказать, господин следователь, – продолжил пристав. – Человек вы молодой, но неплохой, и голова у вас хорошо соображает. Это я к тому, что как следователь вы еще неопытны, но все сделали правильно. И Егорушкина спасли, и злодея утихомирили. А еще – здорово вы нас сегодня умыли. Но голову свою вам надо беречь. Она у вас думать должна. Поняли?
Я только вздохнул. И кивнул.
– Еще раз прошу меня простить, что такие слова вам говорю. Но кому другому бы не сказал. Сует дурачок башку туда, куда не нужно, так и пущай сует. Не обиделись?
– От вас стерплю, – отозвался я. Вспомнив родословную рода Чернавских, сказал: – Моего отца отец, мой дед то есть, на Крымской войне погиб. Только он еще до Севастопольской обороны погиб, в Силистрии. А отец до сих пор переживает, что по возрасту на войну не попал. – Еще немного подумав, добавил: – Я бы вам руку подал, но не положено младшему по возрасту и по опыту старшему первым руку тянуть.
Антон Евлампиевич крякнул и протянул ладонь. Крепко пожимая мне руку, сказал:
– Одно дело делаем, господин следователь. Ну, бог даст, сработаемся.
Глава восьмая
И все на ять
Я стал судебным следователем, значит вошел в коллектив Череповецкого окружного суда. Сам коллектив не особо большой – председатель суда, двое помощников, прокурор и его помощники, а еще два секретаря в статских чинах и два присяжных поверенных. Но, как выяснилось чуть позже, я совершил кое-какие ошибки, о которых, даже не подозревал.
Например, новоприбывший чиновник обязан был на третий день выхода на службу устроить для своих сослуживцев корпоратив. Нет, это слово не использовалось, даже не говорили «простава», а именовали – посиделки, вечеринка. Сумеет ли молодой чиновник, только-только вступивший в службу, отыскать деньги для организации банкета? Ладно я – у меня средства имеются, но ведь простому новичку первое жалованье выплачивают через месяц. Но это никого не волновало. Положено – и все тут.
Разумеется, я догадывался, что мне требуется «влиться» в коллектив, но не знал, как это сделать. Подсказал бы кто, что ли, так нет. Видимо, народ считал, что имеются традиции, существующие десятилетиями, и все вокруг обязаны им следовать.
В свое время, когда я устраивался на работу в школу, потом в университет, никаких «простав» не требовалось. Купил, скажем, тортик и пару килограммов конфет к чаю – вот и все. И было место, где все собирались. А тут все сидят по своим кабинетам. Мне что, отправить служителя в лавку, чтобы тот прикупил водки с шампанским, какой-нибудь закуски, а потом пройтись и позвать всех к себе? Или я должен организовать вечеринку на своей квартире? Или в ресторан вести?
А хрен его знает, как надо.
Коллеги при встрече здоровались со мною сквозь зубы. А я решил плюнуть. Если считают, что сын вице-губернатора пренебрегает общественным мнением, пусть считают. Я уже и так ощутил холодок, исходивший от прочей чиновничьей братии. И что теперь? Организую вечеринку, так скажут, мол, подлизывается папенькин сынок, желает за своего прослыть, а не устрою – высокомерный гордец. Мажор, блин.
Я в свое время мажоров недолюбливал. Впрочем, не слишком-то с ними и сталкивался. «Золотая» молодежь жила в своем мире, а мы, «простые смертные», обитали в своем и практически не пересекались.
Еще раз повторюсь – я решил плюнуть и заниматься своими делами. А дело по обвинению крестьянина Николая Егорова Шадрунова далось мне большой кровью. Не в том даже смысле, что мне пришлось огреть подозреваемого по башке, а в другом. И не возникло проблем с доказательствами. Шадрунов не запирался, на допросе он честно рассказал, что давно собирался убить любовника жены, но не решался. Кузнец, несмотря на свой рост и внушительные габариты, был добрым человеком. Да и жену Николай сильно любил. Да так любил, что не просто прощал измены, а когда узнал, что Тимоха его супругу бросил, а та горюет, решил наказать неверного любовника. Чтобы набраться смелости, решил выпить. А в трактире обнаружился и сам Тимоха. Ну чего бы с ним и не впить? Выпили, показалось мало, но денег при себе не было, а идти домой за деньгами – так жена ругаться станет. Приказчик сам предложил ему сходить за город, добавить еще немного. У Тимохи в деревушке Миленьево, что за Макаринским ручьем, жила знакомая баба, у которой всегда можно было заполучить бражку.
