Текст книги "Особое задание (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ну, суки аглицкие, держитесь! – взревел домовладелец пониже, срывая с плеча берданку, и клацая затвором, заорал: – Перестреляю вас, сволочи!

Англичане, завидев, что к русским подошло вооруженное подкрепление, поспешили сбежать. Похоже, бегом они тоже занимаются профессионально. Преследовать убегающих мы не стали. Мои соратники люди уже немолодые и запыхались, пока бежали к месту драки, куда уж им пускаться в погоню, а я, конечно, герой, но не настолько, чтобы бежать сразу за четверыми, да и ссориться с интервентами мне не с руки, они еще понадобятся.

Кажется, эти офицерики мои классовые враги, надо бы радоваться, что их хорошенечко приложили, но я возмущался.

Мы начали поднимать павших. Ба, так они оба пьяны!

– Бляди английские! Союзники сраные! – высказал свои соображения один из господ офицеров с четырьмя звездочками на погонах.

– Совершенно с вами согласен, господин ротмистр! – добавил второй, с двумя звездочками, и опять упал.

С трудом, но мы отвели защитников свободы в один из обывательских домов, едва ли не силой принудили хозяев оказать им помощь, а главное – умыть разбитые физиономии. Вроде бы, ничего существенного не повредили.

Завтра весь Архангельск будет знать, что англичане вчетвером покараулили двух наших доблестных офицеров и зверски их избили. Ну а то, что наши защитники прав и свобод были пьяны, только усугубляет вину интервентов – напали на беззащитных!

Когда я возвращался с дежурства, то размышлял, что за один день у меня уже накопилась информация, которая может заинтересовать Москву.

Начнем с самого главного. То, что в Архангельске объявлена всеобщая мобилизация было известно, но у нас предполагали, что призывать будут мужчин в возрасте от двадцати одного до сорока лет. Теперь же, как я понял, на службу «загребают» от девятнадцати и до сорока пяти. Стало быть, Северное правительство сумеет собрать армию не в десять-пятнадцать тысяч, а значительно больше. Не исключено, что речь пойдет о двадцати-двадцати пяти тысячах. Впрочем, в Москве поднимут статистические данные, да хоть перепись населения Архангелогородской губернии от тысяча восемьсот девяносто седьмого года и посчитают.

Следующий момент. Мобилизацию проводят насильно, притаскивая на мобилизационные пункты всех потенциальных призывников. Вот здесь нет ничего удивительного, у нас все так же, но в пропагандистских целях использовать информацию можно. Что же еще интересного? Да, факт небольшой, но интересный. Отряд Красной гвардии, считавшийся уничтоженным, просто перешел на сторону белых и стал народной милицией. А ведь есть еще один интересный факт. Наше ополчение. Тысяча домовладельцев – это тысяча потенциальных ополченцев. Не знаю, заинтересуют ли эти факты Москву, но у меня приказ: присылать все, что посчитаю важным и нужным. Вот, я это и пришлю. А там пусть сами разбираются.

И вот еще что. В том, что офицеры белой армии находятся в плохих отношениях с англичанами, никто в Москве и не сомневался. Теперь у нас есть первое тому подтверждение. Первое, но не последнее.

[1] Группа «Машина времени». Разумеется, все знают, чья это песня, но так положено.

Глава 8. Самые радикальные коммунисты

Настроение было кислое. Вчера Полина чем-то отравилась – вроде, в одной столовке кормились, но мне хоть бы хны, а ее скрутило, и оставшаяся часть дня, на которую я строил свои планы, прошла не так, как хотелось. Пришлось бежать в аптеку. Фармацевт попытался всучить мне какие-то чудодейственные пилюли, но я предпочел обойтись проверенным средством – активированным углем, отчего-то расфасованным в пакетики.

Мадмуазель, страдающая, пардон, от диареи, упиралась и не желала лопать черную дрянь, но ей пришлось проглотить целых пять штук. Может я и переборщил, но от активированного угля хуже не будет.