И вот прошли они три версты от Череповца, и тут Николай понял, что сама судьба дает шанс – вокруг ни души, Тимоха идет впереди. Ну как же тут не поддаться искушению? Поэтому Шадрунов попросту взял своего соперника сзади за шею да и сунул мордой в ручей. Подержал там немного, а осознав, что приказчик мертв, пошел домой.
О том, что на него может пасть подозрение, кузнец не подумал. А дома вытащил из заначки рубль, пошел и купил себе водки.
Я слушал и записывал показания подозреваемого. Даже не стал комментировать слова кузнеца о том, почему тот решил убить Тимоху! Да тут романы впору писать, а не протокол допроса подозреваемого. Впрочем, любовь – штука злая.
Так что я, как положено, открыл уголовное дело, подшил в картонную папочку судебно-медицинский акт (у нас это называлось бы протоколом осмотра места происшествия); рапорт господина пристава 1-го участка, коллежского секретаря Ухтомского (это фамилия моего нового приятеля, но к княжескому роду он не имеет никакого отношения), где докладывалось о факте обнаружения трупа; справку от врача, в которой говорилось, что «смерть наступила вследствие захлебывания водой и перелома шейного позвонка», и протоколы допросов. Отдельно шли рапорта городовых, свидетельствующих о «сопротивлении при задержании».
Опыта проведения следствия у меня никакого, но, на мой взгляд, в нашем мире одного только признания подозреваемого для доказательства совершенного преступления было бы маловато. Бьюсь об заклад, что от меня потребовали бы свидетельских показаний о том, как кузнец и его жертва вместе пили, а потом ушли за город.
Поэтому я не поленился вызвать на допрос неверную жену кузнеца – маленькую женщину, чем-то напоминавшую мышь. Она долго стеснялась, но призналась-таки, что с приказчиком у нее была любовная связь. Но всего один раз. Наверное, врала, но выбивать показания – не мое дело. Главное – удостоверен сам факт прелюбодеяния. Мотив, скажем так.
И еще – а это тоже была моя инициатива – вызвал на допрос трактирщика, и тот подтвердил, что накануне убийства Шадрунов на самом деле пил с Тимохой.
Еще одним изобличающим фактом стало сопротивление кузнеца при аресте. Вот здесь, кстати, в нашем мире я должен был вменить кузнецу еще одну статью УК, которую он нарушил. Не то сопротивление, не то неповиновение. А в этом мире ничего не требуется. Это уже сам судья решает. А следователь не имеет права указывать – по какой статье следует привлечь преступника, не его это дело.
И вот я сижу в кабинете помощника прокурора, которому должен сдать это дело для надзора и для дальнейшей передачи его в суд.
Титулярный советник Виноградов – мужчина лет сорока, с изрядной лысиной и маленькими злыми глазами, в поношенном вицмундире, полистал материалы, почитал, а потом посмотрел на меня.
– Нет, господин коллежский секретарь, я решительно отказываюсь принимать это дело, – сказал Виноградов, брезгливо отодвигая тоненькую папочку от себя.
– А что не так? – удивился я. – Вы нашли нарушение законности с моей стороны или в деле мало материалов, изобличающих преступника?
Я слышал себя словно со стороны. Вон как заговорил! «Нашли нарушения законности», «изобличение». А что делать? Пусть я еще не так много времени провел в новом для себя мире, но от окружения никуда не деться. И говорить станешь так, как говорят все вокруг. Наверняка скоро начну говорить вместо буквы «ч» букву «ц», как принято в Новгородской губернии. Изучал, помню, про «новгородские говоры». Первое время слух царапало, а теперь ничего, привык.
Я еще из школьного курса обществознания помнил, что мне не следовало называть Шадрунова преступником, пока нет решения суда, но в этом мире таких строгостей нет. Да и разговор у нас частный.
– Материалов достаточно, даже сверх того, что требовалось для суда, дело в другом…
– И в чем же?
– В ваших бумагах огромное количество орфографических ошибок, – покачал головой помощник прокурора.