А старое средство действительно помогло. Скоро девушке полегчало, и теперь ей захотелось есть. К счастью, сегодня делегатам съезда выдали по целому фунту риса и, отделив горсточку, я сварил его прямо в чайнике. Полина капризничала, ныла, что рис-то следовало предварительно промыть, лучше в двух водах, а не то он будет горчить, но слопала.

– Слушай, Вовк, а ведь лучше стало! Только ты ко мне сегодня не приставай, ладно? А не то у меня брюхо еще не тогось, побаливает.

Мне ничего не оставалось делать, как вздохнуть:

– Сегодня не буду. Только я тебя тоже хочу кое о чем попросить. Ты можешь меня больше не «вовкать»?

– А чё такого? – удивилась Полина. – Вовка, нормальное имя.

– Вовка – нормально. А вот «Вовк» терпеть не могу. Я когда слышу: Вовк, да Вовк, хочется в тебя чем-нибудь кинуть.

– У тебя же имя, как у товарища Ленина!

– Ага, – кивнул я. – Так себе и представил, как Надежда Константиновна говорит мужу – эй, Вовк!

Полина расхохоталась. Наверное, представила, как Крупская «вовкает» товарища Ульянова-Ленина. Отсмеявшись, вытерла слезы. Пожаловалась:

– У меня снова живот заболел, от смеха, – призналась барышня. Упрекнула меня: – Если не нравится, чего молчал? Тебя как лучше – Вова звать или Володя?

– Да без разницы, – отмахнулся я. – Зови хоть Вова, хоть Вовка, но только не вовк.

Кажется, Полина уже окончательно оклемалась. Хм...это уже обнадеживает.

– Слышь, Вовк, ой, извини Володя, ты мне скажи, а ты ругаться не будешь?

– А что такое? – насторожился я. Надеюсь, она еще не успела сделать свидетельство о заключении брака? С нее станется.

– Ты же мне денег оставил, а я их потратила.

После покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не хотелось. У меня, правда, еще оставалась «заначка» – золотой червонец, но его я пока решил попридержать.

– И что ты купила?

Думал, что на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку под подушку, и торжественно предъявила палец с колечком – узенькая золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!

– Я когда к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из бывших. Может – графиня, или целая камергерша! Говорит – купите колечко, барышня, двести рублей всего. Мол, все уже продала, а кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку жалко.

– Так у тебя же только сто рублей было? – удивился я.

– Пятьдесят, – уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: – Я тут еще платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол, лучше, чем ничего.

Вот ведь, мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется женщиной, даже если она пламенная комсомолка.

Оставив себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.

– Кстати, у тебя животик еще не прошел? – заботливо поинтересовался я, протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. – Я сейчас тебе брюшко поглажу, все пройдет.

– Ой, Вова, щекотно же... И тут уже и не брюшко вовсе.

И тут в дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я, а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.

На пороге стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.

– Товарищ Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова, вам велено срочно явиться.

Да чтобы тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги, быстренько чмокнуть Полинку и бежать.

В допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив —девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да еще и зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего допрос.

Девушкой можно было любоваться и представлять ее на картинах великих художников – длинная русая коса до пояса, тонкий профиль, изящный носик. Под стать и одежда – черное платье с белым отложным воротником. Все достаточно скромно, но со вкусом. Пальто с песцовым воротником и песцовая шапка в тон остались в камере. Собственно говоря, именно по пальто и шапочке ее и отыскали, а описать внешность, одежду помогли девушки из делегаток, включая Полину Аксенову. Несколько часов назад не чекист даже, а красногвардеец, дежуривший на Николаевском вокзале, обратил внимание на странную девушку, пытавшуюся купить пачку папирос и очень сердившуюся, что ей предлагали махорку. Девушка очень нервничала. Постовой сообщил о том нашему сотруднику. К слову – надо бы этого постового порекомендовать на службу в ЧК.

Вот, стало быть, это и есть похожая на гимназистку и загадочно пропавшая соседка Полины по комнате. Только настоящая Виктория Викторова, мотальщица из «Товарищества Невской ниточной мануфактуры», сейчас в Петрограде и очень удивлена, что ей отказали в поездке на съезд РКСМ, хотя на ее предприятии трудится сто пятьдесят девчонок, ставших благодаря ее усилиям членами союза социалистической молодежи. А кто сейчас передо мной, я покамест не знаю, потому что «гимназистка» отвечать на вопросы отказывается.

– Владимир Иванович, – сказал Кедров, улыбнувшись своей загадочной улыбкой. – Ваш прежний начальник, Николай Харитонович, рекомендовал вас как нестандартно мыслящего сотрудника. Он мне рассказывал, как вы сумели добиться признания у террористов, пытавшихся взорвать мост. Не хотите ли поработать с девушкой? Никак не хочет она на наши вопросы отвечать, а применять к ней грубые методы не хочется. Да и Феликс Эдмундович, если узнает, то не одобрит.

Что да, то да. Наверное, у Дзержинского много недостатков, но среди них не числится садизм и метод выколачивания из подследственного правды. И дело даже не в жалости, не в гуманизме. Все гораздо проще. Одно дело использовать пытки против явного врага (разведчик, схвативший противника прямо на фронте, миндальничать с ним не станет), совсем другое, если имеешь дело с потенциально невиновным. Конечно, под пытками он тебе все расскажет, во всем признается, только какой смысл в таком допросе? Это уже не допрос, не получение объективной информации, а подтасовка фактов, выгодных следователю. А в результате такого допроса пострадает общее дело.

Допрашивать девушку не хотелось. И не потому, что девушку жалко, а потому, что не уверен, что у меня что-то получится. Барышни, как знал из прошлого опыта, бывают покрепче иного мужчины. А если замешана любовь, считайте, что проиграли. Не сдаст и не выдаст! Но если начальник предлагает попробовать, придется пробовать.

– Попробую, – скромно сказал я, а про себя подумал, что надо бы отыскать где-нибудь коробку папирос.

Я продумал несколько вариантов допроса, но ни один из них, по моему разумению, для этой девушки не подходил. Видно, что из «бывших», на простенькую провокацию не клюнет, а на сложную комбинацию времени нет. На увещевания – такая молодая, а уже террористка, не отреагирует. Если даже она и младше меня, то ненамного. «Разводку» – мол, зачем же вы твари, хорошую девушку убили, чтобы на съезд попасть, пока придержим.

Значит, будем импровизировать и убалтывать. Она не профессиональная подпольщица, не уголовница, проколется все равно.

Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:

– Папиросы Театральныя, десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! – пожаловался я девушке.

У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.

– Кстати, а вас не Ирина зовут?

Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой – мол, нет, не Ирина.

– А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, – широко улыбнулся я. – Как там у классика? Оставим себе от старого мира, только папиросы «Ира»! Или не так?

Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:

– Какого классика?

Ах ты моя милая! Ну вот, ты уже начала говорить.

– У Маяковского, у Владимира Владимировича.

– А что, этот паяц уже стал классиком?

Ты что, дорогая, не любишь самого революционного поэта? Надо исправляться. Владимир Владимирович столько положил таланта для рекламы «Моссельпрома»! Тьфу ты, какой «Моссельпром»? Он же появится вместе с нэпом. Если она гимназистка, то надо убалтывать чем-то другим.

– Мне тоже больше Кондратьев нравится, – начал я уходить от темы. – Вот, послушайте:

– Тяжела наша жизнь и сурова.

Избегают мужья сатиресс.

Я всечастно должна быть готова,

Что супруг от семейного крова

Удерет легкомысленно в лес.

Он стремится туда, убегая,

Где бесстыдно и звонко смеясь,

Ждет сатиров дриада младая[1].

– Дальше не надо, – попросила девушка, хотя я и сам был готов остановиться, потому что не помнил, как там дальше. – Я читала стихи Кондратьева, мне не понравились. Проза у него неплоха, а как поэт он слабый. Блок все равно лучше.

– Так кто бы спорил? – картинно всплеснул я руками. – Александр Александрович – наше все! Да, а вы тоже, как Блок?