Про свои ошибки я догадывался. А что поделать? Я уж и так половину времени проводил, сверяясь с орфографическим словарем. Но разве упомнишь все?
– Неужели так много? – деланно изумился я. Ну да, я старался, сверялся, но наверняка все-таки допустил ошибки. Как же без этого?
– Ну вот, господин коллежский секретарь, – торжествующе ткнул перстом титулярный советник в дело, опять подтянул его к себе, быстро отыскал нужную страницу. – Вот, – повторил он. – Вы здесь допрашиваете супругу подозреваемого Веру Иванову Шадрунову, в девичестве Санину. Так?
– И что с ней не так? – озабоченно поинтересовался я. Уж тут-то какие ошибки я мог допустить? – Женщина допрошена, ей доведено, что в суде она станет давать показания под присягой. А то, что эта Вера Иванова неграмотна, здесь не моя вина. Крестик она поставила.
– Вы пишете ее имя через е, а следует писать через ять.
Вон оно как… Я уже знал, что слово вера (имеется в виду вера в бога) пишется через ять. Значит, и в имени следовало писать не Вера, а Вѣра. Ну теперь буду знать. Еще следовало писать через ять слова бѣлый и блѣдный, лѣсъ и лѣший. И даже нѣмец положено писать через ять, да еще и с ером на конце.
– И что вы предлагаете? – поинтересовался я.
– Что я предлагаю? – усмехнулся Виноградов. – Я предлагаю вам уйти со службы и отправиться учиться в гимназию. Думаю, для вашего папеньки не составит труда устроить вас в первый класс. А еще лучше – в подготовительный.
Самое обидное, что титулярный советник был прав. Не дело, если государственный служащий, чиновник, пусть и не самого высокого ранга, допускает орфографические ошибки. Возможно, если бы Виноградов высказал мне замечания в какой-то иной форме, то я бы просто утерся и ушел исправлять ошибки. Правда, не знаю, как бы я это сделал. Я уже думал над этим. В штате окружного суда имеются два канцеляриста, которые переписывают служебные бумаги. Но протокол осмотра места происшествия, допросы должны быть написаны самим следователем. Можно, конечно же, отыскать какого-нибудь грамотея, за скромную плату отдать ему мои документы, чтобы тот исправил ошибки, а потом все взять и переписать, но здесь имелся один нюанс. Мои документы, хотя и не содержали в себе никаких секретов, но все равно относились к разряду служебных и давать их читать посторонним людям нельзя.
Циркуляров, обязывающих судебных следователей писать без грамматических ошибок, тоже не было. Видел я бумаги своего предшественника, так у него немногим лучше, чем у меня. В деле о краже коровы он написал «карова».
Меня взбесило упоминание папеньки, но я сдержался.
– А ведь вы правы, господин титулярный советник, – улыбнулся я. – Придется мне взять это дело и отправить специальным курьером в Санкт-Петербург, в судебную палату. Я даже оплачу расходы из собственного кармана. Авось там не станут придираться к моим ошибкам. Совершено убийство, в тюремном замке сидит злоумышленник, которого подозревают в убийстве. И папеньке я сегодня же отпишу – мол, титулярный советник, помощник Череповецкого окружного прокурора Виноградов настоятельно рекомендует вам, как вице-губернатору, похлопотать перед министром юстиции о лишении меня классного чина и отправить на учебу в гимназию.
Я протянул руку за уголовным делом, но Виноградов меня опередил. Ухватив папку, прижал ее рукой.
– Вы, господин коллежский секретарь, службу не с того начинаете, – прошипел он.
– Почему не с того? – вновь улыбнулся я. – Мне кажется, что все делаю правильно. Вы, как более опытный человек, высказали мне свои претензии, дали менее опытному коллеге наставление, как все исправить. Я принял ваши замечания к сведению. Более того – могу вам сказать за это огромное спасибо. Что ж, впредь я стану проводить работу над ошибками. Я даже восхищен вашей храбростью. Не сомневаюсь, что и мой батюшка оценит ваши слова и скажет вам спасибо. Не каждый титулярный советник осмелится давать наставления генералу.
Титулярный советник спал с лица. Не знаю, чего он хотел, начав придираться к моим документам? Себя потешить? Поиграть в небольшого начальника? Прокурор не является начальством для следователя, но испортить ему жизнь может. И в то же время вице-губернатор Новгородский не является начальством для помощника прокурора, потому что Череповецкий окружной суд подчиняется Петербургу. А вот испортить Виноградову жизнь сумеет похлеще, нежели он мою.
Понимаю, что я использую запрещенный прием, упомянув своего отца. А что делать? И не я это начал. А вот раздувать скандал не в моих интересах. В моих – сделать еще одну зарубку в памяти и форсированно изучать нынешнюю грамматику.
– Знали бы вы, господин титулярный советник, как меня бесит, если меня начинают тыкать носом в имя отца, – вздохнул я. – С детства слышу: «Чернавский, ты думаешь, если ты сынок вице-губернатора, то тебе все можно?» Или – «Ай-ай-ай, как вам не стыдно! А еще сынок вице-губернатора! А что на это ваш папенька скажет?»
– Вы считаете, что, если бы к вам обращались: «Эй, попович», было бы легче? – огрызнулся Виноградов.
Стало быть, титулярный советник вышел из поповской среды. Ну да – его фамилия Виноградов, такие называют «семинарскими». И, скорее всего, заканчивал он даже не духовную семинарию – иначе ходил бы в свои годы в чинах повыше, – а что-то вроде приходского училища, не дающего прав на получение классного чина. И шел по карьерной лестнице из канцеляристов, с самых низов. Вот интересно, мой приятель пристав Ухтомский (который не князь) о своем продвижении по служебной лестнице говорит спокойно, претензий к вице-губернаторскому сыну не высказывает, а этот обижен.
– Если бы я был сыном священника, то за обращение «попович» сразу бил бы в морду, – сообщил я.
Виноградов уставился на меня ошалевшими глазами, потом спросил:
– Как это – бить в морду?
– А как бьют в морду? – продемонстрировал я свой кулак. Поменьше, нежели у арестованного кузнеца, но тоже увесистый. Сам до сих пор не могу привыкнуть к такому кулаку. – Сжимаешь ладонь в кулак и бьешь в морду. Или по морде, как удобнее. Вице-губернаторскому сыну бить в чужую морду зазорно, но вам-то можно.
– Вас послушать, то все в жизни можно решать с помощью кулаков, – пробормотал Виноградов.
– Господь с вами, – отозвался я слегка испуганно. – Кулаками ничего не решить, общеизвестно. Да я в жизни не решал никаких проблем с помощью кулаков. Но если мне станут хамить, не стерплю.
Я немного помолчал, посматривая – сильно ли напугал титулярного советника. А потом решил-таки спросить:
– Скажите честно – у вас претензии именно к моей грамотности или к тому, что я сынок вице-губернатора, который сразу же получил высокий чин?
– К сыну вице-губернатора претензий у меня нет, – выдавил из себя титулярный. Посмотрев на меня исподлобья, добавил: – Вы отлично поработали. И дело ваше по обвинению Шадрунова, конечно же, отправится в суд, раз явный убийца пойман, изобличен и пребывает под стражей. И кто осмелится ставить вам отметку? Но я все равно не понимаю, почему человек, закончивший курс гимназии и отучившийся в университете, допускает столько ошибок? Для меня гимназия была несбывшейся мечтой, не говоря уж об университете. Но вам-то это счастье принесли на серебряной ложечке, на золотом блюдечке. Ну вы поймите, что мне просто обидно.
Верю, дорогой сын священнослужителя, верю. Самому бы было обидно.
– Ответить вам, отчего я пишу с ошибками? – спросил я и, не дожидаясь ответа, сказал: – Да потому что никогда не думал – как писать правильно. Если меня понимают – уже хорошо. Тем более, что существует проект реформы, по которой из нашего языка уйдут и яти, и еры, и даже и, которая с точкой. Ну сами-то подумайте, сколько нужно времени, чтобы освоить правописание? А если соотнести с экономией древесины?
– При чем здесь древесина?
– Так сколько бумаги удастся сэкономить, если в книгах не будет еров? Зачем они? Ладно, в старославянском языке эта буква делила предложения на слова, но теперь-то? Мы и так отделяем слова друг от друга, к чему мудрить? Вот, сами подумайте – сколько деревьев сбережем, если, скажем, из сочинений графа Толстого уберем еры?