– Что, тоже? – не поняла девушка.

– Не возражаете, если я закурю?

Похоже, девушка удивлена, что чекист спрашивает у нее разрешение закурить, но милостиво кивнула:

– Курите.

Я нарочито медленно достал папиросу, смял мундштук, поднес к губам и чиркнул спичкой. Затянулся, надеясь, что не закашляюсь. Не курил давно, а вот, поди же ты, приходится. И что не сделаешь ради важного дела, простите за тавтологию.

– Можно и мне папиросу? – попросила девушка.

Милая, я же их для тебя и покупал! Конечно можно.

Жадно затянувшись, девушка в блаженной истоме закрыла глаза. Затянувшись еще раз, нервно спросила:

– Так что там у Блока? Вы начали говорить, но не досказали.

– Покорный ласковому взгляду,

Любуясь тайной красоты,

И за церковную ограду,

Бросаю бомбу и стихи[2].

– У Блока нет такого!

– Это не Блока, это пародия Виктора Полякова. Только вы, девушка, бомбу не успели бросить.

– Не бомбу, а гранату. И не успела, потому что ее латыши нашли. Рыцари революции, не стесняющиеся по женским туалетам шнырять, – презрительно сказала девушка.

– Значит, это были все-таки вы? А я думал, начнете изворачиваться.

– А зачем? – хмыкнула девушка. – Все равно расстреляете.

– Ну, это не я решаю, а трибунал. Но пока ваши анкетные данные выясняют, времени много пройдет. Может, он и передумает, заменит расстрел хозяйственными работами. Вы же ущерб нанести не успели.

– Можно еще одну? – спросила юная террористка и, не дожидаясь ответа, вытащила еще одну папиросу.

Выкурив в три затяжки папиросу, потянулась еще за одной, но я отодвинул пачку. Этак моей зарплаты для подследственных не хватит. И так, благодаря Полине, всего десять рублей осталось.

– Давайте, вначале выполним кое-какие формальности, – мягко предложил я, потянувшись за ручкой. – Ваша фамилия, имя, отчество, социальное положение. Как я полагаю, вы принадлежите к партии социал-революционеров?

За последнее время я уже вполне сносно научился управляться перьевой ручкой и чернилами. Все дело в практике.

Итак, Софья Николаевна Ананьевская, дворянка, девятнадцати лет, выпускница Мариинской женской гимназии, член РСДРП (б) с августа тысяча девятьсот восемнадцатого года.

– Социал-демократической партии? – растерянно спросил я. – Вы, наверное, хотели сказать – российской коммунистической партии большевиков?

Стоп. Почему большевиков? Террористка, и большевики?

– Я хотела сказать ровно столько, сколько хотела сказать. Мои товарищи и я не приняли резолюцию шестого съезда партии об исполнении программы-минимум. Поэтому мы не считаем нужным становиться членами новой партии. Напротив – именно наша партия является истинными коммунистами, а не РКП (б).

– Позвольте, – пожал я плечами. – Буржуазно-демократическая революция совершена, в России установлена социалистическая республика. Все, что было в программе от тысяча девятьсот третьего года выполнено. Сейчас идет работа по созданию новой программы партии. К тому же, хочу напомнить, что создателем программы-минимум является товарищ Ленин, глава нашего Правительства.

– А как же Польша? Скажете, это Временное правительство? Ладно, тогда Финляндия. К тому же, из-за Брестского мира Россия потеряла Малороссию, Прибалтику, что там еще? Значит, социалистическая революция в стране не завершилась. А кто позволил окраинам уйти от нас? Разве не псевдобольшевики? А Ленин, в сущности, предал интересы партии и народа. Он заявил об установлении диктатуры пролетариата, а где пролетариат? Скажите, сколько среди наркомов пролетариев?

Я вспомнил только Шляпникова, вроде бы, работавшего когда-то токарем, но девушка меня не слушала:

– Заявляя о диктатуре пролетариата, большевики боятся видеть во власти пролетариат, разве не так?

Вот это да! Радикальный социализм, переплетенный с великодержавным шовинизмом! Но мое дело не разбираться в идеологических факторах, мне бы что-то попроще, поближе к делу. Да и рассуждать о кухарках, управляющих государством, тоже не хочется. Кстати, так и не сумел нигде отыскать – где товарищ Ленин об этом говорил? У Шатрова в пьесе есть фраза о том, что «кухарка должна учиться управлять государством!». Но управлять и учиться управлять, две большие разницы! А вот говорил ли Ленин, не говорил, сказать трудно. У нас и так любят цитировать известных людей, не задумываясь, они сами сказали или литературный персонаж. Вон, сколько раз читал, что Сталин сказал: «Нет человека, нет проблемы», хотя это сказал не Иосиф Виссарионович, а Анатолий Рыбаков вложил эти слова в его уста.

Ладно, отвлекся.

– То есть, вы и ваши товарищи хотели убить товарища Ленина, потому что он отошел от своих же принципов, так?

– Именно так! Если уничтожить нынешнего лидера партии и Правительства, начнется хаос. Вот тогда-то власть в стране перейдет в руки настоящего пролетариата!

Ой-ой-ой! О переходе власти в руки истинного пролетариата ничего не могу сказать, но хаос начнется и еще какой! Разумеется, партия может быстро прийти в себя, избрать нового вождя, но может начаться и борьба за власть. А тут еще и эсеры с меньшевиками, и белое движение. А вскоре, как помнится, в Сибири объявится Колчак.

– Софья Николаевна, но ведь и вы не пролетарка, не какая-нибудь инструментальщица или уборщица служебных помещений, а урожденная дворянка. Вас не смущает, что вы ратуете за пролетарскую диктатуру? Или у вас есть товарищи, готовые стать членами правительства?

– Да, я дворянка. Из очень древнего рода, внесенного в Бархатную книгу. А кем были декабристы? А Софья Перовская? Кстати, меня назвали в ее честь. Я с детства была знакома с настоящими большевиками, пролетариями. Я еще в гимназии прочитала программные документы РСДРП, поверила в них. А они совершили предательство. И есть настоящие большевики, пролетарии, которым можно смело доверить управление государством. Вот, таким, как дядя Саша Лосев.

Лосев?! Старый большевик, участник штурма Зимнего, да еще и старший группы чекистов? Ну ни хрена себе, как причудливо тасуется колода!

Похоже, девушка поняла, что сболтнула что-то не то.

– Все, больше я ничего не скажу, никого не выдам.

Я пододвинул девушке папиросную пачку.

– Курите. – Подождав, пока девушка закурит, равнодушно сказал: – Не волнуйтесь, нам больше от вас ничего не нужно. Вы назвали имя своего лидера, теперь будем допрашивать его. Только, не обессудьте, вашего дядю Сашу мы будем расспрашивать более строго, нежели вас.

Софья Ананьевская застыла, забыв о дымящейся папиросе.

– Вы собираетесь его пытать?! Это же аморально!

– Аморально? – сделал я удивленный вид. – Вы собирались убить товарища Ленина в людном месте, где было бы множество жертв. Если положить на чашу весов жизнь и здоровье одного человека, а на другую – жизнь десятков людей, при чем же здесь аморальность?

Софья нервно ломала спички, пытаясь поджечь папиросу. Пришлось прийти ей на помощь. Затушив спичку и бросив в пепельницу, я сказал:

– А знаете, Софья Николаевна, вы правы. Мы не станем пытать товарища Лосева. Пока еще товарища, – подчеркнул я. – Если мы начнем применять пытки, то чем же мы лучше вас? Нет, девушка, пытать мы его не станем. Мы станем водить его на все расстрелы и говорить – вот, смотрите, товарищ Лосев, это ваших рук дело!

Почему расстрелы дело рук товарища Лосева, девушка уточнять не стала. Взяв еще одну папиросу, сказала:

– Записывайте.

[1] Кондратьев Александр. Жалоба сатирессы.

[2] Пародию написал Виктор Поляков, друг Блока.